Внутренний гордец сопротивляется

Это как же, восклицает наш внутренний гордец, - всякий человек есть икона?! А как же убийцы, террористы, воры, всякого рода проходимцы, которым несть числа. Парадоксальность, – но только внешняя – заключается именно в том, что и они, так страшно распорядившиеся данной им божественной свободой воли, - тоже «по образу и подобию», тоже иконы, только поврежденные. Порой до неузнаваемости. Восстановить же утраченную иконичность под силу ее Создателю, которому, в отличие от человеков, все возможно. Как это происходило в истории христианства со многими святыми. Как случилось и с тем, кто непостижимым для нас Промыслом Божиим из неистового гонителя христиан Савла стал святым первоверховным апостолом Павлом, а в одночасье, на Голгофе – с благоразумным разбойником, принесшим искреннее покаяние и первым же последовавшим вослед за воскресшим Спасителем в рай.

 

Вспомним, сколько копий было сломано, сколько слов потрачено педагогами и философами, писателями и политиками, всевозможными специалистами в области образования и воспитания по поводу формирования гармонически развитой личности, как непримиримы порой их позиции в определении самого главного – критериев этой самой личности. И это изрядно поднадоевшее: а Наполеон – личность? А Чингиз-хан? А Сталин? Нельзя не обратить внимания на то, что «номинантами» на роль личностей, как правило, выступают люди, пролившие моря крови. И разве ж это не красноречивое свидетельство нашей ущербности? Как печально напоминают они незадачливого крыловского персонажа, умудрившегося разглядеть в музее превеликое множество букашек и таракашек, не заметив самого главного – слона. А ведь обретение личности – это, прежде всего прочего, уподобление Тому, Кто Есть носитель Лика. И именно по этому пути шли все наши святые, иного просто нет. Что же касается пресловутых критериев, то о них убедительно свидетельствует Евангелие через слова и поступки, но прежде – поступки самого Христа. Личность – это Тот, кто будучи Господом, смиренно умывает пыльные ноги своим ученикам, простым галилейским рыбарям. Личность – это Тот, Кто с необозримой высоты Голгофского Креста, истекая кровью, зверски избитый и оплеванный, оклеветанный и осмеянный, распятый, одного взмаха ресниц Которого было бы достаточно, чтобы смести всю эту толпу, все это воинство, весь этот неблагодарный, погрязший в мерзостях мир… просит Отца Своего Небесного: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк 23, 34).

 

МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ СЛОВО БЕЗ КОРНЕЙ?

Не приходилось ли вам задумываться о том, почему нам так больно, именно больно, смотреть на избитое, обезображенное лицо другого человека? Несколько лет назад, оказавшись в паломнической поездке в Никольском женском монастыре города Арзамас, с болью в сердце припал к иконе Пресвятой Богородицы, над которой глумились, в бесовском опьянении, безбожники, изрубив топором изображение глаз Пречистой. Но, свершилось Божье чудо и над шрамами заново проявились очи Приснодевы, как вечное напоминание всем нам о том, что святыня поругаема не бывает. А разве ж человек – не святыня? И разве ж допустимо для нас, православных, называть несчастных обездоленных людей, все равно несущих на себе, пусть замутненный, но отпечаток Бога, постыдной аббревиатурой бомж, позабыв, что подобных людей на Руси всегда называли бродягами, бедолагами, горемыками, бездомными, босяками, что – помимо простой человечности самого слова – очень точно отражало их состояние. Не будем, следуя заветам мудрых предков, зарекаться: ни от сумы, ни от тюрьмы.

Вспомним, однако, что все эти уродливые наросты на нашем языке: «бомж», «зэк», «комбед», «наркомпрос», «наркомпром», «эсэсэсэр» и им подобные появились в нашем языке сразу же после воцарения безбожной власти. А потому напоенные христианской поэтикой сестра милосердия и брат милосердия преобразились в медсестру и медбрата. Смешно сказать, но этой печальной участи не избегло даже жалованье, превратившисьв зарплату. Хоть и не худшее из всех «новоязовских» слов, но насколько оно неуклюже по сравнению с его благородным предшественником! И все это случилось неспроста, а как одно из позорных свидетельств отпадения русского человека от Бога, когда человек попросту перестал рассматриваться власть предержащими как творение Божие, Его образ. Так, и именно так, могло появиться позорящее этот самый образ выражение, столь печально укоренившееся среди, так называемого, «простого народа», когда спиртным и снедью запасаются в расчете не на человека, а на (прости, Господи!) рыло. Почти по Гоголю!

