Положение немецких воинских частей на Дону: май – ноябрь 1918 Г.

После заключения 18 февраля (3 марта) 1918 г. в Бресте мирного договора между Советской Россией и Центральными державами, немцы не остановились на оговоренных границах и продолжили наступление. К концу апреля они заняли станицу Каменскую, Миллерово, Батайск. 25 апреля (8 мая) 20-я запасная немецкая дивизия участвовала в освобождении Ростова от советской власти. Первейшей задачей, стоявшей перед новоизбранным атаманом Красновым, было установить с ними сношения. 5 (18) мая через есаула Кульгавова и командующего немецкими войсками на Украине генерала Эйхгорна он отправил свое первое письмо императору Вильгельму. В нем П.Н. Краснов сообщал о том, что Войско не находится в войне с Германией, просил приостановить дальнейшее продвижению частей, признать Войско самостоятельною республикой, помочь оружием[179]. 8 (21) мая к атаману прибыла делегация от генерала от кавалерии фон Кнерцера из Таганрога и заверила атамана, что германцы никаких завоевательных целей не преследуют, и что они уйдут с Дона, как только увидят, что тут установился порядок[180]. 28 июня (11 июля) 1918 г. П.Н. Краснов отправил императору Вильгельму второе письмо, в котором сообщил о соблюдении нейтралитета в Мировой войне. Взамен он попросил «признать права Всевеликого Войска Донского на самостоятельное существование»; оказать давление на «советские власти Москвы и заставить их своим приказом очистить пределы» ВВД. Также атаман предоставил Германии право вывоза избытков хлеба, зерна, муки, кожевенных товаров и т.д.[181]

В июне был установлен курс Германской марки в 75 копеек донской валюты, сделана расценка русской винтовки с 30 патронами в один пуд пшеницы или ржи, заключен контракт на поставку аэропланов, орудий, винтовок, снарядов, патронов и т.п.[182] По сведениям П.Н. Краснова, «за первые полтора месяца немцы передали Дону, кубанцам и Добровольческой армии 11 651 трехлинейную винтовку, 46 орудий, 88 пулеметов, 109 104 артиллерийских снаряда и 11 594 721 ружейных патронов»[183].

Несмотря на заверения в отсутствии завоевательных целей, в реальности Германская империя смотрела на оккупированную территорию, как на источник снабжения. На протяжении лета-осени 1918 г. в канцелярию атамана беспрерывно поступали жалобы как от населения, так и от должностных лиц с жалобами на производимые немцами реквизиции без уплаты денег, самочинные разбирательства и наказания жителей, задержания движения эшелонов с воинскими частями Донской армии и т.д. Эти факты свидетельствуют о том, что несмотря на уверения в дружбе и уважении, германская армия вела себя на Дону по-хозяйски.

17 (30) мая 1918 г. начальник Железнодорожного отделения капитан В.А. Апостолов из ст. Каменской сообщал атаману: «Германскими войсками отправляются из Миллерово на Луганск латунь, железо, разный инструмент, мануфактура, оставшиеся после большевиков»[184]. Вывоз происходил самовольно. Вслед за этим новая докладная записка от капитана Апостолова: «Прибываемые к отправлению грузы расхищаются на станции немецкими солдатами…»[185]. Он же сообщал о том, что из имеющихся на ст. Горной «порожних вагонов и теплушек немцы выбрали воинские доски, употребляя таковые на разные свои потребности, предавая даже огню»[186]. О самоличном распоряжении имуществом в оккупированных районах говорилось и в рапорте заведующему авточастью от прикомандированного к ней поручика Старостина от 13 (26) мая. Документ содержит отчет о командировке в район, занятый немцами. Поручик должен был произвести осмотр и опись имеющегося в районе автоимущества. Несмотря на то, что он имел необходимые документы от начальства, немецкие коменданты осмотр запретили. Лишь после обращения в штаб 16-ой Германской Ландверной дивизии он смог приступить к заданию, но вывоз автомобилей в Новочеркасск ему все равно был запрещен. В штабе заявили, что все автоимущество, впредь до особых распоряжений немецкого командования, останется на месте[187]. Однако местные железнодорожные служащие свидетельствовали поручику об обратном. По словам начальника станции Сулин, немцы после вступления в район отправили в Дебальцево два эшелона, среди которых он видел платформу с автомобилем. Эти слова на ст. Лихая подтвердил сам немецкий офицер[188]. В рапорте поручик также заявил, что на всех обследованных им станциях «находится масса интендантского, инженерного и артиллерийского имущества, которое тоже по частям увозится немцами из пределов Донской области»[189]. В канцелярию атамана в мае поступила экстренная телеграмма из Миллерово, вызванная теми же причинами: «Немецкими властями ежедневно производится погрузка разных грузов по несколько вагонов и направляют без документов в Луганск. На наши требования дать воинские предложения или какие-либо другие письменные данные для отправления этих грузов немецкие власти заявляют отказом. Благоволите вашим указанием на сей предмет»[190].

