Методология и техника работы.

Анализ терапевтических случаев

 

ГЛАВА I

Стратегии и карты.

Психотравмы

Основные принципы формирования патологических стратегий.

 

Сформулируем некоторые промежуточные выводы. Итак:

- человеческое существо едино по вертикали «тело-душа-дух» от­носительно оси отражения-отреагирования, т. е. относительно любой внешней и внутренней деятельности.

- оно структурировано в соответствии с общими законами Уни­версума, фрактальным локусом которого является;

- оно подчинено структурно-ритмическим закономерностям, оп­ределяющим «личную историю» и «личную эволюцию»;

- оно вовлечено в Глобальное взаимодействие, относительно кото­рого определяются все параметры и качества человеческого бытия, в том числе и такие, как успешность и неуспешность, здоровье и патоло­гия, жизнь и смерть.

Рассматривая эти важнейшие категории, мы должны прежде всего учитывать тройственность отражения-отреагирования (объект отраже­ния/объект отреагирования - инструмент отражения-отреагирования -внутренний образ/механизм анализа и принятия решений) и двойную направленность связанных с ним психосоматических процессов («из­вне» - «вовнутрь» и «изнутри» - «вовне»).

С точки зрения человеческого Я, ядра личности, ветвь отражения отслеживает общие энтропийные тенденции Универсума, разрушаю­щие базовую структуру вплоть до бессистемного хаоса «мертвой» при­роды (это «разрушение», впрочем, может быть интерпретировано и как «развертывание», без которого просто невозможно материальное мно­гообразие проявленной Вселенной; эти тенденции постоянно «сносят» и всякую биологически активную форму из зоны жизни в зону смерти (рис. 35).

Ветвь отреагирования обеспечивает собственную негэнтропийную активность человеческого существа, позволяющую ему развиваться (в сторону Объективной Реальности) или хотя бы сохранять позицию «выше» хаоса и смерти.

Источником такой негэнтропийной активности являются глубин­ные воления ядра. Они, являясь подлинными источниками любой ак­тивности человеческого существа, вместе с тем, несут в себе только нормализующие, чисто структурные импульсы; отбор конкретных механизмов отреагирования определяется конкретной жизненной ситуа­цией, контекстом, который моделируется одной из карт специфиче­ских структур четвертого логического уровня. Карты базируются на космограмме, осознанной или находящейся в подсознании (неструкту­рированной и непроработанной), и, в свою очередь, являются базисом для стратегий, организующих ответ

 

Рис. 35. Зона жизни и зона смерти.

 

Таким образом, на одном «полюсе» мы встречаем безличный, но не­сущий в себе явный отпечаток закономерной структурной цикличности энтропийный пресс (его наше сознание интерпретирует, в зависимости от культуральных пристрастий, т. е. той или иной космограммы, в тер­минах «судьба», «рок», «фатум» и т. д.), а на другом - волю; связующим звеном выступает совокупность структур текущей триады, базирую­щихся на том или ином генотипе и выступающих в отражении-отреагировании как феномены логических уровней сознания... Текущая триада, в зависимости от положения центра осознания (значение коэф­фициента К) может позиционироваться на различном расстоянии от сущностной (разумеется, в терминах рассмотренной нами модели), т. е. обладать той или иной степенью сущностности, что определит в конеч­ном итоге истинность механизмов отражения-отреагирования.

Так или иначе, реакция всегда зависит от совокупности условий сво­его проявления, как «внешних», контекстуальных, так и «внутренних», структурных. Это, в частности, означает, что человек не бывает «всегда эффективен» или «всегда неэффективен», «всегда болен» или «всегда здоров» и т. д. - «неэффективность», «болезнь», «отклонение» того или иного рода есть проявления сущностных и периферических конфликтов и процессуально выражается в определенных патологических стратегиях, действующих в рамках конкретных контекстов.

Мы утверждаем, что не существует принципиальной разницы ме­жду различными видами структурных психосоматических отклонений: любой неистинный или несущностный навык, будь то неумение зна­комиться с представителями противоположного пола или тяжелая ор­ганическая патология, структурно устроен сходным образом - это именно то, что мы называем патологической стратегией. Точно так же отсутствие навыка, свидетельствующее о дефекте «высшего», четвер­того логического уровня, каким бы этот навык ни был, предполагает одинаковые в структурном плане нарушения космограммы и синтези­рованных в ней карт.

