Социокультурные предпосылки формирования новоевропейской науки.

 

Возникновение науки как экспериментально-математического естествознания в Европе в 17 веке оказалось событием всемирно-исторического масштаба, перевернувшим мировоззрение человечества и позволившим осуществится грандиозному проекту «господства над природой». С момента возникновения наука прошла длительный процесс развития, в ходе которого произошли фундаментальные изменения, касающиеся как методов и инструментария, так и аксиоматического аппарата предпосылок, определяющих единство и целостность теоретических построений. Рассмотрение науки вне исторического контекста ее существования способно привести к значительным деформациям предмета рассмотрения, к недопустимой односторонности ее понимания и невозможности понять перспективы развития науки как самого эффективного и продуктивного способа познания.

В самом деле, до сих пор не образовалось единого мнения, объясняющего возникновение экспериментального естествознания именно в Европе. Известно, например, что теоретические принципы античной философии были хорошо известны в арабском мире и средневековой Персии. Основные положения аристотелевской физики были включены в теоретические рассуждения Авиценны и других ученых этого региона. Арабское происхождение математических методов также общепризнанно. О технологических успехах средневекового Китая уже было сказано ранее. Однако только европейцам удалось соединить практические знания и теоретические принципы воедино. Несомненно, институционализация науки в Европе была несоизмеримо выше, и это способствовало формированию научного сообщества. Но специфические социокультурные условия, по всей видимости, стали решающим фактором, обусловившим научный приоритет европейской цивилизации.

Христианская религия – это один из главных отличительных признаков и ее структурных элементов. Поэтому внимание исследователей науки к взаимосвязи религии и науки, заметное в последние десятилетия, вполне закономерно. Необходимо отметить, что вплоть до второй половины ХХ века в истории и философии науки господствовало убеждение о противоположности религии и науки. Но это убеждение основывалось не на результатах исследования истоков возникновения науки, а определялось идеологическими причинами. Процессы секуляризации – отделения государства от церкви – были важной составляющей часть становления буржуазного общества, стремящегося к созданию своих собственных социальных и политических институтов, независимых от церковных традиций.

Когда же наука, истоки ее возникновения и методологические основания стали предметом научного исследования в возникшей в ХХ веке философии и методологии науки, оказалось, что между религиозными и научными представлениями нет непреодолимой пропасти. Более того, один из методологов научного знания П. Фейерабенд в конце концов потребовал «отделения государства от науки – этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института» [15;450].

Это кажущееся абсурдным требование имеет, как это ни странно, серьезное философское основание, поскольку указывает на фундаментальную связь научного и религиозного опыта. Неочевидность этой связи обусловлена своего рода забвением истоков научного знания, ставшим следствием инструментального понимания науки, сводящего ее к практической деятельности по преобразованию природы, неразрывно связанной с техническими потребностями человека. Однако при этом упускается из вида то, что в таком виде образ науки окончательно сформировался лишь в XIX веке, когда наука начинает выполнять функцию производительной силы.

В момент своего возникновения наука в гораздо меньшей степени ангажирована практическим интересом. Можно достаточно определенно утверждать, что в этот момент она еще не стремится к практически результатам и является «чистым» интеллектуальным предприятием.

Зарождение идеи науки тесно связано с философской ориентацией на постижение начал и причин сущего, на поиски непротиворечивого, доказательного и систематического знания, что позволяет рассматривать возникновение науки в контексте процесса развития европейской цивилизации. Следует также учесть, что наука участвует в общецивилизационном процессе «не как малопонятный теоретический дискурс, а как форма повседневности, как реальная практика производства «человеческого» в культуре. Наука как институт обеспокоена не только производством знания, но и своей собственной жизненной проблемой – производством субъекта, способного к поискам истины» [8;37].

Субъект-объектная структура познавательного отношения, свойственного научному познанию, предполагает наличие в познавательном акте двух неотделимых друг от друга сторон: познающего субъекта, являющегося носителем познавательной активности и объекта, на который направлена эта активность. Таким образом, обращение к моменту возникновения науки невозможно без анализа генезиса субъекта и объекта науки. Можно со всей определенностью утверждать, что их специфика обусловливает и особенности всей сферы научного познания.