В докладе начальника военных сообщений ВВД полковника С.С. Карамышева от 23 мая (5 июня) констатировалось возросшее вмешательство Германской Комендатуры в железнодорожные дела, «сопровождавшееся даже угрозами ареста и обстрела». В доказательство приведены имевшие место случаи: «20 мая на станции Нахичевань местный представитель Германской власти обещал арестовать дежурного агента и начальника станции и выслать в Батайск, если не будет дан паровоз через 30 минут; 22 мая на станции Сулин Германский Комендант в резкой форме дважды обращался к Коменданту станции с требованиями составов, угрожая стрельбой и прекращением пассажирского движения, а 23 даже занял станцию своими войсками, угрожая разоружением гарнизона». Полковник просил довести эти факты до немецкого командования и «выработать известные условия дальнейшего сожительства»[191]. «Немецкий Комендант передал мне требование высшего немецкого командования не пропускать наши воинские эшелоны, следующие на Ростов и далее на Аксай» - сообщал 23 мая (5 июня) начальник Общего отделения капитан Костовский[192]. «Сегодня от Германского Коменданта получено распоряжение, чтобы без его разрешения ни один товарный вагон, ни паровоз Глубокинского депо со станции не уходил» - докладывал он же два дня спустя[193]. В телеграмме от 26 мая (8 июня) капитан Апостолов рапортовал, что на ст. Зверево «Германской Комендатурой самовольно берутся из депо под поезда без ведома администрации паровозы…чем создается: первое, непосредственная опасность для правильности и безопасности движения и, второе, нарушается авторитет администрации депо»[194].

Полное отсутствие заявленного на словах уважения немецкого командования к Войску подтверждают и следующие документы. «Секретно. В собственные руки. Председателю Совета управляющих ВВД. Генерал-майору Богаевскому. От окружного атамана Донецкого округа ВВД. 3 июля 1918 года. Рапорт. В последнее время Германские военные власти с особенной настойчивостью просят дать им сведения или разрешить произвести в пределах вверенного мне округа те или иные мероприятия, сводящиеся к следующему: 1.Просят сообщить сведения: о количестве мобилизованных казачьих частей, вооружении, запасах его, и запасах снаряжения, о количестве населения в Донской области <…> о числе рудников округа <…> 2.Возбуждают предо мною ходатайства об освобождении из-под ареста немцев, причастных к большевизму, с явным нарушением интересов правосудия и элементарной справедливости <…> 3.Жалуются на враждебное отношение населения в вопросах расквартирования Германских войск в станице Каменской, не считаясь с остротой квартирного вопроса в связи с наплывом беженцев из России». Далее окружной атаман сообщает об обысках на железных дорогах, реквизициях хлеба и фуража: «Я неоднократно просил германские военные власти, чтобы получали от населения предметы продовольствия в обмен на мануфактуру, сахар и другие изделия фабрично-заводской промышленности, но никаких положительных результатов из этого не получилось». Он отмечает, что не смог наладить нормальных отношений с немецким воинским руководством из-за самих немцев, «которые предъявляя те или иные неисполнимые требования, добавляют, что все эти жертвы мы должны принести им, взамен жертв, принесенных немцами для освобождения Донецкого округа от большевиков»[195].

Население действительно было возмущено произволом, чинимым немцами на правах освободителей от большевиков. В Таганрогском округе в июне немцами был арестован сельский староста Тимофей Алексеевич Семенков. Подобных случаев было немало, но по этому инциденту сохранилась подробная переписка с немецким командованием. 21 июня (4 июля) его жена, Прасковья Ивановна Семенкова, обратилась к атаману с просьбой освободить ее невиновного мужа. Оказалось, что немцы требовали у него как у старосты выдачи продовольствия для людей и фуража для лошадей. Но он не исполнял их распоряжения, по словам жены, «отчасти за отсутствием тех или иных предметов в слободе, а частью служила препятствием низкая расценка, против существовавшей на рынке, выработанная Германскими властями. Удовлетворение таких требований понуждением, путем предоставленной ему сельского старосты властью, создало кучку недовольных». Недовольные написали на него донос, что он, якобы, большевик и его арестовали[196]. По словам же немецкого руководства причиной ареста было недобросовестное исполнение им порученных обязанностей, приведшее к недовольству населения и к тому, что оно было крайне обижено на войска[197]. На деле, представляется, что немецкое командование, не желая признавать тот очевидный факт, что своими неисполнимыми требованиями оно вызвало ропот сельчан, свалило вину на сельского старосту Семенкова.