Рассмотрим крайние проявления патологических стратегий - бо­лезнь - и рассмотрим ее на данном этапе в разрезе третьего логическо­го уровня. Суммируя сказанное о природе стратегий, их устройстве и позиционировании в отражении-отреагировании, мы можем изобра­зить центростремительную ветвь этого процесса в виде следующей формулы:

 

 

где - волнения ядра, преломленные структурами пятого логи­ческого уровня сознания. С- карта четвертого логического уровня, на базе которого формируется стратегия, Р - периферические по от­ношению к стратегии феномены второго и первого логических уровней, ∑ С" - смежные карты, отражающие смежные контексты, ∑ - контексты, порождающие данную карту, ∑ - контексты, порождающие смежные карты.

Упрощая эту схему и учитывая, что стратегия представляет собой цепочку шагов разной модальности, мы можем записать:

→C'→V₁→A₁ →... →V_n→A_n→... K,_top1→K_topn→P,

где A₁: V₁; K_top - соответствующие аудиальные, визуальные и ки­нестетические шаги стратегии.

Что собой представляет периферия третьего логического уровня? Это определенные процессы (второй логический уровень) и отдельные фазы, параметры, звенья этих процессов, отдельные их точечные или фактические следствия (первый логический уровень).

Здесь необходимо еще раз подчеркнуть важнейшее обстоятельство - психосоматическое единство человеческого существа относительно отражения-отреагирования. Это значит, что когда мы говорим о любом из феноменов логических уровней сознания, мы не имеем в виде ду­ховные, психические или соматические свойства, качества, процессы, параметры, функции и т. д., но всякий раз - только их неразрывное психосоматическое единство. Всякий акт, всякий факт, всякая струк­тура человеческого существа вдоль структурной оси отражения-от­реагирования (т. е. описываемые в терминах логических уровней со­знания) одновременно и нераздельно и духовны, и телесны, и психичны.

Как ни странно, но для западного массового (и не только массово­го) сознания, при всем декларируемом им материализме, труднее представить себе участие тела в любом духовном движении, нежели присутствие духа во всяком соматическом акте. Указанный парадокс порождает «проблему телесности», имеющую ряд важных для нас ас­пектов и связанную именно с тем, что подчеркивание материальности мира, отрыв в парадигме духа от материи ведет к их ложному линей­ному противопоставлению; к вырождению самой категории «материя» (тождественной в плане человеческого существа категории «сома», «тело») в некоторую абстракцию, в нечто всегда данное и потому все­гда остающееся за скобками как несущественное. Духовный порыв высок - телесное проявление низко. После такой формулировки не­возможно непредвзято и совокупно исследовать как нечто единое жиз­ненную позицию, психический процесс и физическое здоровье, невоз­можно видеть человеческое существо таким, каково оно есть. Между тем последовательный психосоматический подход открывает совер­шенно иные возможности анализа, синтеза и коррекции.

Очевидно, что в рамках такого подхода болезни можно предста­вить как результат определенных патологических стратегий. Конеч­ные, кинестетические шаги этих стратегий хорошо изучены и описаны в виде различных нозологических форм и заболеваний, их периферия воспринимается как соответствующие болезненные признаки, симпто­мы и синдромы. Именно с ними имеет дело современная официальная медицина, которая, в соответствии с собственной механистической парадигмой и линейными способами мышления, лечит в большинстве случаев болезнь, а не человека, снимает симптоматику, т. е. следствие, а не причину, «внутреннее» структурное нарушение.

Если же рассматривать болезнь (а также любое другое отклонение) с точки зрения структурной психосоматики, то на первом этапе анали­за нас должны интересовать три вопроса:

- какие именно «внешние» причины порождают серьезные иска­жения трансляций волений ядра, приводящие, в конечном итоге, к по­строению ложных операционных цепочек патологических стратегий?

- какие «внутренние» структурные дефекты при этом возникают?

- как организован механизм патологических стратегий (иными словами, каким образом может быть произведена коррекция структур­ных нарушений на третьем-четвертом логических уровнях)?

