Способен ли Славянский культурно исторический тип на развитие самобытной науки и культуры.

Нам остается разсмотреть, можно-ли ожидать, чтобы Славянский

 культурно-историческій тип занял видное место в культурном

 отношеніи, в тесном значеніи этого слова.

 

Нельзя не сознаться, что совершенное до сихъ пор Русским

и другими Славянскими народами въ науках и искусствах—

весьма незначительно, в сравненіи с тем, чтЬ сделано двумя

великими культурными типами греческимъ и европейскимъ.

 

 

Такому невыгодному для Славянъ факту очевидно можетъ быть

дано двоякое объясненіе: или это коренная неспособность их к

культурной деятельности, или же сравнительная их молодость,

недавность вступленія на поприще исторической деятельности и

неблагопріятные въ этом отношеніи обстоятельства их развитія.

 

Если можно будетъ показать несомненное и притом значительное

вліяніе этой последней причины, если к тому же ход развития

 вообще требует, чтобы культурная д ятельность следовала

 за политической д ятельностью Славянъ,—то очевидно, что

только второе объясненіе будетъ иметь все вероятія на своей

стороне.

 

Что касается вообще до возраста славянской культуры, взятаго

сравнительно с возрастом европейской, то промежуток времени,

протекшій с выступленія германскихъ народовъ из періода их

этнографической жизни въ періодъ историческій,—превосходитъ

четырьмя столетіями историческій періодъ жизни Славянскихъ

государствъ.

 

 Также точно и германская письменность, то есть первое

зерно культурнаго развитія,—переводъ библіи на готскій язык

Ульфилою,—пятью веками старше соответствующаго ему славян-

скаго перевода св. Кирилломъ и Мефодіемъ.

 

 Прибавимъ къ этому, что почти вс новые европейскіе народы начали свою историческую жизнь уже на почве старой культуры, следовательно на почве более богатой питательными веществами,—возбуждающей и

ускоряющей рост,—которая однако могла на них действовать только

благодательно, ибо гибельная подражательность исчезнувшим народам

 Римскаго міра была лишь в слабой степени возможна.

 

Со всем тем, средняя исторія европейскихъ народовъ, то есть

преимущественно государственный періодъ ихъ жизни — продолжается

около тысячи лет, так что только теперь прожили Славяне

государственною жизнію столько, сколько народы германо-

романскіе к началу так называемой новой исторіи.

 

 Но одно летосчисленіе не имеет еще большаго значенія въ вопросах

этого рода.

 

 Мы заметили выше, что после этнографическаго периода

 жизни, в теченіе котораго устанавливаются и определяются

особенности психическаго строя народов,—то, что делает их

особыми и самобытными историческими субъектами,—вступают

они непременно в період деятельности государственной.

 

 Мы не видим в исторіи ни одного примера, чтобы собственно культурная

 

деятедьность начиналась ранее,  полного окончания формирования

государственной д ятельности (ибо и в народном, как и в индявидуальномъ, организме

вс его функции продолжают

совершаться до смерти, но только не съ одинаковою силою),

 то, покрайней мере, ранее завершенія самой насущной

задачи государственности,—утвержденія національной независимости

и опредленія надіоналъно-государственных границ.

 

 Если же бывали примеры, что культурная деятельность некоторых

народовъ продолжалась и посл потери независимаго политическаго

существованія,—то ни разу еще не случалось, чтобы культура начиналась под иноплеменным игом.

 

Этотъ не имющій исключеній факт выставили мы какъ одинъ из законовъ развитія

культурно-историческихъ типов, и не трудно понять причину его

всеобщности,

Въ самомъ деле если народ покорен еще во время энергіи

его жизненных сил, не успевших еще достигнуть культурнаго

развитія, то очевидно, что все нравственные силы самых высоко-

одаренных в нем личностей устремляются на то, чтобы возвратить

утраченное высшее народное благо—независимость; весь

героизм народный цолучает характер патріотически-воинственный.

