Круглянский мост - Повесть (1968)

Сидящий в яме по причине отсутствия в партизанском отряде специ­ального помещения для арестованных, Степка Толкач перебирал в па­мяти обстоятельства последних дней. Не везло Степке в этом отряде, не очень ему здесь доверяли и служить поставили в хозяйственный взвод. И вдруг подрывник Маслаков предложил ему сходить на зада­ние. Степка обрадовался, несмотря на молодость, он все же был опытным подрывником. Пошли вчетвером — Маслаков, Степка, Бритвин, бывший комбат, за что-то разжалованный и теперь старающий­ся заслужить прощение, и хорошо знающий эти места Данила Шпак. Задание: сжечь деревянный мост у села Кругляны. Когда оказались в нужном месте, надвигались сумерки и собирался дождь. «Идти нужно сейчас, — решил Маслаков. — Возле моста еще не поставили ночную охрану. К тому ж, если дождь разойдется, мост не загорится. Кто со мной?» Бритвин и Шпак под разными предлогами отказались. «Пойдешь ты», — приказал Маслаков Степке. Когда они выходили из леса, дорога и мост казались абсолютно безлюдными. Но уже на под­ходе к мосту в дождливом тумане вдруг прорезалась какая-то фигура. Прятаться было поздно, и они продолжали движение. От моста грох­нул выстрел. Маслаков и Степка метнулись с дороги, Степка по одну, а Маслаков по другую сторону насыпи. Держа в одной руке винтовку,

в другой — канистру, Степка бежал вдоль насыпи, которая станови­лась ниже, и наконец увидел фигуру стрелявшего. Степка бросил ка­нистру и почти не целясь выстрелил. Перемахнул через дорогу и наткнулся на лежавшего Маслакова. Похоже, тот был мертв. Стояла тишина, никто не стрелял. Степка взвалил на себя тело командира и потащился назад. Он все ожидал, что навстречу выйдут помочь Бритвин и Шпак, но встретил их только в лесу. Степка чуть не плакал от горя и отчаяния: Маслаков ранен, канистра осталась возле моста, да и толку бы от нее уже не было — немцы теперь усилят охрану и к мосту не подобраться. «Иди ищи подводу», — приказал Степке Бритвин, принявший командование группой. Коня, пасшегося в лесу, Степка нашел быстро. Но хозяин его, пятнадцатилетний подросток Митя, уперся: «Не могу дать. Мне утром везти молоко в Кругляны». — «Ладно, — предложил Степка, — пойдем вместе. К утру вернешься с конем домой». Степку встретили мрачно: «Зря старал­ся». Маслаков умер. Мальчика решили оставить до утра, Бритвину не понравилось, что Митя — сын полицая. Но Степка почувствовал, что у Бритвина появилась какая-то мысль, когда он услышал, что завтра утром Митя должен везти молоко через тот самый мост. Бритвин тут же послал Шпака за взрывчаткой, а Митю отправил домой, догово­рившись, что тот утром заедет к ним с молоком. Привезенный Шпа­ком аммонит оказался сильно отсыревшим, и Бритвин приказал сушить его прямо на огне. Сушили Степка и Шпак, Бритвин наблю­дал за ними с отдаления. «Ну вот, — когда взрывчатка просохла, ска­зал он, — это вам не какая-то канистра с бензином. Тоже мне взрывники, чем хотели мост уничтожить. Да еще без помощи мест­ных жителей». — «А может, Маслаков никем не хотел риско­вать», — возразил Степка. «Рисковать? Знаешь, что такое война? Это риск людьми. Кто больше рискует, тот и побеждает. Терпеть не могу умников, которые рассуждают, что правильно, а что неправильно. И как бы невиновные не пострадали. При чем тут невиновный — война!» И Степка подумал, что, может быть, Бритвин лучше Масла­кова понимает войну.

Под утро появился Митя с телегой и молочными бидонами. Из одного бидона они вылили молоко и набили его взрывчаткой, встави­ли взрыватель и вывели наружу бикфордов шнур. «Шнур горит пять­десят секунд. Значит, нужно будет поджечь шнур метров за тридцать от моста, а на мосту скинуть этот бидон и хлестнуть лошадей. Пока полицаи опомнятся, моста уже не будет», — объяснял Бритвин маль­чику. «А кто поедет?» — спросил Степка. «А ты беги быстро к мосту. Твое место там!» — вместо ответа прикрикнул Бритвин на

