Открытость боли – это открытость Богу

 

 

Я нахожусь в каком-то духовном святилище. Люди молятся вслух по очереди. Когда очередь доходит до меня, я не знаю, как молиться. Я думаю про себя: «Ведь я могу рассказать о своем переживании Бога». Затем я, исполнившись молитвенного настроения, говорю, что «открываясь жизненной боли и любви, я касаюсь Бога как Бог… и что, осознавая это, я покорно принимаю великие страдания всего человечества и принимаю Божью волю».

 

Когда мы с Майком приблизились к завершению нашей работы, мы оба скорбели о том, что необыкновенное время, которое мы проводили вместе, завершается. Он все больше говорил о прекрасных моментах своей жизни с мальчиками, с женой, с учениками в школе, говорил о природе и о том, как ему грустно от понимания, насколько все это мимолетно. Он понял, что травма очень затрудняет и жизнь, и любовь, и горевание, потому что когда утрата была травматической, одновременно удерживать в осознании своей уязвимости, и боль утраты означает преодолевать невероятное сопротивление, то есть проходить через архетипические защиты. И преодоление защит больше уже не казалось ему бессмысленной тратой сил. Он увидел «Бога» в этих защитах, их таинственный смысл и цель, и понял невероятное – то, чем они стали в его жизни, в конечном счете они спасли его от психологического срыва.

Проблема появилась, когда сурового Бога, который помог ему пережить ужасное детство и наполнил его до предела героическими, волнующими душу энергиями, попросили «отпустить» его к другим его уязвимым чувствам. Это было, когда «страдания Бога» были единственным реальным переживанием Майка и единственным путем через обжигающее пламя его непомерно раздутых идентификаций к более заземленной связи с его собственной смертностью. Майк не знал, сам ли он принес эту жертву или принес себя в жертву тот Бог, с которым он был идентифицирован. Он только знал, что, соглашаясь с тем, что у него, как у всякого смертного человека, есть пределы во времени и пространстве, что принимая ужас осознания этого, он бросает вызов этой системе защит. Он должен вступить с ней в схватку и в конечном итоге отказаться от нее, так как в противном случае эти защиты вечно удерживали бы его от всего того, что составляет полноценную человеческую жизнь. Так это или нет, но, казалось, что какая-то часть Бога не хотела, чтобы он стал человеком. По своему болезненному личному опыту Майк знал, что Юнг имел в виду, когда говорил:

 

Решение Яхве стать человеком – это символ того развития, которое должно начаться, когда человек осознает, с каким образом Бога он оказался лицом к лицу. Бог действует из бессознательного человека и побуждает его согласовать и объединить противоположные импульсы, входящие в его сознание со стороны бессознательного. Бессознательное хочет того и другого – и разделять, и объединять. Поэтому, в своем стремлении к единству человек всегда может рассчитывать на помощь метафизического заступника, как об этом недвусмысленно говорит Иов. Бессознательное хочет влиться в сознание, чтобы достичь света, но в то же время постоянно противодействует в этом самому себе, потому что предпочитает оставаться бессознательным, а это означает: Бог хочет стать человеком, но сдерживает себя.

(Jung, 1952а: par. 740, р. 456)

 

Хотя здесь Юнг не говорит об этом прямо и у него отсутствует модель для описания этого аспекта динамики, но выражение «сдерживает себя» – то есть видимое предпочтение психикой тьмы – указывает на защиты, неизбежную часть неопосредованной травматической истории. Мы с Майком боролись с этими защитами и вначале терапии эти столкновения были бурными, с непредсказуемым исходом. Так или иначе наши отношения и раппорт помогли преодолеть «активные попытки» безличных защит по срыву его индивидуации. Первоначальное сопротивление Майка воплощению было очень мощным, вернее, это было сопротивление охраняющих его защит. Удерживая его в своих оберегающих руках с всегда готовой к использованию иглой психической анестезии или инфляции, архетипические защитники Майка должны были быть уверены, что если они «отпускают» его в отношения, то там будет место, где к нему отнесутся с состраданием. Прежде чем он подставит свою шею внутреннему палачу, он должен был подставить ее мне и обнаружить, что то, чего опасались его защитники, не произойдет. Он сделал это. И тогда он построил для себя «земную скинию», где мог быть рожден истинный Бог любви.

