Южный фронт 2-й Национальной армии и бой у Чжумадяня

Развал армии обычно раньше всего обнаруживается в ее тылу. Вопиющий беспорядок на железнодорожном узле в Чжэнчжоу, являвшемся распределительной станцией 2-й Национальной армии, наглядно подтвердил это. В Кайфыне, в штабе дубаня, нас заверяли, что в Чжэнчжоу нас ожидает поезд для дальнейшего следования на юг, к Чжумадяню. Прибыв 21 февраля в Чжэнчжоу, мы не обнаружили и следов обещанного поезда. Комендант станции по нашему требованию прислал нам провожатого. Это был тучный, выше среднего роста, моложавый человек в гражданском платье. Мне он запомнился поразительным несоответствием его возраста с младенческим лицом: пухлые, надутые щеки, губы бантиком и наивный взор, отражавший девственное состояние его интеллекта. Он делал все от него зависящее, чтобы наша поездка стала еще более тяжелой и неудобной.

Мы смогли выехать из Чжэнчжоу только к вечеру 22 февраля в вагоне с выбитыми стеклами и наполненном до отказа солдатами разных частей. 23-го утром прибыли в г. Линьцзин. Здесь нам пришлось ждать 12 часов, так как туфэи или «Красные пики» «разрушили путь». Как оказалось, всего-навсего был отвинчен один рельс. При нормальном положении дел для восстановления пути потребовалось бы максимум [89] полчаса. Однако, пользуясь случаем, группа «воинственных» солдат и офицеров отцепила от поезда несколько вагонов, прихватила паровоз и укатила в Сюйчжоу (на север), и таким образом для себя лично они кончили войну.

Линьцзин — «столица» местного «князька» Фан Ши-миня. Станция кишела его солдатами, отличительным знаком которых были зеленые с белым нарукавные повязки. Дивизия Фан Ши-миня входила в состав 2-й Национальной армии под номером шестым. Она числилась в армии на особом положении и только номинально подчинялась дубаню Юэ Вэй-дзюню. Дивизия имела специфическую организацию по штатам, по-видимому на правах старых охранных отрядов сюньфандуй. Она включала четыре колонны разного состава и численности. Например: 1-я колонна состояла из шести батальонов, 2-я — из шести батальонов и нескольких рот, состав 3-й колонны мне не удалось выяснить, 4-я колонна включала два полка. Кроме того, в дивизию входило несколько отдельных батальонов. Артиллерия дивизии имела около 30 орудий и до 80 минометов разных систем.

Войска Фан Ши-миня, по существу целая армия, размещались в гористой местности уезда Линьцзин. Средства на свое содержание они добывали, по-видимому, путем сбора налогов в самом районе. Этим объяснялась их независимость и в известной степени самостоятельность. Мы выехали из Линьцзина в 18 часов и прибыли в Янчэн засветло. Этот город стоит на судоходной реке Шахэ; около железнодорожного моста большое скопление барж. В городе имелась довольно большая птицефабрика. К часу ночи мы прибыли в Чжумадянь. Дэн Бао-шань принял нас немедленно. У него мы познакомились с командиром 11-й пехотной дивизии генералом Ли Ху-чэном. Это был плотный, широкоплечий, энергичный мужчина лет под сорок, усы щеткой свисали над его верхней губой. Говорил он короткими отрывистыми фразами, сопровождая их энергичными взмахами правой руки в кожаной перчатке на черной повязке. По всему было видно, что в отличие от большинства китайских генералов он способен принимать быстрые решения и настойчиво проводить их в жизнь.

Дэн Бао-шань походил на сухое дерево, источенное червями. Он извинился передо мной, что уехал из Тяньцзиня, не известив о своем отъезде, так как дубань его сильно торопил. Я через переводчика Э. М. Мазурина ему передал: «Генерал один ответствен перед дубанем и своим народом за порученные ему задачи. Он волен принимать или не принимать наши рекомендации. Не в моей привычке их навязывать генералу. Жаль, что ваш секретарь позабыл передать вам адрес гостиницы, где я остановился, что несомненно помешало вам меня известить». Я не мог упустить случая указать [90] Дэн Бао-шаню на его бестактность по отношению к советским советникам.

В этот вечер нам не суждено было ознакомиться с обстановкой на южном фронте и выслушать соображения Дэн Бао-шаня по оперативному плану. Одно нам стало ясно: сил 2-й Национальной армии здесь сосредоточивается порядочно — до четырех дивизий, включая группу Фан Ши-миня (около двух дивизий). Поле сражения в районе Чжумадянь представляло собой равнинную местность, всхолмленную на юте и на западе. Эту равнину пересекала с севера на юг Пехин-Ханькоуская железная дорога. Местечко Чжумадянь. объединяло два населенных пункта, удаленных друг от друга на 3/4 км. Южный, меньший, назывался Старый Чжумадянь. [91]

Он предстал перед нами как небольшое укрепленное селение прямоугольной формы размером 0,5 км на 800—900 м, обнесенное глинобитными стенами размером до 6—7 м высоты и 4—5 м ширины. На площадях между амбразурами свободно размещались 75-миллиметровые орудия. Чжумадянь своей восточной стороной примыкал к железной дороге (схема 3).

