Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Глава V. Парадигма II. 1920–1925 гг.Содержание книги
Поиск на нашем сайте
Общественная жизнь и идеи социального времени: «утопический рационализм»
На мой взгляд, вторая парадигма — самое удивительное и интересное для искусства время за все годы советской власти. У немецкого философа К. Ясперса есть идея «осевого времени» человечества[401], которое длилось с 800 г. по 200 г. до нашей эры (идея несколько натянутая, поскольку в число стран, успевших вскочить в уходящий вагон «осевого времени», Ясперс включает и Россию). Мы воспользуемся этим понятием для объяснения того, чем стала вторая парадигма для нашего искусства. На первый взгляд, предложенная характеристика этой парадигмы как времени «утопического рационализма» кажется бессмысленной — разве утопия может быть рациональной? Однако при определенных обстоятельствах — может, и именно такими были обстоятельства первых двух лет (1920–1921) этой парадигмы. Очень точно сказал об этом времени С. С. Аверинцев: «Если существует общий знаменатель, под который можно не без основания подвести и символизм, и футуризм, и общественную реальность послереволюционной России, то знаменателем этим будет умонастроение утопии в самых различных вариантах — философско-антропологическом, этическом, эстетическом, лингвистическом, политическом. Подчеркиваем, что речь идет не о социальной утопии как жанре интеллектуальной деятельности, а именно об умонастроении, об атмосфере»[402]. Да, обыденная жизнь еще остается на первобытном уровне, еще не погасли сполохи Гражданской войны, голодает страна, свирепствует ЧК и т. д., но... Но выдающийся наш психолог А. Р. Лурия в мемуарах, относящихся к тому времени, говорит о себе и своих сверстниках как о «радостном поколении». Он не одинок в этом ощущении: в предсмертном письме в ЦК КПСС (13 мая 1956 г.) А. Фадеев писал: «С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и могли создать!»[403]. Известный биолог Борис Райков вспоминает об этих годах: «То было время увлечений, грандиозных перспектив, время, когда нам всем казалось, что одним ударом можно... сразу озарить всю страну блеском небывалой культуры»[404]. И даже такой скептик и рационалист, как И. Эренбург, характеризует это время как «эпоху проектов ‹...› когда седовласые чудаки и молодые энтузиасты разрабатывали проекты райской жизни на земле»[405]. П. Г. Антокольский позже, в 1971 году в частном письме к Г. Козинцеву размышлял: «Как ни сложны были наши счеты со временем, как оно ни гнуло, ни ломало хребет, ни выворачивало суставы, — все равно на старости лет хочется низко поклониться ему и Революции, и Октябрю. Волны были крутые и соленые, но на своем хребте они вынесли нас на открытый настежь простор»[406]. Кто сегодня посмеет бросить в них камень? Разумеется, были и скептики, были и неверующие, были, несомненно, и ненавидящие новую власть. И это — нормально, нельзя всех подогнать под одну гребенку. Но были и другие, в основном молодежь — те, кто штурмовали небо, искренне верили в возможность построения царства всеобщего счастья, коммунистического рая на земле, счастливые оттого, что именно им выпала такая завидная доля... Вообще, вера в коммунизм — известный вид Впрочем, трагический мартиролог погубленных властью поэтов в годы второй парадигмы пополнялся — в самый день похорон Блока чекисты допрашивали другого поэта, Николая Гумилева. В августе 1921 г. газеты сообщали, что ВЧК раскрыла заговор так называемой Петроградской боевой организации («дело Н. В. Таганцева»). Сегодня трудно однозначно ответить, действительно ли существовала такая организация, чьей целью было свержение советской власти, или дело было инспирировано чекистами («санитарами революции», как их называл чекист и известный полярник И. Д. Папанин). Всего было арестовано более двухсот человек (среди них Н. Н. Пунин[412]), расстрелян — по сообщению петроградской газеты «Правда» от 1 сентября 1921 — 61, в том числе Н. С. Гумилев[413]. Поэтом он был талантливым, незаурядным, в его творческом наследии есть множество романтических стихов и экзотических баллад. С возрастом он становился взыскательнее и глубже, появились мудрые, замечательные стихи: «Заблудившийся трамвай», «Шестое чувство», «Слово», «Ни шороха полночных далей…», переводы Ли Бо («Фарфоровый павильон»). В. Шкловский о нем написал: «У этого человека была воля, он гипнотизировал себя»[414]. Он нуждался в самогипнозе для преодоления каких-то детских комплексов, связанных, видимо, с шепелявостью и косоглазием. Отсюда — и африканские путешествия, и два Георгия в Первой Мировой войне, и постоянное обслуживание придуманного им «я -образа» рыцаря, конквистадора, романтического скитальца, искушающего судьбу. Можно представить, сколько молоденьких гимназистов примеряло на себя бесстрашие его «Капитанов»:
И, взойдя на трепещущий мостик, Вспоминает покинутый порт, Отряхая ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт. Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвет пистолет, Так что сыпется золото с кружев, С розоватых брабантских манжет.
