Система наместнических титулов

Выделение в придворных распоряжениях генералов и полковников было связано с огромной для того времени проблемой сочетания новых военных и старых придворных званий. Намереваясь решить ее радикально, Федор Алексеевич все равно вынужден был давать военным еще и придворные чины Государева двора: только тогда генерала начинала «признавать» существующая система знатности. Проблема касалась также царских комнатных людей. Обычно они принадлежали к высшей знати, но все равно оставалась неясность, как сопоставлять, скажем, кравчего (виночерпия) или постельничего с общей иерархией придворных чинов?

Казалось, две старых иерархии могли ужиться, однако 18 августа 1677 г. Федор Алексеевич вынужден был издать именной указ, что его доверенный приближенный и знатнейший князь В.Ф. Одоевский как кравчий с путем должен писаться в документах, садиться за стол и получать жалованье выше окольничих.[695] Кравчий без пути князь П.С. Урусов, писавшийся ниже окольничих, вышел из сложного положения, только став боярином. К 8 января 1681 г. обострился вопрос, как трактовать при Государеве дворе должности думного постельничего И.М. Языкова, постельничего А.Т. Лихачева и стряпчего с ключом М.Т. Лихачева? Государю пришлось рассмотреть подробную докладную выписку о всяческих случаях, чтобы решить просто: всем названным почитаться на уровне думных дворян.[696]

Однако уже к 3 мая 1681 г. изменения личного состава высших дворцовых служителей заставили пересматривать систему их окладов и вновь искать им место в чиновной иерархии. Например, кравчий без пути князь И.Г. Куракин царским соизволением заседает в Думе и пишется выше окольничих, а какой ему дать оклад – приказным людям непонятно. У стряпчего с ключом А.Т. Лихачева есть оклад – но писать его под думными дворянами выше печатника или нет? Федор Алексеевич расписал всем им новые статьи окладов, но принципиально вопроса решить не мог.[697]

Проблема упиралась в местнический обычай и в более широкое представление о родовой знатности. Она оказалась слишком тесно связанной со служебными назначениями и жалованьем (иметь более низкий оклад означало и «утягивание» в чине). Вопреки общему мнению, Федор Алексеевич раньше столкнулся с этой проблемой не в военных, а в посольских делах (до военно-окружной реформы),[698] в марте 1678 г. решив, вместе с боярами, унифицировать оклады первому, второму и третьему великому и полномочному послу, думному и рядовому дьяку, посланнику и его дьяку, гонцу, дворянам свиты. Каждому посольскому званию без различия придворных чинов был установлен оклад по 1000, 700, 600, 500, 400, 600, 400, 100 и 30 руб. человеку. Получалось, что главы великих посольств могли быть боярами, окольничими или думным дворянами, но уровень службы имели одинаковый! Конечно, посол в Польшу или Империю был бы назначен из более знатной фамилии и чина, чем, скажем, в Курляндию, но оклад уравнивал их, если Курляндию надо было удостоить великого посольства, а не посланника или гонца. Хотя Федор Алексеевич твердо указал и бояре приговорили «кроме сего великого государя указа никаких примеров послам и посланникам и гонцам о жаловании не выписывать»,[699] им пришлось подумать о кодификации различий в знатностях посольских посылок.

Этот указ известен нам по докладной выписке, представленной государю в марте 1680 г.[700], когда он вновь занимался наместническими титулами, введя их для командующих армиями при их переписке с украинским гетманом (напр., окольничий А.С. Хитрово – наместник Ржевский, думный дворянин и генерал В.А. Змеев – Серпуховской[701]). О размышлениях правительства в этом направлении, возможно, свидетельствует посланная в Разряд из Посольского приказа и Устюжской четверти справка от 17 декабря 1680 г. о действующих послах, посланниках и воеводах[702].

Наместническими титулами традиционно занимался Посольский приказ. Дело в том, что после отмены старинных наместничеств в XVI в. титулы особенно активно использовались во внешних сношениях, хотя уже при Алексее Михайловиче проникли во многие внутренние дела и часто затрагивали чиновные отношения, находившиеся в ведении Разряда. Возможно, дело было в том, что жалование титула для той или иной службы и должности традиционно было исключительной прерогативой государя. Титулы жаловались, после выполнения службы снимались и передавались именным указом, без официального участия Боярской думы, хотя и с соблюдением традиций, для поддержания которой они строго фиксировались и основательно систематизировались в наместнических книгах.[703] Сам список титулов и их сравнительная с другими высота определялись личными указами государей.