Новый Чжумадянь по размерам в несколько раз превосходил Старый. Здесь находилась железнодорожная станция, и селение располагалось по обе стороны железной дороги. Новый и Старый Чжумадянь соединялись ходом сообщения кремальерного начертания, но недостаточно глубоким, местами менее роста человека. Ход сообщения сыграл во время сражения значительную роль, так как Старый Чжумадянь и пространство между обоими населенными пунктами простреливались сильным ружейно-пулеметным огнем.

Южная группа 2-й Национальной армии сосредоточивалась в районе Чжумадяня следующим образом: 7-я пехотная дивизия Дэн Бао-шаня и 20-й резервный полк размещались в районе Старого Чжумадяня и в населенных пунктах в 2—3 км к западу от него. Группа войск Фан Ши-миня находилась в населенных пунктах к востоку от железной дороги, примерно на одной параллели со Старым Чжумадянем, а также севернее. Дивизию Ли Хучэна оставили в железнодорожных поездах на подходе к Новому Чжумадяню. О противнике было известно, что южной группе 2-й Национальной армии противостоит 1-я дивизия У Пэй-фу, усиленная несколькими бригадами, по-видимому четырьмя. Командовал этой группой командир 1-й пехотной дивизии генерал Коу Ин-цзе, самый преданный У Пэй-фу генерал. Она занимала оборону по обе стороны железной дороги, к югу от Старого Чжумадяня, имея центральным опорным пунктом район больницы, расположенной непосредственно к западу от железной дороги.

Вечером 24 февраля мы зашли к Дэн Бао-шаню, чтобы разобраться в обстановке и ознакомиться с решением командования. Тогда мы и встретили генерала Фан Ши-миня. Высокого роста, худощавый, гибкий, лет 35—40, своей внешностью и манерами он напоминал индийского принца из кинокартин Голливуда. Он нас принял весьма приветливо и любезно, как гостей, но не как советников дубаня. Он не выказал ни малейшего желания ознакомить нас с обстановкой на фронте или со своими замыслами. В комнате присутствовали три генерала: Дэн Бао-шань, Фан Ши-минь и Ли Ху-чэн, командир 11-й пехотной дивизии и временно исполняющий обязанности дубаня провинции Шэньси. Загадочная картина. Кто же из них старший? Кто командующий южной группой 2-й Национальной армии? Этот вопрос, по-видимому, дубань Юэ Вэй-цзюнь обходил стороной, или его решение не было авторитетным, чтобы эта троица приняла его всерьез. [92]

Фан Ши-минь, слывший старым гоминьдановцем, другом и последователем Сунь Ят-сена, не проявлял склонности подчиняться кому-либо, а по отношению к генералу Ли Ху-чэну он даже не скрывал своей неприязни. Всякий раз, когда Ли Ху-чэн намеревался выступить со своим мнением, Фан Ши-минь грубо его прерывал и плечом оттирал его от Дэн Бао-шаня на задний план. Наконец Ли Ху-чэн не выдержал, плюнул на пол, махнул рукой и ушел, громко хлопнув дверью. Этот инцидент привел к печальному последствию, равносильному проигранному сражению. Ли Ху-чэн со своей дивизией уехал в Чжэнчжоу. Из трех генералов Ли Ху-чэн, пожалуй, обладал в наибольшей степени боевыми качествами — смелостью, решительностью и твердостью, чем остальные два военачальника Фан Ши-миню с Дэн Бао-шанем легче было найти «общий язык». Оба они страдали страстью к опиекурению.

Из разговора с Дэн Бао-шанем и Фан Ши-минем удалось выяснить, что 25 и 26 февраля должны производиться концентрация и развертывание войск Фай Ши-миня для наступления в южном направлении. Общее наступление намечалось на 27 февраля. Основная идея наступательной операции южной группы 2-й Национальной армии — окружение и уничтожение войск Коу Ин-цзе под Чжумадянам путем двойного охвата его войск с обоих флангов. На правом фланге охватывающий маневр был возложен на 14-ю бригаду Дэн Бао-шаня и 20-й резервный полк, на левом фланге — на часть сил Фан Ши-миня. В центре 13-я бригада Дэн Бао-шаня должна была, опираясь на укрепления Чжумадяня, ограждать совместно с частью сил Фан Ши-миня фронт южной группы 2-й Национальной армии от прорыва противника.

