Торжественный въезд в москву

Послы имели два дня для приготовления к въезду в город: 15 и 16 мая. Готовили экипажи, чистили всех лошадей, особенно фрисландских, и водили их по двору нашего подворья для того, чтобы они явились в приличном виде и выступали мерным шагом [при торжественном въезде на них особенно рассчитывали]. Посольские чиновники и прочие сопутники старались одеться попышнее; сами послы готовились явиться во всем блеске. Когда все было готово для торжественного въезда, из числа московских вельмож приехали два всадника с многочисленной свитой и привезли послам от великого князя (царя Таннер обычно именует великим князем или князем) разрешение въехать в город. Въезд в великую метрополию Московии [называемую по-ихнему “столицей”] происходил 17 мая в 10 часу утра, при множестве зрителей, в следующем порядке.

Сначала выслали вперед [как делалось это и в других городах] до 500 телег, забранных под посольскую кладь в Можайске. Нагруженные ящиками и прочим скарбом, они начинали посольское шествие. Не в очень дальнем расстоянии от них длинным рядом следовали пары, тройки, четверни и многочисленные подводы шляхты, перечислять которые было бы долго. Затем тихим шагом двигались 4 повозки с кухонным скарбом; ехали и другие повозки... – четыре сиятельного князя, крытые красным, с коврами, гардеробом и комнатным убранством, в 6 лошадей каждая.

Три трубача да литаврщик ясновельможного воеводы, в красном немецком одеянии с золотой бахромой, сидя на благородных конях, здесь громко играли впереди отряда из 60 драгун, одетого тоже в красное и обращающего на себя внимание. Затем ехали 2 дорожных экипажа послов, в 6 лошадей каждый; в одном ехали посольские священники, в другом – посольский врач [он был одет по-немецки; к нему присоединился и я в такой же одежде, не найдя себе места между поляками]. Потом ехала карета ясновельможного воеводы, вся блиставшая золотом, везомая 6 крапчатыми лошадьми в золотой сбруе, с развевающимися красными шелковыми лентами на головах. За ними следовали 18 нарочно взятых для парадности коней под персидскими, богато убранными сапфирами и дорогими камнями седлами, резвясь и играя: четыре последних, хотя и спутанные веревкою по ногам и ведомые кроме того конюхами, обращали, однако, на себя особенное внимание зрителей благородной и величавой статью. За ними вереница спутников и посольских чиновников, человек наверное со сто, ехала на горделивых конях.

Наконец, в далеком от них расстоянии, три одетых по-польски трубача торжественными звуками возвещали о шествии послов, идя далеко впереди посольской кареты. В ней ехали послы: сиятельный князь Михаил Георгий, князь на Клевани, Чарторыйский, воевода волынский, староста велижский, великий посол королевства Польского; ясновельможный пан Ян Казимир Сапега, воевода полоцкий, посол великого княжества Литовского; наияснейший пан Комар, судья оршинский, секретарь посольства; московский пристав...

Карета нарочно для этого была куплена... во Вратиславле, силезской столице, на средства князя. Внутри она была вся обита красным атласом, а на крыше с внутренней стороны было множество золотых и серебряных петелек – украшение, невиданное московитами. Все железо на ней было позолочено и придавало ей огромную ценность. Карету везли 6 фрисландских лошадей в золотой же сбруе, с султанами из белых перьев на головах; они выступали горделиво, придавая процессии много торжественности и испуская благородное ржание, казалось, точно реяли по воздуху.

Со стороны князя шли 12 гайдуков в одежде ярко-красного цвета с серебром; шестеро других в такого же цвета одежде шли при ясновельможном воеводе с секирами на плечах... По сторонам послов ехало верхом еще 24 спальника, обращавших на себя внимание благородством коней и ярко-красным цветом одежды. Позади следовало до 300 разного рода слуг в новой одежде. Следовавший за ними отряд телохранителей сиятельного князя замыкал посольское шествие.

На эту процессию... народ, благодаря необычайной пышности этого посольства, сошелся глазеть в таком множестве, что едва можно было проехать... Всем нетерпеливо хотелось видеть город, особенно царя и его местопребывание, а в это время уже доносились издали громкие звуки литавр, труб, рогов; потом представилось взорам блестящее войско, разделенное на 2 половины, справа и слева [послам приходилось проезжать серединой] в разноцветном одеянии, с множеством труб и литавр.

Военачальники верхом на статных конях, на богатых персидских седлах представляли большое разнообразие одежд и убранства и красотою и величественностью превосходили один другого. Подъехав к городу ближе, глядим – новый, невиданный дотоле отряд воинов! Цвет длинных красных одеяний был на всех одинаков. Сидели они верхом на белых конях, а к плечам у них были прилажены крылья, поднимавшиеся над головой и красиво расписанные. В руках – длинные пики, к концу коих было приделано золотое изображение крылатого дракона, вертевшееся по ветру. Отряд казался ангельским легионом. Кто не подивился бы на такое чудное зрелище, того по справедливости я счел бы слепым и среди цветущего сада, полного всякого рода цветов.