Специфика познающего субъекта новоевропейской науки заключается в постулировании возможности особой точки зрения на мир, наблюдения за ним как бы со стороны, внешним образом. Невключенность познающего в «состав мира», в значительной степени является результатом формирования познавательных установок в христианской культуре. Воздействие христианской культуры разворачивалось в двух направлениях.

Во-первых, внутри этой культуры происходило формирование особого антропологического типа человека, отличающегося концентрацией на внутренних переживаниях, поскольку уделом христианина является «забота о душе» с целью обретения «жизни вечной». Практики аскезы, медитации, самоанализа «движений души», освобождения от греховных помыслов и желаний сформировали тип человека, отделяющего себя от мира, преодолевающего его соблазны, т.е. не вовлеченного в «дела мирские». Помимо других причин это обстоятельство повлияло на на формирование типа ученого-аскета, отдающегося бескорыстному поиску истины, который культивировался в европейской науке вплоть до середины ХХ века. Христианский монастырь не случайно становится в средневековой Европе центром ученых занятий, библиотечной культуры и тренировки беспристрастного ума, обращенного к поискам истины.

Помимо «дисциплинирования» человеческого тела христианская культура производит особый образ человека посредством выделения его из природы, утверждая его внеприродное происхождение, боговдохновенную сущность. Платоновское представление о теле как «темнице души» в христианской философии получает дальнейшее развитие благодаря догмату о творении. Смертное тело, рожденное природным, т.е. греховным способом, противопоставляется сотворенной Богом бессмертной душе. Экстраполирование позиции всеведущего Бога, извне наблюдающего за своим творением, на позицию познающего сотворенный мир человека является фундаментом формирования свойственной классической европейской науке позиции «абсолютного наблюдателя», которая дает возможность познать мир таким, каким он есть на самом деле.

Не случайно принцип дополнительности Н. Бора, постулирующий невозможность этой позиции, встретил такое ожесточенное сопротивление научного сообщества, воспринявшего его как покушение на фундаментальные и, таким образом, неприкосновенные принципы. Релятивизация позиции наблюдателя, не наблюдающего, а создающего своим присутствием познаваемую реальность, оказывается несовместимой с классическими идеалами науки. С точки зрения некоторых защитников этого идеала «достижение точки зрения «Абсолютного Наблюдателя» является потребностью самого Разума. … Потребность в истине коренится в особенностях психологии Трансцендентального Субъекта познания, которые возможно, определяются некоторыми особенностями человеческого мозга» [13;16]. Основания подобной абсолютизации позиции наблюдателя, конституирующей «гносеологического субъекта», трансцендентного миру, очевидным образом располагаются в сфере религиозного опыта, опирающегося на веру, а не знание. Субстанциальный субъект познания, «сконструированный» Р. Декартом является не более, чем версией очищенной от индивидуальных признаков, христианской души. Именно поэтому «новая философия знала лишь одного-единственного познающего субъекта, предполагая при этом, что таковым может быть каждый индивид и что в качестве субъектов индивиды неразличимы, тождественны» [10;110].

Достоверность результата эмпирического познания парадоксальным образом обосновывается внеэмпирическим способом посредством постулирования достоверности мышления, «естественного света разума», освещающего истинное положение вещей. Истина науки – это в первую очередь истина разума, который не нуждается во внешнем критерии, опираясь на самодостоверность. Тезис «я мыслю» Декарта не нуждается удостоверении, но в то же время является основой удостоверения всего, что находится вне разума. Таким образом, достоверность познающего субъекта не может быть подвергнута сомнению, поскольку является исходным пунктом любого познавательного акта. Основой объективного эмпирического познания является априорная субъективность самосознания, достоверность которого носит отчетливый религиозный характер, ведь, как пишет Декарт: «… само правило, принятое мною, а именно, что вещи, которые мы представляем себе вполне ясно и отчетливо, все истинны, имеет силу только вследствие того, что Бог есть, или существует, и является совершенным существом, от которого проистекает все то, что есть в нас. Отсюда следует, что наши идеи или понятия, будучи реальностями и происходя от Бога, в силу этого не могут не быть истинными во всем том, что в них есть ясного и отчетливого» [4;272]. Это высказывание отнюдь не является данью христианской традиции или жестом подчинения авторитету церкви. Оно наполнено искренним убеждением в богоугодности познания мира, пребывающего в божественной истине. Если Фома Аквинский утверждает, что истина находится в человеческом или божественном рассудке, то Декарт подчеркивает субъектность познания полагая, что «истина или ложь в собственном смысле не могут быть нигде, кроме как в рассудке» [18;358]. Достоверность самосознания, таким образом, является продуктом веры, а не выведена из опыта. И эта вера становится основой существования объективного мира, раскрывающегося в опыте познания.

