Мост к христову всечеловечеству

Ему вторит преподобный Иустин Попович в своем замечательном труде «Достоевский о Европе и славянстве»: «Национализм, освященный и просвещенный Богочеловеком Христом, становится евангельским мостом ко Христову всечеловечеству. Только освященное и просвещенное Христом славянство обретает свое непреходящее значение в мировой истории и через всеславянство ведет к всечеловечеству. Все, что является православным, стремится к одной цели: к братскому объединению всех людей посредством евангельской любви и жертвенного служения всем людям».

 

Стать русскими… Это, наверное, еще осознание нами, сегодняшними, величия и мудрости государственного устроения в той России, которую мы утратили. Взять, к примеру, тот же национальный вопрос: главным, определяющим считалось вероисповедание отдельно взятого гражданина империи. Еще менее ста лет тому назад народы, населяющие необозримые просторы Российской Империи, различались как православные, мусульмане, иудеи, а не как русские, евреи или башкиры. И совершенно справедливо. Отчетливо это проиллюстрировала досадная ситуация, возникшая лично у меня во время последней переписи населения. Ранним утром к нам в квартиру пожаловали два счетчика (а на деле, две милые смущенные девушки), которые предложили нам с женой заполнить анкеты. Изучив их, я не обнаружил, увы, графы «вероисповедание», чем и поделился с гостьями, предложив дописать недостающую графу от руки. В ответ услышал, что анкета в таком виде будет считаться недействительной. Поясню: надоело постоянное манипулирование средств массовой информации с численностью православных верующих в нынешней России, доходящее нередко до абсурда. А ведь, казалось бы, - чего проще – внеси соответствующую графу в анкету переписи, и будет положен конец спекуляциям. Да одно это придало бы мероприятию общегосударственного масштаба высокий смысл. Спрашивается, зачем вообще понадобилось оно, вобравшее в себя столько людских и финансовых ресурсов, а на деле обернувшееся актом малодушия властей?! А ведь, вспомните, нам пытались внушить важность переписи еще и тем доводом, что, полученные в ее результате данные помогут, дескать, улучшить жизнь граждан нашей страны. В качестве конкретного примера звучали, в частности, обещания оптимизировать на основе полученной информации график работы городского транспорта. А между тем, в зной и дождь, в снег и слякоть народ как толпился на транспортных стоянках, так и толпится поныне…

И еще. Лично меня, исходя по формальным анкетным данным, устроители переписи, равно как и иных подобных мероприятий, наверняка отнесут к представителям того вероисповедания, которое им покажется наиболее логичным. Но ведь это не так. Таких, как я, не единицы. Нас много.

 

Когда поведал об этой истории в одной аудитории, получил из зала любопытную записку: «В Казахстане во время переписи включили графу “вероисповедание”; оказалось, что православных на несколько процентов больше. После этого соответствующей графы в российской переписи уже не было». Не знаю, так ли оно было на самом деле, только рассуждая об этом сегодня, невольно вспоминаешь трагические события отечественной истории семидесятилетней давности. В переписи населения СССР, которая состоялась в печально памятном 1937 году графа «вероисповедание» все же была (!). Но именно она повергла безбожные власти, с помпой отмечающие двадцатый юбилей учиненного ими государственного переворота, в состояние шока. Невероятно, но среди опрошенных половина горожан и две трети сельских жителей мужественно отнесла себя к Православию. Реакция властей последовала незамедлительно: все руководители переписи были немедленно расстреляны.

 

Споры о русском феномене возникли не сейчас, и не с нами, похоже, отомрут. Со временем острота проблемы нисколько не притупилась, сегодня она актуальна как никогда. А потому в заголовок этой главы были вынесены автором слова Ф.М. Достоевского из «Дневника писателя». Его страстным призывом к своему народу, а по сути, лаконичной емкой программой, хотелось бы ее и завершить: «…Если национальная идея русская есть, в конце концов, лишь всемирное общечеловеческое единение, то, значит, вся наша выгода в том, чтобы всем, прекратив все раздоры до времени, стать поскорее русскими и национальными».