«Со времени Федора Алексеевича, – пишет Г.В. Талина, – закрепилась традиция: вне зависимости от статуса «новоприбылого» наместничества его название записывалось в наместническую книгу в ряду всех новых наместничеств, согласуясь с хронологическим порядком их появления. (Новые наместничества указывались после традиционных.) В тех случаях, когда несколько наместничеств прибавлялись на основании одного указа в один и тот же день, то порядок их в росписи соответствовал порядку их поименования в указе».[704] «Пополнение списка наместничеств каждый раз производилось строго на основании царского указа, поскольку изменение как царского, так и наместнических титулов являлось прерогативой царской власти».[705]

В марте 1680 г. Федор Алексеевич воспользовался своим правом, установив новую систему наместнических титулов просто по докладу непосредственно подчиненного ему думного дьяка Посольского приказа Лариона Ивановича Иванова, которым открывается наместническая книга его царствования.[706] Старые наместничества, как показала Г.В. Талина, были заново систематизированы и частично отставлены. Старая система деления титулов на боярские и окольнические была отменена. Вместо этого города, по которым давались титулы, были разделены на «степенные великие царства, государства, земли и города великого княжения» и «города сверх степенных». Степенными были 23 названия, включенные в царский титул, дополнительными – еще 39 городов, от Суздаля до Елатьмы.[707]

Таким образом, Федор Алексеевич приспособил к новым условиям старую систему почетных наместнических титулов, которыми наши послы издавна величались перед западной титулованной знатью, а при его отце это распространялрось и на воевод. При равных, как мы видели, посольских окладах, четко перечисленные царем представители знатнейших фамилий (Одоевские, Долгоруковы, Черкасские, Куракины, Шереметевы) должны были получать титулы наместников царственных и степенных городов: наместник Московский, Киевский, Владимирский и т. п. Причем первые два наместничества, впервые введенные царем Федором, в наместнических книгах писались вплоть до 1706 г., но никогда не жаловались. Но главной идеей новой системы было установление соотношения «чести» не только послов и воевод, но и всего высшего государственного аппарата.

Старшим по степени весной 1680 г. был назван наместник Владимирский Н.И. Одоевский, первый боярин Думы, реально руководивший правительством, которое официально будет создано именным указом только через полгода, 18 октября 1680 г. Эту степень он получил, как сказано в докладе Л.И. Иванова, именным указом государя от 15 августа 1679 г. За ним шел реализатор военно-окружной реформы и реальный руководитель военных ведомств, наместник Новгородский Ю.А. Долгоруков. Далее следовал командующий действующей армией, наместник Казанский М.А. Черкасский. Затем вновь гражданские: виднейший боярин и помощник своего отца, наместник Астраханский Я.Н. Одоевский, Сибирский и Псковский  Г.С. Куракин. Потом снова воевода – наместник Смоленский П.В. Шереметев. В росписи было подтверждено существование таких же формальных, но менее престижных степенных наместничеств, от Тверского до Обдорского и Кандийского (по месту в царском титуле), а в «наместническую книгу» записано еще множество городов, позволявших отмечать «честь» того или иного должностного назначения для окольничих, думных дворян и иных лиц московского списка.[708]

Новая система наместнических титулов стала развитием практики отца и во многом просто закрепляла систему чинов, уже сформированную царем Федором с первых дней царствования до военно-окружной реформы. Это помешало исследователям заметить последовательность и радикальность проведения его чиновной реформы, отчасти раскрытую только Г.В. Талиной. При последовательном изучении того, как реально работала система наместнических титулов в XVII и начале XVIII вв., она установила, что «практика наделения военного воеводы наместническим титулом закрепилась окончательно только в царствование Федора Алексеевича. До этого она носила единичный характер… В послеместнический период (т.е. со смерти Федора до середины царствования Петра I. – А.Б.) эта практика сохранилась». Если ранее титулом наделялись в основном пограничные воеводы, имевшие функцию внешних сношений, то теперь титулы получали воеводы-командующие, воеводы-администраторы, управлявшие городами и уездами, и воеводы, руководившие военными округами. Эта же система действовала с царствования Федора среди руководителей в Москве, уравнивая представителей военной и гражданской администрации. Более того, в полки, многие военные округа, города и центральные правительственные учреждения руководители назначались с «товарищами», подчиненное положение которых, вызывавшее в старину, а иногда и в новейшее время, родословные споры. Пожалование лично царем титулов всем товарищем в значительной мере снимало проблему их сравнительной знатности, определяемой теперь по мечту титульного города в единой системе чинов. Это тоже изобрел Алексей Михайлович, его старший сын Федор систематизировал и распространил на все высшие чины, а младший сын Петр использовал до введения Табели о рангах.