С моей точки зрения, пассивная оборона войск Коу Ин-цзе позволяла вождям южной группы войск 2-й Национальной армии добиться крупного успеха при ведении ими наступательной операции более энергично, быстрыми темпами. Однако самостоятельно вступить в переговоры с генералами по этому поводу я не мог.

Мой переводчик Чжао был храбрым и честным человеком. «Алекшей Вашильевич, — часто говорил он мне во время боя, — моя ни черта не боится». Но он не настолько разбирался в военной терминологии и в русском языке, чтобы можно было с его помощью вести с китайскими генералами переговоры на военные темы.

По этим причинам я не стал напрашиваться на переговоры с Дэн Бао-шанем и направился вместе с Чжао осматривать боевое построение 7-й пехотной дивизии в Старый Чжумадянь. Я хотел более обстоятельно ознакомиться с обстановкой на фронте и помочь своими советами непосредственна войскам, ведущим бой. [93]

Вал Старого Чжумадяня представлял собой хороший наблюдательный пункт, открывавший широкий обзор и позволявший просматривать не только боевой порядок 13-й пехотной бригады, но и расположение противника на глубину 3—4 км.

За 25 и 26 февраля я заснял кроки Старого и Нового Чжумадяня глазомерной съемкой и с вала сделал ряд панорамных зарисовок ближнего и дальнего планов. По сохранившимся у меня материалам я составил здесь общую схему Старого и Нового Чжумадяня. Из этой схемы видно, что артиллерия 7-й пехотной дивизии была расположена по южному и западному фасам Старого и частично Нового Чжумадяня. Пехота 13-й бригады занимала оборону в овраге метрах в 200—250 впереди южного фаса Старого Чжумадяня. Окопы противника перед фронтом 13-й бригады располагались у французской больницы в 450—500 м от нижнего фаса вала Старого Чжумадяня и в 800—900 — от юго-западного фаса, охватывая его с запада. Противник почти все время вел беспорядочный огонь по Старому Чжумадяню из ружей и пулеметов.

Нет надобности, да и нет возможности излагать все перипетии боя под Чжумадянем. Ни у Фан Ши-миня, ни у Дэн Бао-шаня штабов армии в нашем понимании не существовало. Ни оперативных, ни разведывательных сводок никто не составлял. Да и не было у них ни карт, ни телефонной связи с начальниками боевых участков. Поэтому я ограничусь изложением ряда эпизодов, которые характеризуют боеспособность частей 2-й Национальной армии и до некоторой степени объясняют, почему события приняли катастрофический оборот.

Первое, что бросилось в глаза, — это беспечность войск: отсутствие службы охранения и наблюдения. На меня, иностранца, и Чжао, одетых в гражданское платье, никто никакого внимания не обратил, хотя проходили мы мимо огневых позиций артиллерии, вели наблюдение в бинокль за расположением войск, производили глазомерную съемку поля сражения, отмечали расположение орудий и т. д. Возможно, меня приняли за миссионера или за кого-либо из медицинского персонала французской больницы. Как-то мы с Чжао подошли к группе солдат, собравшихся у амбразуры. Один из солдат, совсем мальчишка, желая подшутить надо мной, предложил мне пострелять из его винтовки и, хитро подмигивая глазами, заранее предвкушал мой конфуз.

Я взял винтовку, на глаз определил дистанцию до цели — 800 м, поставил прицельную колодку на соответствующую дистанцию и стал прицеливаться. По мере того как я проделывал все это, улыбки застывали на лицах солдат, глаза расширялись, а некоторые даже раскрыли рот от удивления. [94]

Изумление их достигло предела, когда я выстрелил, и они по всплеску пыли убедились, что пуля легла вблизи цели. Дело в том, что большинство китайских солдат прицельной колодкой не пользовались и на все дистанции стреляли с постоянным прицелом. Убедившись, что я знаю винтовку лучше его, солдат отобрал винтовку и не позволил выстрелить второй раз. Жизнь научила солдат беречь патроны. Солдат с винтовкой и патронами всегда найдет пристанище и паек у любого генерала. Солдату без винтовки и патронов одна дорога — в туфэи.

Разведкой, даже наблюдением никто не руководил. Это было делом частной инициативы. Офицеры редко показывались на валу. Один раз вечером 26 февраля я видел Дэн [95] Бао-шаня, он как-то робко, в гражданском платье прошелся по дороге за валом, высунулся за амбразуру, затем ушел к себе, никого ни о чем не спрашивая, не побеседовав с солдатами.

