Как гвардии полковник выиграл царскую невесту

Едва восемь месяцев минуло после кончины царицы Марии Иль­иничны, как государь объявил о намерении сочетаться вто­рым браком. Алексей Михайлович подошел к этому делу со всей ос­новательностью. С ноября 1669 по май 1670 г. продолжался смотр царских невест. Один раз в несколько дней государю представляли девушек, тщательно отобранных верховыми боярынями и врачами. По­знакомившись с тремя-пятью кандидатками, Алексей Михайлович од­них отпускал по домам, другим приказывал оставаться в Москве для вторичного смотра.

Напряжение в придворных кругах нарастало. Среди девушек были и представительницы знатнейших фамилий, и красавицы незнатных родов, но все они имели покровителей, надеявшихся завоевать вли­яние в царском доме[47]. Чем меньше оставалось невест, тем упорнее шла невидимая, но ожесточенная борьба. 18 апреля царь пригласил девушек на второй смотр, и только поздно вечером, с наступлением темноты, отпустил их по домам. Той же ночью или на другой день во дворец была вызвана Овдотья Беляева, племянница незнатного дворянина Ивана Шихарева.

Овдотья Ивановна с несколькими другими девушками осталась в Верху, несмотря на то, что не слишком понравилась всесильному дворецкому Богдану Матвеевичу Хитрово, который заявил, что де у нее руки худы. Поговаривали, что Овдотья привлекает царя боль­ше Наталии Кирилловны Нарышкиной, взятой в Верх ранее, что На­талию скоро с Верху свезут...

За спиной Нарышкиной стоял скромный, сдержанный человек в кафтане полковника московских стрельцов – Артамон Сергеевич Мат­веев. Мало кто знал о размерах его истинного влияния на царя, и никому не ведомы были причины этого влияния. Артамон Сергеевич был всего на четыре года старше царя Алексея Михайловича и с 13-ти лет воспитывался во дворце. В 16 лет худородный дьячий сын Артамон получил чин стряпчего – совсем незаметный на фоне окружавших царя юных стольников знатных фамилий, имевших право пожалования сразу в бояре. Однако уже в 17 лет Матвеев стал командиром стре­лецкого полка и ведал ближней охраной государя[48].

Даже теперь, когда ученые располагают всеми архивными мате­риалами, трудно проследить деятельность Матвеева, выполнявшего личные приказы царя Алексея Михайловича. Однако извест­ные факты весьма любопытны. В 1662 г. во время знаменитого Мед­ного бунта в Москве, когда власти и сам самодержец растерялись под напором народного гнева, Артамон Сергеевич с незначительны­ми силами верных стрельцов устроил москвичам кровавую баню. За разгром восстания он получил чин думного дворянина.

Не раздражая знать высоким чином, и не расставшись с полков­ничьей формой Матвеев в 1667 г. выполнил секретную миссию при прибывших в Россию восточных патриархах, которые по воле Алексея Михайловича должны были лишить патриаршего сана Никона и осудить староверов. В ходе Большого церковного собора Артамон Сергеевич позаботился, чтобы русские архиереи не воспрепятство­вали иноземным низвести сан русского патриарха до царева слуги. Матвеев не остановился перед тем, чтобы арестовать парочку митрополитов и запугать остальных иерархов казнью. Русская Православная Церковь, разбуженная бунтом Никона, была вновь по­ставлена на колени перед царской властью[49].

Беспредельно преданный Алексею Михайловичу, глубоко и всесто­ронне образованный (но не выказывавший своей образованности при дворе), умный и мужественный полковник имел далеко идущие планы. Пример был у него перед глазами – мелкий псковский дворянин Афа­насий Лаврентьевич Ордин-Нащокин стал думным боярином, главой Посольского приказа и канцлером – «царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегателем», фактичес­ким руководителем внешней политики России[50].

Матвееву нетрудно было догадаться, что такой смелый политик и реформатор, оскорблявший знать пренебрежением и вызывавший лю­тую зависть нижестоящих, не продержится долго. То ли дело он, Матвеев, все делающий с умом истинного царедворца и четко помнивший первое правило карьериста из низов: «не высовывайся»! Племянницу своей жены Артамон Сергеевич выдал замуж за при­ятеля – рейтарского командира Федора Полуэктовича Нарышкина, а дочь его брата Кирилла, тоже служившего в рейтарском строю, взял себе на воспитание. Красавица Наталия Кирилловна много вы­играла по сравнению с девицами, росшими взаперти в традициях Домостроя. В более свободном доме Матвеева она научилась держаться в обществе, танцевать, разбираться в музыке, под­держивать беседу. Она не могла не понравиться царю, несколько прискучившему многолетней патриархальной семейной жизнью[51]. И тут вмешивается Овдотья Беляева!