Вспоминаю, как три десятилетия назад в одной южной республике тогдашнего СССР отец семейства, дождавшийся, наконец, после трех дочерей рождения вожделенного сына, назвал его… Нэрд, именем, которого нет, как оказалось, ни у одного народа. Так что и в ЗАГСе отказались поначалу записывать малыша. Но отец проявил-таки настойчивость, испоганив на целые шестнадцать лет (когда у парня появилась законная возможность взять самостоятельно нормальное благозвучное имя) жизнь своего единственного наследника и сделав его объектом многочисленных насмешек и издевок сверстников. Дальше – хуже. Оказалось, это аббревиатура, позволившая ее автору хоть как-то выразить свою оригинальность, не пожалев собственное чадо. Ибо Нэрд было задумано и осуществлено как научный эксперимент Рагима Джавадова (вот как!).

На нашей приличной, в общем-то, улице жили два брата-близнеца, оба отъявленные хулиганы, одного из которых звали Маркс, а другого Комиссар. Помню, как сокрушались тогдашние взрослые по поводу того, что, дескать, позорят они такие высокие имена. Я же ныне понимаю, что именно носители таких имен имели больше шансов стать бандитами и головорезами.

 

ДАЗДРАПЕРМА и УРЮРВКОС

А эти уродливые прозвища-монстры взамен благозвучных имен из святцев, которыми стали во множестве одарять новорожденных, все эти Даздрапермы (да здравствует первое мая), Вилены (Владимир Ильич Ленин), Марлены (Маркс и Ленин), Сталины, Урюрвкосы (ура, Юра в космосе)… С каким восторгом извещает своих читателей газета «Известия» за 8 января 1924 года о новых советских ритуалах:

«На нашу молодежь религиозные праздники действуют подзадоривающе. Именно в эти дни хочется подчеркнуть свой решительный отрыв от религиозного прошлого и от всего, что связано с религией. Еще недавно рабочая молодежь на улицах и площадях сжигала изображения и куклы богов и святых всех стран и народов. Теперь, перейдя к боле углубленным методам антирелигиозной пропаганды, она сжигает свое религиозное прошлое. И вот каким образом: в Иваново-Вознесенске на рождественских праздниках стали перекрещиваться: Степанова Нина – Нинель, Широкова Мария – Октябрина, Демидов Петр – Лев Троцкий, Марков Федор – Ким, Смолин Николай – Марат Тендро, Гусев Павел – Лев Красный, Клубышев Николай – Рэм Пролетарский, Уваров Федор – Виль Радек, Челышев Иван – Иван Красный.

Не только комсомольцы и партийцы «перекрещиваются», но нет отбоя и от беспартийных.

– Товарищ, прошу меня перекрестить.

– Фамилия?

– Дворянкин, беспартийный.

– Как хочешь называться?

– Красный Боец.

Их много теперь этих беспартийных “Коммунаров Калыгиных”»...

Но даже малое дитя знает ныне, что «как вы судно назовете, так оно и поплывет». Вот и приплыли.

 

ФИЛОСОФИЯ ИМЕНИ

А это завораживающее нас с первых же строк Евангелия от Матфея родословие Иисуса Христа. Вспомним, как начинаются молитвы наши: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!». И это неудивительно, ведь имя – это мистический образ личности! Более того, наше отчество не просто звуковым и графическим образом связывает нас с нашим отцом, а фамилия – с целым родом. О. Павел Флоренский, посвятивший этому феномену книгу «Имена», далее пишет: «Поверьте, что тема личности дается именем, и все остальное – лишь простая разработка этой темы по правилам контрапункта и гармонии… Имена – такие произведения из произведений культуры. Высочайшей цельности и потому высочайшей ценности, добытые человечеством». Эпиграфом к ней автор поставил слова А.Ф. Лосева из книги «Философия имени», которые не могу не привести: «А то, что имя есть жизнь, что только в слове мы общаемся с людьми и природой, что только в имени обоснована вся глубочайшая природа социальности во всех бесконечных формах ее проявления, это все отвергать – значит впадать не только в антисоциальное одиночество, но и вообще в анти-человеческое, в анти-разумное одиночество, в сумасшествие. Человек, для которого нет имени, для которого имя только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живет он в глухонемой действительности. Если слово не действительно и имя не реально, не есть фактор самой действительности, наконец, не есть сама социальная (в широчайшем смысле этого понятия) действительность, тогда существует только тьма и безумие и копошатся в этой тьме только такие же темные и безумные, глухонемые чудовища. Однако мир не таков».

Пользуясь же случаем, прошу многих и многих русских людей отбросить давнюю привычку дурного свойства и не называть близких своих людей, часто жен и мужей, по фамилии, а окликать их, обращаться к ним дорогими святыми именами.

