Педагогика высокого Средневековья

 

Во второе тысячелетие по Рождестве Христовом Европа вступила как сообщество бесконечного множества крупных, мелких и мельчайших более или менее самостоятельных владений. Далеко позади остались времена великих империй Цезаря, Адриана, Карла Великого. В политическом отношении Европа представляла собой постоянно меняющуюся, без видимых внутренних связей картинку в калейдоскопе: россыпь графств и королевств, ведущих непрерывные войны с мусульманами и друг с другом на Пиренейском полуострове; возвышение городских центров и создание вокруг них политически разобщенных государственных образований в Италии; около трех сотен территориальных единиц — от архиепископства до герцогства и королевства — в составе рвущейся на юг и восток Священной Римской Империи Германского Народа; как бы разорванные французские земли; Англия, ждущая прихода нормандского завоевателя; и внезапные, острым ножом входящие в плоть европейского общества вторжения викингов.

Но как бы ни отличался нравами, привычками, представлениями пиренейский кабальеро от немецкого рыцаря, лондонский купец от наварского крестьянина, можно, видимо, говорить о существовании к XI в. некой христианско-европейской общности. Те разнородные этноконфессионально-культурные элементы, которые попали в европейский котел в ходе и в результате Великого переселения народов, не растворившись полностью (не только к XI в., но и позже), дали тем не менее особый сплав, сосуществовавший с этими элементами, который к началу развитого средневековья определял характерные черты менталитета, особенности научного знания, образования европейца той эпохи.

Импульс этому слиянию был в свое время дан Каролингским возрождением. На протяжении как минимум трех поколений мы прослеживаем постепенно затухающее влияние этого мощного культурного движения. Трудно переоценить роль церкви и духовенства в его расширении. Еще значительнее, пожалуй, была ее роль в создании определенного единообразия, по крайней мере, ученой культуры, характерной для образованных групп и слоев в обществе. Очень многим она обязана, естественно, той системе школьного образования, которая постепенно складывалась на протяжении раннего средневековья и получила свое логическое завершение и широчайшее распространение при Карле Великом. Однако к XI столетию, очевидно, импульс Каролингской эпохи угас.

Дальнейшая тенденция политического развития в Европе состояла в централизации — хотя и медленной, с отступлениями — государственных образований. Менялась отчасти и структура связей внутри этих образований: объединения, возникшие на основе случайных политических факторов или военных предприятий, сменяются постепенно сравнительно этнически едиными образованиями, учитывающими экономические связи, нередко определяемые относительной культурной общностью.

Но тенденция эта, видимо, существовавшая объективно и ощущавшаяся субъективно, развивалась параллельно набиравшей силу тяге к универсальным образованиям, будь то стремление Рима к созданию единой христианской общности, итальянские претензии германских императоров или общеевропейские амбиции испанских королей.

Это постоянное колебание европейской средневековой цивилизации от замыкания в себе к стремлению объять все и вся, проявлявшееся в политической эволюции, равно как и в духовном развитии, в XI–XIII вв. выливается в особую форму. Три столетия совместного существования с мусульманами на полуострове и столетие довольно успешного продвижения на юг сделало христианское население Пиренейского полуострова восприимчивым к культурным, в широком смысле слова, ценностям иноверцев. Более того, та испано-мусульманская цивилизация, которая была создана здесь за три столетия, заставила обратить на себя внимание и осознать наличие двух если не противоположных, то не совпадающих культур. То же самое фактически происходит и на Востоке. Крестовые походы, начавшиеся в конце XI в. и на два столетия определившие религиозную жизнь, ценностные ориентации верхних слоев общества, поведенческие нормы, даже моды, поставили европейцев лицом к лицу с иными средой и культурой. Было неважно, как эта среда оценивалась и что она оценивалась по-разному. Важно, что это столкновение, эта встреча повлекла за собой осознание себя как частички, принадлежащей к единой общности — и христианской, и европейской.