Почти все дела Матвеева окутаны неопределенностью и не имеют однозначного объяснения. Ясен лишь результат. Характерным явля­ется, пожалуй, остро-рискованный характер игры, пружины и участ­ники которой остаются в тени. Оставляя предположения и домыслы авторам приключенческих романов, обратимся к фактам, ничего не прибавляя и не убавляя.

22 апреля 1670 г. во дворце были найдены два запечатанных сургучом подметных письма на имя государя. Оба были прилеплены в местах, доступных всем чиновникам Государева двора: в сенях Грановитой палаты и у сенных дверей Шатерной палаты,– то есть вблизи Постельного крыльца, на котором регулярно собирались при­дворные выслушать последние распоряжения и принять поручения.

Письма были немедленно вручены дворецкому Богдану Матвееви­чу Хитрово, который, не вскрывая, передал их Алексею Михайловичу. Государь прочел – и был потрясен: «такого воровства и при прежних государях не бывало, чтобы такие воровские письма подметывать в их государских хоромах!» В письмах содержались непристойности, затрагивающие честь государевых невест и особенно метившие в Нарышкину.

Кому выгодно? – Спросили себя государь и его советники. Разу­меется, не мелким дворянам Нарышкиным и не их покровителю Артамону Сергеевичу. Ясно, что и его хотели запятнать, подписав пи­сьма: «Артемошка»! Алексею Михайловичу легко было дать себе от­чет, кто был опаснейшей соперницей Наталии Нарышкиной. – Конеч­но же, Овдотья Беляева.

Дядя ее был немедленно схвачен и допрошен. На дворе его нашли какие-то травы – не для зелья ли? В розыске оказалось, что Иван Жихарев хлопотал за племянницу перед врачами, хвастался, что она больше понравилась государю, говорил, что Нарышкина ей не со­перница. Под пытками Жихарев пытался объяснить, что траву зверо­бой он потреблял для излечения от ранения, но его дело было заведомо про­играно. Овдотъя Беляева должна была покинуть дворец...

Царь долго не мог успокоиться, что кто-то пытался помешать ему в выборе невесты. 24 апреля отдельные строки из подметных писем показывали дьякам и подьячим всех приказов для определения их писца по почерку. Кроме того, каждый должен был сам написать под диктовку эти строки – но руки писца не сыскалось. Тогда 26 числа письма были объявлены на Постельном крыльце всем придвор­ным; обещали великую награду тому, кто определит автора.

«А буде про того вора не поведаете и государю не извести­те,– объявлялось дворянам,– и от него, великого государя, за это вам быть в великой опале и в самом конечном разорении без всякого милосердия и пощады!» Эта нелепая угроза взволновала дворян. «Лучше б они девиц своих в воду пересажали, – заметил Петр Кокорев, – чем их в Верх к смотру привозили!»

Автора подметных писем не нашли, зато о неосторожных сло­вах доложили. «А непристойных слов таких, как Петр Кокорев го­ворил, не говорить!» – приказал объявить разгневанный царь в дополнение к своему указу. Но «непристойные слова», по-видимому, образумили самодержца. Он вовсе не хотел, чтобы его брак сопро­вождался обидой всему дворянству. Розыски были прекращены, же­нитьба отложена на несколько месяцев – до успокоения в умах.

О случившемся забыли быстро – хватало забот с бунтом, ох­ватившим многие уезды страны. А ведь Артамон Сергеевич Матвеев еще в 1669 г. предупреждал царя об опасности Степана Разина и его казаков, писал, что если к этой ватаге присоединятся горожа­не, крестьяне и народы Поволжья – Россию охватит пожар, который нелегко будет потушить. Предложенные Матвеевым меры не были во­время приняты – и вот уже «верхи» трепетали в ужасе перед крестьянской войной.

МАЧЕХА И НОВЫЙ КАНЦЛЕР

22 января 1671 г. Алексей Михайлович без большого шума сочетался браком с единственной оставшейся после скандала во дворце невестой – Наталией Кирилловной Нарышкиной[52]. Второй брак не принято было пышно отмечать. Да праздновать победу было и не в духе Матвеева. Он охотно уступал место на виду другим. Худород­ные родственники царицы, полностью покорившей своего немолодо­го супруга, жадно выпрашивали себе чины и пожалования. В конце концов, восемь Нарышкиных стали боярами, один – окольничим, десять – комнатными стольниками: больше, чем в знатнейшем роду! Они прямо-таки заполонили собой Двор[53].