Степку. И Степка отправился к мосту. Подобрался к нему Степка со­всем близко. Дорога долго была пустой. И наконец на ней появилась подвода. В подводе сидел Митя и неумело курил папиросу. Бритвина и Шпака там не было. «Где же они?» — забеспокоился Митя. Один из охранников что-то крикнул, и мальчик остановил подводу и соско­чил на землю в каких-нибудь десяти метрах от моста. «Все, — решил Степка. — Сейчас полицай подойдет и увидит бикфордов шнур. Про­пал Митя». Степка вскинул автомат и дал очередь. Конь рванулся вперед, вылетел на мост и вдруг, как бы споткнувшись, упал на коле­ни. Митя кинулся на мост к коню. С другой стороны бежали трое полицаев. Степка прицелился в бегущих, но спустить курок не ус­пел — мощная взрывная волна отбросила его назад. Полуоглушенный Степка уже бежал к лесу. Сзади горело, и на середине моста зиял ог­ромный пролом. В лесу его поджидали Бритвин и Шпак. «Здорово грохнуло, а!» — радовался Бритвин. А Степка все никак не мог за­дать вопрос: где же они были, почему выставили одного Митю? «Ты что, недоволен? — спросил его наконец Бритвин. — Мы же взорвали мост! И получилось все, как распланировали. Когда подвода оказалась на мосту, мы подстрелили коня». «Вот почему Митя кинулся на мост, — понял все Степка. — Он бросился к раненому коню». «Сво­лочь! — закричал он Бритвину. — Ты — сволочь!» — «Сдать ору­жие», — жестко приказал Бритвин и пошел на Степку, ожидая привычного послушания. Но Степка вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. Бритвин согнулся, схватившись за живот...

И вот теперь Степка сидит в яме и ожидает суда. Его навестил Шпак, сообщил, что Бритвину делают операцию, что он выживет и что зла на него Бритвин не держит, только просит, чтоб Степка ниче­го не рассказывал про Митю и вообще про всю эту историю. Степка послал Шпака подальше. Нет уж, он не боится. Он, конечно, виноват, и его накажут. Но прежде он расскажет, как все случилось, и назовет Митю...

С. П. Костырко

Сотников - Повесть (1970)

Зимней ночью, хоронясь от немцев, кружили по полям и перелескам Рыбак и Сотников, получившие задание добыть продовольствие для партизан. Рыбак шел легко и быстро, Сотников отставал, ему вообще

не следовало отправляться на задание — он заболевал: бил кашель кружилась голова, мучила слабость. Он с трудом поспевал за Рыбаком. Хутор, к которому они направлялись, оказался сожженным. Дошли до деревни, выбрали избу старосты. «Здравствуйте, — стараясь быть вежливым, поздоровался Рыбак. — Догадываетесь, кто мы?» — «Здравствуйте», — без тени подобострастности или страха отозвался пожилой человек, сидевший за столом над Библией. «Немцам прислу­живаешь? — продолжал Рыбак. — Не стыдно быть врагом?» — «Своим людям я не враг», — так же спокойно отозвался старик. «Скотина есть? Пошли в хлев». У старосты взяли овцу и не задержи­ваясь двинулись дальше.

Они шли через поле к дороге и внезапно уловили впереди шум. Кто-то ехал по дороге. «Давай бегом», — скомандовал Рыбак. Уже видны были две подводы с людьми. Оставалась еще надежда, что это крестьяне, тогда все обошлось бы. «А ну, стой! — донесло злой окрик. — Стой, стрелять будем!» И Рыбак прибавил в беге. Сотников отстал. Он упал на склоне — закружилась голова. Сотников испугал­ся, что не сможет подняться. Нашарил в снегу винтовку и выстрелил наугад. Побывав в добром десятке безнадежных ситуаций, Сотников не боялся смерти в бою. Боялся только стать обузой. Он смог сделать еще несколько шагов и почувствовал, как ожгло бедро и по ноге по­текла кровь. Подстрелили. Сотников снова залег и начал отстрели­ваться по уже различимым в темноте преследователям. После нескольких его выстрелов все стихло. Сотников смог разглядеть фигу­ры, возвращавшиеся к дороге. «Сотников! — услышал он вдруг шепот. — Сотников!» Это Рыбак, ушедший уже далеко, все-таки вер­нулся за ним. Вдвоем под утро они добрались до следующей деревни. В доме, куда они вошли, партизан встретила девятилетняя девочка. «Как мамку зовут?» — спросил Рыбак. «Демичиха, — ответила де­вочка. — Она на работе. А мы вчетвером тут сидим. Я самая стар­шая». И девочка гостеприимно выставила на стол миску с вареной картошкой. «Я тебя здесь хочу оставить, — сказал Рыбак Сотникову. — Отлежись». «Мамка идет!» — закричали дети. Вошедшая жен­щина не удивилась и не испугалась, только в лице ее что-то дрогнуло, когда она увидела пустую миску на столе. «Что вам еще надо? — спросила она. — Хлеба? Сала? Яиц?» — «Мы не немцы». — «А кто же вы? Красные армейцы? Так те на фронте воюют, а вы по углам шастаете», — зло выговаривала женщина, но тут же занялась раной Сотникова. Рыбак глянул в окно и отпрянул: «Немцы!» — «Быстро на чердак», — распорядилась Демичиха. Полицаи искали водку. «Нет у меня ничего, — зло отругивалась Демичиха. — Чтоб вам околеть».