Рассматривая проблему в разрезе поставленных вопросов, мы должны помнить, что выделенные нами три аспекта соответствуют трем звеньям отражения-отреагирования: «внешний» объект - меха­низм отражения-отреагирования - «внутренний» образ - и должны быть в дальнейшем объединены в некотором конечном синтезе. По­становка вопросов именно в той формулировке, которая приведена выше, не может считаться окончательной, поскольку соответствует мышлению на третьем логическом уровне сознания (когнитивные во­просы «Как? Каким образом?»). Психосоматическая работа никогда не сводится к какой-либо одной изолированной технике и редко ограни­чивается коррекцией какого-либо типа структурных дефектов. Поэто­му мы по необходимости будем возвращаться к одним и тем же случа­ям многократно, излагая разные уровни анализа и работы. Это позво­лит проследить в целом отдельные аспекты работы, синтезировать их в единое действие и тем самым составить представление о практике специалиста, использующего методы структурной психосоматики.

Перейдем к конкретным примерам.

Трехлетний мальчик (назовем его М.) захотел на берегу моря по­бегать по волнам. Ядро личности, исполненное кинестетических ощу­щений, которые мы можем охарактеризовать метафорой «полнота ощущений», начинает резонировать на определенные «картинки», «звуки» и т. д., ожидаемые на более низких уровнях; центр осознания погружен достаточно глубоко: в зону четвертого-пятого уровней. В этот момент разъяренный отец хватает мальчика за плечи и кричит на него. Происходит резкое торможение в том участке тела, куда направ­лен вектор внимания.

Ребенком подобная ситуация воспринимается как сильный удар, в том месте, куда был ориентирован вектор внимания, возникает силь­нейший мышечный спазм, зажим.

Спустя много лет на одном из семинаров М. предъявил проблему такого рода: «Почему-то в те моменты, когда мне особенно хорошо, вдруг возникает крайне неприятный холодный комок внизу живота. Мне сразу же становится очень плохо. Я не знаю, откуда взялся этот комок и что с ним делать». Разумеется, о произошедшем на берегу моря многие годы назад М. не помнил, ситуация забылась, но осталась психосоматическая память о ней. Глубинная часть этого следа оказа­лась вне зоны осознания, периферия же приняла характер телесного страдания, провоцируемого рядом жизненных ситуаций и сказываю­щегося на всем психосоциальном статусе М., на модели его повсе­дневного поведения, успешности целого ряда аспектов и т. д. Со вре­менем конкретный эпизод генерализовался на очень многие контек­сты, мешая получать удовольствие в самых различных случаях. Мож­но сказать, что у М. выработались патологические навыки отреаги-рования в целом классе ситуаций, связанных с удовольствием, радо­стью, наслаждением, гедоническими эмоциями и т. п. Это мы и называем патологической стратегией. Периферически такая стратегия проявляется в целом ряде феноменов. Наиболее очевидны телесные - в данном случае первичный спазм в конце концов превратился в мощ­нейший зажим на животе, к которому практически невозможно было прикоснуться. У М., по существу, было только два варианта: либо по­лучать удовольствие, а потом испытывать боль, либо запретить себе вовсе испытывать удовольствие. Что он, в основном, и делал. Таким образом, М. был вынужден существовать в тесных рамках самоогра­ничений поведенческого, эмоционального, социального характера - это также было следствием сформировавшейся патологической страте­гии, следствием способа избежания ее болезненного развертывания.

На данном этапе анализа все представляется достаточно ясно. Речь идет о психотравме, подробно описанном и детально изученном явле­нии, которое со времен Фрейда успело стать «общим местом» психо­логической науки и даже массового сознания - о травматическом опыте. Уже упомянутый нами Р. Дилтс называет опыт такого рода «импринтом» (т. е. «запечатлением»; термин восходит к классическим работам Конрада Лоренца, посвященным поведению животных). В его формулировке это - значительное событие из прошлого, на основе которого основано убеждение или ряд убеждений. Подобный детский опыт, как правило, забывается (вытесняется), но, одновременно, гене­рализуется (обобщается) на сходные контексты.