Правда, и этот процесс имел другую сторону. «Иные» люди тем не менее оказывались людьми. Столь типичная для средневековья двойственность сознания допускала приятие «неверных» на повседневном уровне. Это подтверждается и широкими заимствованиями в быту, и активным проникновением в западноевропейскую литературу восточных сюжетов, мотивов, жанров, и возникновение таких этно-конфессионалъных групп, как мосарабы. Наконец, нельзя забывать о том огромном влиянии, которое оказала мусульманская и иудейская образованность на западноевропейских ученых.

Осознание себя европейским обществом вовне шло параллельно с внутренними столь же двойственными процессами. XI–XIII вв. для Западной Европы — эпоха окончательного оформления устойчивых социальных групп. Общество становится по сравнению с ранним средневековьем намного более структурированным. Разные группы, слои, сословия приобретают юридический статус, внешние формы отличия, собственные права и привилегии. Общности разного характера накладываются друг на друга, так что горожанин становится одновременно, скажем, членом соседского сообщества, прихода, братства профессионального или половозрастного типа и т. д. Возникает и закрепляется то явление, которое нам хорошо известно под именем корпоративности. Многие из корпораций имели замкнутый характер.

Но существование корпорации, этого социального ядра, было возможно лишь в качестве одного из звеньев в единой цепи корпораций, в едином сообществе — в государстве или, на более высоком уровне, в европейско-христианской общности. Именно в это время получает особенное распространение и, мы бы сказали, привлекательность концепция трехчленного деления общества на воюющих, молящихся и работающих. Она явилась самым общим выражением единства общества при наличии внутри него членений.

Концепция трехчленного деления отражала в то же время и то, что сегодня мы бы назвали общественным разделением труда. Каждое сословие имело в обществе свои функции, свои обязанности; это влекло за собой понимание того, что ради их достойного исполнения должно существовать для каждого сословия свое обучение.

 

* * *

 

Рассмотренные выше процессы отражения политической и социальной реальности в сознании имели параллели и в собственно культурном развитии.

XI в. отмечен оживлением такого весьма важного для религиозно ориентированного общества направления мысли, как мистицизм. Как метод познания и общения с Богом мистицизм характерен для любой цивилизации. Средневековый христианский мистицизм основывался на учениях Плотина, неоплатоников Александрии, Дионисия, позже к нему обращался Эриугена. В XI в. оживление мистицизма совпало с проникновением в него идей зарождавшейся схоластики.

Мистицизм предполагал особый тип жизни и особый тип воспитания и самовоспитания человека. Задача его состояла в том, чтобы достичь духовного совершенства и высшего знания. Способом достижения этой цели были особые упражнения, призванные разорвать все связи души, ума с чувственным миром, освободить их для сосредоточения на себе и растворения в божественной бесконечности, по большей части вызывавшие экстатическое состояние. Для достижения требуемого нужна была огромная самодисциплина, не говоря уже о предварительном знании и вере.

Высшим выражением собственно средневековой философии явилась схоластика. Схоластика, или «школьная», т. е. «ученая», философия возникла как ответ на сомнения и противоречия, существующие в любых религии и философии, тем более в признающих приоритет веры над знанием. Широкое проникновение в Западную Европу в это время античного наследия (через арабов, в переводах, пересказах или в первоначальном виде) — фактически второе, уже на ином уровне, освоение античного знания — дало схоластам новый инструмент, с помощью которого, не отвергая разум, можно было убедиться и убедить в правильности теологических и философских построений. Этот инструмент — логика, или так называемая дедуктивная логика, почерпнутая из трудов Аристотеля. Логический анализ, применявшийся для доказательства, мог быть двух типов. Один заключался в сведении сложной задачи к сумме простых и рассмотрению всех возможных смыслов по отдельности и вместе — мистического, аллегорического, буквального и морального. Таким образом, как бы совершалось нисхождение от сложного к простому и обратно. Второй путь предполагал изложение разных возможных толкований тезиса, их анализ, толкование и выбор верного. В принципе и тот и другой способы не отвергают, а даже предполагают сомнение, если оно основано на разумном размышлении и может быть разрешено указанным логическим методом.

Допущение сомнения как равноправного участника диспута, диалога позволило, хотя бы формально, ставить такие вопросы, которые были немыслимы еще столетием раньше. «Законному» сомнению подвергалось все, вплоть до сущности Бога (творит ли Бог зло или нет?), и, хотя выведенные логическим путем ответы должны были примирять с верой, сама возможность таких вопросов рождала скептицизм.