Стремление сохранить власть над читающей публикой и, как следствие, непреодоление читательских ожиданий помешали, на мой взгляд, более полному раскрытию его большого поэтического дара. И хотя он написал в «Молитве мастеров» (1921):
Всем оскорбителям мы говорим привет, Превозносителям мы отвечаем — нет! Упреки льстивые и гул молвы хвалебный Равно для творческой святыни непотребны, —
однако полное осознание этого пришло лишь за несколько месяцев до гибели. Увы, иногда понимание приходит слишком поздно... И все же, подчеркну: мы ничего не поймем во второй парадигме, если исключим из нашего контекста умонастроение входящего в новую жизнь молодого, «радостного поколения». После окончания Гражданской войны правящая партия стремится утвердить свое значение в обществе и распространить свое влияние на всю страну, несмотря на зреющее недовольство не только в крестьянской, но и в рабочей среде. На Х съезде РКП(б) (1921) Троцкий поднимает тему «революционного исторического первородства партии, которая обязана удержать свою диктатуру, несмотря на временные колебания... даже в среде рабочих»[415]. Его точка зрения находит поддержку у делегатов съезда, ее развивает Луначарский: «Мы все понимаем, что диктатура пролетариата есть диктатура партии, и государственный аппарат должен представлять собою отражение этой партии»[416]. Как это ни удивительно, самым осторожным оказался Сталин, который в 1924 году дал им публичную отповедь: «Видимо, кое-кто из товарищей полагает, что у нас диктатура партии, а не рабочего класса. Но это же чепуха, товарищи. ‹...› ибо стоит на минутку подумать, чтобы понять всю несообразность подмены диктатуры класса диктатурой партии»[417]. В «Вопросах ленинизма» (1926) он еще усилил эту мысль: «тем более нельзя отождествлять партию с рабочим классом, руководство („диктатуру“) партии с диктатурой рабочего класса. ‹...› Идя по этому пути, мы должны были бы сказать, что „диктатура партии есть диктатура наших вождей“. А ведь к этой именно глупости и ведет, собственно говоря, политика отождествления „диктатуры“ партии с диктатурой пролетариата»[418]. Но это сказано позже, а пока на Х съезде А. В. Луначарский рассуждает о «недоразумениях, которые возникают из партийно-советского дуализма, — государственная работа и партийная работа должны быть якобы разграничены как на карте, должны быть указаны границы, где партия передает полностью работу в государственный аппарат. Это неправильно. Партия должна быть всюду, как библейский дух божий»[419] (курсив мой; иными словами, еще нет, но — должна быть...). Поэтому Е. А. Преображенский считает, что происходящий «процесс коммунизирования государственного аппарата» — это «абсолютно прогрессивный процесс, его нужно поддерживать»[420]. Лидеры правящей коммунистической партии все еще находятся в плену мифологемы о неизбежной победе «мировой революции». В 1923 году на XII съезде РКП(б) Г. Е. Зиновьев бахвалился: «В 1930 году... мы, русские коммунары, бок о бок с иностранными рабочими будем драться на улицах европейских столиц»[421]. Глава пролетарских писателей по разряду поэзии, кремлевский квартирант Демьян Бедный, писал о том же:
Движутся, движутся, движутся, движутся, В цепи железными звеньями нижутся, Поступью гулкою грозно идут, Грозно идут, Идут, Идут, На последний всемирный редут!.. (Главная улица, 1922)
Партийные лидеры в 1923 году всерьез обсуждали вопрос о роли СССР в будущей объединенной «рабоче-крестьянской Европе»[422], а поэт-романтик Э. Багрицкий несколько запоздало торопил парижан:
Когда ж опять предместье встанет И заклокочет в ночь набат, Когда ж огонь ружейный грянет С воспламененных баррикад? Когда ж суровей и бесстрашней Вы первый сделаете шаг, Когда ж над Эйфелевой башней Пылающий взовьется флаг? (Коммунары, 1923)
