Доказательство способности Славянского исторического типа образовать собственное государство.

 

Итакъ, способен-ли Русскій народ к свободе?

 

Едва-ли надо упоминать, что наши доброжелатели даютъ на

это отрицательный ответ: одни—считая рабство естественною стихией

 Русскихъ, другіе—опасаясь,или представляясь опасающимися,

что свобода в руках их должна повести ко всякаго рода излишествам

и злоупотребленіямъ.

 

 Но, на основаніи фактовъ русской исторіи и знакомства съ воззреніями и свойствами Русскаго народа, можно составить себе только діаметрально противоположное этому взгляду мненіе: именно, что едва ли существовал и-существует народ, способный вынести большую долю свободы и имеющій менее склонности злоупотреблять ею, чем народ

Русскій.

 

Это основывается на следующихъ свойствахъ, присущих русскому

человеку:

1. на его уменіи и привычк повиноваться,

2. на его уваженіи и доверии к власти.

3.на отсутствіи въ нем властолюбія,

4  на его не жилании вмешиваться в то, въ чемъ онъ

считает себя некомпетентным.

 

 А, если вникнуть въ причины всех политических смут у разных народов, то корнем их окажется не собственно стремленіе к свободе, а именно властолюбие и тщеславная страсть людей к вмешательству в дела, выходящие за рамки их понятій.

 

Как крупные событія русской исторіи, так и ежедневный событія русской жизни, одинаково подтверждаютъ эти черты русскаго народнаго характера.

 

В самом деле, взгляните на выборный должности во всех

нашихъ сословіях, в особенности в купечестве, мещанстве и

крестьянстве.

 

 Эти должности, доставляющія власть и почет, считаются

не правами, а обязанностями, или, лучше сказать, общественными

повинностями, и исключеніе составляетъ разве одна

должность предводителя, дающая почет,—а не власть.

 

Если ищут мест мировых судей, членов и председателей

земских управ, то, главным образом, изъ-за доставляемаго ими

жалованья, довольно значительнаго по деревенской, уездной и

даже губернской жизни.

 

Это все равно, что государственная служба с хорошимъ жалованьемъ, дающая притом возможность не оставлять своих хозяйственных дел.

 

Любопытно было бы посмотреть, если бы только в таких делах дозволительно было делать опыты, как стали бы у нас процветать земство и мировой институт, если бы наполнить их, по теоріям „Вести",

безвозмездными деятелями так называемой аристократіи?

 

Эти черты русскаго народнаго характера во всяком случае

показывают, что власть имет для насъ мало привлекательности, сама по себе.

и хотя многіе считают это за какой-то недостаток,—мы не

можем видеть ничего дурного в том, что наши общественные

деятели хотятъ, чтобы труд их на общую пользу был материально

 вознаграждаем, так как совершенно безвозмездным он ведь

 никогда не бывает, ибо удовлетвореніе властолюбія,

тщеславія, гордости—такая же мзда.

 

Теже выше-перечисленныя свойства Русскаго народа составляют

 внутреннюю причину того, что Россія есть едва ли не

единственное государство, которое никогда не имело (и по всей

вероятности никогда не будет иметь) политической революціи,

то есть революціи, имеющей ц лью ограниченіе размеровъ власти,

присвоеніе всего объема власти или части ея какимъ-либо сословием,

 или всею массою гражданъ,—изгнаніе законно-царствующей

династіи и замещеніе ее другою.

 

Все смуты, которыя представляет Русская исторія, могущія,

по своей силе и внешнему виду, считаться народными мятежами,

всегда имели совершенно особый,—не политическій, в строгом

значеніи этого слова, характер.

 

 Причинами ихъ были: сомненіе в законности царствовавшаго лица, недовольство крепостным состояніем, угнетавшим на практике народ всегда в сильнейшей степени, чем это имел в виду закон, и наконец те элименты своеволія и буйства, которые необходимым образом

развивались на окраинах Россіи,—в непрестанной борьб казачества

с Татарами и другими кочевниками.

 

 Эти три элемента принимали совместное участіе в трех главных народных смутах, волновавших Россію, в XYII и XYIII столетіях, так что каждый изъ нихъ играл попеременно преобладающую роль.

 

В смутах междуцарствія главнымъ двигателемъ было самозванство,

но при значительномъ участіи—недовольства только-что

вводившимся прикр пленіемъ крестьянъ к земле, и казацкой

вольницы.

 

Бунт Стеньки Разина былъ главнейшим образомъ произведением

 этой вольницы, начинавшей опасаться, что вводимые более

строгіе государственные порядки ограничатъ ея своеволіе.

 

 Но так разростись могли эти смуты, опять-таки, только при недовольстве крестьян на закрепощеніе их, а легальными поводами опять- таки старались придать всем этим безпорядкам характер законности в глазах народа.

 

Наконец, главная сила Пугачевскаго бунта заключалась именно

въ возмущеніи крепостных людей, для которых бунт малочисленного

 яицкаго казачества служил, такъ сказать, лишь дерво искрою, зажегшею ножар.

 

Участіе приуральских кочевников усилило и этотъ бунт, но имя Петра третьего должно было доставить ему законность в глазах народа, который всегда чувствовалъ свою солидарность с верховною властію, и от неё чаял исполненія своих заветных и справедливых желаній.