Мира, представляющего собой объективный полюс акта познания, рациональность которого также не может быть поставлена под сомнение. Ведь если познаваемому объекту не свойственно разумное устройство, то разум бессилен, поскольку только рациональность мира гарантирует истинный результат познания. Таким образом, предположение о разумности мира является не результатом познания, а его условием, априорной предпосылкой, до всякого опыта постулирующей сущность познаваемого объекта. Так, Галилей, один из основоположников европейской науки, был убежден, что природа «стремится применить во всяких своих приспособлениях самые простые и легкие средства». Эта уверенность является не столько эмпирическим наблюдением, сколько теоретическим убеждением, основанным на глубокой вере в божественном происхождении объекта исследования – великой книги мира, написанной на языке математики. Интеллектуалы Возрождения и Нового времени верили, что «Книга Природы – это тоже Откровение, данное самим Богом, и более подлинное, нежели записанные людьми книги Откровения. … Невозмутимая и прекрасная, Природа открывает внимательным глазам свою Книгу, в которой записана истина, и благодаря этому в Книге Природы в конечном счете можно будет вычитать новый путь к спасению» [16;158]. Бог, таким образом, является предпосылкой единства мира, а единство мира, в свою очередь – предпосылка единства науки и научного метода. Вера в существование Бога и религиозные догматы, устанавливающие отношения Бога и мира являются абсолютными предпосылками, определяющими и саму возможность, и результаты познания. Абсолютные предпосылки – это «не постулаты отвлеченной мысли, свободно принимаемые учеными в тиши кабинета, но глубинные суждения, настолько вошедшие в плоть и кровь человека, что он чаще всего не осознает их воздействия на все то, что он думает, говорит и делает … нет изменений более радикальных, чем те, которые происходят в сфере абсолютных предпосылок. Здесь все решается, и предопределяется дальнейший путь преображения человека и среды его обитания, понятой в самом широком смысле слова» [17;287]. Формирование таких предпосылок подготавливает возможность появления науки как действительно нового способа познания, «открывшего» мир заново, «сотворившего» его в единстве, упорядоченности и точности.

Наука, мировоззренческий характер которой не ставится под сомнение, не только является основой нового мировоззрения, но делает возможным мировоззрение в точном смысле этого слова. Только с утверждением новоевропейского идеала научного познания становится возможным понимание мира как картины [18]. Это означает, что наука является проектом очеловечивания мира посредством придания ему порядка, способного быть познанным человеком, т.е. приданием ему человеческого масштаба. В качестве такого масштаба выступает математика, или, точнее язык математики, являющийся основанием картины мира. Благодаря математике производится согласование разумной природы человека и закона природы, познание которого является целью познания, но цель эта, по сути, является уже достигнутой в предположении о математичности природы. А это предположение, в свою очередь, является следствием догмата о творении. По утверждению Декарта: «Математические истины … были установлены Богом и полностью от него зависят, как и все прочие сотворенные вещи… Именно Бог учредил эти законы в природе, подобно тому, как король учреждает законы в своем государстве» [4;588].