С позиций структурной психосоматики мы можем добавить, что, во-первых, забывание или вытеснение детского травматического опы­та сопровождается невозможностью устойчивого пребывания центра осознания в зоне ниже третьего логического уровня - в тех картах и области космограммы, которые соответствуют травматическому контексту; это вытеснение носит, на первых порах, защитный характер, ограждая психику от тяжелых переживаний, далее же оно приводит к тому, что целый ряд карт оказывается не проработанным и не доступ­ным для сознательного структурирования (это смежные карты, связан­ные со сходными контекстами), образуется своеобразное «слепое пят­но», которое, во-вторых, резко снижает эффективность отражения-отреагирования в определенной зоне реальности; подобная нечеткость в сочетании с недоступностью, в данном случае, глубинных логиче­ских уровней и близостью уже сформированной патологической стра­тегии и приводит, в-третьих, к генерализации вокруг нее множества контекстов, подобных первичному травматическому контексту. Струк­турирование целой области космограммы происходит вокруг несущ­ностного дефектного образования и по его подобию, что при запущен­ности процесса и жизненной важности затронутых карт может привес­ти к образованию «ложного центра» и к очень тяжелым последствиям. Такой процесс подобен разрастанию микротрещин к толще кристалла вокруг первичного нарушения, что может привести к полному распаду монолита.

Сказанное позволяет нам лучше понять связь вытеснения и гене­рализации, но пока что не выходит за рамки традиционных описаний. Рассмотрим еще один пример, который позволит нам сформулировать первый из целого ряда неудобных вопросов.

С. Н. перенес сходную психотравму в чуть более позднем возрасте, нежели М.: во время отдыха на юге ребенку захотелось на прогулке мороженого. По каким-то причинам мать отказала ему, ребенок начал капризничать - тогда мать, накричав на него, сказала: «Ты плохой. Я ухожу и оставляю тебя. А ты оставайся и плачь сколько хочешь. Ты мне такой не нужен». Она сделала вид, что уходит, а ребенок, в пол­ной уверенности, что она его на самом деле бросила, впал в истерику. В этот момент он испытывал чувство крушения самых основ своего мира, суть которых в этом возрасте составляют родители и отношения с ними. Он бросился искать маму и, как назло, совершенно в другую сторону. Тут он потерялся уже всерьез и был найден только через не­сколько часов (дело происходило на городском рынке).

«Воспитательное» воздействие в данном случае сказалось в виде мощнейшего зажима в области верхней части живота. Когда в даль­нейшем С. Н. попадал в ситуации, связанные с возможным конфлик­том на межличностном уровне, когда, как ему представлялось, кто-то посягал или мог посягнуть на его «жизненные» интересы (конфликт мог только назревать или даже просто у С. Н. могло сложится впе­чатление, что такой конфликт возможен), он начинал испытывать очень неприятные ощущения в области подреберья, солнечного спле­тения, желудка, диафрагмы - такие ощущения затем превращались в боль, подобную характерной для межреберной невралгии, которая могла продолжаться в течение 4-5 суток. В возрасте примерно 15 лет С. Н. обнаружил, что если в такой предконфликтной ситуации пове­дет себя резко агрессивно в отношении лица, от которого ждет не­приятностей, болезненные последствия не наступят. Естественно, он стал поступать соответствующим образом, что не могло не сказаться в социальном плане. Можно сказать, что таким образом проблема была перенесена из телесной сферы в сферу поведенческой патоло­гии. Любопытно и очень характерно, что С. Н., не помнивший об­стоятельств психотравмы (при этом у него оставалось смутное и тя­гостное ощущение, что «что-то было», которое, кроме всего прочего, сказывалось на его отношениях с матерью), обосновывал свою агрес­сивность целым рядом «мировоззренческих» причин типа: «надо проявлять силу», «не ты его, так он тебя» и т. д. Итак:

- психотравма М. телесно выразилась в виде зажима в области ни­за живота, а психотравма С. Н. - в виде зажима в области солнечного сплетения;

- в случае М. затронутой оказалась сфера получения удовольст­вий, а в случае С. Н. - сфера «раздела жизненных интересов», сфера бытовых конфликтов;

- М. нашел способ избежания болезненных последствий в виде ук­лонения от определенных действий и эмоциональных состояний (или совершая сознательное действие с ожиданием грядущего «возмез­дия»), а С. Н. - в виде агрессии в адрес человека, с которым был связан травматический конфликт (т. е. в виде преобразования травматическо­го контекста в нетравматический).