Между тем Матвеев оставался в прежнем чине, держался скром­но. Он стремился к власти, а не к почестям. Уже в марте 1671 г. Ордин-Нащокин был лишен канцлерского достоинства, а в феврале «серый кардинал» фактически возглавил Посольский приказ.[54] Еще раньше Матвеев оттягал у него Малороссийский приказ, ведавший всеми делами Украины. В декабре официальным главой Посольского приказа и канцлером Российского государства стал Артамон Сергеевич, постаравшийся отправить Нащокина подальше в монастырь[55].

Новый правитель позаботился о том, чтобы незамедлительно расплатиться с государем за оказанное ему доверие. Он блестяще провел операцию по захвату Степана Разина руками казаков-преда­телей (это был один из излюбленных приемов канцлера). Если Ордин-Нащокин стремился к прочному союзу с Польшей для защиты от Турции и Швеции и даже готов был вернуть Речи Посполитой Киев, то Артамон Сергеевич пренебрегал осторожностью, поставив своей задачей захват всей Украины.

Это весьма импонировало царю Алексею Михайловичу, тем более, что колоссальная энергия и способности Матвеева дела­ли невозможное. По условиям Андрусовского перемирия Россия давно должна была вернуть Киев Речи Посполитой. Но Матвеев добился, чтобы польский король и Рада временно отложили это требование и вступили в войну с Турцией и Крымом. Он раскрыл за­говор гетмана подвластной России Левобережной Украины Многогреш­ного, стремившегося к союзу с Турцией. Многогрешный был схвачен казацкой старшиной и выдан московскому правительству. Новым гет­маном был избран единомышленник Матвеева Иван Самойлович, причем гетманская власть была урезана, что ставило его в боль­шую зависимость от Москвы[56].

К осени 1672 г. Речь Посполитая была уже разгромлена войска­ми султана Магомета IV и его вассала гетмана Правобережной Укра­ины Петра Дорошенко.[57] По Бучачскому мирному договору король и Рада от­казались от большей части Правобережья, нарушив договоры с Рос­сией. В этой опасной ситуации Матвеев торжествовал, развязав се­бе руки для наступления на Правобережную Украину, находившуюся теперь под властью «агарян». Более того, канцлер заставил Речь Посполитую вновь вступить в войну и пресекал все ее попытки ос­тавить Россию один на один с грозными силами Турции и Крыма.

В 1673–1676 гг. русско-украинские войска вели тяжелые бои на огромном пространстве от Азова до Правобережной Украины[58]. Ар­мии великих визирей и самого султана, казаки гетмана Дорошенко и Крымская орда упорно рвались к владениям России. Но могучая воля Матвеева мобилизовала все силы государства. Турки были остановлены на Правобережье, подвергшемся страшному разгрому. Канцлер не заботился о защите украинских городов, перешедших на сторону России. Русские войска вели маневренную войну, не подставляя себя под удар бесчисленных турецких полчищ. Однако они все более теснили неповоротливого противника, приближаясь к столице Правобережья – Чигирину.

На другой стороне театра военных действий регулярные рус­ские полки и казаки неоднократно громили Азов и иные крепости на Дону. На Воронежских верфях была построена эскадра в 25 бое­вых кораблей с пушками, которые под командой отважного полковника Григория Ивановича Косагова вышли в море «для промысла над турецкими и крымскими берегами». Одновременно запорожцы его друга, атамана Ивана Серко, атаковали неприятеля на суше и на воде со стороны Днепра. В центре фронта драгуны и казаки перерезали степные шляхи и совершали рейды до самого Перекопа[59].

Силы Османской империи были огромны, ее денежные и людские ресурсы превосходили ресурсы России, которая ежеднев­но могла остаться без союзника, а в случае перехода Речи Посполитой на сторону противников – в окружении врагов. Энергичная дипломатия Матвеева в Западной Европе позволила заключить договор о взаимопомощи со Священной Римской империей германской нации – но та сама была втянута в европейскую войну и отнюдь не спешила на помощь России. Пере­говоры с Бухарой, Хивой, Самаркандом, Ургенчем, Персией, Инди­ей и Китаем укрепляли русскую торговлю и косвенно помогали боевым действиям, напряжение которых нарастало год от года.

Складывается впечатление, что Матвеев намеренно обострял события, держать которые под контролем мог только он сам. Впро­чем, канцлер успевал заниматься не только дипломатией и политикой. Под его руководством в Посольском приказе было создано много замечательных книг – оригинальных и переводных, разрабатывалась и исторически обосновывалась идеология абсолютной монархии. Кан­цлер отдавал должное распространению при дворе наук и искусств[60].