Характерно удивительно индифферентное отношение китайцев к ружейно-пулеметному огню. Между окопами противника и нашими в 100—150 м от юго-западного угла Старого Чжумадяня среди зеленого поля раскинулся небольшой шалаш из брезента и веток. Старый китаец грелся на солнце и пас козу, совершенно не обращая внимания на свист пуль. Я предложил командиру батальона увести старика с козой в, безопасное место, неровен час — шальная пуля ранит их. Пытался ли командир выполнить мой совет или забыл — не знаю. Только назавтра между окопами на зеленом фоне белело вздувшееся тело убитой козы, как живой укор беспечности командира батальона. Старика в шалаше уже не было.

В бою под Чжумадянем мне приходилось наблюдать много случаев слабого инстинкта самосохранения у китайских солдат. Как-то раз мы с Чжао шли по ходу сообщения из Нового Чжумадяня в Старый. В это время противник особенно интенсивно обстреливал из четырех станковых пулеметов пространство между этими двумя населенными пунктами. Свист пуль не умолкал над нашими головами. Мы вынуждены были пригибать головы, так как ход сообщения местами был вполовину роста человека. Вдруг мы услышали голоса двух китайских солдат, которые шли по верху бруствера и ожесточенно спорили между собой, сильно жестикулируя. Они не замечали пулеметной стрельбы, как будто это было жужжание безобидных насекомых.

В тот же день я был свидетелем еще одного аналогичного случая. Несколько солдат брели по открытому полю из передовых окопов к Чжумадяню. Видно было, как рой пуль вздымал пыль у их ног, но они не делали попыток ни ускорить шаг, ни скрыться в ближайшем глубоком овраге.

Чем это объяснялось? То ли тяжкими условиями службы китайского солдата и ее бесперспективностью, когда жизнь солдата была настолько беспросветна, что, выражаясь словами поэта, «смерть ему желанный сон». То ли они не отдавали себе отчета в опасности пулеметного огня, то ли причина крылась в их фатализме.

27 февраля бой под Чжумадянем начался в 4 часа утра по заранее намеченному плану, который, однако, не учитывал возможности изменения обстановки. Бой развивался стихийно, по существу, им никто не руководил. Дэн Бао-шань своих наблюдателей на валу Чжумадяня не имел и сам лично тоже за боем не наблюдал. Артиллерия вела огонь с бруствера беспорядочно, не согласуясь с действиями пехоты. Каждый орудийный начальник стрелял из орудия по собственной [96] инициативе, туда, куда ему вздумается, без пристрелки, по интуиции. Падение снаряда вблизи цели приветствовалось орудийным расчетом и окружавшими орудие зрителями радостными криками и аплодисментами, как гол на футбольном поле.

При стрельбе одним из орудий западного фаса Чжумадяня пуля, рикошетом отлетев от орудия, ранила одного из его номеров. Надо было видеть, как остальные члены орудийного расчета выражали сочувствие жалобно стонавшему раненому товарищу. Один из них размотал свою грязную обмотку и перевязал ею рану поверх обмундирования. Весь орудийный расчет покинул свое орудие и пошел сопровождать пострадавшего. Я не встречал ни санитаров, ни медицинских пунктов. Перевязочного материала ни у командиров, ни у солдат не было.

К 10 часам утра обстановка на фронте сложилась таким образом. На левом участке к востоку от железной дороги можно было видеть наступавшие цепи войск Фан Ши-миня. Их обстреливал противник из деревни и рощи к северу от больницы. Более детальных сведений о событиях на этом участке фронта южной группы Национальной армии мы не имели, так как Фан Ши-минь нас к себе не приглашал.

На западном участке Дэн Бао-шаня противник охватывал западный фас Старого Чжумадяня и обстреливал из рощи и селения, расположенного в 900 м к западу от Старого Чжумадяня, пространство между Старым и Новым Чжумадянем. Группа противника как бы вклинилась между 13-й и 14-й пехотными бригадами дивизии Дэн Бао-шаня, которая накануне направилась налегке, без артиллерии и пулеметов, в обход противника с запада. Я пошел к Дэн Бао-шаню и предложил выделить из бесполезно торчащей на валу артиллерии два орудия, чтобы простреливать фланкирующим огнем вклинившуюся группу противника. Начертив на листе бумаги эллипсы рассеивания снарядов, я наглядно ему доказал, что два орудия, занимающие фланговую позицию по отношению к противнику, по силе огня равняются целому артиллерийскому дивизиону. В конце концов удалось убедить его, и он отдал распоряжение выделить для этой цели два орудия.

Я договорился с командиром батареи о выезде на огневую позицию, указал, куда доставить орудия, а сам вышел из Старого Чжумадяня для рекогносцировки укрытого подступа и выгодной позиции для орудий. Более двух часов я ждал этих орудий под огнем противника, но никто в назначенный пункт из артиллеристов так и не прибыл.