Возмущаясь действиями немцем, станичники нередко собирались на сход и писали коллективное обращение к атаману. Например, 24 июня (7 июля) прошел станичный сбор Владимирской станицы Черкасского округа в составе председателя сбора станичного атамана урядника Волченскова и явившегося на сбор 41 должностного лица станичного и хуторских управлений и выборных общественных представителей. Сбор постановил «донести до окружного атамана Черкасского округа, что немцы, стоящие на станции Зверево без всякого сношения и переговоров с гражданами станицы об укосе травы для своих лошадей, самовольно приступили к покосу надельных душевых паев…Такое самоволие со стороны немцев заставляет нас обратиться к Вам с просьбой защитить нас от самовольных немецких действий»[198].

В то же время, были случаи, когда немецкие солдаты в самом деле оказывались гарантами порядка и защищали местное население, в основном не казачье, от уже казачьего произвола. 26 мая (13 июня) начальник Штаба Корпуса генерала фон Кнерцера майор Стефани докладывал атаману Краснову о том, что «за последнее время через командиров частей поступают в Корпус многочисленные жалобы жителей, просящих немецкой защиты против самоуправства казаков…Сего 26/5 в 15 часов на хуторе «Русском» староста и его 16-летний писарь были так истязаемы 6 офицерами и 9 казаками из добровольческой конной команды, что оказались сильно израненными: многие другие жители были тяжко избиты нагайками. За реквизированных лошадей, седла, фураж и продовольствие ничего не было заплачено, и самая реквизиция ничем не была оформлена»[199]. Речь идет о крестьянской деревне. Другой случай, произошедший в конце июня: «В дивизию (Ландверную – прим. Д.К.) явился крестьянин, посланный старостой деревни Дарьевка с просьбой отправить туда войсковую часть: «Так как там находится около сотни неорганизованных вооруженных казаков без офицера, которые с трех часов дня громят деревню, грабят и избивают население». Немцы прибыли в деревню и арестовали их, однако, при расследовании выяснилось, что у них имелось удостоверение, предоставляющее право обыска жилых помещений, поэтому казаков пришлось отпустить[200].

Атаман Краснов по многочисленным докладным запискам знал о неуважении немецким командованием населения и Войскового руководства. Были случаи, когда немецкие подразделения меняли места расположения и не уведомляли об этом Донское правительством[201]. По ряду инцидентов он обращался к Германскому командованию. 12 (25) мая атаман обратился к генералу фон Кнерцеру с письмом, в котором был упомянут случай, произошедший 8 (21) мая в одном из хуторов ст. Грушевской. Туда прибыл немецкий отряд и начал забирать хлеб, приготовленный для Войскового интендантства, объясняя свои действия тем, что они имеют больше прав на этот хлеб, «чем казаки, которые сами не могли даже выгнать красногвардейцев». П.Н. Краснов просил принять меры для прекращения таких действий, решать все продовольственные вопросы лично с ним, твердо установить курс немецкой марки к рублю и сообщить ему «условия расплаты, какие найдете справедливыми»[202]. 16 (29) мая атаман отреагировал на другой инцидент и информировал генерала фон Кнерцера. На хуторе Малый Несветай Черкасского округа немецкие солдаты забирали хлеб, не платя денег, отбирали масло и яйца, лошадей, «чем вооружили против себя население». Атаман просил присылки следователя для разборки жалоб и о «внушении командному составу батальона…иного отношения к мирным жителям, так как то, с которым относятся германцы, вызывает превратное и весьма невыгодное понятие о доблестной Армии Императора Вильгельма»[203]. В то же время атаман Краснов сам заботился об авторитете и благородном образе немецкой армии на Дону. Начальник Штаба Ландверной дивизии фон Шлейниц 26 июня (9 июля) поблагодарил «за внимание, оказанное его превосходительством Красновым, происшедшем в Ростове; особенно за подавление пропаганды устной в печати против германцев»[204]. Речь, по всей видимости, идет о запрете для прессы сообщать о передвижениях Германских войск, а писать возбуждающие, натравливающие статьи против них. «Виновные в неисполнении или нарушении сего постановления будут ответственны по всей строгости законов военного времени»[205]. Все же, «в начале июня за последнее время было несколько случаев, что местные газеты печатали статьи, которые противоречили немецким интересам»[206].