 

Евангелие для русского

Некогда святые отцы окрестили пятым Евангелием сотворенный Господом мир. Даже не будучи знакомым с каноническими текстами Библии, рассуждали они, более того, не обладая элементарной грамотностью, можно, тем не менее, уверовать в Бога и в грядущее Воскресение лишь… внимательно и любовно наблюдая окружающие нас: звездный небосвод над головой, солнце и луну, землю, по которой ходим, и из которой произрастают колосья будущего хлеба, удивительные плоды и цветы, моря и реки, животных, птиц и рыб, населяющих эти стихии, причудливую смену времен года, дня и ночи, света и тьмы...

И именно таковым был путь к вере в истинного Бога необычайно красивой и столь же скромной девушки Варвары, родившейся в IV веке по Р.Х. в Финикиии, в богатой и именитой языческой семье – будущей святой великомученицы. В житии ее так и сказано: «Желая постичь истину, она часто, и днем, и ночью, взирала на небо и была объята сильным желанием узнать, кто сотворил такую прекрасную высоту, ширь и светлость неба, внезапно в сердце ее воссиял свет Божественной благодати и открыл умственные очи ее к познанию неведомого для нее Единого Невидимого и Непостижимого Бога, премудро создавшего небо и землю… Так отроковица Варвара училась по творению распознавать Творца; и сбылись на ней слова Давида: «размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих» (Пс 142, 5)».

Я же, многогрешный, дерзаю называть русский язык еще одним заветным Евангелием для русского человека. Ибо исконные слова его свидетельствуют нам – «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф 11, 15) – о Господе Нашем Иисусе Христе, том сокровенном, что является сердцевиной Его божественного учения. С этого начинались наши рассуждения, этому были посвящены страницы повествования, им же будем его понемногу завершать.

 

РАДОСТЬ СТРАДАНИЯ

Так, слова радость и страдание, как выясняется, являются однокорневыми, где буква Т есть подобие Креста. И в этом, только вдумайтесь, заложен величайший смысл. И в самом деле, для того, чтобы мы с вами имели в сердце своем самую великую радость – радость воскрешения распятого Христа и нашего чаемого, по Его несказанному милосердию, будущего воскрешения (а как же иначе, тогда и впрямь, по слову Апостола, «тщетна и вера ваша» - 1 Кор 15, 14) – для этого Господь должен был пострадать на Кресте. Какое же утешение слова эти несут всем нам: тебе сегодня радостно, это очень хорошо, но не забывай, помни, чьим страданием куплена эта твоя радость. Тебе сейчас трудно, ты страдаешь? Потерпи, родной, потерпи, как терпел Он, и тогда страдание твое обернется радостью. И все это: и страдание, и радость сотканы воедино вкруг Креста, немыслимы без несения Креста.

А потому закономерно, что слово счастье почти не встречается в церковном обиходе: слышится в нем что-то сиюминутное, скоротечное, то, что сейчас есть. Хотя, если заглянуть в Словарь Даля, то обнаружим версии: со-частье – доля, пай, а также случайность, желанная неожиданность, удача, а еще благоденствие, благополучие, земное блаженство, желанная насущная жизнь, без горя, смут, тревоги; покой и довольство; вообще, все желанное, все то, что покоит и доволит человека, по убеждениям, вкусам и привычкам его. Мы же припомним, сколько любимых нами икон содержат в себе емкое слово радость: «Нечаянная радость», «Трех радостей», «Всех скорбящих радость»... «Радуйся, Радосте наша!…» - поем мы в умилении Богородице нашей. Радостью буквально преизобилуют Священное Писание, церковные службы, акафисты святым. В той или иной форме оно встречается на его страницах около восьми сотен раз, в то время как счастье – всего лишь 12. Вот и Господь, беседуя с учениками, предваряет заповедь о любви словами: «Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин 15, 11). Придет черед, и святой апостол Иоанн Богослов вторит словам Божественного Учителя: «И сие пишем вам, чтобы радость ваша была совершенна» (1 Ин 1, 4). «Се бо явися Христом радость всему миру!» - слышим мы в Пасхальном песнопении. Именно радость, а не счастье.

Радостью-радугой окрасилась лазурная небесная твердь за много тысячелетий до Рождества Христа, знаменую собою великое прощение рода человеческого, дарованного Ною и его потомству как обетование того, что не будет больше гибельного потопа. И это была истинная победа, - то, что приходит по беде, по её окончанию.