 

 Если, напротивъ того, эта народная энергія усыпает, вслдствии

 ли действительного истощенія сил, или вследствіе искусной

усыпительной политики завоевателей, и чуждое вліяніе начинает

мало по малу распространятся между побежденными;—то, по

естественному ходу вещей, вліяніе это охватывает преимущественно

высшія сословія,—те, которые имеют возможность получать

образование;—образованіе же всегда имет в таком случае

 характер свойственный господствующей, победительной народности.

 

В эту же среду попадаютъ и те исключительные личности

из низших сословій, где народность вообще долее сохраняется,

которые возвышаются своими необыкновенными способностями

и талантами.

 

 Таким образом, и в этом случае, все результаты

умственных трудов подчиненной народности идут в

умственную сокровищницу победителей и обогащают ее.

 

 Но и этотъ случай редок.

 

Вліяніе чуждаго по духу воспитаніяи общественной обстановки,

не соответствуюших внутреннему духовному складу народа,

не можетъ придти в гармоническое соотношение с его

 духовными потребностями.

 

Это будет воспитаніе львенка— орлом.

 

Трудно научить француза и англичанина хорошо думать на

немецкій лад, и на оборот,—еще труднее должно быть это для

славянина, ибо разделяющее их этнографическіе разстояніе—

значительнее.

 

 Само собою разумеется, что то, что я говорю здесь

о причинахъ, препятствующихъ возникновенію культуры между

народами не пользующимися политическою независимостью, относится,

в некоторой мере, и к духовной подчиненности народов

 одного культурнаго типа—другому.

 

 Только в этом случае безплодность культуры не имеет такого рокового, необходимаго характера, ибо в общественной обстановке сохраняется некоторая степень національной самобытности, остается народный языкъ, не только как средство для обиходнаго обмена мыслей, но и как орган литературы и вообще просвещенія, и в некоторой

части мыслящихъ людей теплится сознаніе необходимости в са-

самобытномъ, народномъ характере культуры.

 

Если, кроме того, появляются люди, выходящіе из ряда вон

силою своего таланта,— то плоды деятельности их идут самым естественнымъ путем, безъ особыхъ усилій, на пользу своего народа; наконец, прочие стороны исторической деятельности политически-независимого народа действуют возбудительно и на саму культуру.

 

Эти соображенія показывают, что нам нет надобности много

распространяться о причинахъ недостаточности самобытной, научной

и художественной культуры у западныхъ Славян,—не пользующихся

высшим народным благом—независимостью, имевших

несчастіе потерять его еще до наступленія культурнаго періода

их жизни.

 

Однако, во время того полу-независимаго существованія,

которымъ пользовалась Чехія до включенія её в состав наследственных земель Габсбургскаго дома—полу-независимаго, потому что она все-таки была включена в составъ враждебной Славянству Германской имперіи, — обнаружились замечательные ростки культуры, которые принесли бы и плод свой, будучи воспитаны на религіозной и глубоко-народной почве Гуситства, если-бы весь этот героический порыв к славянской самостоятельности не был потушен в славянской крови,—не был задавлен соединенною силою латинства (католичества) и германства.

 

Мы можем, поэтому, сосредоточить все наше вниманіе на России

какъ на единственномъ независимомъ славянском государстве.

 

 Строеніе государства, сказали мы, есть первая историческая

деятельность народа, выведеннаго обстоятельствами из

этнографическаго быта, и должно быть доведено до известной стенени,

прежде чем начинается, собственно так называемая, культурная

деятельность.

 

 Очевидно, что затрата сил должна быть пропорциональна

 трудности задачи; а трудность государственной задачи,

выпавшей на долю Русскаго народа, была такова, что нечего удивляться,

что она длилась тысячу лет, поглощая все силы народные,

когда несравненно легчайшая задача западных народов

потребовала для своего совершенія такого же времени.