С одной стороны Матвеев заставлял иностранных дипломатов обнажать голову в присутствии российского самодержца и называть его «величеством», с другой – последовательно и целеустремленно ломал сложившийся быт, вводя иноземные обычаи. Он стара­лся отдалить Алексея Михайловича от старой семьи, привязать его к молодой царице Наталии Кирилловне. Она занял центральное здание дворцового комплекса, непосредственно соединенное перехо­дами с жильем Алексея Михайловича, и как бы отгородил царя от сестер и детей прежней царицы. Правда, здесь же во дворце обитали бояре Милославские – но они не управляли никакими приказами. По приказам Матвеев предпочитал рассаживать своих людей, считаясь, правда, и с инте­ресами знатнейших фамилий[61].

Тем временем то ли Артамон Сергеевич завел «комедийную группу» и соблазнил царицу Ната­лию Кирилловну завести придворный театр, то ли молодая царица сама этого захотела.[62] Возможно, царю Алексею Михайловичу и не нравилось новшество, хотя в детстве ему, видимо, проходилось участвовать в забавах с циркачами.[63] Но в феврале 1672 г. он не мог отказать царице, которая уже в мае подарила ему сына Петра[64]. Как бы то ни было, 47-летний Артамон Матвеев получил чин окольничего и царский указ о строительстве театра в бывших палатах Милославских[65].

Выезды царя со всей семьей, как раньше, стали невоз­можными – ведь молодая царица появлялась на людях с открытым ли­цом, чего никто из женской части семьи себе не позволял. Ослепленный Наталией Кирилловной царь устраивал для нее концерты и даже танцы, которые царица слушала и которыми любовалась. Та благодарила его детьми – царевнами Наталией (1673) и Феодорой (1674). С падением влияния сестер и старших детей оказывалось не у дел множество издавна связанного с ними придворного и слу­жилого народа. А Матвееву более не нужно прятать свою власть – он получил чин боярина, затем комнатного боярина.

Наконец, распоряжения московского правительства приобрели новую, невиданную форму: «По указу великого государя и по при­казу боярина Артемона Сергеевича Матвеева». Влияние и авторитет канцлера в государственных делах стали безграничными. К не­му сходились все нити управления Россией.

Наталия Кирилловна Нарышкина столь же безраздельно власт­вовала во дворце. Даже богомольцев, которых любил царь Алексей Михайлович, она поселила в нижнем этаже своих полат, чтобы и здесь держать мужа в поле зрения. Зная, что Алексей Ми­хайлович приглашает на посольские приемы царевича Федора Алек­сеевича, Наталия Кирилловна не ленилась лично следить за этими приемами из специальных закрытых мест, держа на руках маленько­го царевича Петра. Прежнее общение царя с семьей ограничивалось царицей и в его привычных летних походах по загородным дворцам.[66]

Даже учить сына Наталия Кирилловна официально, с молебна 27 ноября 1675 г., начала не в пять лет, как было принято, а в три годика, следуя идее «Материнской школы» самого передового в Европе педагога Яна Амоса Каменского. Такая мысль не укладывалась даже во взгляды Симеона Полоцкого, а уж от молодой царицы подобной смелости и упорства никто не ожидал. Это можно было бы признать случайностью или практичным расчетом на то, что Петр займет трон вместо старших братьев. Однако своего внука Алексея Петровича бабушка взялась учить тоже с трех лет и по своим принципам, в «Материнской школе», с максимально наглядными и доступными ребенку пособиями.[67] Именно благодаря царице Наталии поэт и просветитель Карион Истомин создал в первой половине 1690-х самые прогрессивные учебные пособия, от поэтического триптиха для «Материнской школы» до системы Букварей, один из которых стал прообразом современного Букваря.[68]

Властность новой царицы вскоре почувствовали все. Сестры Алексея Михайловича и его дети от Милославской были вынуж­дены подчиняться Наталии Кирилловне как мачехе. На Милославских, которые как родственники имели право являться во дво­рец и участвовать в семейных делах, и которым Наталия должна бы­ла оказывать почтение, Матвеев донес царю. Артамон Сергеевич сначала отобрал у Ивана Михайловича Милославского царскую Апте­ку (которую оставил за собой), а затем добился для него и Ивана Богдановича Милославского назначений на воеводства... в Казань и Астрахань. – Достаточно почетно и довольно далеко.