 

А между тем, со словом твердь, вернее, с самим понятием этим, тоже все непросто. Помню, как ребенком, впервые услышав его, воспринял его как обозначение чего-то твердого, очень прочного. Ведь это так очевидно, оно само за себя и говорит, только вслушайтесь! Но и много лет спустя, уже будучи студентом-филологом, и позже, впервые взяв в руки Библию, и наткнувшись буквально в первой же главе на: «И назвал Бог твердь небом» (Быт 1, 8), не мог отделаться от чувства какой-то неправильности. Посудите сами, автор этих строк к тому времени неплохо знал то, что называется небом. И не только потому, что изучал в школе географию. Он не раз запускал в небо камнем из рогатки и воздушных змеев, прыгал в него отчаянно с крыши, раскрыв над головой старый зонт. Скажете, низко? Хорошо, позже не раз летал по нему на самолете и мог свидетельствовать, что ничего твердого в нем нет. Одна пустота, да облака. Словом, зыбко. А тут – твердь! И только в Церкви, да и то не сразу, пришло, наконец-то, понимание того, что зыбко-то, на самом деле, здесь, на земле, которая кажется такой твердой и надежной. Но которая, на самом-то деле, весьма условна, потому как преходяща. Ведь Он Сам сказал, что «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф 24, 35). А твердь, то самое Небо – вечно. Как вечно Царствие, названное Его именем. И куда Господь вознесся на глазах своих изумленных учеников, обещая вернуться. И ничего прочнее, ничего тверже нет, да и быть не может. И каждый из нас чает обрести надежную почву не на этой, преходящей, а на той незыблемой Тверди.

Иначе – смерть. То, что смердит. Вспоминаю, как посетив в свое время Давидову Пустынь, когда она находилась еще в начальной стадии возрождения, был изумлен не только огромным количеством ярких бабочек, облепивших стены монастыря в еще холодный мартовский день, но и рассказом молодого монаха об обретении святых мощей. Стоя посреди храма на зыбких досках, припорошенных цементной пылью, он поведал нам, паломникам, о том, как отыскать святые останки помогло… благоухание, доносившееся сквозь толщу земной породы. И оно же различимо ощущалось сейчас в этой восстанавливаемой церкви, больше напоминавшего тогда строительную площадку, вопреки привычным запахам большого ремонта: как веское свидетельство правильно, по Божески, прожитой жизни и отсутствии смерти по ее окончании, по успении.

И тогда при долгожданной и таинственной встрече лицом к Лику не приходится испытывать стыд. Или студ, то есть холод. Так и грубое слово, обозначающее крайнюю степень нравственного падения человека – мразь, есть ничто иное, как мороз, все тот же холод.

Вот и получается, что стыд, смрад, мразь – это все об аде, это признаки, обозначающее то жуткое место вдали от Бога, уготованное для тех несчастных, что так и не сумели преодолеть собственного окаянства – полного отсутствия покаяния, да-да, того самого иудина греха. Ведь, по слову Апостола Иоанна: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви, пребывает в Боге» (1 Ин 4, 16). А значит, нет там и быть не может ни зловония, ни холода, ни мрака.

«ЧЕСТЬ ИМЕЮ!» - «О ЧЕМ ЭТО ВЫ?»

Вопреки извечному врагу рода человеческого, ворогу. Да-да, мы не ослышались, именно с ним идентифицирует русское сознание того, кто ныне ассоциируется, как правило, лишь с хищением чужого имущества. Помню, был немало удивлен, прочитав о том, что в монастырях могли простить инока, согрешившего грехом блуда, но никогда – вора. Объяснение на удивление просто и убедительно: блудник, в конечном счете, нанес урон себе, своей бессмертной душе, телу, которое есть храм этой души. Вор же сеет рознь, все начинают подозревать друг друга. В результате возникшего разделения оскудевает любовь. Как в пословице: у кого украли – тому грешней. Воистину, Господь соединяет, а враг разделяет.

И именно так стали наконец-то понятны в полной мере слова храброго вояки, поручика Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки», перед лицом неминуемой гибели повторившего слова своего благородного командира, бросившего в лицо Емельяну Пугачеву в ответ на требование признать его царем и присягнуть: «Ты нам не государь… Ты, дядюшка, вор и самозванец». И вправду, во все времена революции замышляли и осуществляли воры и самозванцы, похищающие у одурманенных ими людей самое драгоценное – Царствие Небесное. Вор – это ведь и ворог, враг, тот самый, что не дремлет. Никогда!