К вечеру обстановка сложилась не в пользу 2-й Национальной армии. На правом фланге обходный маневр 14-й бригады окончился неудачей. Штаб бригады, разместившийся изолированно в небольшом населенном пункте [97] без охраны, подвергся нападению банд туфэев или «Красных пик» и был разгромлен. Командир бригады был убит. Бригада, потеряв руководство, рассеялась: часть перебежала к противнику, часть присоединилась к дивизии в Новом Чжумадяне. На восточном участке, за железной дорогой, наступление Фан Ши-миня вначале протекало успешно, затем застопорилось. Первая колонна отказалась наступать, а один ее батальон перешел на сторону противника. Хотя в центре и обозначился некоторый успех, в конечном счете войска вновь вернулись в исходное положение.

Вечером по Чжумадяню разнесся слух, что восточная группа 2-й Национальной армии потерпела крупное поражение в районе Гуйдэ и противник, преследуя разбитые части, захватил Кайфын 26 февраля. Таким образом, восточная группа противника под командованием Цзинь Юнь-э приблизилась к Чжэнчжоу на 60 км, в то время как наша южная группа 2-й Национальной армии еще 27 февраля находилась в 220 км от этой узловой станции Пекин-Ханькоуской железной дороги. Над этой группой войск народоармейцев нависла угроза окружения. Поэтому, если бы даже Дэн Бао-шань с Фан Ши-минем нанесли поражение упэйфуистам у Чжумадяня, все равно им пришлось бы отступать на север.

Ночью, когда войска грузились в железнодорожные поезда, у нас в тылу неожиданно началась оживленная перестрелка, длившаяся с полчаса. Пули жужжали вблизи и шлепали по вагонам. Только через два месяца в Пекине, при случайной встрече со знакомым офицером штаба Дэн Бао-шаня, я узнал, что это была схватка с группой войск Фан Ши-миня, которая перешла на сторону У Пэй-фу и пыталась преградить нам путь на север. Это означало, что мы очутились в окружении противника. Но, согласно мудрому китайскому правилу ведения междоусобной войны — правилу «золотого моста», противнику, признавшему себя побежденным и добровольно уступившему спорную территорию, предоставлялась возможность свободного выхода. Если Ганнибал со своими 40 тыс. карфагенян окружил и буквально физически истребил 70 тыс. римлян под Каннами, то китайцам не было никакого резона уничтожать противника, раз спорный вопрос у генералов уже был решен.

Первыми отправились войска Фан Ши-миня, затем части Дэн Бао-шаня; мы ехали с Дэн Бао-шанем почти последними. Поезд двигался очень медленно, так как в составе было несколько неисправных вагонов и временами приходилось останавливаться, чтобы «больные» вагоны сбрасывать под откос. Фан Ши-минь со своими войсками выгрузился в Линьцзине. В Чжэнчжоу мы приехали ночью 28 февраля, там застали советника В. М. Акимова, бывшего при командире [98] 3-й пехотной дивизии Тянь Вэй-цзине. В. М. Акимов и его переводчик И. М. Ошанин обрисовали нам в общих чертах картину сражения восточной группы 2-й Национальной армии. Ядро этой группы составляла 3-я пехотная дивизия. Ее задачей была оборона района ст. Ланфан, чтобы прикрыть Кайфын с востока вдоль Лунхайской железной дороги. К северо-западу от нее занимала оборону дивизия генерала Ли Ци-цая, имевшая задачей защищать Кайфын вдоль течения р. Хуанхэ.

16 февраля войска под командованием суньчуаньфановского генерала Цзинь Юнь-э при поддержке бронепоездов белогвардейского генерала Нечаева атаковали группу Тянь Вэй-цзина и разгромили ее. Генерал Тянь Вэй-цзин на легковой машине укатил в Кайфын, предоставив своим войскам и советникам выпутываться из этой истории кто как может. Солдаты 3-й пехотной дивизии и других частей 2-й Национальной армии, легко одетые и не отягощенные снаряжением, благополучно выбрались оттуда, отмахав за сутки что-то около 100 км. Гораздо хуже пришлось нашим советникам. Акимов, будучи человеком слабого здоровья, настолько выбился из сил, что пришлось его везти на тачке до Кайфына. В Кайфыне наши советники тоже не могли долго задерживаться. Противник так быстро преследовал Национальную армию, что все советники с женами поспешили в направлении Чжэнчжоу. На восточной окраине Кайфына уже завязалась перестрелка. Отход на Чжэнчжоу местами преграждали или «Красные пики», или туфэи. Приходилось с помощью артиллерии и пулеметов пробиваться к этому железнодорожному узлу.

Остатки 2-й Национальной армии, скопившиеся в районе Чжэнчжоу, заполнили до предела все имевшиеся там железнодорожные составы; кто не уместился в вагонах, расположился на крышах.