Как пишет историк науки Р. Коллингвуд: «Подлинный платонизм не оставляет никакой надежды на научное приложение математики. Он учит, что в природе нет ни прямых линий, ни настоящих кривых, ни равенств, но только приближения к этому, приближения, которые никакое усовершенствование математических методов не сможет свести к математическим формулам … Христианство, придерживаясь того взгляда, что мир природы есть мир божественного творения, полностью изменило эту ситуацию. Теперь стало делом веры смотреть на мир природы как на царство точности, а не приблизительности… Линия проведена или сконструирована Богом; и если Бог пожелал, чтобы она была прямой, она будет прямой. Сказать, что она не совсем прямая, означает, что она в точности нечто иное. Естествоиспытатель и должен определить, что именно она такое» [17;295]. Это, в свою очередь, предопределяет фундаментальную трансформацию познания природы в классической физике в познание механического универсума, не имеющего в себе никакой цели, а определяемого «первой», действующей причиной.

Экспериментально-математическое естествознание возникает, таким образом, как результат коперниканской революции, переместившей аристотелевское математически постигаемое небо на землю и сделавшей, тем самым, механику точной наукой о природе. После этого переворота, в основании которого лежало христианское убеждение, что человеческие, земные тела могут быть одновременно и божественными телами и в силу этого земное постижимо как божественное, ничто уже не мешает утверждению декартовского понимания природы как бесконечно протяженного математического тела. Причина существования природы вынесена за ее пределы, поскольку мир «вещей протяженных» сотворен Богом, который не присутствует в своем творении, а является источником движения, количество которого постоянно и неизменно. Только движение связывает мир с Богом, и это открывает возможность абсолютизации механических законов движения как всеобщих законов природы. Именно убеждение Декарта в том, что все движется и сохраняется только волей Бога, есть основание его крайнего механицизма. В отличие от других своих современников, Декарт не наделяет тело никакой самодеятельностью и самостоятельностью, а сохранение его состояния, так и изменение этого состояния объясняет только действием извне. С помощью закона инерции Декарт связывает движение с протяжением, устраняя из природы – с помощью догмата о творении – всякое представление о конечных причинах. «Весь род тех причин, которые обыкновенно устанавливают через указание цели, неприменим к физическим и естественным вещам» [4;374]. Познание природы возможно только через познание действующих причин. Этот постулат современного естествознания, как мы видим, имеет, прежде всего, религиозное обоснование, делающее возможным его абсолютизацию в качестве принципа детерминизма. Все существующее причинно определено и в силу этого познаваемо. Познать – это значит указать причину явления. Этот принцип становится фундаментом научного познания и завершает эпоху двадцати пяти столетий аристотелевского телеологизма, открывая бесконечный горизонт возможностей причинного объяснения.

Науке оставалось сделать последний шаг, чтобы обратится непосредственно к природе и «выпытать» у нее тайны мироздания посредством эксперимента, который становится возможным благодаря априрорной уверенности в познаваемости мира. И этот шаг был сделан в протестантской культурной традиции, перехватившей эстафету научных исследований у католического мира. Акцент на божественной воле, а не разуме, свойственный средневековому номинализму и воспринятый М. Лютером и Ж. Кальвином, предопределяет специфику научного познания, ориентированного на познание единичных вещей в едином пространственно-временном континууме. Последний возникает в результате теологического спора Ньютона и Декарта относительно отождествления материи с пространством, что, по мнению Ньютона, открывает прямую дорогу атеизму, так как в познаваемом мире не находится места Богу. Основоположник классической физики «отнимает» у вещей пространство, «возвращая» им движение. Абсолютное пространство Ньютона – это «чувствилище Бога», проникающее во все существующее. Абсолютизация пространства и времени путем придания им божественного измерения является метафизическим основанием классической физики и онтологическим фундаментом научной картины мира [19;22]. Пространство и время обретают физическую объективность, лишаются человеческого измерения, что запускает процесс расколдовывания мира, повлекшего за собой и «смерть Бога». Пространство и время принимаются в качестве объективной реальности в значительной мере потому, что в христианской культуре происходит обесценивание непосредственно явленного, не прошедшего переработку размышлением, устанавливающим соответствие наблюдаемого замыслу творения. Тем самым пространство и время утрачивают характер субъективного ощущения и становятся атрибутами объекта. Утверждение эмпиристской установки познания, таким образом, стало результатом интенсификации поисков божественной истины. Рационалистическое понимание разума как активного познавательного начала уступает место эмпирическому пониманию разума как «чистой доски», пассивного и нейтрального инструмента постижения истины.