 

С обезпеченіем правильности и законности в престолонаследии,

 с введеніем гражданственности и порядка в казачестве,

и наконец с оевобожденіем крестьян, иссякли все причины,

волновавшие в прежнее время народъ≫ и всякая, не скажу

революція, но даже простой бунт, превосходящій размер прискорбного

 недоразуменія,—сделался невозможным в Россіи, пока не

изменится нравственный характер Русскаго народа, его міровозрение

 и весь склад его мысли;—а такие измененія (если и считать

их вообще возможными) совершаются не иначе, как столетиями,

 и следовательно совершенно выходят изъ круга человеческой

 предусмотрительности.

 

Если, таким образом, устранены вс элементы смут, могущие

в прежніе времена волновать Русскій народ, то, с другой стороны,

прошли и те обстоятельства, которые требовали постоянного

 напряженія всех сил народных в государственное ярмо

в трудныя времена государственнаго усгроенія, борьбы с внешними

врагами, при редком еще населеніи и слабом развнтіи его

сил.

 

 Таким образом, и внутреннія и внешнія препятствія к

усвоенію Русскому народу всех даров свободы потеряли свой

смысл, значеніе и причину существованія.

 

Искусственное созиданіе этих препятствій, во имя предосторожности

от совершенно мнимых опасностей, было бы похоже

на дорого стоющее устройство плотин и валов против наводнения

 в высоколежащей, ни каким разливам не подверженной местности:

 или толстых крепостных стен, бастіонов и равелинов в городе,

 находящемся вне всякой опасности от непріятельских нападений.

 

Восколько умеренность, непритязательность и благоразуміе

характеризуют и Русскій народ и русское общество—это доказали

с очевидною ясностію событія последних лет.

 

Насколько хватаетъ историческая память человеческого рода, едва-ли можно найти более быстрые, внезапные перемены в главных общественных условіях народной жизни, как те, которые совершились

на нашихъ глазах, — не более как в двенадцать лет

то есть считая от манифеста объ улучшеніи быта помещичьих

крестьянъ.

 

Феодальное рабство уничтожалось во Франціи постепенно,—

веками, такъ что в знаменитую ночь 4-го августа оставалось

національному собранію отменить лишь сравнительно незначительные

его остатки; между тем как у нас крепостное право

 было еще въ полной силе, когда его отменили разомъ, со

всеми его последствіями.

 

 Переход от тягостной зависимости к полнолй свободе отношений

 был мгновенный: столетія сосредоточились въ какіе нибудь три года,

потребовавшіеся на совещанія и выработку плана.

 

При быстром приведеніи в действіе новых положений,

 по объявленіи народу манифеста о воле, и следовательно,

 по прекращеніи его зависимости от помещиков, новые

власти мировых посредников не были еще установлены, так

что народ оставался в эти критическіе (по общим понятіям)

минуты некоторое время без непосредственной ближайшей власти;

и однако же, порядок нигде существенным образом нарушен

не был, и никакія подстрекательства не могли вывести его из

исполненнаго доверія к правительству спокойствія, ни тогда, ни

после.

 

 Главный дятель по приведенію в исполненіе Высочайшей

воли об освобожденіи крестьян, Яков Иванович Ростовцев,

выразился о состояніи Россіи в эпоху совещаній о способах

освобожденія, что Россія снята с пьедестала и находится на весу.

Оно и всем так казалось, а в особенности с злорадством

смотревшим на реформу и ждавшим от неё чуть не распада

 ненавистного имъ колосса; а на деле оказалось, что и тут,

как и всегда она покоилась на своих широких, незыблемых

основаніях.

 

Итак, что же мы видим? Злоупотребленія и гнет, которые

испытывала Россія перед реформами настоящаго царствованія,

были не менее, во многих управленіях—даже более чувствительны,

чем те,под которыми страдала Франція до революдіи;

преобразованіе (не по форме конечно — а по сущности) было не

менее радикально, чем произведенное національнымъ собраніем;

но, между тем, как прорванная плотина во Франціи произвела

всеобщи разлив вредных противуобщественных стихій и страстей,—

в Россіи они не только не могли нарушить спокойствія,

уваженія и доверенности к власти,—а еще усилили их и укрепили

 все основы русскаго общества и государства.

 

 Не в праве - ли мы после этого утверждать, что Русскій народ и русское общество, во всех слоях своих, способно принять и выдержать всякую дозу свободы, —что советовать ограничить ее можно только в видах отстраненія самосозданных больным воображеніем

опасностей, или, что еще хуже, под вліяніем каких нибудъ

затаенных* недобросовестных побужденій и враждебныхъ Россіи

стремленій?

 

Итак, заключаем мы, и по отношенію к силе и могуществу

государства, по способности жертвовать ему всеми личными благами,

и по отношенію к пользованію государственною и гражданскою'

свободою,—Русскій народъ одарен замечательным политическим

 смыслом.

 

 По чертам верности и преданности государственным интересамъ, безпритязательности, умеренностн в пользовании

свободою, выказанным Славянскими народами въ Австріи

и в особенности в Сербіи, мы можемъ распространить это же

свойство и на другихъ Славян.

 

Если Польша в теченіе исторической жизни своей показала пример отсутствія всякаго политического смысла, то и этот отридательный пример только подкрепляет наше положеніе, показывая, что искаженіе славянских начал, разъедавшее её душу и тело, должно было принести и

соответствующіе тому поводы.