Характерные особенности паразита

 

Изучение биологического паразита открывает его механизмы, набор характерных и взаимосвязанных фактов его природы:

1) в качестве питательной основы паразит выбирает здоровый организм;

2) жизненный цикл паразита зависит от его способности найти "хозяина", от

которого он сможет питаться;

3) здоровый организм, в который проник паразит, неизбежно получает травму

и часто умирает от вредоносного присутствия паразита.

 

Чаще всего паразит вызывает у "хозяина" потерю ориентации, так что последний становится беспомощным и не способным защитить себя от внешних врагов.

 

Данная схема объединяет набор факторов, общих для всех великих цивилизации, с которыми внезапно случался смертельный недуг. Неужели г-н Тойнби во время десятилетней напряжённой работы не был способен заметить хоть один такой фактор?

Совершенно ясно, что это неправда. Мы видим картину, когда народ ценой собственных усилий строит великую империю, чьи корабли торгуют с заокеанскими странами и чьи армии непобедимы. Видим сильный и уверенный в себе народ, который верит в добродетель.

К чему ему бояться горстки неказистых и скрытных пришельцев, нахлынувших неизвестно откуда, которые настолько свободно обосновываются в самом центре города, что кажется, они жили там всегда?

Эти пришельцы готовы заниматься всем чем угодно, они осваивают любое отвратительное ремесло, которое коренные жители оценивают ниже своего достоинства. Пришельцы торгуют телами девушек, создают игорные притоны, сбывают краденое, дают деньги в рост, открывают дома, где каждый может предаться любой мыслимой форме полового разврата, поставляют наёмных убийц.

 

Мёртвая хватка

 

Вскоре пришельцы узнают все секреты народных лидеров и устанавливают над ними свою власть. Колония пришельцев быстро увеличивается, и вскоре некогда здоровый народ видит себя беспомощным, потому что его естественные достоинства – сила, отвага и честь, которые сделали его великим, – теперь не помогают ему справиться с гостями. "Хозяин" не понимает паразита, который похож на существо с другой планеты, потому что у последнего нет тех же самых целей, он не реагирует на те же самые стимулы, как "хозяин".

 

У него, кажется, даже нервная система устроена иначе. С нарастанием его пагубного влияния деморализуется армия, убиваются либо отправляются в ссылку народные вожди, а богатство нации быстро переходит в руки пришельцев. У народа отобрано всё, и самое главное – его самоуважение. Как только паразит получает власть, никому из народа-"хозяина" не позволяется иметь ни чувство собственного достоинства, ни личную тайну.

 

Однажды утром корабли государства-соперника заходят в его гавань. В обмен на определённые гарантии их приветствует паразит. Народ-"хозяин" не оказывает сопротивления, и империя умирает.

 

Мы видим, что этот процесс не укладывается в схему истории развития культур по Шпенглеру, это также не вызов-реакция по Тойнби.

 

Народ-"хозяин" смог бы отразить любую атаку вооружённого противника, но он не может бороться с распространением скрытного паразита и с необратимым разложением, которое тот принёс вместе с собой, – болезнью, которая охватила и сковала весь организм народа.

 

Инородное тело

 

Теория биологического паразита впервые объясняет падение Египта, Вавилона, Рима, Персии и Англии. Процветающий, здоровый народ разрешает инородному телу проникнуть внутрь. Инородное тело укрепляет своё положение, парализует и уничтожает своего "хозяина".

 

В отличие от Шпенглера и Тойнби наша новая концепция соответствует требованиям реальности. Она даёт возможность цивилизациям впервые избежать участи своих предшественниц.

 

Серьёзный ум может быть ошеломлён ещё более отвратительными сторонами при изучении биологического паразита. Так, одна рыба южных морей имеет длинное, как лента, тело, проникает в причинное место большей рыбы и внутри питается её экскрементами. Организм человека может быть поражён ленточным червём, который проникает в его тело, прикрепляется к толстому кишечнику своим крючком, который появился исключительно для данной цели, и начинает всасывать питательные вещества из продуктов, которые ест человек. Различные формы вшей прячутся около репродуктивных или выделительных органов человека и причиняют сильный дискомфорт.