Введенная царем Федором система наместнических титулов, вместо эпизодических их пожалований, оказалась довольно гибкой по отношению к устойчивой системе чинов Государева двора. Государь мог дать стольнику титул выше окольничего и даже боярина, – и давал, ставя младшего по чину на должность, ранее соответствующую более высокому чину. Разрушение связи между чином и наместническим титулом продолжалось и после смерти Федора Алексеевича. Более того, уже при нем сложилась система повышения титула при выслуге, которая даже в сфере высших титулов уравнивала представителей первостепенных и младших по отношению к ним представителей аристократических родов. Титул становился системой служебного роста, параллельной чинам двора, а в случае столкновения нередко превосходящей ее. Это могло ущемлять отдельных лиц, но по большому счету было полезно всем представителям московского дворянства: и аристократии, и среднему слою, и тем, кто пробивался наверх разными служебными талантами, в том числе впервые пополняя собой московский список.

Систематизированные Федором Алексеевичем титулы прочно закрепилась в 1680–1700-х гг. в дипломатических делах, военных и административных назначениях. Разным лицам жаловались на время выполнения службы титулы от высшего, после главы правительства и главнокомандующего, Владимирского и Новгородского наместников, до Костромского, Свияжского и Холмогорского, относящихся к третьему и четвертому десятку. Канцлер и дворовый воевода В.В. Голицын, например, полностью титуловался как «царственные большие печати и государственных великих и посольских дел оберегатель, ближний боярин и наместник Новгородский». Однако к власти на местах, как предполагали исследователи вопреки всем документам, титул в XVII в. никакого отношения не имел. Так, «Новгородского разряда (военного округа. – А.Б.) боярин и воевода Алексей Семенович Шеин», как и «Рязанского разряда боярин и воевода князь Владимир Дмитриевич Долгоруков, выступавшие в поход с Наместником Новгородским Голицыным, наместнических титулов вовсе не имели.[709] Однако в принципе могли иметь. Ведь и после реформы царя Федора наместнические титулы, например, для новгородских воевод, правивших в Великом Новгороде, были намного ниже титула наместника Новгородского (в основном их середины списка титулов).[710] А для псковских воевод – еще ниже, от Вятского до Коломенского, но никогда – Псковского.

В правление Петра I титул наместника Новгородского носили Ф.Я. Лефорт (с 1696), А.С. Шеин (с 1697) и Б.А. Голицын (с 1700), отношения к управлению Великим Новгородом не имевшие, как и до Петра. Петру Алексеевичу была весьма удобна именно хорошо систематизированная царем Федором система наместнического старшинства, не привязанная к старинному родовому праву местничества. При царевне Софье (и позже, при Наталии Кирилловне Нарышкиной) в отношении установленного царем Федором порядка присвоении титулов Г.В.Талина отметила нарушения, а «книга титулов 1685 г. практически не использовала эти изменения». Зато составленные при Петре I «книги 1701 и 1706 гг. полностью соответствовали росписи Иванова, добавляя новые наместничества к ней», а сам Преобразователь был к соблюдению системы чинов старшего брата довольно внимателен.[711] Однако ему постепенно потребовалось вводить множество новых чинов и должностей, а в итоге закрепить в «Табели о рангах» 1722 г. уже 263 должности, связанные с ранжированным чином.[712]