Эмпиризм не случайно укореняется на почве протестантской культуры, поскольку противопоставляет мысленным экспериментам Г. Галилея и Р. Декарта реальные эксперименты И. Ньютона, Х. Гюйгенса и Р. Гука. Это происходит в силу того, что «эмпиризм XVII века служил аскезе средством искать «Бога в природе». Предполагалось, что эмпиризм приближает к Богу, а философская спекуляция уводит от Него» [1;239]. Знаменитое высказывание Ньютона – «гипотез не измышляю», ставшее одним из девизов современной науки, основывается на уверенности в познаваемости мира, сотворенного Богом, путь к которому лежит через познание им сотворенного, искажать которое «измышлениями разума» недопустимо. «Бог сокрыт, его пути – не наши пути, его мысли – не наши мысли. Но в точных естественных науках, где творения Бога физически осязаемы, были надежды напасть на след его намерений относительно мира» [1;717]. Для научного познания отныне не существует недостойных или запретных вещей – ученый, как и сам Бог становится вездесущ, поскольку, по словам М. Лютера «Бог-творец присутствует даже в блошиной кишке» [20;61]. Наука становится бесконечным прогрессом логического упорядочивания мира посредством открывания скрытого порядка творения. Энтузиазм первооткрывателей науки поддерживается уверенностью, что избранный ими путь является истинным путем спасения, понимаемого в христианском смысле. Разгадав замысел божий в его творении, человек способен открыть и путь спасения.

Бесконфликтная экспансия научного познания в XVII-XIX веках в христианской культуре Европы может быть понята как принятие своего рода «научного крещения», которому церковь не только не оказывала сопротивления, но в значительной степени способствовала, усматривая в научных открытиях подтверждение разумного устройства мира, что служило теологической задаче теодицеи – оправдания существующего как замысла Бога. Расположение науки «по ту сторону добра и зла» в полной мере отвечает этой задаче, так как позволяет радикальным образом изгнать зло из природы. Зло окончательно остается на совести человека, природа же сама по себе безгрешна, являясь отлаженным механизмом. Этическая нейтральность научного познания, таким образом, является неотъемлемой частью изначального смысла науки.

Сформированные таким образом познавательные установки оказались чрезвычайно эффективными, что подтверждается веком открытий – XIX столетием, радикальным образом изменившим жизнь человечества в целом. Вместе с промышленной революцией, породившей небывалый спрос на научные исследования, происходит институционализация науки, успешно вошедшей в новые социально-экономические реалии. И уже к концу этого бурного столетия наука начинает стремительно терять мировоззренческую значимость, все больше превращаясь в инструмент, обеспечивающий поставку сведений необходимых для технической деятельности человека. Получаемые сведения с одной стороны, повышают эффективность человеческой деятельности, а с другой – начинают разрушительное воздействие на глубинные основания самой науки. Став эффективным эмпирическим методом познания, наука стремится преодолеть сопротивление метафизических предпосылок единства, рациональности и познаваемости мира, не совпадающих с результатами эмпирических исследований.

ХХ век становится временем пересмотра оснований классической науки. Происходит освобождение современной науки от чуждого ей метафизического и религиозного наследия. Современная наука, инструментальный характер которой все более очевиден, призвана доказывать свою эффективность в практическом приложении своих результатов, постепенно становясь лишь частью практической деятельности. Наследие классической науки, ориентированной на решение принципиально других задач, бессознательно проникая в научный аппарат ученого в виде установок «объективности познания», «единственной истины», «абсолютного наблюдателя», детерминизма и монизма, оказывается своего рода «паразитной помехой» научной деятельности. Догматические представления препятствуют развитию науки утратившей мировоззренческую, но не социальную значимость, которая реализуется эффективным решением возникающих задач, а не поддержанием «единой картины мира» и «объективной истинности».