Почему возникли такие особенности? Можно, разумеется, отве­тить, что именно потому, что М. и С. Н. - разные личности. Но пере­ведем наш вопрос в иную плоскость: почему у данного конкретного человека, пережившего данный конкретный травматический опыт, нарушения структуры выражаются в конкретных «внутренних» де­фектах (конкретные ложные карты, несущностные зоны космограм­мы и т. д.), конкретных телесных зажимах (в той или иной зоне), конкретных механизмах развития патологий и компенсации ее?

Прежде чем ответить на этот вопрос, зададимся еще одним, так­же сформулированным на четвертом логическом уровне (когнитив­ный вопрос «Почему?»). Все мы в течение жизни неоднократно стал­киваемся с событиями, подобными описанным выше (на кого не кри­чали родители?), - почему же только некоторые из них приводят к структурным дефектам, порождающим патологические стратегии и затем - соответствующие поведенческие отношения, телесные стра­дания и т. д.? Почему одни зоны космограммы оказываются подвержены искажению в результате конкретной психотравмы, а другие - нет? Почему конкретный опыт для одного человека становится трав­матическим, а для другого - нет?

Рассмотрим еще один практический пример. В девятнадцатилет­нем возрасте У. Подверглась сексуальному насилию, причем это был ее первый сексуальный опыт. Однако никакой психотравмы не про­изошло. Более того, спустя многие годы во время индивидуальной ра­боты У. так сформулировала собственную проблему: «Я знала, что для меня это должно быть чрезвычайно тяжелым переживанием, но ничего подобного не ощущала. Никаких препятствий в общении с мужчинами у меня не возникло - я даже стала думать: неужели я такая испорчен­ная? Разумеется, со временем эти мысли исчезли, но тень какого-то недоумения осталась».

Отметим, что некоторые неочевидные последствия на глубинных уровнях сознания это событие все-таки имело, но к анализу этих по­следствий, не связанных с патологическими стратегиями, мы вернемся в другом месте. Теперь же детально рассмотрим всю совокупность составляющих психотравмы и ответим на поставленные выше вопросы.

Итак:

- «внешне» к психотравме приводит некоторая последователь­ность событий, развертывающихся в рамках вполне безобидного кон­текста; эта последовательность и превращает контекст в травматиче­ский; однако далеко не всякий контекст в разрезе конкретной личности способен даже в потенции привести к психотравме;

- «внутренне» психотравма проявляется как нарушение опреде­ленной карты (распространяющееся в дальнейшем на группу смежных карт), приводящее к возникновению патологической стратегии; такое структурное нарушение сказывается в виде мышечных зажимов, эмо­циональных, социально-поведенческих и т. п. аномалий; важно, что далеко не каждая карта может быть в данный момент, у данного чело­века подвергнута деформации, а только определенная, связанная с оп­ределенной зоной космограммы;

- «устройство» патологической стратегии таково, что во-первых, возникает неадекватное отреагирование на некоторые стереотипные раздражения (мышечный спазм как результат переживания гедониче­ской эмоции и т. д.), во-вторых, «спусковые механизмы» такого лож­ного навыка могут быть заблокированы каким-то встречным действи­ем (агрессия предотвращает развитие мышечного зажима и т. д.).

Из сказанного можно сделать вывод, что психотравма возникает как следствие совокупности «внешних» и «внутренних» причин. «Внешние» причины - это возникновение травматической цепочки событий в потенциально травматическом контексте. «Внутренние» -

уязвимость определенных карт. Такая уязвимость связана с этапами «личной истории».