Понятно, почему система наместнических титулов старшего брата оказалась удобной Петру I, который долго и успешно ее употреблял. При нем, как и при Федоре, высшие «степенные» титулы (с 1-го Владимирского до 21-го Кондинского) обычно получали бояре. Однако государь был вполне волен поместить в их круг своих любимцев. Например, присвоить высший титул наместника Владимирского своему кравчему К.А. Нарышкину, второй по значению титул, наместника Новгородского – генерал-адмиралу Ф.Я. Лефорту, а седьмой, наместника Смоленского – двум стольникам и окольничему.[713] И т. д. Относительно высших чинов государства, членов Боярской думы, проблема выдвижения «новых» или весьма полезных старых, но не особо знатных людей, была радикально решена системой наместнических титулов царя Федора. Однако успех ее применения при Петре I был обеспечен еще одной важной реформой – окончательной отменой местничества.[714]

ОТМЕНА МЕСТНИЧЕСТВА

Наместническая реформа для высших чинов державы задумывалась в гораздо более широком идейном контексте, представление о котором ярко обрисовал Сильвестр Медведев. Согласно его «Созерцанию», текст которого за конец царствования Федора Алексеевича приведен в части II, 24 ноября 1681 г. Федор Алексеевич изволил «вчинать» рассмотрение дела о чинах своего царского совета, «как бывает председательство в синклите его и в воинских делах, когда... посылают в полки с ратными людьми или в правление по их царского величества царственным градам»[715]. Проблема была в сочетании благородства рода, заслуженного чина, близости к великому государю, но Медведев выделяет лишь обличение вражды и непорядков, возникающих из-за местничества.

Именно об отмене местничества Медведев жаждал рассказать, подчеркнув роль В.В. Голицына (правившего во время написания «Созерцания») и в особенности продемонстрировав на этом примере идеи правильной организации государства. Государь должен был отменить местничество, потому что им умножается зло и вражда среди начальников и приносятся бедствия подчиненным. «Если вручат кому-то правление в стране и в полках, хотя и не великого рода, а честью их государской пожалован и в таком деле искусен» – ни такому начальнику, ни с ним не следует «считаться местами» – это гордыня, Господь велит «не возноситься и над малым человеком».

В конце концов, все люди, по учению апостола Павла, составляют единое тело, не являясь одинаковыми его органами. Даже голова,– орган, безусловно, более важный, чем нога, рука или палец,– не может отрицать полезности других частей тела, коли они не голова. «Людям, как единому телу, органам же разным, в вере единой, в государстве едином подобает всем звание свое хранить, в нем же кто пребывает. Если боярин – да о государстве во всяких вещах... к мирному и прибыльному государства всего добротворению беспокоиться должен. Воевода в воинстве, как достойно, да промышляет и управляет, воин также службы своей надлежащей не оставляет. Подданный, в земледельстве труждаясь, должный оброк господину своему да воздает. Все же есть люди Божьи, и ни один благородный без единого мнимого меньшим жить не может». Так, по утверждению Медведева, считал царь Федор Алексеевич, с которым историк-публицист много лет близко общался.

Вся аристократия с удовольствием подписалась бы под этими словами, если бы не следующий логически сомнительный тезис: «Чести же и правление более всего даваемы бывают по разуму, и по заслугам во всяких государственных делах бывшим, и людям знающим и потребным». Если это правило относится к существующему положению – значит незачем возвышать еще и неблагородных. Если же продвигаться должны, прежде всего, самые способные, какое значение имеет природное благородство? В этой связи Федор Алексеевич, согласно «Созерцанию», произнес 12 января 1682 г. перед собранием духовенства и Думы смелую речь: «чтобы тому местничеству впредь между великородных людей не быть, и кому по их государеву указу велят где, хоть из меньшего чина, за его службу или за разум пожалованным быть честью равной боярству – и с ним о том никому не считаться... ибо в жизни сей кого Господь Бог почтит, благословит и одарит разумом – того и люди должны почитать и Богу в том не прекословить». – Т.е. на уподобление себя Богу государь серчал,[716] но свои решения реализацией воли Божьей признавал.

Далее царь по обыкновению обратился к иностранному опыту, будто бы «на всей вселенной у всяких народов, особенно же... у мудрых людей, всякое правительство и чести даваемы бывают от самодержцев достойным людям. Если же кто и благороден, но за скудость ума, или какой неправдой, и неблагочестивым житием и своевольным... губит благородство свое и почитается от всех во злородстве, таким... никакого правительства вручать не подобает» во избежание казни Божией на все государство. Однако это не искореняло понятия благородства – напротив, повелевая уничтожить местнические книги, Федор Алексеевич объявлял, что отменяет обычай «низить» по благородству тех, кто служил в подчинении малородного, и относить прегрешение одного члена фамилии к «бесчестью» всего рода. Отмена родового принципа в службе не касалась традиционных привилегий: они не упоминались, но на практике закреплялись[717].