Сложнее было «укротить» клан Хитрово, традиционно держав­ший в руках дворцовое ведомство. Первым невидимым натиском Матвеев лишил Ивана Богдановича приказов Большого дворца и Судно­го Дворцового, Ивана Севастьяновича – Хлебного приказа и Ус­тюжской четверти, а самого Богдана Матвеевича Хитрово – Костром­ской четверти. Затем часть ключевых приказов дворцового хозяйства была передана в верные руки. – Во главе приказов Большой Казны, Боль­шого прихода и Устюжской четверти встал новоиспеченный боярин Кирилл Полуэктович Нарышкин, отец царицы.

Чтобы свалить опытного и привычного царю Богдана Матвеевича требовалась серьезная работа. Артамон Сереевич собрал на него целое досье, начиная с возвышения Хитрово Борисом Ивановичем Морозовым, в доме которого была «благополучна» его мать, до под­робной росписи действительных или мнимых «обогащений» за счет доходов Сытного, Кормового и Хлебного дворцов, взяток с подряд­чиков, неправедно добытых вотчин и заводов.

Хитрово пошатнулся, но не пал[69]. Азартная игра Артамона Серге­евича Матвеева была пресечена скоропостижной кончиной его царст­венного покровителя.

ЗАВЕЩАНИЕ

Вокруг воцарения Федора Алексеевича и падения канцлера Мат­веева – густой туман тайны. Историки не раз пытались разо­браться в этих событиях, строя и обосновывая всевозможные гипо­тезы. Я же постараюсь предоставить имеющиеся сведения на суд читателя. Прежде всего, выясним, на что мог надеяться Артамон Сергеевич, грубо притесняя старших членов семьи Алексея Михайло­вича – а эти притеснения отмечены в сочинениях многих современ­ников. Разумеется, на скорую смерть царевичей Федора и Ивана, которые вполне могли последовать за другими сыновьями Марии Ильиничны Милославской. Алексей Михайлович был достаточно крепок, чтобы прожить до совершеннолетия Петра, а Федор и Иван завидным здоровьем не отличались.

Напрашивалась мысль, что канцлер Матвеев не случайно взял на себя обязанности руководителя Аптекарского приказа. На том уровне развития медицинских знаний в России неверное ле­чение, ошибка в диагнозе могла быстро привести к леталь­ному исходу. Артамон Сер­геевич весьма интересовался медициной и фармакологией, читал соответствующую литературу. Дела Аптекарского приказа сохра­нились и по ним можно судить, что Матвеев не для вида следил за развитием медицины за границей, выписывал книги иностранных врачей, старался приобрести новейшие лекарства и оборудование. Он даже лично составил списки лекарств на славянском и латин­ском языках с обозначением их цен.

Искренность увлечения Артамона Сергеевича медициной не рас­сеивала подозрений современников, особенно – заинтересо­ванных лиц. По крайней мере, царевич Федор Алексеевич принципи­ально не обращался к специалистам Аптекарского приказа даже за консультацией, хотя имел к этому множество поводов. Но подозре­вать Матвеева в том, что он рассчитывал только на отраву или удачное соотношение смертей в царской фамилии нельзя хотя бы по­тому, что это не соответствовало характеру канцлера.

Матвеев имел возможность вступить в борьбу за трон для царевича Петра Алексеевича при живых старших братьях – и, исполь­зуя весь свой талант и энергию, выиграть это сражение! Ничего удивительного в этом не было бы. Правило майората (наследования старшего сына) в России закрепил как раз Петр I – но только для дворянства. Для царствующих особ он утверждал право вы­бора наследника!

Наследование трона старшим сыном не было освящено и россий­скими традициями. Эта форма передачи власти использовалась велики­ми князьями московскими при создании Русского централизованного государства, но даже при Иване Грозном не считалась обязатель­ной. Традиционным было наследование старшим членом рода, причем не только среди князей, но и в боярских фамилиях. Например, по­сле смерти боярина место в Думе преимущественно предоставлялось его брату, а не сыну (если, конечно, дядя был старше племянника).

После пресечения династии Рюриковичей и захвата власти Бори­сом Годуновым, двумя Дмитриями, Василием Шуйским, приглашения на трон польского королевича Владислава говорить даже о начатках традиции державного майората в России невозможно. И Михаил, и Алексей Романовы были выбраны Земскими соборами – именно этот выбор был юридическим основанием их царствования. После смерти Федора Алексеевича на таком же основании было утверждено право царевича Петра занять престол, минуя старшего брата Ивана. В 1682 г. сама законность этого акта ни у кого не вызвала сом­нений. Так почему же Петр не мог «обойти» не одного, а сразу обоих старших братьев?!