 

Паразиты понимают, что выделения человека являются их питательной средой, потому что человек – это высшая форма жизни, потребляющая значительный объём пищи, основная часть которой выделяется с экскрементами, при этом большинство питательных веществ остаётся нетронутыми. Экскременты являются богатой пищей для паразита, но зависимость паразита от них оборачивается для людей проблемами со здоровьем. Следовательно, люди стараются избавиться от своих нечистот, чтобы те не превратились в питательную среду для разных умопомрачительных форм паразитов. Сам паразит считает, что это очень жестоко и несправедливо, и старается любыми средствами добраться до своего места. Какое ему дело до того, что он опасен для человека? Муху на навозной куче тоже не очень беспокоит, угрожает ли она здоровью человека.

 

Отношение паразита

 

Из написанного следует, что паразит, который укрепился на нееврейском "хозяине", едва ли терзается вопросом, насколько он вреден для "хозяина".

Его единственная задача – вести паразитическую жизнь за счёт "хозяина"; его естественной мишенью обычно становятся репродуктивные и выделительные органы.

 

Мы видим, как на протяжении истории он обвивался вокруг репродуктивных органов нееврейского "хозяина", подобно тому как паразитическое ползучее растение медленно удушает здоровое дерево.

 

Еврей всегда был лучшим сводником, порнографом, королём проституции, апостолом сексуального извращения, врагом традиционных половых отношений и запретов нееврейского общества. Когда следователи полиции придумали титул "крупнейшего порнографа Америки", кому же он достался? Некому Ирвингу Клоу (Irving Klaw) из Нью-Йорка, который воротил крупным бизнесом обнажённых фотографий и прочих предметов торговли.

 

Другие евреи, с большими интеллектуальными притязаниями, стали писателями, превращая нашу литературу в гнусные пересказы половых актов и делая невозможным печатать всё, что не подходит под их извращённый стандарт. Ещё одни евреи-интеллектуалы создали новую профессию, настолько для них характерную, что она стала известной везде в качестве еврейской.

Эта профессия – психиатрия, которая выросла из одержимости паразита репродуктивными и экскреторными процессами людей. Какова основа "науки" психиатрии, как было сформулировано её еврейским основателем и "святым покровителем" Зигмундом Фрейдом?

Основа психиатрии – "анальный комплекс", теория о том, что навязчивая озабоченность задним проходом оказывает определяющее влияние на наше эмоциональное развитие.

На эту тему были написаны миллионы слов, несмотря на свои неприятные коннотации, а перед научными собраниями выдающихся мужей исследователи произносят заумные речи про анальный комплекс...

Необходимость контроля

 

Вот поэтому еврей ДОЛЖЕН контролировать наши коммуникации, вот поэтому он ДОЛЖЕН контролировать наше образование, вот поэтому он ДОЛЖЕН контролировать нашу власть и, самое важное, вот поэтому он ДОЛЖЕН контролировать нашу религию. Если в какой-то сфере он потерпит неудачу, он поставит под угрозу своё существование в роли биологического паразита.

Даже в Советском Союзе, с его лозунгом "От каждого – по способностям, каждому – по потребностям", паразит получает власть над нееврейскими работниками и заставляет их делать товары, которые он затем продаёт, и набивает карманы выручкой. Тучные евреи со своими спутницами-блондинками выходят из роскошных вилл на Чёрном море, тогда как озабоченные догматичные нееврейские комиссары, такие как Михаил Суслов, сидят в Кремле и отчаянно ломают голову над тем, как выдумать систему, которую еврей не смог бы извратить в свою пользу. У них ничего не выйдет, потому что еврей всегда думает на один ход вперёд.

 

Агрессия

 

Когда евреи захватили земли миролюбивых арабских крестьян в ходе агрессии 1948 г., многие неевреи по всему миру посчитали, что началась новая эпоха. Эти неевреи убеждали друг друга в том, что теперь, когда у евреев появилась собственная страна, они уедут и прекратят свою эксплуатацию. Между тем, паразитические сообщества стали, напротив, ещё больше эксплуатировать своих нееврейских "хозяев" во всех уголках света, чтобы обеспечивать огромные нужды нового государства Израиль. Так, большая доля заработка работников по пошиву одежды печально известных потогонных мастерских Нью-Йорка – это, в основном, негритянские и пуэрториканские женщины и дети – при помощи вымогательства была присвоена хладнокровным евреем Дэвидом Дубинским (David Dubinsky), фашистским диктатором швейного профсоюза. Средства были перечислены государству Израиль.