В Соборном деянии об отмене местничества[718] история излагается значительно прозаичнее. Как уже упоминалось, князю В.В. Голицыну с товарищами 24 ноября 1681 г. было поручено «ведать ратные дела» для приведения российской армии в соответствие с современными требованиями. Речь сразу же зашла о Государеве дворе, лишь частично затронутом военно-окружной реформой (за счет службы части новых московских дворян в полках), но так и не сочетавшемся с системой «регулярства». Да и как было сочетаться, если чины Двора оставались, в глазах самих власть имущих, высшими и несравненными относительно всех царских чиновных затей? Если приглашенным на обсуждение проблемы генералам и полковникам – лучшим специалистам в военном деле на Руси – государь должен был дать придворное звания думных дворян и стольников, чтобы Государев двор признал, «коего они чина и звания»? Даже при удостоверении соборного акта об отмене местничества знаменитый думный генерал В.А.Змеев поставил подпись среди думных дворян (без генеральского звания), а командиры гвардейских дивизий генералы А.А. Шепелев и М.О. Кровков, рейтарские и пехотные полковники подписывались в самом конце списка стольников – перед стряпчими!

Замысел же усовершенствования системы чинов был на этот раз гениально прост: заставить представителей всех родов Государева двора служить «полковую службу по-прежнему», но с общеармейскими званиями. И таким образом весь Двор к признанию системы новых военных чинов побудить. Известно, что знатнейшая молодежь начинала службу в московских дворянских сотнях с чина не выше стольника. Посему В.В. Голицын, «выборным людям сказав его великого государя указ», сразу потребовал, «чтобы они, выборные люди, объявили, в каком ратном устроении пристойнее быть стольникам, и стряпчим, и дворянам, и жильцам», т.е. всем низшим, исходным при начале службы чинам Государева двора.

Выборные, в число которых недаром включены были регулярные командиры и представители городового дворянства, приговорили младшим чинам Государева двора служить не в сотнях, а в ротах. Т.е. как уже служили все городовые дворяне в регулярных полках. «Для лучшего устроения и крепкого против неприятелей стояния быть у них ротмистрам и поручикам... изо всех родов и чинов с головы беспременно, и между собой без мест и без подбора». Хотя дворяне должны были служить по-прежнему со своими даточными людьми (с 25 дворов по человеку; обычно это были профессиональные военные холопы), они объединялись в роты (по 60 человек) и полки (по 6 рот) во главе со старшим ротмистром.

Дело было не в том, чтобы сделать из аристократической молодежи реальную военную силу (после Конотопской катастрофы при Алексее Михайловиче, когда в одном сражении полегли юноши почти из всех знатных родов, никто не решился бы рисковать цветом московского дворянства). А в том, чтобы ликвидировать последний пережиток старой военной системы, мешавшей развитию не только новой армии, но и всего государственного аппарата. Никто в принципе не был против этого, но дворяне опасались лично проиграть.

Бояре доложили решение выборных царю, тот одобрил совет и предложил им всем вместе составить примерный список поручиков и ротмистров. Выборные озаботились, чтобы им был предоставлен полный список младших чинов двора, чтоб «написать на пример с головы к ротам ротмистров и поручиков». По поводу готовых списков очень беспокоились, били челом государю и боярам, что-де Трубецких, Одоевских, Куракиных, Репниных, Шеиных, Троекуровых, Лобановых-Ростовских «и иных родов в те чины никого ныне не написано из-за того, что за малолетством в чины они не приказаны, и опасно им (остальному дворянству) того, чтобы впредь от тех вышеписанных и от иных родов, которые ныне в ротмистрах и в поручиках не написаны, не было им и родам их в том укоризны и попрека».

В связи с тем, что представители самых захудалых московских родов не желали попасть в командные чины, в которых не служат аристократы, выборные просили: во-первых, чтобы государь указал впредь записывать в ротмистры и пору­чики юношей всех родов Двора, ныне в списках не оказавшихся, «как они в службу поспеют и в чины приказаны будут»; во-вторых, указал бы великий государь представителям московского дворянства во всех службах быть «между собой без мест, где кому великий государь укажет, и никому ни с кем впредь разрядом и местами не считаться, и разрядные случаи и места отставить и искоренить».