И тут сверху, с чердака, грохнул кашель. «Кто у тебя там?» Полицаи уже лезли наверх. «Руки вверх! Попались, голубчики».

Связанных Сотникова, Рыбака и Демичиху повезли в соседнее местечко в полицию. В том, что они пропали, Сотников не сомневал­ся. Мучила его мысль о том, что они оказались причиной гибели вот для этой женщины и ее детей... Первым на допрос повели Сотнико­ва. «Вы думаете, я скажу вам правду?» — спросил Сотников у следо­вателя Портнова. «Скажешь, — негромко сказал полицай. — Все скажешь. Мы из тебя фарш сделаем. Повытянем все жилы, кости переломаем. А потом объявим, что всех выдал ты... Будилу ко мне!» — приказал следователь, и в комнате появился буйволоподобный детина, огромные его ручищи оторвали Сотникова от стульчика...

Рыбак же пока томился в подвале, в котором неожиданно встре­тил старосту. «А вас-то за что посадили?» — «За то, что не донес на вас. Пощады мне не будет», — как-то очень спокойно ответил ста­рик. «Какая покорность! — думал Рыбак. — Нет, я все-таки за свою жизнь еще повоюю». И когда его привели на допрос, Рыбак старался быть покладистым, не раздражать зря следователя — отвечал обстоя­тельно и, как ему казалось, очень хитро. «Ты парень вроде с голо­вой, — одобрил следователь. — Мы проверим твои показания. Возможно, сохраним тебе жизнь. Еще послужишь великой Германии в полиции. Подумай». Вернувшись в подвал и увидев сломанные паль­цы Сотникова — с вырванными ногтями, запекшиеся в сгустках крови, — Рыбак испытал тайную радость, что избежал такого. Нет, он будет изворачиваться до последнего. В подвале их было уже пяте­ро. Привели еврейскую девочку Басю, от которой требовали имена тех, кто ее скрывал, и Демичиху.

Наступило утро. Снаружи послышались голоса. Говорили про ло­паты. «Какие лопаты? Зачем лопаты?» — тягостно заныло в Рыбаке. Дверь подвала отворилась: «Выходи: ликвидация!» Во дворе уже стоя­ли полицаи с оружием на изготовку. На крыльцо вышли немецкие офицеры и полицейское начальство. «Я хочу сделать сообщение, — выкрикнул Сотников. — Я партизан. Это я ранил вашего полицая. Тот, — он кивнул на Рыбака, — оказался здесь случайно». Но стар­ший только махнул рукой: «Ведите». «Господин следователь, — рва­нулся Рыбак. — Вы вчера мне предлагали. Я согласен». — «Подойдите поближе, — предложили с крыльца. — Вы согласны слу­жить в полиции?» — «Согласен», — со всей искренностью, на кото­рую был способен, ответил Рыбак. «Сволочь», — как удар, стукнул его по затылку окрик Сотникова. Сотникову сейчас было мучительно стыдно за свои наивные надежды спасти ценой своей жизни попав-

ших в беду людей. Полицаи вели их на место казни, куда уже согна­ли жителей местечка и где сверху уже свешивались пять пеньковых петель. Приговоренных подвели к скамейке. Рыбаку пришлось помо­гать Сотникову подняться на нее. «Сволочь», — снова подумал про него Сотников и тут же укорил себя: откуда у тебя право судить... Опору из-под ног Сотникова выбил Рыбак.