Схоластическая дедукция удивительно хорошо вписалась в христианскую картину мира. Пронизанность мира божественным единством в сочетании с его иерархической структурой позволяла применять логику; в свою очередь с ее помощью из отдельных элементов бытия возводилось цельное здание мира. Внешнее выражение эта тенденция объять весь мир в стройной схеме и объяснить его получила в знаменитых «суммах» — сводах знаний о мире. Высшим достижением в этой области, конечно, следует назвать "Сумму богословия" Фомы Аквинского, многотомный труд, касающийся всех сторон существования человека и космоса. "Сумма богословия" решала и малые, конкретные задачи, и создавала систему взаимосвязей элементов мира.

Схоластика тем самым чутко отразила все ту же особенность средневековья вообще и XII–XIII столетий в частности: сущностное соотношение частного и общего, индивидуального и универсального, колебание от одного к другому и одновременное их восприятие. Следуя за политическими, социальными и ментальными процессами и параллельно им структурировались и другие формы культуры. Несомненно, как мы уже говорили, в это время существовали целые пласты культуры, до определенной степени единые для всех. Быт и нравы мелкого рыцаря, его образовательный уровень вряд ли сильно отличали его от крестьян соседней деревни. И тем не менее структурирование и усложнение культуры в широком смысле слова мы можем наблюдать во всем.

В это время появляются социально градуируемые формы публичных действ. Прежде всего надо сказать о турнирах, которые долгое время оставались исключительно рыцарским предприятием, куда не допускались горожане. Существовали и такие формы, как традиционные, ритуальные трапезы цеховых мастеров, религиозных корпораций. Прекрасно прослеживается эта градация в публичных шествиях, где каждая корпорация имела определенное место, функции, свои знаки идентификации — знамена, хоругви, гербы и т. д. Как раз в XI–XII вв. возникает и оформляется в систему геральдика, еще один универсальный язык для идентификации автономных — родовых и корпоративных — групп. Все эти знаки свидетельствовали об оформлении и закреплении в сознании иерархической структуры мира и общества, что впоследствии стимулировало осознание необходимости дифференцировать обучение.

Создание схоластикой единой картины мира и единой системы наук не помешало, как и в других подобных случаях, именно в XII–XIII вв. выделению многих дисциплин из общего потока, как бы перекрываемого философией. Так, особое место отвоевала себе логика. С этого же времени начинают обращать внимание на поэтику как таковую. В XII в. также зарождается и педагогика.

В XI столетии система образования оставалась прежней: монастырские и епископские школы, в более или менее полном виде обучавшие школяров "семи свободным искусствам". Изменения, однако, начинаются в конце XI в., когда все большее значение приобретают города и городской уклад. Появляются городские школы, действующие при соборах. Одну из таких школ, где мальчики учат грамматику, стихосложение, устраивают для горожан-сограждан показательный диспут, а по праздникам развлекаются петушиным боем, рисует в своем "Описании Лондона" Фиц-Стефен. Городские школы все больше привлекают к себе и учеников, и учителей.

В XII в. славились парижские школы. Одна за другой возникали здесь частные школы, предлагавшие значительную свободу выбора предмета и способа его толкования и преподавания. Здесь разворачивались великие философские битвы XII в.

Школы, в которых присутствовал бы полный набор "семи искусств", были не везде. Некоторые из них, получив в конце XII — начале XIII в. наименование "Общее обучение" (которое подразумевало не только всеобщий характер обучения, но и то, что слушатели собирались отовсюду, а по окончании курса имели право преподавать везде и, заручившись грамотой привилегий от короля, епископа или архиепископа, приобретали автономию, становясь самоуправляющейся корпорацией. Одними из первых университетов109, как были названы потом такие школы, стали Болонский и Парижский. Университеты делились на факультеты, и в разных городах составы факультетов различались. Болонский университет издавна славился правоведением. Парижский имел известный теологический факультет. Испанские университеты сохраняли традиции арабской медицины, астрономии, математики.