Вопрос о преемнике Алексея Михайловича решался в борьбе, где у всех участников были юридически равные шансы. Важна была расстановка сил, изворотливость, решительность, годились все средства – это была родная стихия Артамона Сергеевича Матвеева. То, что канцлер проиграл, не дает оснований считать его невин­ной овечкой, как не раз уже пытались сделать историки. (Кстати, в исторической литературе Матвееву повезло гораздо больше, чем царю Федору Алексеевичу. О нем сложилась даже похвальная книжность. Еще бы – он был сторонником «Пет­ра Великого»![70]). Максимум, что могли утверждать адвокаты Матвеева – что он не предпринял ничего для передачи власти Петру и против Федора. То есть события просто застали его врасплох. Думаю, что это весьма сомнительный комплимент для государственного мужа.

Основание, на котором Федор Алексеевич занял престол, было объявлено немедленно – только что скончавшийся царь Алексей Ми­хайлович завещал царство сыну. О том, что это старший сын, не упоминает ни одна объявительная, креетоцеловальная или богомольная грамота во все концы России и за границу. Итак, единствен­ная официальная версия – завещание[71].

Она вполне естественна, учитывая, сколь стремительно воцарил­ся Федор Алексеевич после кончины отца. Такая же версия была использована 27 апреля 1682 г., когда «изменники – бояре и дум­ные люди» посадили на престол 10-летнего Петра через 15–45 минут после объявления о кончине Федора Алексеевича. Тогда, в условиях народного восстания в столице, в котором активно участвовал гар­низон, пришлось заменить версию «завещания» и выдумать целый Зем­ский собор, который с множеством церемоний, якобы «всенародно и единогласно» избрал на царство младшего брата вместо старшего. При во­царении Федора версию «завещания» менять не пришлось.

Завещание престола явственно подразумевало возможность выбо­ра между наследниками. Неужели Матвеев этим не воспользовался? Польский резидент в Москве Свидерский сообщал, что царь Алексей Михайлович на смертном одре просил у канцлера совета, которому из трех сыновей передать скипетр. Матвеев, разумеется, красноречиво ратовал за Петра. Последнего, по словам Матвеева, переданным Свидерским, все единодушно признают царем, а советником в делах правления будет он, Артамон Сергеевич.

Действия Матвеева, рассказывается в том же донесении, не остались в тайне при дворе. Одоевские и другие знатные бояре были призваны царскими родственниками в Верх и вошли в опочивальню умирающего государи. Пылая ненавистью к захватившему власть временщику, родовитые люди уговорили Алексея Михай­ловича вручить правление государства старшему сыну и благословить Федора на царство[72].

Сообщение о том, что государь за три часа до смерти назначил своим наследником Федора Алексеевича, было опубликовано в попу­лярном в XVII веке западном информационном издании «Европейский театр». О том же сообщалось из Москвы в частном немецком письме от 12 февра­ля 1676 г. Среди польских писем собрания Залусского также имеется упоминание о попытке Матвеева возвести на престол младше­го из трех царевичей[73].

Вполне возможно, что иностранцы воспользовались официальной информацией о завещании царства Федору Алексеевичу. Упоминает о завещании и автор интереснейшего польского сочинения, с увлекательными и даже фантастическими деталями сообщающего о многих интригах при Московском дворе с 1676 по 1682 гг. Он ука­зывает, что опекуном юного царя был назначен один из самых влиятельных царедворцев, знаменитый полководец и государственный деятель боярин князь Юрий Алексеевич Долгоруков.

По мнению польского наблюдателя, Матвеев и не рассчитывал на поддержку бояр. Утаив царское завещание и сам момент смерти самодержца, Артамон Сергеевич старался посадить на престол Пе­тра, опираясь на стрельцов московского гарнизона. Извес­тие о кончине царя было получено во дворце только от патри­арха Иоакима. Он же сообщил спешно прибывшему в Верх князю Долгорукову о содержании царского завещания.

Одна деталь в этом рассказе особенно примечательна. Польский автор неоднократно подчеркивает, что в самый разгар событий царе­вич Федор «опух и лежал больной» за запертыми дверями своих хором. Именно поэтому боярам пришлось нести его к царскому престолу на руках, предварительно взломав двери царевичевых палат[74]. Болезнь Федора Алексеевича подтверждается записками других современников и, главное, подлинными документами.