 

 Я упоминал уже об особеннаго рода препятствіяхъ, который представляла русская государственная область для установленія и утвержденія на ней государственнаго строя жизни, препятствіях,

заключавшихся главнейшем в том, что ея обширные леса и степи

давали возможность редкому населенію, жившему еще этнографическими формами быта, уклоняться отъ тягостей, налагаемыхъ государством, — ускользать от них без активнаго сопротивленія.

 

Такая область, выпав на долю населенія, уже прежде привыкшего

 к жизни в государстве, обладавшаго уже значительною

степенью образованности (какъ это случилось въ Соединенных

 Штатахъ Америки), область, при совершенной безопасности

извне, не требовавшая сильной сплоченности, сосредоточенности

государственнаго тела, — направляла деятельность народную на

борьбу с внешнею природою, на пріобретеніе богатства, цену

котораго населеніе уже понимало; и это придало американской

культуре характер преимущественно технически, промышленный.

 

В Россіи, напротивъ того, при опасности от внешних врагов

угрожавших со всех сторон, — вначале преимущественно с

востока, а потомъ с запада,—недостатокъ государственной сосредоточенности, при которой только и было возможно напряженіе

всех сил народных для отпора врагу, неминуемо повлек бы за собой

 невозвратимую утрату народной независимости.

 

 Отсюда вытекла необходимость напряженій государственно-политической деятельности, при возможно сильномъ, то есть

самодержавном и едино-державном правленіи, которое своею

неограниченною волею направляло бы и устремляло частную д деятельность к общим целям.

 

Подобно тому, какъ условія американской жизни вели к деятельиости технической, при возможно-слабомъ федеративно-демократическомъ правленіи.

 

Въ обоих случаях деятельность научная и художественная должны были отступить на задній лланъ; для нихъ не настало еще время.

 

Эта напряженная государственная деятелъность времен

Московскаго государства еще усилилась Петровскою реформою, существенный характер которой былъ чисто политически-государственный, а вовсе не культурный.

 

В сущности, все было принесено въ жертву государству, как оно и необходимо было по потребностям времени.

 

 Как по этой причине, так и по совершенно напрасной и вредной переделке русской жизни на иностранный лад, — должно признать, что реформа сама по себе была скорее препятствіем, чем содействіем истинному культурному развитію, условія для котораго были бы благопріятнее, если бы если бы самобытные русские культурныя силы только возбуждались постепенным знакомством с европейскою наукою и европейским искусством.

 

 Но это выкупается тем, что преобразование, утвердив политическое могущество Россіи, спасло главное условіе народной жизни — политическую самостоятельность государства.

 

Со времени Петра, по весьма справедливо принятому у

нас выраженію, весь народ был запряжен в государственное

тягло: дворянство непосредственно, а прочія сословія опосредованно:

купечество—по фискальному характеру, приданному промышленности,

крестьянство же—закрепощеніем его государству или дворянству.

 

Необходимость такого закрепощенія всех сил народных

исключительно политическими цлями обусловливалась тем, что

европейскія государства, с которыми Россія должна была volensnolens

вступить в тесные политическія отношенія, в течение

жизни своей успели уже густо заселиться, прійти к стройному

порядку, и накопить много научных и промышленных результатов.

 

 Арміи, не превосходившія в теченіе среднихъ веков

немногих десятков тысяч, со времени Людовика XIV стали

уже считаться сотнями тысяч воинов, весьма разнообразно

вооруженных, с дорого стоющим оружіем, изготовление которого

требовало уже значительного технического развитія страны.

Еще в большей мере относится сказанное к флоту.

 

В этом отношеніи, Америка, с которой нередко сравнивают

 Россію, составляетъ с нею, как уже было замечено, полнейшую

 противоположность.

 

 Неимея врагов вокругъ себя, она могла экономизировать все то, чего стоило другим охраненіе политической самобытности.

 

Если взять в соображеніе лиш то, что должна была истратить Россія на свое вооруженіе со времени европейскаго замиренія Венским конгрессом, то одно это составит уже милліарды, которые Россія, подобно Америке, могла- бы употребить на свою сеть железныхъ дорог, на торговый флотъ и всякаго рода техническія усовершенствованія промышленности и земледелія.