Помимо религиозных предпосылок существовали и более земные факторы, обусловившие возможность возникновения и успешное развитие научного знания. Среди них выделяются как технологические инновации, ставшие неотъемлемым компонентом европейской культуры, так и политические изменения, сформировавшие новый класс людей, заинтересованных в научном знании.

Эти факторы взаимосвязаны и во многом взаимообусловлены. Рассмотрим это на конкретном примере. Среди технологических факторов обычно называют книгопечатание, которое способствовало распространению знания среди гораздо большего числа людей. Но технология печати с использованием наборного шрифта распространяется уже в XV столетии и до XVII века книги непосредственно не связаны с распространением научного знания. Однако престижность обладания книгой и интерес к чтению стремительно растет. Уподобление книги и мира, характерное для основоположников науки, вполне закономерно, учитывая распространение и ценность грамотности. Не стоит забывать, что кроме первой книги, распространившейся благодаря книгопечатанию – Библии, имевшей, как тогда считали, божественное происхождение, не менее важной книгой, обладающей значительным практическим значением, становится в это время бухгалтерская книга. И неудивительно, что купцы и первые промышленники, составлявшие основу нового социально-политического класса буржуазии, становятся главными потребителями и ценителями книги.

Но наука не только производит книжное знание. Сама практика чтения книг, ставшая ежедневной потребностью «праздного класса», подготавливает к научному восприятию мира [7]. Мир, представленный наукой в виде системы упорядоченных, линейных взаимосвязей, оказывается знакомым и привычным для читателей книг, живущих представлениями, не имеющими ни цвета, ни вкуса, ни запаха, подобно механистической вселенной классического естествознания. Неуемное любопытство, стремление к познанию нового и неизведанного является отличительным признаком эпохи возникновения науки. Заметим, что она же носит название эпохи «великих географических открытий». Сведения об этих открытиях также становятся распространенным содержанием книг и пробуждают воображение и любопытство читателей.

Становление промышленного капитализма порождает потребность в рабочей силе. Для удовлетворения этой потребности многочисленные массы горожан, как бы мы сейчас сказали «без определенного места жительства и определенных занятий», подвергаются научному исследованию врача. В лице врача, который делает заключение о степени трудоспособности человека и отделяет субъективное нежелание работать от объективной способности к труду, наука обретает властные полномочия и становится частью социального института контроля и принуждения.

Обратим также внимание на то, что в это же время европейские города перестраиваются в соответствии с геометрически выверенными планами, соответствующими медицинским представлениям о взаимосвязанных функциях человеческого тела. Мы обнаруживаем на этих планах транспортные артерии, связывающие рыночные площади и пригородные хозяйства, административный центр и парки, выполняющие функцию легких города. Архитектура жилища также формируется с учетом медицинских знаний. Помещения теперь наполнены светом и воздухом. Вслед за этим возникает необходимость определения степени освещенности, состава воздуха и чистоты воды, эффективности системы отопления. В этом случае желательно иметь достоверные и точные сведения, а не полагаться на смутные и приблизительные субъективные ощущения. Данные, полученные посредством измерения, принадлежат уже самим вещам или, другими словами, являются объективными.

Объективные научные законы, установление которых является основной целью классической науки, также обнаруживают взаимосвязь с социокультурной средой. Новое время – это эпоха становления правовых принципов политического устройства европейских государств. Юридические принципы равенства перед законом, беспристрастное рассмотрение обстоятельств судебного дела и обоснованность обвинения, удивительным образом совпадают с принципами научного познания.

Мы видим, что возникновение новоевропейской науки обусловлено множеством взаимосвязанных причин и обстоятельств. Но если возникновение науки связано с таким сложным комплексом причин, то и дальнейшее ее развитие определяется не меньшим, а большим количеством обстоятельств различной природы. Изменения технологий, средств коммуникации, политических и социальных институтов, системы ценностей и религиозных представлений неизбежно приводят к изменению интересов и потребностей человека, а вместе с тем и к изменению целей и методов научного познания.