Никаких мер охранения не было принято ни на востоке, по направлению к Кайфыну, ни на юге, по направлению к Чжумадяню. Если бы даже кто-либо из управления дубаня или сам Юз Вэй-цзюнь дали подобные распоряжения, то их никто не выполнил бы. Войска вышли из подчинения своих начальников. 1 марта 1926 г. можно считать концом 2-й Национальной армии. В воинстве, которое заполняло железнодорожные составы, чувствовалось какое-то нервное напряжение, повышенная чувствительность к слухам и шумам — словом, то, что, очевидно, можно охарактеризовать как «тихая паника». Достаточно было малейшего повода, чтобы она перешла в буйную.

Чтобы избавиться от этого гнетущего ожидания и привести себя в порядок, я и Чжао решили пойти в бани, которыми славился Чжэнчжоу. Действительно, таким баням можно [99] было позавидовать. Бани состояли из номеров с ваннами. Мы взяли номер с двумя ваннами и предбанником, где стояли две кушетки и столик перед каждой из них для чая или прохладительных напитков. Кроме того, рядом было несколько небольших бассейнов, размеров 2,5 на 3—4 м, настолько глубоких, что можно было плавать. После ванны мы возлежали на кушетках: пили чай с фисташковыми орешками, а парикмахер, он же мозольный оператор, завершал нашу санитарно-гигиеническую обработку. Пока мы мылись и отдыхали, наше белье выстирали и выгладили, а одежду и ботинки почистили. Время пребывания в ванне не лимитировалось. Это купание в Чжэнчжоу оказало на нас чрезвычайно благотворное влияние, подняло боевой дух. Нервозность окружающих уже не передавалась нам, наоборот, мы стремились поднять их моральное состояние и побудить к активной Деятельности.

Очень похожее ощущение я испытал семь лет тому назад, во время гражданской войны. Я тогда служил начальником артиллерии 40-й Богучарской дивизии и в ее составе уже больше месяца гонялся за бандой Махно. Впереди бежала банда Махно, за ней бригада ВНУС, затем сводный отряд 42-й стрелковой дивизии Нестеровича и, наконец, сводный отряд Богучарской дивизии во главе с ее начдивом Сангурским. Погоня велась днем и ночью по заснеженным степям Украины, мороз достигал 20°. Останавливались мы в сутки два раза по два часа покормить лошадей, перекусить чем бог послал и прикорнуть где-нибудь сидя. Эта тяжелая физическая нагрузка так прочно вошла в наш быт, что стала привычной. Отставать или запаздывать с выступлением было нельзя — получишь пулю от махновцев, притаившихся среди местных жителей.

Но вот в Гуляй Поле начдив Сангурский решил устроить дневку и дать лошадям и людям короткую передышку. Я остановился в школе, в квартире молодого сельского учителя, парня лет 22. Он и его молодая жена предложили мне свою кровать в теплой комнате. Я отказывался, тем более что свыше двух месяцев не менял нательного белья. Но они трогательно просили меня воспользоваться их гостеприимством, уверяя, что хорошо устроятся у соседей, и я согласился. Проснувшись утром, я глазам своим не поверил: лежу в чистой постели, в незатейливом уютном жилище. Я испытал эстетическое наслаждение, ощущение полной перемены обстановки и огромного прилива энергии.

Я останавливаюсь подробно на ряде мелких эпизодов, так как они помогают более правдиво и живо представить реальную действительность того времени. Приведенными примерами из своего боевого опыта я хотел показать, какое значение имеют для повышения боеспособности войск именно такие [100] «мелочи», как забота командиров о регулярном питании своих солдат, санитарно-гигиенических мероприятиях, соблюдение разумного предела физической нагрузки и т. д. Если бы военачальники 2-й Национальной армий постоянно уделяли внимание этому, не было бы такого хронического недостатка боеприпасов хотя бы потому, что солдаты результативнее использовали бы их, а главное — добились бы более высокого морального состояния и дисциплины среди солдат, чем это имело место в операции под Чжумадянем.

От Чжэнчжоу до Шаньсяня

В Чжэнчжоу мы попали в положение витязя на распутье, изображенного на известной картине Васнецова. Куда держать путь? Возможны были три варианта. Во-первых, можно продолжать путь на север, на соединение с 1-й Национальной армией. Путь был рискованным, потому что было неясно, как нас примет руководство 1-й Национальной армии, у которой не хватало средств на содержание своих собственных солдат. Во-вторых, удержать возможно дольше район северной Хэнани с такими важными стратегическими пунктами, как железнодорожный узел Чжэнчжоу, мост через Хуанхэ и Гунсянский арсенал. В-третьих, можно отходить на Лоян и далее в Шэньси. Это конец 2-й Национальной армии, ибо без территории армии не существует.