Конституция 1924 года провозглашала, что образование СССР «послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику». И позже, в Конституции 1928 года, сохраняется эта же идея Мировой Социалистической Советской Республики. В припеве «Гимна Коминтерна» дважды повторялось: «Два мира столкнулись в смертельном бою; / Наш лозунг — Всемирный Советский Союз». В. Э. Мейерхольд, возобновляя 7 ноября 1930 г. старый спектакль «Д.Е.», даст ему новое название «Д.С.Е.» (Даешь Советскую Европу)[423]. Экономика РСФСР в годы военного коммунизма рушится, административно-декретные методы управления народным хозяйством абсолютно неэффективны. Даже такой доброжелательный к России свидетель, как А. Хаммер, вспоминает летнюю Москву 1921 года: «Царила полная разруха. ‹...› Магазины были пусты, а их витрины разбиты или забиты досками. ‹...› Люди казались закутанными в лохмотья почти ни на ком не было чулок или настоящей обуви»[424]. Начинается массовый исход рабочих из голодного города в относительно сытую деревню (так называемое деклассирование пролетариата). Исследования показывают, что в 1920 г. население городов сократилось почти на 8 млн. чел., или 30%. Если в 1913 г. оно составляло 28,4 млн., то к 1920 году сократилось до 20,1 млн. человек. Из-за Гражданской войны и ухода горожан в деревню Москва и Петроград потеряли 60% жителей. В Европейской России численность мужчин сократилась на треть[425]. Для борьбы с прогулами и текучестью кадров власть вводит трудовые книжки (июнь 1919). IX съезд партии (1920), в полном соответствии с буквой «Манифеста» об «учреждении промышленных армий, в особенности для земледелия»[426], принимает предложение Троцкого о «военстрое» — милитаризации народного хозяйства. Его поддерживает Н. И. Бухарин: «Мы должны были перейти непосредственно к системе милитаризации труда»[427]. Армию демобилизовали не полностью, некоторые ее части были переведены на положение трудовых армий: Первая революционная армия труда на Урале, Вторая — в Казани, Четвертая — в южном Поволжье, Седьмая — в Петроградском районе, Укртрударм (Украинская трудовая армия) и другие. Правда, вскоре они перешли на боевое положение: начался поход Врангеля, затем — бесславная война с Польшей под лозунгом «Самара наша, даешь Варшаву!» (варианты: «Даешь Берлин!», «Даешь Европу!») и поражение Красной Армии в сентябре 1920 года. «Энергия заблуждения» при строительстве коммунистического общества все еще сохраняет свой потенциал. В январе-феврале 1921 г. все зрелища России объявляются бесплатными. «Вход свободный» — висели плакаты на дверях театров, цирков, концертных залов, а В. Э. Мейерхольд, заведующий ТЕО, подписывает приказ о замене театральных билетов жетонами[428]. Бесплатные зрелища — логическое следствие военного коммунизма. В принципе, к этому все и шло. Уже во второй половине 1918 г. государственные и советские театры[429] двух столиц на практике финансируются таким образом, что «их расходная смета целиком удовлетворяется Советом, а сборы сдаются, во всяком случае, должны сдаваться в доход казны»[430]. Как ни парадоксально, этот принцип бюджетного финансирования был более экономным для государства, чем субсидирование. Дело в том, что размер субсидий определялся «разницей между расходной сметой театра и 60% максимальной приходной сметы»[431]. Естественно, что любое завышение сметы расходов или рост посещаемости, который в этом сезоне достигал 80–90%, приводили к тому, что субсидия превращалась «в довольно кругленький подарок государства ловкому театральному дельцу»[432]. Можно сказать, что одну проблему — зрелищ — власть решила, однако другу проблему — хлеба — нет. Наступившая в 1921 году засуха, а главным образом, развал всей системы хозяйствования на селе с реквизицией у крестьян в 1920 г. даже посевного зерна привели к страшному голоду в Поволжье, «когда детские трупики сваливаются, как штабели дров у железнодорожных станций, когда едят человечье мясо»[433]. Арманду Хаммеру тоже запали в память «санитары с носилками, складывавшие на вокзале трупы штабелями в одном из залов ожидания, чтобы затем отправить их в общие могилы, и кружившие в воздухе стаи воронов»[434]. Маяковский пишет:
Падаль едят люди! Мертвых едят люди! 10 000 000 вымрет, если хлеба не будет. («Нечего есть! Обсемениться нечем!», 1922)
От голода погибло более 5 млн. человек. Власть скрывала от народа масштабы бедствия и ужасные факты людоедства. Интеллигенция начала бить тревогу, и в июне 1921 г. по ее инициативе был создан Всероссийский комитет помощи голодающим (ВКПГ). Организаторами были агрономы, экономисты, профессора, писатели, общественные деятели, врачи. Энергичную деятельность в комитете развили эсеры, меньшевики, кадеты, в их числе —С.Н. Прокопович, Е. Д. Кускова и Н. М. Кишкин [435]. Наученные горьким опытом жизни при «пролетарской диктатуре», они хорошо понимали, что любая общественная инициатива без санкции советской власти — прямой путь в лагеря. Делегация комитета добивалась приема у Ленина, но он от встречи уклонился. Благодаря усилиям М. Горького их принял Л. Б. Каменев. Признав, что без иностранной помощи не обойтись, он пообещал содействие в статуировании комитета. Это было необходимо по многим причинам, в частности, в какой-то мере могло оградить их от чекистских обвинений в «связях с иностранцами». Пытаясь уменьшить международный резонанс, вызванный этой национальной катастрофой, власть перехватила инициативу: 18 июля ВЦИК создал структуру для борьбы с голодом на государственном уровне — Центральную Комиссию помощи голодающим при ВЦИК (ЦК Помгол) под председательством М. И. Калинина. А через три дня, 21 июля, выходит декрет ВЦИК«О Всероссийском комитете помощи голодающим». Но Ленин еще загодя, 12июля, предупреждал наркома здравоохранения Семашко[436]: «Директива сегодня в Политбюро: строго обезвредить Кускову. Вы в „ячейке коммунистов“ не зевайте, блюдите строго. От Кусковой возьмем имя, подпись, пару вагонов от тех, кто ей (и этаким) сочувствует. Больше ни-че-го!»[437]. Деятельное участие в работе ВКПГ — в условиях вакханалии богоборчества власти — принимала церковь: патриарх Тихон выступил с посланием к пастве, зарубежным сестрам-церквям, архиепископу кентерберийскому, папе римскому и епископу нью-йоркскому с просьбой «провести сборы продовольствия и денег для вымирающего Поволжья». С аналогичным призывом обратились к мировому сообществу о помощи и М. Горький, и председатель ВКПГ В. Г. Короленко и др. Их усилия не остались без ответа — валюта и продовольствие стали поступать из разных стран. Отметим весомый вклад Американской администрации помощи (АРА): Конгресс США выделил для этих целей 20 миллионов долларов, а с учетом пожертвований Америка предоставила в помощь голодавшим около 46 миллионов долларов. На 1 июня из-за границы было доставлено до 25,5 млн. пудов различных продуктов, из них 22 млн. пудов — АРА[438]. Анатоль Франс пожертвовал голодающим присужденную ему в ноябре 1921 года Нобелевскую премию, римский папа — 1 млн лир. Тем не менее, ВКПГ был бельмом на глазу власти — в деятельности Комитета ей постоянно чудились антисоветские заговоры, готовящиеся мятежи, восстания, шпионаж и т. д. Государственного терпения хватило всего на шесть недель. 28 августа Ленин пишет Сталину и остальным членам Политбюро: «т. Сталин! Наглейшее предложение Нансена (назначить кадета из Комитета помощи), поведение этих „Кукишей“ и прилагаемая телеграмма яснее ясного показывают, что мы ошиблись. Или если не ошибались раньше, то теперь жестоко ошибемся, если прозеваем. ‹...› Предлагаю: сегодня же, в пятницу, 26/8, постановлением ВЦИКа распустить „Кукиш“ — мотив: их отказ от работы, их резолюция. Назначить для приема денег и ликвидации одного вечекиста. ‹...› Ей-ей, ждать еще — ошибка будет громадная. ‹...› Напечатаем завтра же пять строк короткого, сухого „правительственного сообщения“: распущен за нежелание работать. Газетам дадим директиву: завтра же начать на сотни ладов высмеивать „Кукишей“. ‹...› Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев. ‹...