 

Последнее междоусобіе потребовало и от Американскаго народа сильнаго напряженія для сохраненія своего единства, а следовательно—могущества и действительной независимости.

 

Это напряженіе стоило въ финансовомъ отношеніи

несколько милліардовъ, и около полумилліона человеческих жизней.

 

Если бы в Америке было постоянное войско на службе

центральнаго правительства, то, конечно, возмущеніе было-бы

подавлено в самом начале несравненно легче и быстрее, но,

в общей сложности, правильная военная организація все-таки

обошлась-бы Америк дороже, чем выказанное ею единовременное

усиліе, которое, притом, пришлось делать уже тогда, когда

долговременная экономія сил страны, не тратившихся на потребности

государственной обороны, уже скопила огромныя богатства,

не могшія бы без этого в такомъ количестве образоваться.

 

Если бы, однако же, Америка находилась въ положеніи Европы,

то делать такія чрезвычайныя усилія приходилось бы слишкомъ

часто, и американская система обошлась бы дороже европейской,

и даже просто-на-просто была бы невозможна.

 

 

Европейскія государства занимаютъ в этом отношеніи среднее

положеніе между Америкой и Россіею.

 

 Каждое изъ нихъ, хотя и было сначала окружено другими государствами, от которых должно было обороняться,—но эти государства, вместе возникнув, параллельно и совместно расли и развивались, и потому, ни одно из них не могло в значительной степени превзойти другие плотностью населенія, скопленіем промышленных средствъ, техническою и военною образованностью, а следовательно, ни

одно не было принуждено напрягать в одну сторону все развитие

витіе силъ своихъ, дабы не отстать от своих соперников.

 

 От деятельности государственно-политической, не имевшей надобности

достигать крайняго пред ла своей напряженности, оставалось

посему довольно свободных сил, могущих получать примененіе

на другихъ поприщахъ деятельности.

 

Для уясненія того, каким образомъ напряженная государственная

деятельность Русскаго народа могла и должна была препятствовать

его культурному развитію, проследим, какими путями

общій характеръ народной деятельности, обусловленный

силою обстоятельствъ, вліяетъ на частную деятельность.

 

Самое грубое и, можетъ быть, наименее действенное в этом отношении

 средство—составляетъ непосредственное принужденіе правительственною властію.

 

Не говоря о том времени, когда каждый должен был служить всю свою жизнь, вспомнимъ, давно ли прошло время, когда дурно смотрели на каждаго неслужащаго из того сословія, которое, по своим средствам и положенію, одно только и могло заниматься светским не-матеріальным трудом?

 

Обратим вниманіе, далее, на более действительное, положительное

средство тех привилегій и выгод, которые представляла

всякому молодому человеку государственная служба.

 

 Людей со столь сильным природным влеченіем к определенному

призванію, что оно могло бы пересилить это привлекательное

вліяніе выгодности, всегда и везде бывает так мало, что в

общем ходе дел человеческих на них возлагать все надежды—

трудно.

 

Но и этого мало: сообразно с государственными целями, и

характер образованія в учрежденных правительством воспита-

тельных заведеніях—состоял в приготовленіи молодых людей,

и даже детей, к известной отрасли государственной службы.

 

Очевидно, что, при таком порядке вещей, должен был образоваться

у родителей известный идеал для будущей карьеры их детей,

—к которому они и приготовляли их с малолетства и,

что еще гораздо важнее, сообщали им, так сказать съ пеленок,

 тоже воззреніе на жизнь и её требованія.

 

Такое вліяніе общественной среды не может не действовать

думаем мы, на самый характер умственных и нравственных

влеченій, на свойство способностей, еще совершенно особенными,

чисто физіологическими путями.

 

 Совершенно непонятным, таинственным для нас способом передаются от родителей детям ихъ физическія свойства: физіологическія черты, некоторые болезнненные расположенія, умственные и душевные качества.—

 

Весьма было бы странно, если бы не передавались таким-же образом

 и достоянныя душевныя наетроенія.