 

Эта история наглядно иллюстрирует способность еврея поддерживать всех одновременно и всегда оказываться на стороне победителей. Хаим Вейцман, основатель государства Израиль, в автобиографии "Испытания и ошибки" [Trial and Error, Harper, New York, 1949, p. 13.] приводит часто цитируемые слова своей матери ."Чтобы не случилось, нам будет лучше. Если Шмуль (сын-революционер) будет прав, мы все будем счастливы в России, если Хаим (сионист) окажется прав, тогда я отправлюсь жить в Палестину".

Бюджет паразита

 

17 апреля 1950 г. газета "Нью-Йорк Таймс" сообщила о принятии годового бюджета Израиля. Он состоял на 70% из перечислений из-за рубежа и на 30% – из доходов от продажи израильских облигаций, которые так и не были погашены, поэтому их можно было лишь назвать пожертвованиями. Никакое другое государство не может даже представить себе такой бюджет, потому что даже Индия, которая вечно живёт подаяниями других государств, со своим непомерно разросшимся смешанным населением, может привлечь из-за рубежа лишь один процент бюджетных доходов, который целиком оплачивается Соединёнными Штатами. Между тем, государство Израиль уверенно планирует свой бюджет на годы вперёд, состоящий из благотворительных перечислений и навязываемых всем сомнительных клочков бумаги. Вот это и есть бюджет нации паразитов, по-прежнему зависимых от своих нееврейских "хозяев".

Склонность к дегенерации

 

Чудовищное, болезнетворное присутствие паразита, с его склонностью к дегенерации и разлагающейся нервной системой, ставит его вне всяких границ морали и человеческого достоинства.

А теперь еврей, к тому же, сделал адскую бомбу [ядерное оружие. – Прим. пер.], которая угрожает уничтожить "хозяина" и его самого.

Когда Александер Закс из международной еврейской банковской фирмы "Братья Леман, Нью-Йорк" и Альберт Эйнштейн "посоветовали" президенту Рузвельту вложить сотни миллионов долларов в производство адской бомбы, как же он мог им отказать?

Теперь для проекта им был нужен нееврейский фасад. Возглавить проект пригласили генерал-майора Лесли Гроувза (Leslie Groves), но когда тот обнаружил, что большая часть учёных были евреями, он запросил отвода, объясняя это тем, что он считает, что в этой среде директор-еврей был бы более эффективным. "Нет-нет, – заверили его. – Нам нужен нееврей в качестве номинального руководителя проекта. Не беспокойтесь, мы уладим все вопросы с ответственностью".

Мы знаем, что нееврей никогда не должен ждать от еврея никакой милости. Кошмарная практика ритуальных убийств – достаточное тому подтверждение. Ритуальное убийство нееврейских детей с обескровливанием до смерти и питьём крови – наивысшее символическое проявление теории биологического паразита.

Символ победы

Первобытный человек иногда выпивал кровь своих врагов в качестве символа победы, чтобы таким образом получить часть силы противника, но другой обычай пить кровь, обычай ритуального убийства, – это единственный ритуал, который сохранился до наших дней. Религиозная церемония питья крови невинного нееврейского ребёнка является центральной для самого понятия еврейского существования в качестве паразита: жить, питаясь кровью своего "хозяина". Вот почему он отказывается бросать этот обычай, даже хотя последний много раз ставил его на грань уничтожения.

 

Когда еврей не станет больше способен воплощать свою роль, похищая прекрасно развитого нееврейского ребёнка, переправляя его в синагогу и ритуально прокалывая его тело в тех местах, где – как хвалятся евреи – они ранили тело Христа, выпивая кровь умирающего ребёнка, – тогда, согласно еврейскому поверью, он обречён. Его пророки предупреждали его о том, что когда он перестанет выполнять этот обычай, прикрепление еврейского паразита к телу "хозяина" будет ослаблено, а сам он будет сброшен. Даже хотя эта церемония настолько жуткая, что большинство евреев отказывается в ней участвовать и все евреи её отрицают, она остаётся окончательным методом, которым евреи символизируют и удерживают контроль над народом. Может быть, только если они оставят практику ритуальных убийств, появится возможность того, что еврей постепенно откажется от своей исторической роли биологического паразита и станет полноценным членом нееврейского общества, порвав с пятитысячелетним прошлым кровопролитий, предательств и убийств – тем, что составляет всю его историю. Мы говорим "может быть", потому что этого не знаем.