 

«ЧЕСТНЕЙШАЯ ХЕРУВИМ»

Закономерно, что эпиграфом к этой повести поставлена автором поговорка: «Береги честь смолоду!». Честь имею, честное слово, честный человек, честной народ, всечестные отцы… как привыкли мы к этим сочетаниям слов, какими естественными, привычными кажутся они нам. А, между тем, смыслом, заложенным в них, может похвастать далеко не всякий язык. Нет, и в них, безусловно, присутствует понятие о чести как о благородных свойствах души и высоком уровне нравственности. Но чаще под честью подразумевается некий набор дворянских, рыцарских, самурайских, джигитских и так далее качеств, когда чуть что – и за пистолет, шпагу, кинжал. Как говорится, чести дворянин не покинет, хоть головушка погибнет. Мы же поведет речь все же о несколько ином.

Самое первое знакомство с этим словом в раннем детстве, когда малышу внушают, что если нашел чужую вещь или деньги, то надо непременно вернуть хозяину, иначе это будет нечестно (что не подвергается сомнению ни в одной культуре). Но как тогда прикажете понимать обращенное к Богородице: «Честнейшая Херувим»?! Помню откровение одного нецерковного человека, которого смутило выражение это выражение по той очевидной причине, что он, прибегнув к формальной логике, вывел: это как понимать, – что Херувимы менее честны?! А ведь Честнейшая – это превосходящая святостью даже Херувимов. Ибо честность, в самом своем высоком градусе звучания, это именно святость. «Честь ум рождает, а бесчестье и последний отнимает». Да во многих языках этого смысла знакомого слова нет вообще!

Курьезный случай произошел около двух десятилетий назад в одной восточной бывшей союзной республике. Ночной сторож детского сада, малограмотная женщина коренной национальности, упрекнула главного бухгалтера, русскую, в том, что ей недоплатили. Та, в свою очередь, попыталась объяснить, что ей выплатили ровно столько, сколько она заработала. Требовать же больше – нечестно. Той перевели, как смогли, и она устроила скандал. Много дней ходила кругами и, бия себя в грудь, убеждала окружающих в том, что она честная – потому как …восемнадцать лет живет без мужа. Комизм ситуации усиливался еще и тем, что немолодая женщина, вдобавок к грубому неуживчивому нраву, обладала еще и весьма отталкивающей внешностью, снискав в родном коллективе нелестное прозвище…

Вот и получается, что понятие чести, честности, если так можно выразиться, многоступенчато, и в языке русском запечатлено общенациональное, некогда не подвергаемое сомнению понимание правильно прожитой жизни, как снискание святости, честности. Когда народ был воистину богатым, если разуметь исконный смысл этого слова, а именно, обожение человека путем стяжания Духа Свята. А потому и известное выражение «быть не в духе» возникло в свое время как обозначение ненормального, неправильного для православного человека состояния; ибо нормально, когда именно в Духе. Это так созвучно словам Спасителя из Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф 6, 19-21).

Такому человеку и впрямь ничего не страшно, ведь он воистину – бога тырь. Как сказано об этом в известном изречении Апостола: «Если Бог за нас, кто против нас?» (Рим 8, 31) .

 

ХЛЕБ И ЖИЗНЬ – ЕДИНЫ И СВЯТЫ

Прочитывая как-то толкование на Евангелие своего любимого блаженного Феофилакта Болгарского, помню, был пораженный тем, что Вифлеем, в переводе с древнего еврейского, означает Дом Хлеба. Вспомним, ведь Спаситель называл Себя «хлебом, сшедшим с небес» (Мф 6, 41). Оказывается, в тексте Священного Писания нет ни одной «не говорящей» детали: любая мелочь, любой штрих наполнены глубочайшего смысла, открывающегося «имеющим глаза видеть». Каждый шаг Спасителя, каждый жест, время суток, название города или местности, число рыб и хлеба, которыми накормил алчущих, все-все раскрывает пред изумленным читателем совершенно иные, не ведомые прежде, глубины Божественного Откровения. Вот и я, прочитав это место у святого толкователя божественного текста, возрадовался еще и потому, что вспомнил, как Господь называл Себя не просто хлебом (который и должен был явиться, конечно же, из Дома Хлеба!), но и хлебом жизни (Мф 6, 48). И как язык наш запечатлел это откровение! Вспомним, слова хлеб и жизнь, звучащие в исконно русском как жито и живот – однокорневые! Вот и к жизни вечной мы, православные христиане, приобщаемся, находясь еще здесь, на земле, в величайшем Таинстве Евхаристии, вкушая под видом Хлеба Пречистое Тело Христа. Здесь, как и в Евангелии, и в языке нашем, извечно едины и святы – Хлеб и Жизнь.