Атаман Краснов тщетно пытался договориться с немецким командованием о назначении их полномочного представителя в Новочеркасск. По его словам, это «послужило бы прочным основанием к развитию и укреплению наших дружественных отношений и могло бы устранить все недоразумения, происходящие почти исключительно вследствие взаимного непонимания и недостаточной осведомленности местных властей и местного командования»[207]. На наш взгляд, П.Н. Краснов не пребывал настолько в плену иллюзий, чтобы на самом деле видеть в произволе, чинимом немцами, «незначительные недоразумения». Вероятнее, он понимал, что Дон должен заплатить определенную цену своим «освободителям» и союзникам, от которых он зависел, и которые чувствовали свое превосходство в данный момент, и пытался сглаживать острые углы настолько, насколько это было возможно в тех условиях.

Генерал фон Кнерцер, соблюдая приличие, уверял атамана в прекращении самочинных реквизиций. В то же время он оставлял за собой право пользоваться реквизициями «в законной мере», если будет невозможно приобрести товар за наличный расчет, причиной этому он называл установление населением непомерных цен и желание жителей спекулировать, чем вступать в «регулярные и здоровые отношения» с немецкими войсками. Чтобы устранить недовольство населения, генерал предписал частям расплачиваться по возможности русскими деньгами. Генерал фон Кнерцер также выражал готовность пересмотреть твердые цены на товары, которые, по его словам, даже выше украинских. Для этого он просил атамана командировать в Таганрог к 6 (19) августа уполномоченных представителей для обсуждения этих вопросов. Заседание планировалось начать в 9 часов утра по немецкому времени[208].

Общую проблему взаимоотношений немецких частей и населения обрисовал в своем докладе Генерального Штаба полковнику Измайлову управляющий Отделом иностранных дел генерал-майор Богаевский 6 (19) июля 1918 г.: «<…> главные основания недовольств населения вызываются: 1.Бесцеремонной реквизицией. 2.Низкими реквизиционными ценами... Уменьшение подобных жалоб не только не предвидится, но, напротив, их следует ожидать все больше и больше, и естественно возникает вопрос о необходимости кроме постоянного и неизменного внушения воинским частям дружественного образа поведения по отношению к населению – пересмотра реквизиционных цен…»[209]. Таким образом, донское и немецкое руководство считало, что пересмотр цен и установление твердого курса денег поможет наладить отношения между немецкими частями и населением. На совместном заседании представителей Войскового руководства и корпуса генерала фон Кнерцера были установлены следующие твердые реквизиционные цены (в копейках за пуд)[210]: пшеница - 960; рожь - 780; овес – 750; ячмень – 690.

Кроме этого, в сентябре в Ростове-на-Дону правительство Всевеликого Войска Донского заключило договор с Германско-Австро-Венгерским Центральным бюро по хозяйственной части на поставку последнему от 75 тыс. до 100 тыс. «голов здорового крупного рогатого скота, средним живым весом по 20 пудов и минимальным весом 16 пудов голова для производства местных консервов и солонины». Сроки поставки определили от 6 до 8 тыс. голов в месяц или 200-350 голов ежедневно. Поставка должны была начаться с 1 (13) октября 1918 г. Цена на октябрь и ноябрь была установлена в 33 руб. 50 коп. за пуд живого веса для головы живым весом в 20 пудов. При повышении живого веса головы на 1 пуд, цена пуда живого веса возрастала на 30 коп. – при уменьшении на 1 пуд – уменьшалась на 30 коп. Скот забивался на фабрике Кольберга в Ростове-на-Дону, где и производились консервы. В связи с поражением в Первой Мировой войне поставка в полном объеме не была выполнена.

Перед тем как уйти из Ростова и Таганрога, немецкое командование хотело оставить о себе добрую память. В газетах публиковались подобного рода статьи: «На этих днях Германские войска покинут города Ростова-на-Дону и Таганрог, а сними и всю Донскую область. Уходя, они приносят горячую благодарность населению за радушный прием и внимание, которым они пользовались в Донской области на протяжении семи месяцев. Они всегда стремились убедить население в том, что явились на Дон не как завоеватели, не для опустошения края, а с тем, чтобы спасти от гнета…большевиков важнейший торговый центр Юго-Восточной России и этим обеспечить дальнейшее развитие мирной жизни и общественной деятельности в области. <…> Единичные случаи злоупотреблений, объяснявшиеся большей частью трудностью общения благодаря незнанию языка, немедленно разбирались Германским командованием и пострадавшие обыкновенно получали полное удовлетворение»[211].

Перед атаманом Красновым был выбор: либо сотрудничать с немцами, либо бороться. Последнее в тех условиях было невозможно, и атаман выбрал единственно осуществимый вариант. Во многом сотрудничество было взаимовыгодным: и немцам и донцам было что друг другу дать и что потребовать взамен. В то же время, осознавая свою подчиненную позицию, атаман был вынужден мириться с немецкими злоупотреблениями, считая это определенной ценой за помощь германского командования.