Когда все кончилось и народ расходился, а полицаи начали стро­иться, Рыбак стоял в стороне, ожидая, что будет с ним. «А ну! — прикрикнул на него старший. — Стать в строй. Шагом марш!» И это было Рыбаку обыкновенно и привычно, он бездумно шагнул в такт с другими. А что дальше? Рыбак провел взглядом по улице: надо бе­жать. Вот сейчас, скажем, бухнуться в проезжающие мимо сани, вре­зать по лошади! Но, встретившись с глазами мужика, сидевшего в санях, и почувствовав, сколько в этих глазах ненависти, Рыбак понял: с этим не выйдет. Но с кем тогда выйдет? И тут его, словно обухом по голове, оглушила мысль: удирать некуда. После ликвидации — не­куда. Из этого строя дороги к побегу не было.

С. П. Костырко

Знак беды - Повесть (1983)

Степанида и Петрок Богатька живут на хуторе Яхимовщина, в трех километрах от местечка Выселки. Их сын Федя служит в танковых войсках, дочь Феня учится «на докторшу» в Минске. Начинается война. Быстро прокатывается на восток фронт, приходят немцы. На­ступает страшная в непредсказуемости новых бед жизнь.

Поначалу немцы хозяйничают лишь в местечке и на хутор не на­ведываются. Первыми являются «свои» — полицаи Гуж и Колонденок. Колонденок когда-то, в пору коллективизации, был при сель­совете мальчиком на побегушках. Хотя Гуж приходится Петроку дальним родственником, он грубо унижает хозяев, требуя беспрекос­ловного подчинения. Петрок терпит оскорбления и угрозы, Степани­да держит себя гордо и вызывающе. Гуж припоминает, что она была колхозной активисткой, и угрожает расправой. Наконец полицаи ухо­дят, выпив принесенную с собой самогонку. Степанида ругает мужа за его заискивающее поведение. Приход полицаев был не случай­ным — Гуж присмотрел хутор для постоя немецкого офицера с ко-

мандой. Через несколько дней приезжают на тяжелом грузовике и немцы. Они приказывают хозяевам вымыть хату для офицера, самих же Степаниду и Петрока выгоняют жить в истопку. Немцы учиняют полный разгром в хозяйстве. Хозяева со страхом наблюдают все это и ждут еще больших бед. Когда Степанида пытается показать, что ко­рова дает мало молока, немцы сами доят корову и за «сопротивле­ние» избивают хозяйку. В следующий раз Степанида тайком выдаивает все молоко в траву. Не получив молока, фельдфебель при­стреливает корову. Пока немцы возятся с коровьей тушей, Степанида успевает спрятать за хутором, в барсучьей норе, уцелевшего поросен­ка. Помогает ей в этом глухонемой пастушок Янка. Ночью Степанида выкрадывает винтовку повара и бросает ее в колодец. Наутро немцы перетряхивают в поисках винтовки всю истопку, забрав при этом скрипку Петрока. Днем его заставляют копать клозет для офицера. Ободренный тем, что офицер похвалил его за работу, Петрок решает­ся вечером идти просить скрипку. Он долго играет немцам. Скрипку возвращают. Ночью слышатся близкие выстрелы и крики: «Бандитен!» Немцы притаскивают во двор застреленного Янку, неизвестно по какой причине подошедшего к хутору. Назавтра, после приезда посыльного на мотоцикле, немцы собираются и покидают хутор. Степаниде кажется, что она перестает ощущать себя в этом мире, и ду­мает только: за что? За что такая кара обрушилась на нее, на людей? И память переносит ее на десять лет назад...

Тогда в Выселках организовывали колхоз. На очередном собрании выступал уполномоченный из района, ругал всех за несознатель­ность — кроме членов комбеда, никто в колхоз не записывался. Вось­мое собрание закончилось так же. Через день представитель окружкома Новик применил новый метод организации колхоза: на комбеде ставился вопрос о раскулачивании тех, кто не хотел записываться. За­пугивая членов комбеда часто повторяющимися словами «саботаж», «уклонизм», Новик добивался, чтобы перевес в голосовании был за раскулачивание. На этих заседаниях присутствовал мальчик на побе­гушках при сельсовете — переросток Потапка Колонденок, который все услышанное использовал в своих заметках в районную газету. С ужасом читали потом члены комбеда эти заметки, подписанные псев­донимом Грамотей. В них упоминались многие местечковцы, совсем не кулаки. Но так как они использовали наемную силу, их раскулачи­вали. Степанида вспоминает горе семей, выброшенных из домов на снег, увозимых вместе с малыми детьми в неизвестность. Милиционер Вася Гончарик, из местных, после того как раскулачил семью своей любимой девушки, застрелился. Он был старшим братом Янки, кото-

рому тогда было три года и которого, ставшего на всю жизнь глухо­немым, застрелят немцы на хуторе Яхимовщина.