Действительно, рождение человека является лишь отправной точ­кой дальнейшего развития и созревания структур текущей триады. На четвертом логическом уровне это связано с формированием опреде­ленных карт, соответствующих определенным зонам реальности, формирование карт, в свою очередь, связано с «развертыванием» чакровой системы и вполне определенными телесными зонами. Таким образом, механизм возникновения психотравмы предстает перед нами в следующем виде:

- психотравма может быть генетически предопределена, т. е. раз­виваться в зоне сущностного напряжения структуры, связанного с предысторией данного человека (ошибками трансляции генотипа в прежних поколениях); эта предрасположенность может быть описана как соответствующая психосоматическая конституция;

- психотравма всегда приурочена к той зоне структуры, которая в соответствии с «личной историей» находится в стадии формирования;

- событие, вызывающее психотравму, содержит в себе некоторые обстоятельства, которые, отразившись в виде определенных парамет­ров «внутреннего образа», становятся в дальнейшем «спусковыми крючками» патологической стратегии.

Продолжим анализ практических примеров в свете высказанных предположений.

Период раннего детства характеризуется высокой динамикой про­цессов развития. В социальном плане в это время личность полностью ориентирована на родителей, которые и являются основным источни­ком психотравм. Так произошло и с М., и с С. Н. Однако последствия психотравмы были для них разными, поскольку дети переживали раз­личные этапы «личной истории».[32]

М. в момент психотравмы было около трех лет, С. Н. - около четы­рех. Рассмотрим чакры, связанные с этими возрастными категориями, учитывая, что чакры, во-первых, выступают структурными категориями человеческого существа, указывают на определенные свойства, качества, телесные зоны и т. д. и, во-вторых, зоны их «созревания», «активизации» и т. д. несколько «размазаны» вдоль временной оси. Проанализировав основные закономерности, мы можем сделать следующие выводы:

- психотравма М. связана с чакрой Свадхистаной (в возрасте двух лет происходит переход этой чакры из состояния «включение» в со­стояние «активность»);

- психотравма С. Н. связана с чакрой Манипуроц (в четырехлет­нем возрасте происходит переход этой чакры из состояния «включе­ние» в состояние «активность»);

- зоны зажимов и «психологической» проблемы, сопровождающие их, соответствуют выделенным чакрам.

Изложим это в терминах структурной психосоматики. В свое время создатели НЛП Гриндер и Бендлер выдвинули кон­цепцию репрезентативных систем. Эта классификация типов личности по структурному признаку - предпочтительному способу получения и внутренней обработки информации. Были выделены три основные репрезентативные системы - аудиальная, визуальная и кинестетиче­ская; соответственно, описывались и три типа личности.

Ясно, что любая схема, особенно такая простая, имеет множество натяжек. Это понимали уже ее создатели, которые предпочитали счи­тать свою классификацию рабочей моделью для практической работы. Впоследствии эта тенденция укоренилась, и появились представления о существовании неких «смешанных» типов - «визуальных кинестетиков», «кинестетичных аудиалов» и т. д. Анализ показывает, что подоб­ное «расширение» ничего не дает. Это тот случай, когда классифика­ция теряет свой смысл.

Большинство современных специалистов НЛП считает, что ника­ких смешанных типов не существует, но важна конгруэнтность[33] внут­ри человеческого существа в каждый конкретный момент времени. Это значит, что сумма невербальных реакций должна соответствовать смыслу высказываний.

Скажем, даже для индивида с ведущей визуальной системой при рассказе о кинестетическом опыте конгруэнтны расслабленная поза, нижнее дыхание, кинестетические глазодвигательные реакции и т. д. В противном случае мы наблюдаем неконгруэнтность, которая, по боль­шому счету, свидетельствует о деструктивных убеждениях, о том, что внутреннее состояние не соответствует содержанию высказывания.

Подобный подход, в некоторых случаях оправдывающий себя, в целом представляется непродуктивным.

Например, при калибровке истинности высказывания, т. е. в облас­ти практической, скажем, деловой психологии. Ориентация на такие сферы практики характерна для американской психологии в целом. Это вовсе не является упреком, однако практическая направленность методики может трансформироваться в узкопрактическую, что сказы­вается и на теоретической части учения. Структурная психосоматика возникла как практическая концепция, но разработка теоретических вопросов на базе несколько иной фактографии сразу же продемонст­рировала ограниченность интерпретаций НЛП. В дальнейшем полу­ченные теоретические результаты были опробованы в области семина­ров повышения деловой эффективности, при работе с разного рода деловыми и психосоциальными проблемами и подтвердили свою жиз­ненность.