Мы проехали еще три четверти мили, когда встретили царских спальников в богатом наряде, мчавшихся на роскошно убранных иноходцах. Сознаюсь, что мне не под силу описать как следует убранство их, разнообразие одеяний и прочее великолепие всей этой вереницы – необычайную их пышность, красу и блеск можно разве вообразить! Впрочем, расскажу, как сумею, что в изумлении я увидел.

На них ловко сидели красные полукафтанья, а другие, вроде длинного плаща, были накинуты на шею, мастерски вышитые, подбитые соболем – они называют их ферязями. На каждой ферязи на груди по обе стороны виднелись розы из крупных жемчужин, серебра и золота. Они носили эти ферязи, откинув их у правого локтя и забросив за спину. Блиставшие на солнце каменьями, золотом и серебром шапки придавали еще больше красы этой веренице и без того нарядных спальников. Сбруя тоже была великолепна: справа от удил до передней седельной луки, в виде полукруга, имели они серебряные, а иные и золотые, испещренные разными узорами цепи толщиною в три пальца, заставлявшие коней привскакивать от их бряцания; приятный их звук производили они и с помощью имевшихся в их руках хлыстов. Конские ноги украшались подковами, также производившими звук от привешенных к ним серебряных цепочек, и дорогими наколенниками.

Словом, весь отряд их [думается, их было до двухсот] так и горел как жар своим светлым убранством. Довольно долго гарцевали они так друг перед дружкой, потом с утомленных коней пересели на других, в еще более пышной сбруе, и начали – удивительно сказать! – не касаясь земли перескакивать с одного седла на другое, выказывая такую ловкость, что все в изумлении залюбовались на их искусство. За этой нарядной вереницей ехала большая великокняжеская карета, снаружи блиставшая золотом, а внутри изукрашенная золотой и серебряной бахромой французского образца, высланная князем за послами.

Шествие принуждено было останавливаться дважды. Раз – по случаю отведения назад в город вооруженных москвитян, коих мы оставили позади, долженствовавших занять площади, где нам надлежало ехать. В это время шаг за шагом с большим шумом подъехали москвитяне, незаметно ударяя коней, чтобы они больше играли и ржали. Все, посланные, как я сказал, нам навстречу, приближались поодиночке к карете послов, отдавали почтение, пока последний в ряду и первый по сану маститый старик, между всеми отличавшийся богатой ферязью, не пригласил послов в карету и после многих разговоров и церемоний, когда они сели, не присоединился к ним туда же и сам; шествие при этом, уже почти близ самого города, останавливалось вторично.

Во время таких намеренных замедлений оставленные нами позади солдаты [много их было послано на войну с турками, и для парада царь, по-видимому, располагал немногими] боковыми дорогами забегали вперед и снова являлись перед нами в другом месте... По въезде послов в город московским трубачам было велено играть громче... Народу вышло на улицы столько, сколько могли они поместить; прочие глядели из окон, с карнизов и с крыш в таком множестве, что я дивился, как под такой массою не развалились дома, выстроенные только из дерева.

В числе зрителей было немало и девиц, постаравшихся приукрасить себя для въезда послов. Чтобы казаться красивыми, они белятся и румянятся, на лоб надевают ободок в 3 пальца шириною, с золотом, и серебром, и с висящими кругом звездочками, так что нельзя шевельнуть головою без того, чтобы он не засиял лучами.

Мы миновали предместье Слободу, имея перед собою столь разнообразное зрелище и сами служа предметом зрелища для многочисленной толпы, и подъехали к городским воротам, где был сильный караул и пушки. Часть эта называется Земляным городом. Проехав здесь опять длинную улицу, вымощенную круглыми, очень неудобными для езды на экипажах бревнами, мы достигли площади, где стояли солдаты и трубачи, приветствовавшие нас торжественной музыкой. Потом мы проехали в другую часть города, стены коей белы, почему она и зовется Белым городом. Ворота ее тоже были заняты вооруженным отрядом и пушками; по длинной и широкой ее улице расставлена была пехота, а на площади – конница, встретившая нас разными приветственными звуками.

Наконец, подъехали к Китай-городу, укрепленному лучше прочих частей, на воротах коего на наш въезд глядел сам царь, а чтобы лучше было видеть, посольству велено было остановиться на полчаса. Проехав этими воротами, мы достигли площади, которая вся вымощена гладкими бревнами, где вторично встретили прежний отряд воинов с крылатыми драконами на пиках, впереди коего было 6 барабанщиков, кои били палками в огромные барабаны, удивительно ровно и согласно все двигая вокруг головы руками и раскачиваясь телом. Проехав площадь, мы повернули в улицу налево и на великолепном, построенном для иноземных послов подворье 17 мая положили желанный конец своему путешествию...