 

* * *

 

Здесь я снова хочу прокомментировать слова Юстаса Муллинса, потому что тема ритуальных убийств евреями детей неевреев до сего дня повсеместно находит подтверждения, в том числе и в современной России.

Как евреи проводят процедуру ритуального убийства будь-то человека, будь-то животного рассказал В.В. Розанов. Его рассказ был опубликован 1929 году во Франции, в Париже.

 

ЖЕРТВЕННЫЙ УБОЙ

Мне однажды пришлось присутствовать на еврейской бойне и видеть убой скота по правилам еврейского ритуала. Передаю голый факт во всей его наготе.

Случилось это так.

Лет шесть тому назад я, связанный службою, проживал в крупном центре Юго-Западного края, на три четверти населенном евреями.

Во время частых загородных прогулок мое внимание привлекло странного вида здание с длинными фабричного типа корпусами, обнесенными высоким плотным частоколом, каким принято обносить остроги и места заключения. Вскоре я узнал, что это городская бойня и бездействующий альбуминный завод. Интересуясь вопросами городского благоустройства и будучи знаком с постановкой столичных боен, я решил осмотреть местную городскую бойню, совершенно упустив из виду, что город населен преимущественно евреями, что вся торговля находится в руках евреев, а следовательно, и городская бойня должна быть еврейской.

Еврей-привратник на мой вопрос: “Можно ли осмотреть бойню?”, замялся и, по-видимому, намеревался обратиться к авторитету своего начальства в небольшом флигельке у ворот. В это время из флигелька выскочил юркий, свирепого вида еврей и набросился на привратника. Понимая несколько еврейский жаргон, я мог разобрать следующую фразу: “Что же ты долго разговариваешь? Ты видишь, что это не еврей. Ведь тебе приказано пропускать только одних евреев”.

“В таком случае надо будет во что бы то ни стало проникнуть на бойню”, — подумал я и решил продолжать прогулку. Возвращаясь домой опять мимо бойни, я заметил, что привратника сменили, и решил вторично попытать счастья. Для большей убедительности я заявил привратнику, что я причастен к ветеринарному надзору, что мне по делу необходимо пройти в контору, ввиду чего я прошу провести меня в контору.

Привратник помялся, но затем объяснил, как мне пройти... Старика еврея во флигеле, по-видимому, не оказалось, и я благополучно добрался до конторы. В конторе меня встретил интеллигентного вида еврей. Я отрекомендовался ветеринаром, не называя, впрочем, фамилии, и просил провести меня на бойню.

Заведующий начал подробно распространяться об устройстве бойни, при которой имеются бездействующий альбуминный завод, водопровод и также все новейшие приспособления. Наконец, заведующий начал сообщать, откуда преимущественно доставляют скот, какой породы, в каком количестве и пр. Когда я перебил его и вторично попросил провести на бойню, он после короткой паузы заявил мне, что провести на бойню не может. Впрочем, так как меня “интересует техническая часть дела”, то, пожалуй, он “может показать мне разделку мяса”.

В это время заведующего вызвали, и, уходя, он крикнул мне: “Сейчас пришлю вам провожатого”. Я решил, что проводника дожидаться не следует, так как он, очевидно, покажет мне лишь то, что меня не интересует. Без особых приключений мне удалось добраться до помещения бойни. Она представляла ряд длинных каменных сараев, в которых происходила разделка мясных туш. Единственное, что бросилось в глаза, это крайне антисанитарное состояние помещения. Один из рабочих объяснил мне, что убой уже кончен, что лишь в последнем корпусе оканчивают убой телят и мелкого скота. Вот в этом-то помещении я увидел наконец интересовавшую меня картину убоя скота по еврейскому обряду.

Прежде всего бросилось в глаза то, что я вижу не убой скота, а какое-то таинство, священнодействие, какое-то библейское жертвоприношение. Передо мной были не просто мясники, а священнослужители, роли которых были, по-видимому, строго распределены. Главная роль принадлежала резнику, вооруженному колющим орудием; ему при этом помогали целый ряд других прислужников: одни держали убойный скот, поддерживая его в стоячем положении, другие наклоняли голову и зажимали рот жертвенному животному.