› Не надо колебаться. Советую сегодня же это покончить в Политбюро»[439]. Правительственное сообщение о роспуске Всероссийского комитета помощи голодающим было напечатано в «Правде» 30 августа 1921 года. Организаторов ВКПГ, среди которых были видные члены кадетской, эсеровской и меньшевистской партий, в июле — августе 1921 г. арестовали, одних отправили в ссылку, других — Кускову и Прокоповича — позже выслали за рубеж. Как отмечает исследователь, «после ареста членов комитета один из лидеров партии эсеров, А. Гоц, встретив в тюрьме на Лубянке С. Прокоповича, сказал ему: „Как только мы прочли декрет и положение о комитете, я сказал товарищам: Товарищи! Надо готовить камеры для инициаторов этого дела...“». М. Горький объяснил Кусковой, что «декрет дал Кремль... Но кроме Кремля есть еще Лубянка. Лубянка заявляет прямо и определенно: мы не позволим этому учреждению жить…»[440]. Власть использовала голод как повод для изъятия церковных ценностей. Патриарх Тихон в своем послании разъяснял, что созданный Всероссийский церковный комитет помощи голодающим был принужден закрыться, а «все собранные Церковью денежные суммы потребованы к сдаче и сданы правительственному Комитету». Он разрешил «церковно-приходским Советам и общинам жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления», но заявил, что не может «одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство — миряне отлучением от Нее, священнослужители — извержением из сана»[441]. Цинизм власти проявился еще и в том, что она использовала голод для решения своих политических задач. Ленин в письме к членам политбюро в «строго секретной» директиве предписывал: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей… необходимо провести изъятие церковных ценностей… чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей… Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе (там проходила международная конференция. — Г. Д.) в особенности совершенно немыслимы. ‹...›. Чем больше представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно сейчас проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать» [442]. На грабительскую политику власти крестьяне отвечали бунтами, переросшими постепенно в мятежи и восстания: «Всюду непрекращающиеся крестьянские восстания. Против кого, спросите вы? Против белых и против красных, смотря по тому, чья власть утвердилась. ‹...› Когда революция пробудила его (крестьянина. — Г. Д.), он решил, что сбывается его вековой сон о жизни особняком, об анархическом хуторском существовании трудами рук своих, без зависимости со стороны и обязательств кому бы то ни было. А он из старой, свергнутой государственности попал еще в более узкие шоры нового революционного сверхгосударства. И вот деревня мечется и нигде не находит покоя»[443]. Пожар крестьянских восстаний заполыхал на Дону, Кубани, Поволжье, Западной Сибири («Петропавловско-Ишимский мятеж»), Украине (Повстанческая армия Н. Махно). Особый размах сопротивление большевикам приняло на Тамбовщине, где восстание началось в августе 1920 года. Его возглавил А. С. Антонов, организовавший «Единую партизанскую армию Тамбовского края» численностью в 40 тысяч человек. Повстанцев поддержали крестьяне не только Тамбовской, но и соседних Воронежской и Саратовской губерний. Понимая, чем грозит ему и партии это восстание, Ленин приказал любой ценой его подавить. 27 апреля 1921 г. Политбюро ЦК РКП(б) по инициативе Ленина принимает постановление «О ликвидации банд Антонова в Тамбовской губернии». Против «зеленых» было брошено более 50 тысяч солдат Красной Армии под командованием М. Н. Тухачевского, в операции участвовали также И. Уборевич, Н. Какурин, кавалерийская бригада Г. Котовского. Приданному им авиаотряду было приказано применять «ядовитые удушливые газы» для очистки лесов, «где прячутся бандиты, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось»[444]. А через два дня, в целях «быстрого очищения от бандитизма известных районов», был издан еще более изуверский приказ: «По прибытии на место волость оцепляется, берутся 60–100 наиболее видных лиц в качестве заложников... жителям дается два часа на выдачу бандитов и оружия, а также бандитских семей... Если население бандитов и оружия не указало по истечении двухчасового срока... взятые заложники на глазах у населения расстреливаются, после чего берутся новые заложники и вторично предлагается выдать бандитов и оружие... В случае упорства проводятся новые расстрелы и т. д. ‹...