Совершенно очевидно, что любой человек имеет дело с визуаль­ными, аудиальными и кинестетическими ощущениями. Преобладание тех или иных, безусловно, определяется генетически, в соответствии с психосоматической конституцией, т. е. в зависимости от ядра и «лич­ной истории»[34].

Это - «одна сторона медали». Но сами модальности внутреннего опыта, прежде всего, привязаны к соответствующим логическим уров­ням сознания, определяются направлением вектора внимания. Это оз­начает, что при движении точки осознания от периферии к ядру посте­пенно затухают аудиальные ощущения и нарастают кинестетические. Разумеется, и аудиальная, и визуальная составляющие остаются, но из области непосредственного («внешнего») отражения они перемещают­ся в область воспоминаний и конструктов при определяющем значе­нии кинестетики. Это представляется очевидным выводом, если иметь в виду, что внимание переносится «извне вовнутрь».

Анализ конкретных случаев показывает, что в базисе патологиче­ских стратегий присутствуют особые образования - визуально-аудиальные «склейки». Декларируя присутствие этих структурных де­фектов, мы несколько забегаем вперед - они были обнаружены в ходе практической работы с патологическими стратегиями; рассказывая о техниках этой работы, мы подробно разберем и устройство этих обра­зований. Построение концепций происходило здесь следующим обра­зом: от предположения о существовании патологических стратегий, объясняющих отклонения разного рода, - к разбору их устройства. Патологические стратегии были также первыми структурными дефек­тами, которые оказались в зоне внимания одного из авторов еще до оформления базовых положений структурной психосоматики, как са­мостоятельный теоретической и практической концепции.

Сегодня мы можем утверждать, что обнаружение такой склейки является явным маркером неблагополучия. С процессуальной точки зрения, мы наблюдаем здесь явный структурный дефект, противоречие между «спусковым механизмом» стратегии (аудиально-визуальный конструкт) и кинестетическим отреагированием:

 

 

где V_y/A_T - визуально-аудиальная склейка.

 

Ложность такой карты (или убеждения, в других терминах) по своей природе структурна - здесь мы видим своеобразное структурное «смеше­ние слоев», смешение карт. Дело в том, что первые шаги любой сущност­ной стратегии, относящиеся к ее базису, кинестетичны, т. е. они связаны с желаемыми и ожидаемыми внутренними ощущениями, с сущностной необходимостью получения этих ощущений («сытости», «полноты жиз­ни», «удовольствия» и т. д.). Разумеется, эти первые побудительные кине­стетические шаги связаны с аудиальными и визуальными ощущениями периферических уровней, а также с принадлежащими карте визуальными и аудиальными воспоминаниями и конструктами, но не так, как в случае патологии, когда визуально-аудиальная склейка внедряется в результате психотравмы в структуру карты, искажая ее. В чем же разница?

В момент психотравмы травмируемая карта не оформлена, находится в стадии структурирования. Это значит, что она еще не представляет со­бой какой-либо стабильной модели потенциально травматического кон­текста. Карта соседствует с другими, смежными в разных смыслах - как в плане схожести контекста, так и в плане ассоциации, совмещенности кон­текстов, операционного взаимодействия карт и т. д[35]

Психотравма «сдвигает» в травмируемой зоне отражение-отреагирование, в результате чего формирующаяся карта «захватывает» чуждую ей визуально-аудиальную склейку - так возникает патологическая страте­гия, развивающаяся на базе смешения карт, неполноценная или несущно­стная по отношению к любой из сущностных карт, которые должны были возникнуть в случае нормального, не искаженного травматическим опы­том развития. Иными словами, патологическая, стратегия базируется на некоторой химерической карте, причем ветвь отражения развивается в лоне одной из карт, а отреагирование - в лоне другой; «переключателем» выступает аудиально-визуальная склейка. Ясно, что такое образование должно быть изначально жизненно важным, выделенным для индивидуу­ма; ниже, разбирая работу с патологическими стратегиями, мы подробно обозначим особенности такой выделенности.

Развитие травматической реакции, патологической стратегии про­исходит по следующей схеме: отражение в зоне одной карты (группы карт) - аудиально-визуальная склейка, переключение-отреагирование в зоне другой карты (группы карт). Структурное противоречие, кон­фликт между отражением и отреагированием приводит к тому или иному отклонению (зажим, болезнь, поведенческая аномалия и т. д.).