Основными формами обучения были чтение, разбор текста, а затем диспут, главным «ответчиком» на котором был лектор, а студенты, задавая вопросы, должны были учиться на его ответах.

С появлением университетов и городских школ увеличилась доля светского элемента в образовании: в некоторых местностях начинает преподаваться национальный язык; наибольший приток студентов испытывают философский, медицинский, юридический факультеты. Из университетов выходят образованные люди не только духовного сословия. Однако следствием этого стало небрежение риторикой и грамматикой, под которой следует для того времени понимать элементы поэтики и истории.

Университет собирал в своих стенах людей действительно из разных земель, разных сословий. Через шесть-восемь лет пребывания в университете эти люди пополняли и составляли единый общеевропейский слой, который можно считать средневековой интеллигенцией, если говорить о лицах, живущих за счет преимущественно умственного труда. Генетически как сообщество универсального характера, не связанное изначально этническим и социальным происхождением, городская и университетская корпорации были очень близки друг другу. Профессии нотариусов, законоведов, медиков, учителей требовались в первую очередь городу, который был средой их развития и совершенствования. Городские слои являлись преимущественными «поставщиками» студентов в университеты. Жизнь самого университета стала частью жизни города, как ни досаждали они друг другу время от времени. Выпускники университетов — нотариусы, врачи, адвокаты — селились в городе, создавая таким образом круг обменивающихся идеями, традициями, обычаями людей.

 

* * *

 

Учительная литература раннего средневековья, говоря о воспитании и обучении, о спасении души и самосовершенствовании имела в виду человека вообще, тварь Божию. Дидактические сочинения XI-ХIV столетий гораздо более индивидуализированы. Усложнение социальной жизни, ее культурных и этикетных форм вызывает необходимость и в специализации обучения, в учете не только возрастной и половой психологии, но и функций того или иного ученика в будущем обществе.

Учительная литература, заботясь о душе человека, в первую очередь воспринимала знания лишь как средство и материал для размышлений, приближаясь тем самым к Богу, или — проще — как средство, предостерегающее от совершения грехов и осквернения души. Совершенствовать же, по сути, ученик должен был душу свою. Так создается идеальный образ добродетельного человека. Дидактическая литература, сохраняя принцип создания идеального христианского образа, выделяла, однако, те критерии и добродетели, которые могли быть положены в основу "социально-функционального" воспитания.

Система обучения и воспитания будущего рыцаря на практике включала в себя обычно службу пажом — еще в отрочестве — в доме стоящего выше на иерархической лестнице сеньора. Обучение всему — музыке, танцам, охоте, верховой езде, фехтованию — происходило как бы само собой, на практике. Исключением могло быть лишь обучение грамоте и основам вероучения. Так же «играючи» паж учился разбираться в своей и чужой генеалогиях, узнавать гербы феодальных владетелей. Отдельную задачу составляло обучение куртуазным манерам. Не считалось зазорным также и умение слагать стихи.

Но авторы трактатов, люди прежде всего ученые, ставят на первое место религиозное воспитание. Для них оно — залог всего остального. Подлинную христианскую веру считают основой нравственности. Безнравственность и отступничество от христианства являются двумя сторонами одной медали. Для рыцаря слава святого несопоставима даже с воинской славой.

Сохранение сильной религиозной основы естественно. Позже появятся и иные сочинения, цель которых — не воспитание рыцаря, а лишь его обучение. Таковы наставления в верховой езде, советы по соколиной охоте и др. Педагогические же трактаты наделяют идеальный образ рыцаря и иными добродетелями. Хорошее обучение, жесткая дисциплина с возможными телесными наказаниями, справедливость должны обеспечить воспитание в ребенке двух основных, необходимых рыцарю черт: готовности к мученичеству за веру, в чем сказались, кроме всего прочего, и времена крестовых походов, и щедрости — традиционной, выросшей из язычества, добродетели богатых. Временами высказываются гораздо более мягкие взгляды на обучение и его методы. Принуждение может быть применено при отказе от занятий, но телесные наказания — в крайнем случае. Главная форма общения с ребенком — убеждение, предоставление ему возможности самому размышлять над сказанным. Сомнение не должно быть чуждым ни ученику, ни учителю.