Критерием для оценки этих вариантов послужило их значение для развития китайской революции. В это время наибольший размах революционное движение получило на юге Китая, где образовалось революционное Гуанчжоуское правительство и формировалась Национально-революционная армия. Необходимо было выиграть время для их укрепления. Упрочение позиций 1-й Национальной армии и удержание стратегически важных пунктов в северной части Хэнани не позволяли милитаристам чжилийской и мукденской группировок повернуть свои силы против революционного юга Китая.

С этими мыслями мы со Скаловым направились к дубаню, но он уже ушел со своим штабом на вокзал. Он медленно шествовал пешком, часто останавливаясь, дабы продемонстрировать свой уход из Чжэнчжоу не как бегство после поражения, а как «отход по высшим политическим и стратегическим соображениям».

Выехали мы из Чжэнчжоу поздно ночью, часов в 11. В купе разместились восемь человек. К нам приблудился мальчик из Кайфына. Часовой принял его за фаншиминевского солдата и начал избивать. Пришлось заступиться за него. Мазурин уговорил часового оставить мальчика в покое, [101] и он стал нашим спутником в дальнейшем путешествии. От Чжэнчжоу до Лояна ехали очень медленно — около полутора суток. В дороге были частые остановки из-за скверной организаций перевозки войск. Поезда следовали один за другим вплотную. На одной станции простояли почти целый день, так как из-за неисправности нельзя было подать паровоз к водокачке. Наши бронепоезда использовались как обыкновенный товаро-пассажирский поезд.

3 марта утром подъехали к Лояну. Было принято разумное решение: две бригады расположить в районе горного прохода Синчан, чтобы прикрыть размещение остальных войск 2-й Национальной армии в районе Лояна и привести их в порядок. Однако выполнять этого не пришлось: командир 8-й дивизии заперся в Лояне и известил дубаня, что никакие части 2-й Национальной армии он не впустит в город. От станции до города было километра два-три. Вдоль его северной стены собралось несколько тысяч человек, расположившихся параллельно линии железной дороги. По-видимому, это были бойцы «Красных пик». К северу от железной дороги виднелись толпы, в каждой по двести крестьян, вооруженных преимущественно пиками, но были у них и ружья. На высоте развевались два красных флага, которые обозначали, что это район расположения «Красных пик».

Мы приблизились к группе солдат и офицеров, стоявших около станции и чему-то смеявшихся. Среди них был человек в гражданском платье. К нам подошел оказавшийся здесь командир 13-й бригады 7-й пехотной дивизии, знакомый мне по участию в бою под Чжумадянем. «Полюбуйтесь на это чучело, — сказал он, кивая головой на высокого китайца, странно одетого, — в таком виде мы и своих арестовываем». Как выяснилось, это был лазутчик, высланный войсками «Красных пик» на станцию для разведки. Одет был в черную куртку с металлическими пуговицами, подпоясанную веревкой, на голове — черная высокая шапка. Такое одеяние крестьяне обычно не носят. В довершение маскировки и конспирации он намазал углем себе усы «а ля Вильгельм II». Взгляд у него был ошалелый и растерянный. Все это свидетельствовало о том, что у руководителей «Красных пик» были «несколько устаревшие» взгляды на жизнь. Для наступления против 2-й Национальной армии у них не было ни сил, ни военной техники, ни элементарной тактической сообразительности.

С утра началась перестрелка с «Красными пиками». Однако вместо того чтобы навести порядок в вагонах, набитых солдатами, генералы стали помышлять о собственном спасении и тайном бегстве. По-видимому, по этой причине дубань и все китайские генералы предпочитали ходить в гражданском платье. Погода была пасмурная, временами накрапывал [102] дождь. По дороге на Шаньсянь «Красные пики» испортили железнодорожное полотно — сняли рельсы. Генерал Ли Ху-чэн, наиболее храбрый и энергичный из всего генеральского «ансамбля», с одной бригадой направился к поврежденному участку железной дороги. Там завязалась перестрелка, нападавших прогнали и восстановили путь. Дубань приказывал войскам то строиться чтобы дальше продолжать путь пешком, то грузиться в вагоны и следовать по железной дороге.

Как говорится во французской поговорке: «Приказ — контрприказ — беспорядок». Отсутствие руководства войсками и заботы об их питании, естественно, деморализовало войска. Я видел, как солдаты, будто маленькие дети, окружили дубаня и просили жалобными голосами: «Дубань, мяньбао» («Дубань, хлеба»).