А кто или что есть этот «Бог»? Является ли Он лишь доброжелательной, «хорошей» стороной той злой «силы», которая продолжала безжалостно взрывать и убивать током внутреннего ребенка Майка в начале анализа? Это было позицией Юнга, которую я также принял для себя при написании «Внутреннего мира травмы». Теперь я не так уверен в этом (и, возможно, Юнг не был уверен). За столкновением противоположностей, кажется, нас «ожидает» что-то еще, и ожидает, сделаем мы выбор или не сделаем. Выбор в пользу того, что Симингтон называет «дарителем жизни». Этот трансцендентный Другой – «метафизический заступник», на которого ссылается Юнг, появляется лишь тогда, когда мы его выбираем, и это возможно, видимо, лишь в отношениях. Этот выбор каким-то образом освобождает нас от борьбы противоположностей ради таинственного «третьего», которое появляется и присутствует как внутри (в символическом пространстве), так и снаружи (в переходном пространстве).

Согласно Юнгу, таинственный Другой, о котором мы ведем речь, это:

 

…живое третье – не мертворожденная логика в соответствии с принципом tertium non datur[42], а движение из состояния подвешенности между противоположностями, рождение жизни, которая ведет на новый уровень бытия…

(Jung, 1916: par. 189, р. 90)

 

Мы видели это «живое третье» в различных формах в клиническом материале предыдущих глав. Иногда это внутренний ребенок, часто необыкновенный или «божественный», выступающий символом человеческой души. Иногда оно видится особым охранителем этого ребенка. Иногда это особое животное – воображаемый компаньон. Для Майка недостающим «третьим» был забытый ребенок, которого Симпатия вернула в его сновидения, а тем необходимым фактором, который, по-видимому, приводит отсутствующее «третье» к существованию «между мирами», является таинство человеческих отношений.

 

Резюме

 

Прошло уже более 25 лет с тех пор, как мы с Майком пустились в наше аналитическое приключение. Заново оглядываясь на этот «случай», я понимаю, что он может показаться аналитически подготовленному читателю «сказочным». Отчасти это так, потому что я отобрал сновидения и ситуации таким образом, чтобы они соответствовали паттерну, который я пытаюсь проиллюстрировать, и убрал остальное. Если можно было бы представить сколько-нибудь полный отчет о нашем с Майком процессе, то этот анализ предстал бы гораздо более хаотичным. Тем не менее, описанный здесь паттерн – тот, который реализовался. И, по-моему, он нередко встречается в аналитических случаях.

Материал Майка изображает процесс развития, в ходе которого всемогущие защиты, возникшие из травматических истоков и несущие в себе как злонамеренные, так и доброжелательные энергии, постепенно утрачивали свою навязчивую власть над Эго и были гуманизированы через накопленный опыт в отношениях как в анализе, так и за его пределами. Следствием этого было медленное и последовательное центрирование личности – появление «оси», по которой я получало поддержку изнутри. Символы этой поддержки проявилась в сновидениях о храмах как священных убежищах, где разворачивалась драма сновидения, в образе шпиля, который постепенно освобождался из-под завала после оползней по мере того как ослабевали защиты пациента. Это было видно и в тех снах, которые показывали релятивизацию Эго по отношению к Самости, например, в снах о Будде и «обезглавливании». В субъективной жизни Майка эта новая «ось» проявилась в том, что возросла его толерантность к аффекту и он стал более живым – увеличилась его воплощенная душевность.

В ходе профессиональной жизни аналитика всегда найдутся один – два пациента, которые больше, чем другие, способствовали формированию его профессиональной судьбы и самопонимания. Конечно, Майк был для меня таким исключительным пациентом. В течение прошедших 20 лет с момента завершения его анализа мы поддерживали контакт, и меня не удивило бы, если бы в ближайшее время он рассказал эту историю своими словами. Через экстаз и агонию своей интенсивно прожитой жизни (в том числе в анализе) он явно нашел свой путь к тому, что Джеймс Хиллман называл «адекватной биографией» (Hillmann, 1996). Он даже и предположить не мог, что искал этого, когда начал свой путь. По правде говоря, возможно, его «призвание» искало его. В любом случае, заново открывая его для себя, он также помог и мне найти мое собственное «призвание».