Получив это противоречивое челобитье выборных, Федор Алексеевич выразил желание «в благочестивом своем царстве сугубого добра, лучшего и пристойного в ратях устроения и мирного всему христианскому множеству пребывания и жительства». Для реализации сего достойного стремления он собрал 12 января 1682 г. патриарха с духовенством и наличный состав Думы, объявил им челобитье выборных и поддержал его весьма красноречивой речью. Федор Алексеевич изысканно выражался в том смысле, что местничество есть покушение на христианские ценности, оно разрушает любовь, плодит злобу и вражду, и вообще «всеяно» в победоносное христианство дьяволом, видевшим неизменное одоление нашего «славного ратоборства», «а неприятелям христианским озлобление и искоренение».

Государь совершенно справедливо заявил, что Бог вкладывал желание искоренить местничество в государева деда Михаила Федоровича и отца Алексея Михайловича, многократно объявлявших службу «без мест». В этих случаях россияне неизменно имели успехи в войнах, дипломатии и внутреннем управлении. Но, поскольку «совершенно то не успокоено по причине бывших тогда многих ратных дел», из-за местнических споров случались тяжелые поражения.

Сам Федор Алексеевич сообщил, что он, «следуя предков наших государских благому намерению, всегда... попечение о том имел, как бы то... пагубное дело совершенно искоренить». – И это тоже, судя по многочисленным указам государя о службе «без мест», было правдой. Все дворцовые мероприятия его правления, начиная с венчания на царство, военные назначения и даже объявления о крестных ходах сопровождались указанием на их проведение «без мест», а то и угрозами желающим поместничать[719]. Участников крестных ходов он даже указал не записывать в разрядных книгах, чтобы «чинам от того между собой ссор и нелюбия не было». Нынешнее мероприятие было направлено против самой психологии местничества, сидевшей крепко и проявлявшейся в самых непредвиденных случаях.

Патриарх Иоаким, безусловно, был заранее подготовлен к такому повороту событий, поскольку произнес стройную речь от имени духовенства (он обычно говорил по бумажке; речи ведущему «мудроборцу» часто писал знаменитый поэт и просветитель Карион Истомин). За задуманное государем «умножение любви» патриарх не находил «достойной похвалы»: духовенство могло лишь «едиными устами и единым сердцем» молить Бога о приведении столь благого намерения к исполнению. Затем государь обратился к боярам, у которых тоже был подготовлен красивый литературный ответ (придворные литераторы явно входили в моду)[720].

При общем согласии Федор Алексеевич приказал боярину князю М.Ю. Долгорукову с думным дьяком В.Г. Семеновым принести все имеющиеся разрядные местнические книги. И предложил духовенству тут же их уничтожить, объявив, что отныне все будут служить без мест, старыми службами считаться не должны под страхом наказания, «а которых родов ныне за малолетством в ротмистрах и в поручиках не написано – и из тех родов впредь писать так же в ротмистры и в поручики». Духовенство торжественно сожгло разрядные книги в сенях Передней палаты. Патриарх произнес увещевание нарушителям нового постановления с угрозой «тяжкого церковного запрещения и государева гнева». «Бояре же и окольничие и думные люди все единогласно отвечали: Да будет так!» В свою очередь Федор Алексеевич изволил Думу «милостиво похвалить» и перешел от декоративной части к существенному: объявил о кодификации всех дворянских родов в родословных книгах по степеням знатности.

СОБЫТИЯ И МНЕНИЯ

Согласно царской речи, древняя родословная книга должна была быть пополнена именами всех не вошедших в нее родственников записанных там фамилий. Не попавшие в старое родословие княжеские и иные честные роды, служившие до сей поры в боярах, окольничих и думных людях, вместе со «старыми родами», не достигшими этих чинов, но бывшими «в посольствах, и в полках, и в городах в воеводах, и в иных знатных посылках, и у его великого государя в близости», велено было «с явными свидетельствами написать в особую книгу». В третью книгу вносились выдвинувшиеся при Романовых роды, служившие в полковых воеводах, посланниках «и иных честных чинах» и занесенные в «десятни» (списки дворян по городам) по первой статье. В четвертую книгу – городовые дворянские роды средней и меньшей статей десятен. В пятую – попавшие в московские чины из нижних (недворянских) чинов за службы отцов и свои личные; по чину они получались выше, а по знатности – ниже городового дворянства. Таким образом Федор Алексеевич надеялся преодолеть междворянскую «нелюбовь». Созданием Палаты родословных дел он действительно внес крупный вклад в сплочение дворянского сословия, по меньшей мере – его верхов,[721] которые затем поддержали реформы Петра I.