 

 Только приняв эту последнюю передачу, можно объяснить себе так называемые золотые века литературы, искусств и наук.—Во второй половине XV и XVI в ковъ живопись составляетъ главный интерес

итальянской жизни; она доставляетъ почетъ, славу, богатство; все

мало-мальски образованные классы народа восхищаются произведениями этого искусства, думают, говорят о них; общественные симпатіи направляются въ эту сторону.

 

Невероятно-ли, что те особые сочетанія элементовъ физической организаціи, который производят в своем результате то, что мы называем творческой натурой, получаютъ вследствіе этого гораздо более

шансовъ осуществиться?

 

 Съ другой стороны, тотъ идеал деятельности, который носился с детских лет перед Итальянцами, содействовал развитію таких натур.

 

 

Ко всем этим причинам, по которым деятельность частных лиц

 сообразуется съ настроеніемъ общественной среды, в

которой она действует,—вследствіе чего деятельность Русских

людей должна была получить государственно-политическій характер,

—мы должны прибавить,—для объясненія слабости результатов

 в отношеніи чисто-культурном,—тот факт, что народное

образованіе не успело еще проникнуть в народные массы.—

 

Образованіе, кроме общаго полезнаго действія на развитіе уровня

народных способностей, необходимых, такъ сказать, для жиз-

неннаго обихода, дает возможность натурам особенно даровитым,

 рассеяннымъ без сомненія по всем слоям общества,—

сознать свои духовныя силы и выйти на простор из узкой

доли, отмежеванной им судьбою.

 

 Наконец, научная и художественная деятельноеть можетъ быть только плодом досуга, избытка, излишка сил, остающихся свободными отъ насущнаго, историческаго труда.

 

Много-ли их могло оставаться у Русских и других Славян?

 

Все эти соображенія дают, кажется мне, вполне удовлетворительный

ответ, почему не могли до сихъ пор Россія и прочія

славянскія страны занять видные места в чисто культурной

деятельности, хотя бы те способности, которыми они одарены

природою, представляли им к этому полную возможность.

 

 Но задатки этих способностей, тех духовных сил, который необходимы для блистательной деятельности на поприще наук и

искусств, безспорно представлены уже и теперь Славянскими

народами, при всх неблагопріятствовавших тому условіях их

жизни; и мы вправе следовательно ожидать, что с переменою

этих условій разовьются и они—в роскошные цветы и плоды.

 

В самом деле, не представили-ли уже разные Славянскіе

народы громкія имена в разных отраслях науки: Коперника,

Рокитанскаго, Пуркинье, Шафарика, Остроградскаго, Пирогова?

Но прим ры всех цивилизацій показываютъ, что не только культурная

деятельность наступала после более или менее успешного

решенія политическо-государственной задачи, но что и в ней

широкое развитіе науки всегда было последним плодом, — что

искусство предшествовало науке.

 

 Сообразно с этим и в славянской культуре задатки самобытнаго художественнаго развитія гораздо обильнее задатковъ самобытнаго научнаго развитія.

 

Привыкнув презрительно смотреть на все русское, мы не

замечаем, что в некоторых отрасляхъ изящной словесности

мы представили образцы, которые могутъ равняться с высшими

произведеніями европейских литеретур.

 

 Мы смело можем утверждать это о русской комедіи, басне и лирике.

 

Углубляться в сравнительное критическое изсл дованіе русской литературы и русскаго искусства мы не хотимъ и не можемъ, по выше приведенным уже причинам; но, чтобы не оставить сказаннаго

 

нами в виде голословного, совершенно бездоказательнаго утверждения,

 представлю, покрайней мере, несколько примеров:

 

Чтобы найти произведете, которое могло бы стать на ряду

с „Мертвыми душами", должно подняться до Дон Кихота.

 

Внешней целью Гоголя было представить въ комическомъ вид зло-

употребленія и плутовство чиновничества губернскаго міра и грубость

помещичьего быта, также точно, как внешнею цлью Сервантеса—

осмеять странствующее рыцарство.