Пожалуй, вопрос об источниках и средствах информации, поступающей к ученику, — один из важнейших при выяснении характера и сущности обучения. И первое, с чем сталкиваемся мы на страницах трактатов, в иконографическом материале, — книга, Книга с большой буквы. Книга как духовная ценность, ибо она содержит в себе знание; предмет, ценный в прямом смысле слова (сколько их передают в дар благочестивые верующие в качестве дорогого вклада монастырям и храмам); наконец, как предмет, ценный своей уникальностью, ибо ни одна рукописная книга не повторяла другую. И в этом смысле средневековая книга — квинтэссенция средневековой цивилизации, где, несмотря на канон, и внутри канона было принципиально невозможно тиражирование ценностей. Отсутствие тиражирования было немаловажным условием воспитания и обучения.

В XII в. книги выходят за пределы монастырских скрипториев — растущие потребности города вызывают к жизни городские мастерские по переписке рукописей. С XIV столетия непременный пергамен стали заменять бумагой, что еще больше удешевило и ускорило изготовление книги. В результате в сознании человека того времени относительно возрастает ценность содержания книги. Показателем этого может служить, с одной стороны, уменьшение количества вкладов книгами, а с другой — создание не только монастырских, церковных, но и университетских библиотек, книжных собраний у королей, знати, горожан110.

Наряду с книгой продолжали существовать многочисленные способы передачи и сохранения информации устного типа. Это прежде всего фольклор, проникновение которого мы чувствуем даже в ученой литературе. Таковы записи легенд, вставки «бродячих» и сказочных сюжетов в хроники, появление назидательных новелл. Нередко в устной форме передавались и школьные знания — в результате заучивания школярами, потом учителями грамматических упражнений. Да и университетские занятия принимали порой форму лекций нашего типа.

Тем не менее, видимо, надо признать, что XII–XIV вв. — время преобладания книжной информации в школьном и университетском обучении. Монах в келье, склонившийся над книгой, школяры, разбирающие текст по книге, хор, поющий по нотам, — постоянные мотивы средневековой миниатюры. А это означало большую стабильность обучения, снижение — относительное — его вариативности. Только с XIV в., пожалуй, можно говорить о сдвигах в этом направлении.

XIV и XV вв. ощутили новое веяние во всем, в том числе и в педагогике. Появились новые концепции воспитания и обучения, в начале XIV в. особенно ярко и открыто высказанные каталонским мыслителем Раймундом Луллием. В трактате "Об обучении мальчиков" Луллий писал о необходимости изучения национального языка (требование, особенно характерное для Пиренеев того времени), ведения спартанского образа жизни, обучения какому-либо ремеслу независимо от происхождения, а также воспитания благочестивых нравов и напряженной любви к Богу.

Итак, высокое средневековье раскинуло перед нами множество вариантов обучения, равно как и множество идеальных конечных целей и путей их достижения. Можно говорить о существовании разных уровней педагогики:

практическая подготовка к вхождению в жизнь в разных сословиях, имевшая, можно сказать, вечные традиции и лишь с какого-то момента осознанная и выраженная в литературе;

обучение и воспитание (и более всего воспитание) души во имя осуществления высшей цели спасения;

обучение наукам, т. е. получение знаний и информации, что наиболее близко к современному пониманию образования, генетически восходящего к обучению в средневековых школах и университетах. Но и это многообразие остается в рамках единой педагогической традиции.

При всех различиях в школах и течениях неизменным оставалось внимание к духовной сущности человека. "Не хлебом единым" — эти слова могли бы стать эпиграфом к антологии.

Есть и другая черта средневековой педагогики, которая привлекает всегда, а сегодня — особенно: ее обращенность ко всем — к любому. Облеченная в якобы безлично-нейтральные формулировки, она готова прийти на помощь каждому: молодому и старому, праведнику и грешнику, сильному и слабому духом. Любить не человечество, но человека — благородная задача, не каждому она по плечу, — в этом наставляют средневековые учителя.