› Настоящее Полномочная комиссия ВЦИК приказывает принять к неуклонному исполнению»[445]. Приказ, кроме Тухачевского, подписали начальник штаба Н. Е. Какурин и Председатель комиссии ВЦИК В. А. Антонов-Овсеенко[446]. Тамбовское восстание было подавлено в августе 1921 г., А. С. Антонов убит через 10 месяцев — в июне 1922 г. 28 февраля 1921 года в Кронштадте под лозунгом «Пришло время свергать комиссародержавие»[447] подняли восстание моряки-балтийцы — краса и гордость большевиков. Балтийцев поддержали рабочие Петрограда, объявив забастовку. Программа Временного революционного комитета кронштадтцев включала 15 пунктов: свобода слова, печати, собраний, профсоюзов и т. д., освобождение политзаключенных, многопартийность, перевыборы Советов тайным голосованием, «свобода торговли»; дать «полное право крестьянам над всею землею так, как им желательно, а также иметь скот», «немедленно снять все заградительные отряды», упразднить всякие политотделы и т. д. Восстание объявили инспирированным извне мятежом, на его подавление направили 7-ю армию под командованием того же Тухачевского. С побежденными расправились безжалостно: свыше 10000 человек было арестовано, каждого пятого из них расстреляли. В народной памяти это изуверство власти сохранилось по-своему. По лагерным воспоминаниям В. Шаламова, заключенные были уверены, что моряков вывели на мол и заставили рассчитаться на первый-второй. «Нечетные сделали шаг вперед, и были расстреляны тут же, на молу, а четные получили по десять лет»[448]. Думается, эти факты — массовые восстания и голод — дали В. И. Ленину понимание значения «хозяйственного фронта» как самого главного и основного. Под программой кронштадтцев готова была подписаться вся измордованная крестьянская Россия. Надо отдать должное Ленину — восстание он подавил, но сквозь орудийный грохот услышал стон измученного народа, поднявшегося на борьбу. В октябре этого года он признается: «На экономическом фронте... мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное, гораздо более существенное и опасное»[449]. На фоне прокатившихся крестьянских восстаний в стране сложилась взрывоопасная ситуация. В. И. Ленин, понимая, какой «тяжелый поворот руля» предстоит, объясняет правоверным коммунистам: «В своем экономическом наступлении мы слишком далеко продвинулись вперед, не обеспечили себе достаточной базы, не сумели почувствовать и сознательно сформулировать то, что почувствовали массы, что через несколько недель поняла и признала партия, а именно: что непосредственный переход к чисто социалистическим формам, к чисто социалистическому распределению превышает наши наличные силы и что если мы окажемся не в состоянии произвести отступление так, чтобы ограничиться более легкими задачами, то нам угрожает гибель»[450]. У него хватило политической воли отказаться от теоретических догм и исправить ошибку — «ибо это нужно народу»[451]. По его инициативе Х съезд РКП(б) в 1921 г. принимает новую экономическую политику — НЭП, или «декретный Мессия», как называли его современники. НЭП начинается с замены продразверстки натуральным налогом, с разрешения внутренней торговли и права крестьян свободно продавать излишки своей продукции на рынке, отмены уравнительности. Затем выходит декрет о поощрении потребительской, промысловой, кредитной и жилищной коопераций. С августа восстанавливается обязательная плата за товары, отпускаемые государственными органами частным лицам и организациям, принимается новый земельный кодекс. Крестьяне получают право свободного выхода из общины, выбора форм землепользования, право на аренду земли и т. д. Новый КЗоТ отменяет всеобщую трудовую повинность, разрешает свободный наем рабочей силы и использование наемного труда: в 1924–1925 