Вспоминает Степанида и то, как достался им с Петроком этот хутор. Он принадлежал пану Яхимовскому, обедневшему шляхтичу, одинокому старику. Степанида с Петроком, поженившись, работали у старика и жили у него на хуторе. После революции начали отби­рать у панов имущество и землю и делить среди бедняков. Хутор до­стался Богатькам; из обширных земельных владений, которые Яхимовский сдавал в аренду, Степаниде с Петроком нарезали две де­сятины на горе. Чтобы отвести от земли беды, Петрок поставил на горе крест, и народ прозвал эту гору Голгофой. Когда Степанида при­шла к Яхимовскому просить прощения — ее мучила совесть, что она владеет чужим имуществом, — старик ответил: «Пан Езус простит». Степанида оправдывалась, — мол, не им, так все равно другим бы от­дали, а старик произнес выстраданно: «Но вы же не отказались... Грех зариться на чужое». Они кормили старика, ухаживали за ним, но он ничего не ел и в один страшный день повесился в амбаре. В этот день, перед тем как обнаружить в амбаре старика, Степанида с Петроком нашли на поле замерзшего жаворонка, который обманулся первым теплом. И Степанида решила, что это предзнаменование беды, ее знак. Так оно и случилось. Пала лошадь, глинистая земля не родила, и вся трудная жизнь не приносила Богатькам ни счастья, ни радости. Потом — коллективизация с ее людским горем, беспросвет­ный колхозный труд, и вот — война...

За убитым Янкой приезжают Гуж с Колонденком на подводе. Гуж приказывает Петроку идти на работу достраивать разбомбленный мост. С работы Петрок приходит еле живой. Он решает выгнать самогона, чтобы откупиться от полицаев. За змеевик для аппарата он обменивает свою скрипку. Но самогон не помогает — полицаи тре­буют его все больше и больше, вваливаются однажды и полицаи из дальней деревни. Не найдя самогона, который уже забрал Гуж, «чужие» полицаи до полусмерти избивают хозяев. Петрок решает по­кончить с самогоном — разбивает аппарат, откапывает спрятанную в лесу бутылку первача, несет ее домой, чтобы полечить избитую Степаниду. Его уже поджидает Гуж. Отчаяние заставляет Петрока выкри­кивать в адрес полицаев и немцев все проклятия, что накопились у него на душе. Полицаи избивают его, тащат, полуживого, в местеч­ко — и навсегда пропадает Петрок... Пропадает человек, за всю жизнь не сделавший никому зла, безвольный, но все-таки однажды прикоснувшийся к безжалостным жерновам истории. Когда-то снеж­ной зимой застряли какие-то машины на большаке возле хутора.

Люди из машин зашли в хату погреться. Главный из них, приглядев­шись к тяжелой жизни хозяев, дал им червонец — на лекарство для болеющей дочери. Этот человек был председатель ЦИКа Белоруссии Червяков. И когда арестовали председателя колхоза Левона, Степани­да собрала подписи с колхозников под письмом о невиновности пред­седателя и послала Петрока в Минск — отдать письмо Червякову и заодно вернуть долг — червонец. Петрок опоздал на день — Червякова уже похоронили...

Степанида, придя в себя после побоев, после того как слышала расправу Гужа над Петроком, решает мстить полицаям, немцам — всем, кто разрушил и без того горемычную жизнь. Она знает, что у моста кто-то из местных забрал неразорвавшуюся бомбу. Степанида уверена, что это мог сделать только Корнила. Она идет в местечко, чтобы попытаться передать что-нибудь поесть Петроку в тюрьму и попросить у Корнилы бомбу. От тюрьмы ее гонят, забрав передачу. Хитрый Корнила соглашается привезти к ней бомбу на подводе — в обмен на уцелевшего поросенка. Степанида решает бомбой взорвать мост, который уже построен заново. Степанида до поры закапывает бомбу в землю. В местечке она встречает конвой, ведущий куда-то Корнилу, и в страхе возвращается домой, чтобы спрятать бомбу по­лучше. Обессиленная, Степанида ложится отдохнуть в истопке. В дверь ломятся полицаи, они требуют, чтобы она показала, где бомба. Степанида не открывает. Дверь начинают ломать, стреляют сквозь нее. Степанида обливает истопку изнутри керосином и поджигает. Думая, что бомба внутри, полицаи разбегаются. Никто не тушит по­лыхающее пламя, опасаясь мощного взрыва бомбы. «Но бомба дожидалась своего часа».

В. М. Сотников