Третьи собирали кровь в жертвенные сосуды и выливали ее на пол при чтении установленных молитв; наконец, четвертые держали священные книги, по которым читались молитвы и производилось ритуальное священнодействие. Наконец, были и просто мясники, которым передавался битый скот по окончании ритуала. На обязанности последних лежало сдирание шкур и разделка мяса.

Убой скота поражал чрезвычайной жестокостью и изуверством. Жертвенному животному слегка ослабляли путы, давая возможность стоять на ногах; в этом положении его все время поддерживали трое прислужников, не давая упасть, когда оно ослабевало от потери крови. При этом резник, вооруженный в одной руке длинным — в пол-аршина ножом с узким лезвием, заостренным на конце, и в другой руке длинным, вершков шести, шилом спокойно, медленно, рассчитано наносил животному глубокие колющие раны, действуя попеременно названными орудиями.

При этом каждый удар проверялся по книге, которую мальчик держал раскрытою перед резником; каждый удар сопровождался установленными молитвами, которые произносил резник.

Первые удары производились в голову животному, затем в шею, наконец, подмышки и в бок. Сколько именно наносилось ударов — я не запомнил, но очевидно было, что количество ударов было одно и то же при каждом убое; при этом удары наносились в определенных порядке и местах, и даже форма ран, вероятно, имела какое-нибудь значение символическое, так как одни раны наносились ножом, другие же — шилом; причем все раны были колотые, так как резник, что называется, “шпынял” животное, которое вздрагивало, пробовало вырваться, пыталось мычать, но оно было бессильно: ноги были связаны, кроме того, его плотно держали трое дюжих прислужников, четвертый же зажимал рот, благодаря чему получались лишь глухие, задушенные хрипящие звуки.

Каждый удар резника сопровождался струйкой крови, причем из одних ран она слегка сочилась, тогда как из других она давала целый фонтан алой крови, брызгавшей в лицо, на руки и платье резника и прислужников. Одновременно с ударами ножа один из прислужников подставлял к ранам священный сосуд, куда стекала кровь животного.

При этом прислужники, державшие животное, мяли и растирали бока, по-видимому, с целью усилить потоки крови. После нанесения описанных ран наступала пауза, во время которой кровь собиралась в сосуды и при установленных молитвах выливалась на пол, покрывая его целыми лужами; затем, когда животное с трудом удерживалось на ногах и оказывалось в достаточной мере обескровленным, его быстро приподнимали, клали на спину, вытягивали голову, причем резник наносил последний, заключительный удар, перерезая животному горло.

Вот этот последний и был единственным режущим ударом, нанесенным резником жертвенному животному. После этого резник переходил к другому, тогда как убитое животное поступало в распоряжение простых мясников, которые сдирали с него шкуру и приступали к разделке мяса.

Производился ли убой крупного скота тем же способом или же с какими-либо отступлениями — судить не могу, потому что при мне производился убой овец, телят и годовалых бычков. Вот каково было зрелище еврейского жертвоприношения; говорю “жертвоприношения”, так как другого, более подходящего слова не могу подобрать для всего виденного, потому что, очевидно, передо мною производился не простой убой скота, а совершалось священнодействие, жестокое — не сокращавшее, а, наоборот, удлинявшее мучение. При этом по известным правилам, с установленными молитвами, на некоторых резниках надет был белый молитвенный плат с черными полосами, который надевают раввины в синагогах.

На одном из окон лежали такой же плат, два жертвенных сосуда и скрижали, которые при помощи ремней каждый еврей наматывает на руку во время молитвы. Наконец, вид резника, бормочущего молитвы, и прислужников не оставлял ни малейшего сомнения. Все лица были какие-то жестокие, сосредоточенные, фанатически настроенные. Даже посторонние евреи, мясоторговцы и приказчики, стоявшие во дворе, ожидавшие окончания убоя, даже они были странно сосредоточенны. Среди них не слышно было обычной суеты и бойкого еврейского жаргона, они стояли молча, молитвенно настроенные.

Будучи утомлен и подавлен всем видом мучений и массою крови, какой-то жестокостью ненужной, но желая все же до конца досмотреть убой скота, я облокотился о притолоку двери и невольным движением приподнял шляпу. Этого было достаточно для того, чтобы меня окончательно выдать. По-видимому, ко мне давно присматривались, но последнее мое движение являлось прямым оскорблением таинства, так как все участники, а также посторонние зрители ритуала все время оставались в шапках, с покрытыми головами.