О.И. Варьяш

 

ХРАБАН МАВР

(776/788-856)

 

Храбан (Рабан) Мавр Магненций, франкский теолог и писатель, родился в Майнце. Его отец Нитхард, из древнего и знатного рода Магненциев, богатый и влиятельный человек, значительную часть жизни провел на государственной военной службе. Мать Альдегунда, по свидетельствам современников, "добропорядочнейшая женщина", стремилась привить сыну с самых ранних лет жажду знаний и любовь к Богу. Когда Храбану было около 9 лет, он по настоянию матери становится монахом ордена бенедиктинцев в монастыре Фульды. С первых же лет пребывания в монастыре Храбан проявил большой интерес, способности и усердие к занятиям науками. В 801 г. он становится дьяконом, а в 802 или 806 г. его вместе с двумя другими монахами посылают в Тур, к известному теологу и педагогу Алкуину, где он проводит в учении 6 лет. По возвращении в Фульдский монастырь Храбан получает новое назначение — ему поручают возглавить монастырскую школу.

Руководя школой и ведя занятия с учениками, Храбан стремится на практике применить те приемы преподавания, которые он постиг в общении с Алкуином. Главные из них — постепенность и многовариантность обучения. Начав с преподавания грамматики, Храбан затем переходит к риторике и другим сложным дисциплинам. Он учитывает разный возраст своих учеников, их неодинаковые способности и наклонности. Большое внимание уделялось в его школе изучению языков: овладение всеми глубинами и тонкостями родного немецкого языка (ученики должны были выражать свои мысли не только прозой, но и стихами) дополнялось изучением латыни, знание которой было необходимо для чтения научных трудов по философии и теологии, без чего Храбан не мыслил серьезных занятий этими науками; преподавался и греческий язык, в котором Храбан видел неиссякаемый источник ученой латыни и знание которого очень высоко ценил. Он был первым, кто ввел во Франкском королевстве обучение греческому языку. Слава о школе Фульдского монастыря разносится по всей Германии; число учеников неуклонно растет; среди них — не только аббаты и монахи из разных монастырей, но и дети знатных людей того времени. Многие из тех, кто учились в школе Храбана Мавра, стали впоследствии известными учеными-богословами.

К литературному творчеству Храбан Мавр впервые обратился в 818 г., на тридцатом году жизни (по другим источникам — в 815 г.), после пяти лет преподавания в школе Фульдского монастыря, и впоследствии не прерывал литературных занятий в течение всей своей жизни. Темы его сочинений навеяны по преимуществу преподавательской деятельностью, ощущаемым им в себе самом даром просветительства и воспитания, желанием поделиться со своими читателями глубинами теологических знаний, которых ему удалось достичь. Среди его трудов — множество комментариев к книгам Ветхого и Нового Завета, жизнеописания святых (мартирологи), описания церковной и монастырской жизни, проповеди, морализаторские сочинения. Наряду с теологическими сочинениями он оставил также труды по различным отраслям знаний: "Книга о грамматике", "Сочинение о Вселенной", "Об изобретении языков", "О стихосложении" и т. д.

В 825 г. Храбан становится аббатом Фульдского монастыря и исполняет эти обязанности в течение 22 лет. В 847 г., на 59-м году жизни, он становится архиепископом Майнца. По свидетельству биографов, в течение всей своей жизни Храбан Мавр подвижнически служил Богу. Помимо занятий преподавательской и литературной деятельностью, он много сил и времени отдавал устройству церковной жизни. По его инициативе было восстановлено много старых церквей и построено новых, он основал несколько монастырей.

Трактат "О воспитании клириков" относится к числу ранних сочинений Храбана Мавра. Он написан в период его активных занятий преподавательской деятельностью и, вероятно, предназначался его ученикам и воспитанникам. Труд состоит из трех частей. В первых двух последовательно описываются церковная иерархия, церковные службы и праздники, приведены основные священные тексты. Последняя часть посвящена наукам, знание которых, по мнению Храбана Мавра, необходимо тем, кто избрал путь служения Богу. Фрагменты этой, последней, части и предлагаются вниманию читателей.

 

О ВОСПИТАНИИ КЛИРИКОВ

 

 

Книга III