гг. право на аренду земли и использование наемного труда расширяется. Промышленность частично денационализируется, возрождается предпринимательство — частные лица получают право открывать мелкие и брать в аренду (но не в собственность!) средних размеров предприятия. В стране реформируется вся система хозяйственной жизни, устанавливается многоукладная экономика. В 1922 году частная торговля обслуживала примерно 4/5 всего розничного товарооборота. Так, в Москве на ее долю приходилось «90% торговли пищевыми и бакалейными товарами, на 96% — кожевенными и резиновыми, на 93% — химическими, на 96% — торговлю мануфактурой, на 90% — хлебофуражом, на 96% — металлическими и электротехническими и другими товарами»[452]. В 1922 году начинается денежная реформа — она была неизбежна в условиях гиперинфляции: индекс розничных цен вырос по сравнению с 1913 годом в 20000 раз. Восстанавливается функция денег как всеобщего эквивалента. Абсурдное предложение 1921 года заменить рубль новой учетной категорией — тредом (трудовой единицей) благополучно забыто. Возрождается закрытый ранее за ненадобностью Госбанк, ему дается право выпуска банковских билетов (червонцев), размениваемых, как писалось на банкноте, на золото[453]. Выпуск находящихся в обороте советских дензнаков, не обеспеченных товарами, постепенно сокращается — так, если «в первом… квартале 1922 г. удельный вес эмиссионного дохода достигал 85% всей денежной приходной части бюджета», то «в последнем квартале 1922 г. доход от эмиссии составлял 46% всех денежных поступлений государства»[454]. Червонец стоил на черном рынке от 12500 до 60000 рублей совзнаками образца 1922 года (курс менялся в зависимости от покупательной способности последних). Чтобы укрепить доверие населения к новым деньгам, серебряные рубли и полтинники иногда продавали за бумажные совзнаки. Судя по относительно высокому содержанию платины в этих монетах, можно предположить, что чеканили их из конфискованных церковных сокровищ[455]. Впрочем, денежная реформа власти удалась, и это радостно приветствовал М. Кольцов: «Совзнак скончался. Гривенник родился. Товарный рубль отошел к праотцам. Тарифный, бюджетный, железнодорожный, госплановский, таможенный, статистический рубли лежат... у ног единственного, непобедимого, червонно-золотого чемпиона»[456]. Советский червонец был нормальной конвертируемой валютой: в 1925–1927 гг. на Лондонской бирже за него давали около 6 долларов, он котировался выше фунта стерлингов, что, естественно, вызывало неудовольствие гордых бриттов. Правда, в 1925 г. западноевропейские государства организовали так называемую золотую блокаду СССР, отказываясь принимать золотой червонец выпуска 1923 года с изображением «Сеятеля». Вряд ли необходимо подробно описывать хозяйственные новации НЭПа — это задача экономической истории. Важно, что НЭП предполагал относительную экономическую свободу, развязывал хозяйственную инициативу, что со временем неизбежно приводит к формированию в стране «третьего класса». До сих пор мы не знаем истинного отношения Ленина к НЭПу, поскольку имеем перед собой множество его взаимоисключающих утверждений. Он понимал, что по мере усиления экономической мощи финансово окрепший новый «третий класс» (нэпманы) рано или поздно потребует для себя политических прав, а в случае отказа устроит революцию, как это было, например, во Франции. Точка зрения Ленина по этому поводу была однозначной: «… человек, который применил бы к нашему „нэпману“ то упрощенное положение исторического материализма, что за экономической силой должна следовать политическая, рискует ошибиться очень глубоко и даже стать жертвой целого ряда смешных недоразумений»[457]. (Непонятно при этом, почему, собственно говоря, человек, рискнувший предположить такое, «очень глубоко» ошибается? Конечно, командные высоты сохранялись в руках власти, но употребляя их, власть перешла бы к административно-командным методам. Правда, Ленина это никак не смущало, в письме Л. Б. Каменеву (3 марта 1922 