В то же время, хотя «соборное деяние» об отмене местничества было торжественно подписано «самодержавною государевою рукою», архиереями и придворными, а решение объявлено энергичным указом от 12 января 1682 г.[722], современники, заносившие в свои записки самые любопытные случаи, не сочли интересным это шумное мероприятие. Не только городские, но и дворянские летописцы проигнорировали отмену местничества, вспомнив о сем случае только в XVIII в. Даже в официальной эпитафии Федору Алексеевичу на стене Архангельского собора это мероприятие упомянуто где-то после строительства богаделен, но до обновления зданий Кремля, Китай-города и «по большим улицам» столицы. Последнее, как и отмена местничества, было в первой трети XVIII в. воспринято преувеличенно. В.Н. Татищев, например, уделив тому и другому одинаковое внимание, отнесся к массовому каменному строительству при Федоре даже с большим почтением, чем к отмене местничества, которое, по его мнению, реально искоренил только Петр I.

«В Москве, – писал дедушка русской ученой историографии о царе Федоре, – хотелось ему прилежно каменное строение умножить. И для того приказал объявить, чтобы припасы брали из казны, а деньги за них платили в десять лет, по которому (указу) многие брали и строились. При нем над кирпичными мастерами был для особливого надзора Каменный приказ учрежден и положена была мера и образцы, как (кирпич) выжигать. Не меньше надзирали и за мятьем глины, но дабы кто от своей работы не отперся – велено на десятом кирпиче каждому мастеру или обжигальщику свой знак класть. Камень белый также положен был только трех размеров, мельче которых продавать и возить было запрещено, только если бы кто специально по потребности мельче привезти заказал. Для чего учрежден был особый Каменный приказ, и для производства того камня дано было довольное число денег, на которые бы, изготовя довольно припасов, по вышеписанному для строительства в долг раздавать. Но как в прочем, так и сем добром порядке за недостатком верности и лакомством временщиков припасы в долг разобрали, а денег ни с кого не собрали, ибо многим по заступничеству их государь деньги пожаловал и взыскивать не велел. И так то (строительство) вскоре разорилось»[723].

Историк XVIII в. допускает в рассказе две существенные ошибки. Размах каменного строительства в столице при царе Федоре поразил его настолько, что заставил приписать этому государю создание давно существовавшего приказа Каменных дел,[724] который лишь расширил свои полномочия на все капитальное строительство (так же, как Посольский приказ – на все посольские дела, Разбойный – на все разбойные;[725] и т.п.). В полностью приведенном мной во II части этой книги указе от 23 октября 1681 г., в частности, отмечено, что царь указал «на па­лат­ном стро­е­нии ны­не и впредь де­ре­вян­но­го хо­ром­но­го стро­е­ния от­нюдь ни­ко­му не де­лать …Ука­зал ве­ли­кий го­су­дарь де­лать ка­мен­ное стро­е­ние, а на то стро­е­нье по­жа­ло­вал ве­ли­кий го­су­дарь, ве­лел вам дать кир­пи­чу из при­ка­за Боль­шо­го двор­ца по указ­ной це­не, по пол­то­ра руб­ли за ты­ся­чу, в долг, а день­ги в свою го­су­да­ре­ву каз­ну взять на вас по­год­но в де­сять лет».[726] Приказ на этом кредите не разорился, а прекрасно существовал и далее[727], потери же казны на массовой каменной застройке Москвы окупались: Федор Алексеевич видел доход от этого дела не рублях, а в появлении защищенных от пожаров новых улиц и красивых зданий столицы.