Ко мне немедленно подскочили два еврея, назойливо повторяя один и тот же непонятный для меня вопрос. Очевидно, это был известный каждому еврею пароль, на который я также должен был ответить установленным же лозунгом.

Мое молчание вызвало невообразимый гвалт. Резники и прислужники побросали скот и бросились в мою сторону. Из других отделений также выбежали и присоединились к толпе, которая оттеснила меня во двор, где я моментально был окружен.

Толпа галдела, настроение было, несомненно, угрожающее, судя по отдельным восклицаниям, тем более что у резников в руках оставались ножи, а у некоторых прислужников появились камни.

В это время из одного из отделений вышел интеллигентного вида представительный еврей, авторитету которого толпа беспрекословно подчинялась, из чего я заключаю, что это должен был быть главный резник — лицо несомненно священное в глазах евреев. Он окликнул толпу и заставил ее замолчать. Когда толпа расступилась, он вплотную подошел ко мне и грубо крикнул, обращаясь на “ты”: “Как смел ты взойти сюда? Ведь ты знаешь, что по нашему закону запрещено присутствовать при убое лицам посторонним”. Я по возможности спокойно возразил: “Я ветеринарный врач, причастен к ветеринарному надзору и прошел сюда по своим обязанностям, ввиду чего прошу вас говорить со мной другим тоном”. Мои слова произвели заметное впечатление как на резника, так и на окружающих. Резник вежливо, обращаясь на “вы”, но тоном, не терпящим возражения, заявил мне: “Советую вам немедленно удалиться и не говорить никому о виденном”.

“Вы видите, как возбуждена толпа, я не в силах удержать ее и не ручаюсь за последствия, если только вы сию же минуту не покинете бойню”.

Мне осталось только последовать его совету.

Толпа очень неохотно, по оклику резника, расступилась — и я по возможности медленно, не теряя самообладания, направился к выходу. Когда я отошел несколько шагов, вдогонку полетели камни, звонко ударяясь о забор, и я не ручаюсь за то, что они не разбили бы мой череп, если бы не присутствие старшего резника и не находчивость и самообладание, которые не раз выручали меня в жизни. Уже приближаясь к воротам, у меня мелькнула мысль: “А что, если меня остановят и потребуют предъявить документы?” И эта мысль заставила меня против воли ускорить шаги.

Только за воротами я облегченно вздохнул, почувствовав, что избегнул очень и очень серьезной опасности. Взглянув на часы, я поражен был тем, как было еще рано. Вероятно, судя по времени, я пробыл не более часа, так как убой каждого животного длился 10-15 минут, тогда как время, проведенное на бойне, казалось мне вечностью. Вот то, что я видел на еврейской бойне, вот та картина, которая не может изгладиться из тайников моего мозга, картина какого-то ужаса, какой-то великой, скрытой для меня тайны, какой-то наполовину разгаданной загадки, которую я не хотел, боялся разгадать до конца. Я всеми силами старался если не забыть, то отодвинуть подальше в моей памяти картину кровавого ужаса, и это мне отчасти удалось.

Со временем она потускнела, заслонена была другими событиями и впечатлениями, и я бережно носил ее, боясь подойти к ней, не умея объяснить ее себе во всей ее полноте и совокупности.

Ужасная картина убиения Андрюши Ющинского (http://www.russia-talk.org/cd-history/Beilis/440000_tp_title.htm), которую обнаружила экспертиза профессоров Косоротова и Сикорского, ударила мне в голову. Для меня эта картина вдвойне ужасна: я уже ее видел. Да, я видел это зверское убийство. Видел его собственными глазами на еврейской бойне. Для меня это не новость, и если меня что угнетает, так это то, что я молчал. Если Толстой при извещении о смертной казни — даже преступника — восклицал: “Не могу молчать!”, то как же я, непосредственный свидетель и очевидец, — так долго молчал?

Почему я не кричал: “Караул”, не орал, не визжал от боли? Ведь мелькало же у меня сознание, что я видел не бойню, а таинство, древнее кровавое жертвоприношение, полное леденящего ужаса. Ведь недаром же в меня полетели камни, недаром я видел ножи в руках резников. Недаром же я был близок, и, может быть, очень близок, к роковому исходу. Ведь я осквернил храм. Я облокотился о притолоку храма, тогда как в нем могли присутствовать лишь причастные ритуалу левиты и священнослужители. Остальные же евреи почтительно стояли в отдалении.