 

ТРОЦКИЙ и ГЛАВКОКРАТИЯ

Однако было бы ошибочно думать, что вакханалия с переименованиями распространяется только на граждан. И именно об этом со свойственными ему жесткостью и безаппеляционностью вел речь член Московского Совета Лев Троцкий в № 14 «Рабочей Москвы» от 1922 года:

«…Главкократия превратила заводы в номера и думала, что этим можно ограничиваться. Все попытки побудить переименовать заводы и фабрики на советский лад разбивались о высокомерие главкократии и непонимание психологической и даже политической стороны этого дела. Это все равно, как если бы в армии сохранили полки имени великого князя или герцога Ольденбургского и проч. и проч.

Пора дать, наконец, заводам и фабрикам советские имена.

Наряду с именами вношу предложение: 1) предложить заводоуправлениям, по соглашению с завкомами, представить на общее собрание заводов несколько названий на окончательное голосование самой массы; 2) окончательное утверждение названия принадлежит Московскому Совету; 3) вся эта работа переименований должна завершиться до 5-й Октябрьской годовщины; 4) празднование имени заводов и фабрик приурочить ко дню Октябрьской годовщины; 5) строжайше воспретить, после определенного срока называть заводы в официальных документах, заявлениях, речах, статьях и проч. – именами бывших владельцев».

 

КИЛЛЕР или УБИЙЦА?

Возможно, кто-то и спросит: а не все ли равно, как называть? Спешу уверить таковых, что все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Так, слово бродяга отдает некоей болью, чего никак нельзя сказать об аббревиатуре, из которой выхолощено человеческое чувство, в том числе и чувство сострадания к ближнему. Аббревиатура не может вызывать сострадания по определению! Как не может вызывать естественного гадливого чувства у русского человека слово киллер, будучи лишенным русских корней, в противовес разящим наотмашь – убийца и душегуб.

Бескорневой язык – это беда. Лишая родных корней наш язык, мы, тем самым, грубо обрываем нити, связующие нас с Богом, ибо многие факты русского языка свидетельствуют о том, что он есть для нас не просто лингвистическая система, а живая жизнь, освещенная Божественным светом. В нашем языке удивительным образом запечатлена высокая миссия русской нации.

Слово святой сродни слову свет. И это не только и не столько поэзия, сколько запечатленная самим языком истина. Вспомним знаменитую беседу преподобного Серафима Саровского с Н.А. Мотовиловым о смысле христианской жизни. По свидетельству Николая Александровича, «служки Божией Матери и преподобного Серафима», как он себя называл, благодаря которому мы являемся свидетелями замечательного откровения величайшего подвижника нашей веры, келья тогда наполнилась невообразимым благоуханием, а лицо преподобного просияло таким неземным светом, что глазам его собеседника стало невозможным взирать на святого старца. Да и многих святых отшельников люди, искавшие у них утешения в своих скорбях, находили, как известно, по тому дивному свету, что озарял по ночам укромные места их подвижнического обитания.

Печальный парадокс заключается в том, что очевидное одним совсем не обязательно становится таковым для других. Им невдомек слова одной из утренних молитв, обращенных к Создателю: «Ты бо еси истинный Свет, просвещаяй и освящаяй всяческая…». Вот и слово просвещение приобрело в России во времена Екатерины II совсем иной смысл. Новоявленными кумирами российской знати становятся в ту пору известные французские философы и писатели Жан-Жак Руссо и Франсуа Вольтер, перепиской с которыми так гордилась тогдашняя императрица. Но это их имена начертают на своих знаменах французские бунтовщики: те, кому надлежало положить предел христианской Европе, те, кто посягнет на установленный Богом миропорядок. Это они, ученики «великих французских просветителей» будут свергать королей и рубить им головы на потеху черни. Случится непоправимое, что в свое время отзовется кровавым эхом и в нашем Отечестве: тягчайшим грехом цареубийства – прервется генетическая преемственность высшей власти.

А в далеких от буйно помешанного Парижа чистых снегах Сарова денно и нощно будет молить Царицу Небесную старец Серафим, смиренно именующий себя убогим. Коленопреклоненно стоя на камне тысячу дней и ночей, он умолял Пречистую Матерь предстательствовать пред Божественным Сыном, чтобы отвести от России (пусть на время) эту страшную болезнь и заразу – революцию. И пусть хотя бы на одно столетие, но вымолит.

Невольно позавидуешь А.С. Шишкову, воскликнувшему некогда: «Слава тебе, русский язык, что не имеешь слова революция и даже равнозначащего ему! Да не будет оно никогда тебе известно, и даже на чужом языке не иначе, как омерзительно и гнусно!»

Да, в те воистину благословенные времена русский народ «страшно далеко» отстоял даже от декабристов, поднявших бунт против помазанника Божьего. Так что дирижер другого всеразрушительного бунта, сокрушаясь о провале декабристского восстания (дескать, «страшно далеки они от народа»), был не так уж неправ в характеристике русского народа.