Легко представить себе шум и суматоху, страх царевичей, упор­ную сосредоточенность соперниц – жены, которая становится вдовой, но старается стать царицей-регентшей, и царевен (особенно царевны Софьи, упомянутой в связи с придворной борьбой иностранцами), наде­ющихся избавиться, наконец, от притеснений мачехи. Восстановить все страсти этой ночи может только художественное воображение. Предоставляю читателю мысленно загля­нуть в освещенные мерцающими огнями покои дворца, где остывает тело Алексея Михайловича, а бородатые бояре ломают двери и, наспех одев в царское облачение, волокут царевича Федора по многочислен­ным лестницам и длинным переходам…

КРУШЕНИЕ ИНТРИГ

Как бы то ни было, Матвеев проиграл и был совершенно сломлен. Нидерландские послы, посетившие канцлера в его доме через три дня, поразились, что Артамон Сергеевич неожиданно заплакал посре­ди делового разговора. Он уверял дипломатических партнеров, что политика России остается прежней и перемен среди представителей власти не предвидится[75]. Разумеется, это была ложь, и Матвеев лучше всех это понимал. Он проиграл по самой высокой ставке и должен был расплатиться дорогой ценой.

Но и бояре-победители не были еще уверены в прочности завое­ванного положения. Болезнь царевича (теперь уже царя) Федора вы­зывала одновременно и подозрения, и беспокойство. А ну, как новый царь вскоре умрет и борьба во дворце разгорится снова?! Может быть, Федор Алексеевич заблаговременно опоен смертельной, медлен­но действующей отравой. Подозрительно, что и брат его Иван хвора­ет, тогда как маленький царевич Петр вполне бодр.

1 февраля 1676 г. Артамон Сергеевич Матвеев был удален сруководства Аптекой. 8 февраля царскую медицину возглавил извест­ный своей надежностью боярин князь Никита Иванович Одоев­ский. Неделю он входил в дела, а 14 и 15 февраля устроил консилиум, предложив всем медицинским сотрудникам высказать­ся о состоянии здоровья царя Федора Алексеевича.

Предварительно было проведено расследование, имевшее целью выяснить, насколько единодушны сотрудники Аптеки и нет ли меж­ду ними вражды. Затем каждый осмотрел царя лично и дал отдельное заключение. Доктор[76] Иоганн Костериус «сказал, что его государева болезнь не от внешнего случая и не от порчи, но от его царского величества природы, а именно та болезнь – цинга», как и у его от­ца Алексея Михайловича. В зимнее время больному полезны легкие лекарства, более серьезное лечение следует предпринять весной. Костериус прописал мазь и пластырь на больные ноги, диету.

Доктор Лаврентий Блюменрост согласился с коллегой и подчер­кнул, что «ту его государеву болезнь можно с Божией помощью вы­лечить только исподволь, а не скорым временем». Доктор Стефан фан Гаден сделал анализы и пришел к выводу, что почки, печень, желчный пузырь у Федора Алексеевича здоровы, но организм несколь­ко ослаблен, что способствовало развитию цинги. Аналогичное заключение дали «доктор Михайло», аптекари Симон Зоммер и Христи­ан Еглер.

Аптекарь Иоганн Гуттерс Менсх пояснил боярам, что лечение цинги обычно направляется на органы, «откуда та болезнь произо­шла – то есть печень, стомах (желудок. – А.Б.), селезенку». Внутренние и внешние укрепляющие лекарства, средства, вызывающие аппетит – вот все, что требуется для поправки здоровья Федора Алексеевича.

Эти ответы вполне удовлетворили Никиту Ивановича Одоевского и других лиц, организовавших и поддерживавших воцарение стар­шего сына Алексея Михайловича.[77] Можно было спокойно приступать к перераспределению власти. Матвеев и его сторонники не могли рассчитывать на пощаду. Исто­рия Русиполна была примеров немедленного и жестокого уничтоже­ния противников победителем в борьбе за престол. Проигравшие счи­тались преступниками, и для расправы с ними не требовалось иных доказательств вины. Но шли дни, месяцы, а голова Артамона Серге­евича все еще крепко сидела на плечах[78]. Бояре и дворяне, выступившие за воцарение Федора Алексеевича, встретили в его лице неожи­данное препятствие к завершению традиционной процедуры взятия власти изничтожением противной партии. Но мнимых победителей в придворной борьбе ждало еще более крупное разочарование.

Все первые Романовы восходили на престол молодыми людьми. При дворе помнили, что Михаил Федорович оправдал надежды выдви­нувших его бояр, и многие годы послушно исполнял их волю – пока не вернулся из польского плена его отец Филарет Никитич и не по­казал всем, что такое твердая рука «великого государя святейше­го патриарха». Довольно долго был «послушен» своим приближен­ным и Алексей Михайлович. К слову сказать, воцарившийся в 1682 г. Петр Алексеевич сделал первые шаги к самостоятельному правлению лишь после смерти матери в 1694 г., а реально править начал после смерти брата Ивана в 1696 г., т.е. в 24 года, на 12-м году царствования.