Наконец, я вдвойне оскорбил их таинство, их ритуал, сняв головной убор.

Но почему же я вторично молчал во время процесса! Ведь передо мной уже была эта кровавая картина, ведь для меня не могло быть сомнения в ритуале. Ведь передо мною все время, как тень Банко, стояла кровавая тень милого, дорогого мне Андрюши.

Ведь это же знакомый нам с детства образ отрока-мученика, ведь это второй Дмитрий-Царевич, окровавленная рубашечка которого висит в Московском Кремле, у крошечной раки, где теплятся лампады, куда стекается Святая Русь.

Да, прав, тысячу раз прав защитник Андрюши, говоря: “Одинокий, беспомощный, в смертельном ужасе и отчаянии принял Андрюша Ющинский мученическую кончину. Он, вероятно, даже плакать не мог, когда один злодей зажимал ему рот, а другой наносил удары в череп и в мозг...” Да, это было именно так, это психологически верно, я этому был зритель, непосредственный свидетель, и если я молчал — так, каюсь, потому, что я был слишком уверен, что Бейлис будет обвинен, что беспримерное преступление получит возмездие, что присяжным будет поставлен вопрос о ритуале во всей его полноте и совокупности, что не будет маскировки, трусости, не будет места для временного хотя бы торжества еврейства.

Да, убийство Андрюши, вероятно, было еще более сложным и леденящим кровь ритуалом, чем тот, при котором я присутствовал; ведь Андрюше нанесено было 47 ран, тогда как при мне жертвенному животному наносилось всего несколько ран — 10-15, может быть как раз роковое число тринадцать, но, повторяю, я не считал количества ран и говорю приблизительно. Зато характер и расположение ранений совершенно одинаковы: сперва шли удары в голову, затем в шею и в плечо животному; одни из них дали маленькие струйки, тогда как раны в шею дали фонтан крови; это я отчетливо помню, так как струя алой крови залила руки, платье резника, который не успел отстраниться. Только мальчик успел отдернуть священную книгу, которую все время держал раскрытою перед резником, затем наступила пауза, несомненно короткая, но она казалась мне вечностью — в этот промежуток времени вытачивалась кровь. Она собиралась в сосуды, которые мальчик подставлял к ранам. В это же время животному вытягивали голову и с силой зажимали рот, оно не могло мычать, оно издавало только сдавленные хрипящие звуки. Оно билось, вздрагивало конвульсивно, но его достаточно плотно держали прислужники.

Но ведь это как раз то, что устанавливает судебная экспертиза в деле Ющинского: “Мальчику зажимали рот, чтобы он не кричал, а также чтобы усилить кровотечение. Он оставался в сознании, он сопротивлялся. Остались ссадины на губах, на лице и на боку”.

Вот как погибало маленькое человекообразное животное. Вот она, жертвенная смерть христиан, с замкнутым ртом, подобно скоту. Да, так мученически умирал, по словам профессора Павлова, “молодой человек, господин Ющинский от забавных, смехотворных уколов”.

Но что с несомненной точностью устанавливает экспертиза — это паузу, перерыв, последовавший вслед за нанесением шейных, обильных кровоизлиянием ран. Да, эта пауза, несомненно, была — она соответствует моменту вытачивания и собирания крови. Но вот подробность, совершенно пропущенная, не замеченная экспертизой и которая ясно, отчетливо запечатлелась в моей памяти. В то время как животному вытягивал голову и плотно зажимал рот один из прислужников, трое других усиленно мяли бока и растирали животное, очевидно с целью усилить кровотечение. По аналогии я допускаю, что то же самое проделывали с Андрюшей. Очевидно, и ему усиленно мяли, надавливали на ребра и растирали тело с целью усилить кровотечение, но эта операция, этот “массаж” не оставляет вещественных следов — вот, вероятно, почему это осталось незафиксированным судебной экспертизой, которая констатировала лишь ссадину на боку, не придав ей, очевидно, должного значения.

По мере истечения крови животное ослабевало, причем его поддерживали прислужники в стоячем положении. Это опять то, что констатирует профессор Сикорский, говоря: “Мальчик ослабел от ужаса и отчаяния и склонился на руки убийц”.