Бойцы «Красных пик», видя пассивность войск Национальной армии, становились все смелее. К северу от железной дороги их группа (100—150 человек) подошла совсем близко к вагонам (метров на 400—500). А с восточной стороны они приблизились непосредственно к вагонам и стреляли вдоль железнодорожного состава. Назревала паника наподобие той, которая была в Чжэнчжоу. Бездействие китайского начальствующего состава возмутило меня. Скалова и переводчиков поблизости не было видно.

Обращаясь жестами к находящимся у вагонов солдатам и офицерам, я призвал их следовать за мной в атаку. Мы беглым шагом двинулись против ближайшей вооруженной группы. «Красные тики», завидев бегущих солдат с ружьями наперевес, бросились от них со всех ног, подбирая на бегу полы своих халатов. На нашу беду, пошел дождь. Солдаты, одетые в хлопчатобумажные куртки и матерчатые туфли, повернули назад к своим вагонам. Получилась парадоксальная картина: оба противника бегут друг от друга в разные стороны. Я носил ботинки на микропористой подошве. Они словно приросли к доброй плодородной лёссовой почве, и я не мог сделать ни шагу ни назад, ни вперед. «Красные пики», увидев, что погоня за ними прекратилась, остановились и стали постреливать в мою сторону. Солдаты, укрывшись под вагонами, открыли стрельбу по ним. Я очутился между двух огней.

Подобную же ситуацию мне пришлось пережить в первую мировую войну. В августе 1914 г. русские войска отступали в Восточной Пруссии. Командир батареи 8-й артиллерийской бригады подполковник Барзенков вызвал меня и приказал с сотней казаков составить арьергард отряда. 30—40 всадников из сотни донских казаков уныло стояли возле дороги. Я пытался воодушевить их, убеждая, что связку прутьев трудно переломить даже сильному человеку, тогда как если [103] брать по отдельности каждый прутик, то связку может переломить и ребенок. Однако моя притча из элементарной хрестоматии для школьников не произвела никакого впечатления. Из задних рядов послышались голоса: «Мы приставлены охранять обозы». Мне стало ясно, что от этих воинов с обозным настроением толку мало.

Опустилась предрассветная мгла, сыро, туман. Из небольшого перелеска застрочил пулемет. Угрюмый ряд спешенных казаков зашевелился, послышался возглас: «Вот бы в атаку теперь». Этот крик окрылил меня. Туманное утро и поросшая кустарником местность делали атаку перспективной. Подал команду: «По коням!» Из кавалерийского устава я помнил, что кавалерийский начальник при атаке на врага должен встать «перед его серединой на 24 шага». Скомандовал: «Шашки вон, марш, марш, в атаку за мной!» — и, дав шпоры своей изнемогающей от усталости Изергиль, не слишком резвым галопом помчался вперед во мглу, где строчил пулемет. Промчавшись шагов двести, не слыша за собой конского топота, я оглянулся — от моей доблестной донской сотни и следов не осталось. Таким образом, в арьергарде правой колонны 15-го армейского корпуса остался я один.

В Китае я попал в худшее положение. Я лишился возможности двигаться, а «Красные пики», заметив, что погоня за ними отошла к вагонам, осмелели и стали возвращаться. Я уже хорошо различал пики с красными лоскутами и лица их хозяев. Размышления о печальной перспективе завершения моего послужного описка были прерваны моим доблестным переводчиком Чжао: «Алекшей Вашильевич, айда, пошли». Один только Чжао в эту дождливую погоду, несмотря на липкую грязь и огонь с обеих сторон, пришел ко мне на помощь, и, опираясь на его плечо, медленно передвигая ноги, я в конце концов добрался до вагона. Наш вагон был рядом с вагоном Дэн Бао-шаня. Г. Б. Скалов с ним договорился, что если придется уходить, то мы будем это делать «рука об руку». Скалов поверил и остался в вагоне, хотя войска, размещавшиеся в вагонах восточнее нашего, постепенно куда-то удалялись на запад, а охранение уже поравнялось с нашим вагоном. Пули изредка щелкали вблизи.

Я пошел выяснить, в чем дело, так как убедился на собственном опыте, что на слова и заверения Дэн Бао-шаня полагаться нельзя. Действительно, повстречавшийся мне командир 13-й бригады подтвердил, что Дэн Бао-шань перебрался в вагон к дубаню Юэ Вэй-цзюню, находившийся в километре к западу от нашего. Командир бригады рекомендовал нам отправиться туда же. Мы перешли в вагон дубаня, обыкновенный товарный вагон, но целый. Там располагался дубань Дэн Бао-шань, несколько других генералов и китайских советников на полу, на ватных одеялах. Большинство [104] курили опиум или уже находились в трансе. Вскоре обнаружилось, что Юэ Вэй-цзюнь помышляет о бегстве на Шаньсянь, намереваясь бросить войска на произвол судьбы. Нужно было только удивляться, как войска еще не разбежались и сохраняли какую-то дисциплину.