Когда личность замещает болезненные последствия психотравмы некоторым другим отреагированием (избегание тех или иных действий - как в случае М, агрессия - как в случае С. Н. и т. д.), это не восстанавли­вает нарушенную структуру, а просто направляет патологическую страте­гию по новому руслу, т. е., в конечном счете, структурное нарушение усу­губляется, захватывает новые зоны космограммы, новые группы карт.

«Переключающий» патологическую стратегию в новую зону триг­гер принадлежит глубинным зонам психики. Он, как и замещающая карта, возникает не случайно, а тоже в ходе «личной истории» - такая карта «захватывается» в зону патологий по смежности в момент собст­венного формирования (для С. Н. зоной захвата оказалась чакровая зона Анахаты, связанная с межличностными отношениями, зоной диа­фрагмы - она соседствует и тематически, и телесно с Манипурой - и соотносится с возрастом около 18 лет).

Итак:

- аудиально-визуальная склейка первоначально принадлежит травмирующему контексту;

- далее она захватывается формирующейся картой и приводит к смешению карт;

- после этого абсолютно безобидный контекст становится травма­тическим;

- одновременно происходит «сброс» центра осознания на перифе­рию, в дальнейшем перепутанность карт не позволяет самостоятельно осознать зону структурного дефекта и ликвидировать повреждение.

М. переживал момент глубокого обобщения опыта, синтеза фактов «внешней» (аудиальные и визуальные ощущения - «берег моря») и «внутренней» (кинестетические ощущения - «полнота жизни») реаль­ностей на базе новой и чрезвычайно важной карты, входящей в группу «карт удовольствия», в соответствии с «личной историей» структури­ровавшихся в этот период его жизни. Центр осознания М. пребывал, при этом, на пятом-шестом логических уровнях сознания, а деятель­ность разворачивалась от подчиненного четвертого уровня к перифе­рии. В этот момент и произошло травмирующее воздействие, которое включало визуально-аудиальную склейку («картинка» места действия плюс грубый окрик). Развитие сущностной стратегии было прервано (получение удовольствия) и замещено через склейку другой цепочкой реакций, приводящих к болезненному спазму. Искаженная смешанная карта стала использоваться во всех подобных контекстах, связанных с получением удовольствия и ожиданием гедонических эмоций, - ведь она изначально и предназначалась для выработки стратегии в этих контекстах. Искажение карты привело к искажению целого сегмента текущей триады и к невозможности эффективной деятельности во множестве жизненно важных контекстов.

Подобное произошло и с С. Н. - только искаженные карты оказа­лись отнесены к другой группе карт, что было связано с иным этапом «личной истории», соответствовавшим возрасту С. Н. Уклонение от болезненных последствий в обоих случаях привело к дальнейшему искажению структуры, сказавшемуся на социально-поведенческом уровне.

На этих примерах удобно продемонстрировать и некоторые тонкие моменты, связанные со структурами сущностной и текущей триад. Действительно, «карта удовольствия» (будем говорить так для просто­ты, понимая, что на самом деле это группа тематически смежных карт) как таковая, сущностно и тесным образом связана с волением ядра. То же можно сказать о группе «конфликтных» карт. Сформированные искаженные (смешанные) карты оказались носителями несущностных программ и элементов (аудиально-визуальные склейки, патологиче­ские стратегии, триггеры, переключающие развитие патологических стратегий в зону сторонних карт) и составили неотъемлемую часть текущей триады. Конфликт между потенциально истинными картами (карты сущностной триады) и искаженными картами триады текущей внешне фиксировался в виде различных неконгруэнтностей. Он ощу­щался и самими М. и С. Н., которые осознавали неблагополучие в не­которой зоне своего существа, но не могли разобраться в причинах, характере и устройстве несомненного дефекта. Так, С. Н. постоянно пытался вспомнить что-то, происшедшее с ним во время отдыха на море; он знал, что это «что-то» очень важно для него и как-то связано с его матерью, но никаких подробностей, тем не менее, вспомнить не мог, более того, он никак не связывал это, тяготившее его, «забытое» воспоминание ни с болями в области живота, ни с собственной повы­шенной агрессивностью