Торможение бурного каменного строительства в Москве, которое даже старающийся всячески преуменьшить заслуги Федора современный исследователь именует «бумом»,[728] наметилось только в царствование Петра. Об этом в 1687 г. написал немецкий путешественник Георг Адам Шлейссингер, посетивший Москву в 1684–1686 гг. Федор Алексеевич, по его словам, «был весьма достойным князем. Он добился того, что в город было завезено большое количество камня. Те, кто хотел жить в городе, обязаны были строить себе новые каменные дома, а деревянные сносить… Тем, у кого не было средств на строительство, можно было рассрочить платежи на 10 лет… Однако после смерти упомянутого высокодостойного князя это полезное дело умерло вместе с другими полезными распоряжениями».[729]

По истории отдельных московских зданий мы знаем, что после смерти Федора Алексеевича, даже без государственного кредитования, каменное строительство в столице1680-90-х гг. продолжалось. Прекращение широкого каменного строительства в Москве было связано с разорением 1690-х–1700-х гг., ликвидацией приказа Каменных дел и приснопамятным указом Петра о запрещении каменного строительства с заменой оного глинобитными мазанками – в древней столице и по всей России, кроме Петербурга (указ действовал с 1714 по 1741 г., хотя сподвижниками Петра и нарушался). Именно эти «неоднозначные», как любят теперь говорить, последствия петровских реформ, с росписью под кирпич по штукатурке на мазанках, среди которых виднелись солидные здания времен царя Федора, и наблюдал в 1730–40-х гг. Василий Никитич Татищев.

Примерно такое же отношение к действительности имели век от века все более многочисленные и многословные рассуждения об отмене местничества[730]. Историки, анализировавшие борьбу различных группировок вокруг реформы, не заметили подчеркнутых во всех соборных речах уверений в стремлении к «общему добру», «общему государственному добру», к «государственных дел устроению для общей высоких и меньших чинов всего своего царства пользы». Смысл, как я уже писал, был вполне прозрачен: официальное признание Государевым двором современных военных чинов, в которые выслуживались люди разные, но с созданием гарантий видного положения высших слоев дворянства (на деле – на словах речь шла о закреплении знатности всех дворянских родов).

«Отмена местничества является едва ли не самым крупным мероприятием царствования Федора Алексеевича», – заявил не так давно автор, который посвятил царствованию старшего брата Петра большую часть из 600 страниц убористого текста, однако возможностей для понимания его преобразований не нашел.[731]

Но почему почти все современники не заметили самого мероприятия, из-за коего потомки пролили столько чернил? Соборный акт отменял устаревший обычай, затруднявший службу одним, угрожавший благополучию других и мешавший осуществлению государственной власти силами дворянства. Поэтому о местничестве, хотя его рецидивы еще случались[732], никто и не вздохнул. Зато многие дворяне и даже не дворяне обратили внимание на иное мероприятие Федора Алексеевича: учреждение Палаты родословных дел, энергично занимавшейся кодификацией дворянского родословия при царевне Софье и В.В. Голицыне (она и дала историкам огромные запасы источников)^[733].

История этой палаты вкратце такова. Между 5 и 15 февраля 1682 г. в новом «разряде без мест» было записано царское повеление приступить к созданию шести родословных книг: «1) родословным людям; 2) выезжим; 3) московским знатным родам; 4) дворянским; 5) гостиным и дьячим; 6) всяким низким чинам». Высокого статуса «Гербальной» было поручено ведать боярину князю В.Д. Долгорукову (тогда как работать над расширением Уложенья 1649 г. должен был стольник князь И.А. Большой-Голицын, а далее следовала налоговая комиссия стольника князя А.И. Хованского с его «двойниками»)[734]. И палата заработала. В кровавых волнах Московского восстания 1682 г. и годах последующей грызни за власть «в верхах» потонули многие благие начинания Федора Алексеевича. Но Палата родословных дел, как необходимейшее всему дворянскому сословию начинание, не сгинула, создав в результате упорных трудов первую из заказанных государем книг.

Гораздо дольше пришлось дворянству ждать Табели о рангах: это значительно более конфликтное мероприятие не могло пройти без волевого нажима государя, способного снять частные противоречия лиц и групп. Но за Федором Алексеевичем историки не признавали такого качества, как самостоятельная и тем паче плодотворная воля. Поэтому изучение еще одной, скорее предполагаемой, чем реальной чиновной реформы конца его царствования превратилось в фарс. Более того, ее «проект», как вскоре увидим, стал знаменит среди историков из-за досадного недоразумения.

Проект «Устава о служебном старшинстве бояр, окольничих и думных людей по тридцати четырем степеням» сохранился среди документов Посольского приказа.[735]