Затем, когда животное было достаточно обескровлено, кровь, собранная в сосуды, вылита была на пол при чтении молитв. Еще подробность: кровь на полу стояла целыми лужами, причем резники и прислужники оставались буквально по щиколотку в крови. Вероятно, так требовал кровавый еврейский ритуал, и только по окончании его кровь спускалась, что я, проходя, видел в одном из отделений, где был уже окончен убой.

Затем, по окончании паузы, следовали дальнейшие, также рассчитанные, спокойные удары, прерывающиеся чтением молитв. Эти уколы давали очень мало крови или вовсе не давали ее. Колющие удары наносились в плечи, под мышки и в бок животного.

Наносятся ли они в сердце — или прямо в бок животному — установить не могу. Но вот некоторое различие от ритуала, описанного экспертами: животное по нанесении названных уколов переворачивается, кладется на спину, причем ему наносится последний, заключительный удар, которым перерезают горло животному. Было ли проделано что-либо подобное с Андрюшей — не установлено. Не сомневаюсь в том, что в том и другом случае у ритуала есть свои особенности, которые я объясняю себе тем, что над Андрюшей совершен был более сложный ритуал, в лице его была принесена более сложная жертва, над ним совершено, быть может, вроде нашего архиерейского богослужения, которое приноравливалось к торжественному моменту освящения еврейской молельни. Виденный же мною ритуал был более элементарный, простой ежедневной жертвой — нечто вроде нашей обыкновенной литургии, проскомидии. Еще подробность: враги ритуальной версии указывают на то, что при еврейском убое скота якобы наносятся режущие раны, тогда как судебная экспертиза установила на теле Андрюши исключительно колющие. Я полагаю, что это не более как наглое вранье, рассчитанное на незнание, на полную неосведомленность нашу о том, как производится ритуальный убой скота на еврейских бойнях; и против этой лжи я, как свидетель и очевидец убоя, протестую и опять повторяю: у резников я видел в руках два орудия — узкий длинный нож и шило, и этими-то двумя орудиями попеременно наносились колющие удары. Резник колол и “шпынял” животное. При этом, вероятно, и форма укола, форма самой раны имела какое-нибудь символическое значение, так как одни удары наносились острием ножа, другие же — шилом. Лишь последний, заключительный удар, которым перерезывалось горло животного, был режущий. Вероятно, это была та горловая рана, через которую, по мнению евреев, выходит душа.

Наконец, враги ритуальной версии указывают на целый ряд ненужных, якобы бессмысленных ударов, нанесенных Андрюше. Указывалось, например, на “бессмысленные” раны под мышками; это утверждение опять рассчитано на наше невежество, на полное незнание еврейских обычаев.

По этому поводу я припоминаю следующее: однажды, проживая в черте оседлости, я попал в деревенскую глушь, где поневоле мне пришлось временно устроиться в еврейской корчме, которую содержала очень зажиточная и патриархальная еврейская семья местного лесопромышленника. Долгое время хозяйка уговаривала меня у них столоваться еврейским кошерным столом; в конце концов, я принужден был сдаться на доводы хозяйки. При этом хозяйка, уговаривая меня, объясняла, что все отличие их птицы и мяса — в том, что оно “обескровлено”, а главное — “перерезаны сухожилия под мышками у животных, у птиц же — на ногах и под крыльями”. Это, по мнению хозяйки, имеет глубокий религиозный смысл в глазах евреев, “делая мясо чистым” и годным для пищи, тогда как “животное с неперерезанными сухожилиями считается нечистым”; при этом она добавила, что “раны эти может наносить только резник” каким-то особым орудием, причем раны “должны быть рваные”.

По вышеизложенным соображениям я остаюсь при том твердом и обоснованном убеждении, что в лице Андрюши Ющинского мы должны видеть, безусловно, жертву ритуала и еврейского фанатизма. Не подлежит сомнению, что это должен быть ритуал более сложный, более квалифицированный, нежели обыкновенный ритуал, по правилам которого ежедневно производится убой скота и приносится ежедневная кровавая жертва.

Кстати, вот причина, почему евреи так широко раскрывают двери синагоги. Так охотно, иногда демонстративно зазывают к себе, как бы говоря: “Смотрите, вот как мы молимся, вот наш храм, наше богослужение — видите, у нас нет тайны”. Это ложь, тонкая ложь: нам показывают не храм и не богослужение.