 

Но у обоих художников глубина их поэтической концепціи захватила несравненно дальше ихъ прямой непосредственной цели, по всей

вероятности совершенно безсознательно для нихъ самих.

 

Дон-Кихот вышел живым олицетвореніем до героизма возвышающихся, благороднейших душевных качеств, которым не достает поприща для плодотворной нормальной деятельности, по причине бедности содержанія испанской жизни.

 

Еще век тому назад, испанскій героизм мог проявляться в блистательной деятельности конквистадоров; во времена же Сервантеса испанскому героизму не было практическаго выхода, ему оставалась только область фантазіи.

 

 

И наш Чичиков есть своего рода герой, но, — сообразно

привитому нам характером века воззренію,—герой практической

жизни, умный, твердый, изворотливый, не унывающій,

Улиссъ своего рода, только, с одной стороны, лишенный всякой

идеальности стремленій,—ибо откуда имъ взяться в жизни, отрешенной

 от своих начал и однако же не усвоившей чужих (так

как это последнее невозможно),—с другой же, не могущій направить

своей деятельности на что-либо действительно практически

полезное, также по бедности содержанія русской жизни, по

ее узкости, стесненности, недостатку простора.

 

 Людям с практическим складом ума приходилось обращаться к целям

чисто личнымъ, грубо-эгоистическимъ, к хитросплетеніямъ плутовства,

и притом плутовства, имевшего связь и соотношеніе с

учрежденіями государственными, которые пронизывали собою всю

русскую жизнь.

 

 Если характер героя русской трагикомической поэмы не привлекает наши человеческія чувства, какъ герой испанскій, то за то мы лучше понимаем причину извращенія его природы общественною средою,

тогда как сумасбродство Донкихота

 представляется лиш случайным результатом его болезненной

 фантазіи, разгоряченной чтеніем нелепых романов.

 

Сообразно этому, вся обстановка „Мертвых душ и несравненно

выше обстановки Донъ-Кихота, в котором всего только и есть,

что два характера—самаго ламанчскаго героя и его наперсника

Санчо Пансо.

 

„Старосветскіе помещики" и „Шинель" Гогодя представляют

высшіе образцы истиннаго юмора, которым невольно внушается

нам искреннее, глубокое сочувствіе к самым мелким, ничтожным,

 комическим личностям, подмеченными в них чертами

истинной человечности. Есть идругие великие произведения Русской классической литературы.

 

Итак, мы видим, что Славянскій культурный типъ представил

 уже достаточно задатковъ художественнаго, а в меньшей

степени и научного развитія, по которым мы можем, во всяком

 случае, заключить о его способности достигнуть и в этом

отношеніи значительной степени развитія, и что только относительная

молодость племени, устремленіе всех сил его на другія,

более насущные стороны деятельности, которые их поглощали,—

не дали Славянамъ возможности пріобрести до сих пор культурного

 значенія в тесном смысл этого слова.

 

 Это не должно и не может приводить нас в емущеніе, ибо указывает на правильность хода развитія.

 

Пока не расчищено место, не углублен в почву крепкій фундамент,

 нельзя и не должно думать о возведеніи прочнаго здания

—можно лишь строить временный жилища, от которых мы

вправе ожидать и требовать только того, чтобы они в некоторых

 частяхъ обнаружили дарованія строителя.

 

 Фундамент этот— политическая независимость племени, и следовательно, к достиженію его должны быть направлены все славянскія силы.

 

 Это необходимо в двояком отношении: во-первых потому, что без

сознанія племенной цельности и единства, в противуположность

прочим племенам, и не только без сознанія, но и без

практическаго его осуществлевія (которое одно только и въ состояніи

низвести это сознаніе в общее пониманіе народныхъ масс),—невозможна самобытность культуры, т. е. собственно говоря, невозможна сама культура,—которая и имени этого не заслуживает,

если не самобытна.

 

Во-вторых потому, что без плодотворнаго взаимодействія сродных между собою, освобожденных от чуждой власти и вліянія народных единиц, на которые разделяется племя,—невозможно разнообразі и богатство культуры.