г.) он пишет: «Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и террору экономическому»[458]. Но в этом случае на самой идее НЭПа надо ставить крест, что Сталин и сделал.) М. К. Мамардашвили проницательно сравнил НЭП с Брестским миром власти со страной, со своим народом[459]. Я склоняюсь к мнению, что ленинское утверждение о НЭПе — «всерьез и надолго» — достаточно адекватно отражает его тогдашнюю точку зрения: уж больно страшной была тогда разруха в России. Он так и выразился: «всерьез и надолго», и закончил: «но, конечно... не навсегда»[460]. И это понятно. Если крестьяне, интеллигенция и трудящиеся массы восприняли НЭП как поворот к нормальным, человеческим условиям жизни, то революционный авангард пролетариата — члены партии, как и большинство левых художников, приняли НЭП в штыки, как предательство идей Октября, как «капитуляцию перед буржуазией». Современный исследователь отмечает, что практически во всех парторганизациях имели место случаи выхода из РКП(б) из-за «несогласия с нэпом»[461]. Еще бы, —революция увлекла их, молодых, мечтой грандиозного переустройства человечества на новых, коммунистических началах, утверждения на земном шаре нового золотого века. Это мироощущение эпохи военного коммунизма замечательно передано В. Шкловским: «Мы все обязаны признаться, что много должны этому холодному, горькому, растрепанному, как костер на двадцатиградусном ветреном морозе, времени. И всегда его любим. ‹...› Воздух свободы, а не необходимости, парадоксальнейшее предчувствие будущего, заменял в Питере жиры, дрова и вообще атмосферу. ‹...› Мы летели на железном ядре из прошлого в будущее — и тяготения не существовало, как в ядре Жюль Верна. Время поэтому было гениально. Этот гениальный порыв в будущее дарил свое изобретение всем! всем! как будто бы ускорилось само вращение земли»[462]. А им, творившим историю нового мира, штурмовавшим небо, предлагали стать торгашами, лавочниками, приказчиками, восстанавливали товарно-денежные отношения. Но ведь рынок ежеминутно, ежесекундно воспроизводит капитализм, торжествует частный почин, пир справляет — в прямом и переносном смысле — презренный нэпман. «Вылезли окаянные из всех щелей и трещин, — писал о них М. А. Рейснер, профессор с революционным прошлым. — Долго выжидали в подполье: когда же? ‹...› А теперь появились на свет — все лисьи, хорьковые и волчьи морды. Засветились стеклами торжища, завертели колесо. Проедают ходы в советском фундаменте»[463]. Маяковский негодовал:
И вот, Вечекой, Эмчекою вынянчена, вчера пресмыкавшаяся тварь еще — трехэтажным «нэпом» улюлюкает нынче нам: «Погодите, голубчики! Попались, товарищи!» («Спросили раз меня: „Вы любите ли НЭП?“ — „Люблю, — ответил я, — когда он не нелеп“», 1922)
Но ради ли этой, еще вчера «пресмыкавшейся твари», они, герои-конники, теряя здоровье, товарищей и друзей, бились на фронтах Гражданской?! Чтобы повылезла она, затаившаяся до поры до времени, из своих нор и стала новым хозяином жизни?! У В. Лидина в романе «Отступник» фронтовик Свербеев, исключенный из партии, говорит: «Таких вот, как я, тысячи, брат, мы на огонь летели, дрались, себя не жалея, в пух по ветру себя пускали... Горизонты открылись... А нас с военной работы прямехонько в бухгалтерию — учитесь, товарищи, на счетах считать да штаны просиживать…». Те же, кто не смирился и не спился, становились уголовниками, как красный командир, орденоносец Дмитрий Векшин в романе Леонида Леонова «Вор». И герой рассказа А. Н. Толстого «Голубые города» (1925), студент архитектурных курсов Буженинов, тоже бывший красноармеец, рассуждает о НЭПе: «Отстучали копыта наших коней. Улетели великие годы. Счастливы те, кто в земле догнивает…». М. А. Рейснер был безусловно прав, когда писал: «Тяжелее всего сейчас романтикам революции. Так близко от них вспыхнуло видение золотого века. Обожгло их сердца.
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-04-19; просмотров: 268; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.16.50.1 (0.014 с.) |