Сторонники и приближенные Федора Алексеевича вправе были ожидать, что в пятнатцать лет – возраст совершеннолетия, в который он втупил через 4 месяца после воцарения, новый царь бу­дет еще вполне зависим от их воли.[79] Они с удивлением обнаружили, что больной юноша неожиданно серьезно отнесся к священным для него обязанностям государя – отца и благодетеля подданных. С непонят­но откуда взявшимися силами и энергией юный самодержец самолич­но вникал в дела дворца, столицы и государства. Хуже того, он с первого года царствования принялся наводить порядок в управлении, лично организуя работу Думы и центральных ведомств. Вместо того, чтобы наслаждаться властью, придворные теперь должны были ни свет ни заря являться в Боярскую думу и вместе с неутомимым царем «сидеть за делами». А дальше началось такое, чего от царя на Руси и ожидать-то было нельзя…

*     *     *

Через несколько лет, когда Федор Алексеевич умирал, как полагало большинство современников – от отравы, те же аристократические кланы, которые посадили старшего сына Алексея Михайловича на престол, столь же решительно отдали предпочтение младшему, короновав Петра в обход Ивана.

Горько плакавшая зимой 1676 г. вместе с Матвеевым царица Наталия Кирилловна не пострадала от обиженных мачехой дам царской фамилии потому, что ее защитил ненавистный царь Федор. Но и весной 1682 г., когда бояре во главе с патриархом, заранее договорившись, дружно принесли присягу Петру (см. Главу 7), радость ее была недолгой. Через считанные дни обнадеженный прогрессивными реформами царя Федора народ смел с лица земли и Нарышкиных, и возвращенного из ссылки, чтобы вновь возглавить правительство, Артамона Матвеева[80].

Матвеев и многие родичи царицы не пережили Московского восстания, посадившего на престол первым царем Ивана Алексеевича (1682–1696). Наталье Кирилловне вновь оставалось только рыдать – без своего наставника она не могла сделать ни одного разумного политического шага. Но она год за годом пестовала в своей душе ненависть к проклятому «клану Милославских», казалось бы, растоптанному, но вновь вернувшемуся к власти. Утихомирить восставших и постепенно взять в свои руки управление страной смогла царевна Софья – Милославская по матери. Лишь осенью 1689 г., женив Петра, Наталия Кирилловна сколотила достаточно сильную партию, чтобы с помощью хитроумного заговора свергнуть регентшу.

Заточение Софьи, ссылка канцлера Голицына и разгром командного состава новой регулярной армии были в глазах царицы Наталии вполне оправданны: все они были порождением катастрофы 1676 г., все возвысились при царе Федоре. «Медведица», в которую превратилась вдова Алексея Михайловича даже в глазах своих сторонников, не собиралась отдавать власть в руки своего слабого сына и тем более невестки, забрав у нее внука и обучая царевича Алексея по-своему. Позаботилась Наталья Кирилловна и о сыне. «Пусть мальчик гуляет», решила она, окружив Петра мастерами пьянства и разврата, предоставив ему только играть в солдатики и кутить в Немецкой слободе. Но «правильное» отношение к «проклятым Милославским» она воспитала в Петре на совесть. Со временем Петр прикажет вырыть гроб одного из них и залить его кровью казненных стрельцов. Софья будет обвинена в «устроении стрелецкого бунта», причем не только вспыхнувшего 1698 г., но и восстания 1682 г., которое она с таким трудом «утишила». Но наибольшую, с годами нарастающую ненависть Преобразователя будет вызывать поистине великий реформатор Федор Алексеевич, имя которого и деяния окажутся надолго вычеркнутыми из русской истории.

 

Глава вторая
ПРЕМУДРЫЙ ЦАРЕВИЧ

И те из современников и потомков, кто писал о многообещающих способностях Федора Алексеевича, и те позднейшие историки, что подчеркивали его болезненность, сравнительно с могучими предками, были недалеки от истины. Как и все сыновья Алексея Михайловича от Марии Ильиничны Милославской, Федор нес в себе наследственный недуг, мучавший и его здоровяка-отца, страдавшего от хронического неусвоения витамина С. Царевны в отличие от царевичей, по общему мнению, чувствовали себя прекрасно.

У Федора было шесть единоутробных сестер: Евдокия (1650–1702), Марфа (1652–1707), София (1657–1704), Екатерина (1658–1718), Мария (1660–1723) и Феодосия (1662–1713). Они прожили, по стандартам знати