 

Как-то на одной из встреч преподаватели иностранных языков с радостным удивлением поведали мне о том, что многие наши церковные выражения очень трудно, а то и вовсе невозможно адекватно перевести на иные языки. Например, в английском языке Благая весть переводится как the good news (буквально: хорошие новости), благовест – как ringing of one church bell (буквально: звон одного церковного колокола), покровительница в буквальном переводе с английского означает патронесса (patroness). А разве передает все оттенки смысла английское название Преображения – Transfiguration (трансфигурация)? Ничего близкого к названию Радоница в английском языке также нет. Этот праздник ликующего пасхального поминовения усопших на английский приходится переводить описательно: как девятый день после Пасхи или же – поминовение усопших во вторник после Фомина воскресенья.

Одно из поразительных свойств русского языка состоит в том, что порой даже самое незначительное слово, да что там слово – так, словцо, способно, при любовном его рассмотрении, засиять гранями невыразимой красоты, свидетельствуя о Творце. Взять, к примеру, слово пол. Как часто, заполняя разного рода анкеты, и доходя до этой обязательной графы, не преминем шутливо парировать: пиши, мол, пол паркетный. Не сознавая того, как близка эта невинная шутка к подлинному смыслу этого кратенького словца, что возводит нас к самому Священному Писанию, к истории сотворения человека. Вслушаемся: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт 1, 27). Язык наш запечатлел эту великую тайну творения, когда человек – это мужчина и женщина как единое целое, как две ипостаси нового чина, что сотворил Господь вослед девяти ангельских чинов и «умалил еси малым чем от Ангел» (Пс 8, 6). В отличие от того же малороссийского, английского, азербайджанского и многих иных языков, где понятия мужчина и человек выражены одним словом. А потому пол – это половина, мужская и женская, замысла Божия о человеке.

Для сравнения, в английском языке пол человека также обозначен тремя буквами, но несколько иначе – sex, и, что примечательно, не нуждается в переводе. А также в комментариях. Не зря кем-то подмечено, что, заглянув в пустую комнату, англоязычный произнесет: nobody, что буквально переводится как – нет тела. В то время как русский скажет: «Ни души», умудрившись упомянуть бессмертную человеческую душу даже в ситуации, когда речь, по сути, о пустоте.

Что же касается пола, употребляемого в ином смысле, то происходит оно от древнего способа строительства, когда брали бревно и распиливали его пополам, уложив эти половины рядком плоскими поверхностями.

 

НЕВЕСТЫ И ВЕДЬМЫ

Слово же поцелуй (ну, что, казалось бы, в нем особенного?), есть призыв к целостности человека, пусть на одно летучее мгновенье, вопреки миру, который извечно разделяет человеков. А потому и святой апостол Петр призывает нас: «Приветствуйте друг друга лобзанием любви» (1 Пет 5, 14). И как же это разительно отличается от того постыдного зрелища, этих «долгоиграющих» поцелуев взасос, что стали с некоторых пор непременным атрибутом многих наших свадеб. И где гости громко ведут счет, только непонятно чему: может, уровню публичного бесстыдства новобрачных, только-только приступивших к созиданию собственной семьи, которую вера наша издревле именует малой Церковью.

Вот и короткое слово цель есть извечное стремление к целостности всего человека. Так же, как и исцеление – все то же заветное желание о восстановлении человеком утраченного единства бренной плоти и бессмертного духа.

Каждый раз, задавая в различных аудиториях вопрос о значении слова невеста, порой слышишь версии одна «лучше» другой. Здесь и «не ведает что творит» и «неведомо откуда пришла». А ведь слово невеста значит неведение греха, непорочность, а значит чистоту – как духовную, так и телесную. В противовес тем из женщин, кто сподобился этого страшного ведения, а потому и сами страшны – ведьмы. Ими теперь только детишек и пугать.

Богородица же Наша пребывает присно Невестой Неневестной – как символ Превысшей Небесной Чистоты.