 

Некоторый образец этого оплодотворяющаго вліянія видимъ мы уже на томъ взаимод йствіи, которое им ли другъ на друга Великорусскій и

Малорусскій духовные склады.

 

В отношеніи къ Славянам, это необходимое предварительное

достиженіе политической независимости имеет, в культурном

как и во всехъ прочих отношеніяхъ, еще ту особенную важность,

что сама борьба с романо-германским миром, без которой

невозможна славянская независимость, — должна послужить

лекарством для искорененія той язвы подражательности и рабского

 отношенія к Западу, которая въелась в славянское тело

и душу путемъ некоторых неблагопріятных условій их

историческаго развитія.

 

Только теперь наступает исторический момент

 для начала этого кулътурнаго развитія; ибо только с

освобожденіем крестьян положено начало періоду культурной жизни

Россіи, закончившей этим государственный період своей жизни,

существенное содержаніе котораго (заметили мы выше) заключается

именно в веденіи народа от племенной воли к гражданской

свободе, путем политической дисциплины.

 

 Но прежде, какъ условие sine qua non успtха, ей, сильной и могучей, предстоитъ трудное дело—освободить своих соплеменников, и в этой борьбе закалить себя и их в духе самобытности и всеславянскаго

самосознанія.

 

Итак, на основаніи анализа существеннейших общих

результатовъ деятельности предшествовавших культурно-

исторических типов и сравненія их частію с высказавшимися уже

особенностями Славянскаго міра, частію же с теми задатками,

которые лежат в славянской природе, можем мы питать

основательную надежду, что Славянскій культурно-историческій тип

в первый раз представит синтез всех сторон культурной

деятельности, въ обширном значеніи этого слова,—сторон, которые

 разработывались его предшественниками на историческом

поприще в отдельности, или в весьма неполном соединении.

 

Мы можем надеяться, что Славянскій тип будет первым полным

  четырех-основнымь кулътурно-исморическимъ типом.

  Особенно оригинальною чертою его должно быть в первый раз

имеющее осуществиться удовлетворительное решеніе общественно-

экономической задачи.

 

 

 Какое взаимное отношеніе займут в нем три прочія стороны культурной деятельности? Которая изъ них сообщить ему преобладающую окраску?

 

Не будут-ли они преемственно занимать эту главную роль?

 

Какой, наконец, качественный характеръ приметь собственно культурная деятельность, досих пор наименее других сторон  деятельности успевшая определиться?—этого, конечно, предвидеть невозможно.

 

Осуществится-ли эта надежда,—зависит вполне от воспитательного

 вліянія готовящихся событій, разумеемых под общим

именем—Восточнаго вопроса, который составляетъ узел и жизненный

центр будущих судеб Славянства.

 

Главный поток всемірной исторіи начинается двумя источниками

на берегах древняго Нила.

 

Один, небесный, божественный, через Іерусалим и Царьград, (Константинополь ныне Стамбул) достигаетъ въ невозмущенной

чистоты до Кіева и Москвы;—другой, земной, человеческій.

 

в свою очередь дробящийся на два главных русла: культуры и политики,

— течет мимо Афин, Александріи, Рима, — в страны

Европы, временно иссекая, но опять обогащаясь новыми, все

более и более обильными водами.

 

Сейчас в двадцатом веке ответ на этот вопрос есть это будет синтез восточного и западного пути России тогда в конце девятнадцатого века у Данилевского ответа не было.

 

 На Русской земле пробивается новый ключ: справедливо обезпечивающаго народныя массы общественно-экономическаго устройства.

 

На обширныхъ равнинахъ Славянства должны слиться все эти потоки в один обширный водоем.

И верю я: тот час настанет,

Река свой край перебежит,

На небо голубое взглянет

И небо все в себя вместит.

Смотрите, как широко воды

Зеленым долом разлились,

Как к брегу чуждые народы

Съ\ духовной жаждой собрались!