II. Различие между науками «точными» и «неточными».

Механика вырождения

В. А. Мошков

I. Вступление.

Мы, европейцы, гордимся нашей цивилизацией и, пожалуй, не без основания. Если припомнить все приобретения человеческого духа за последние две-три сотни лет, то голова закружится и дух захватит. Чего только мы не узнали за это время? Чего не решили? Чего не достигли?

С большой точностью изучили мы форму, величину и движение нашей планеты и других небесных тел солнечной системы. Благодаря этому оказалось возможным предсказывать вперед множество небесных явлений. Мы сделали химический анализ отдаленнейших звезд и определили скорость распространения света. Мы изучили историю земной коры, нашли точные способы измерять силы природы и проникли взглядом в недоступные для невооруженного глаза небесные пространства и микроскопический мир. На наших пароходах мы искрестили земной шар во всех направлениях. При помощи паровой машины и электричества мы в короткое время пробегаем огромные расстояния. Силы природы не только носят нас по всевозможным направлениям с покорностью самой смирной лошади, но работают за нас на фабриках, выделывая с величайшей правильностью и точностью тысячи предметов, необходимых для нашей жизни. С быстротою молнии передаем мы на тысячи верст наши мысли и звуки наших слов и т. д., и т. д. Словом, всюду, куда мы ни направляли наши усилия, природа открывала нам свои тайники и служила с покорностью самого верного раба. А потому невольно является гордая мысль, что человек - царь природы, что весь видимый мир только для него и существует, только и ждет его приказаний, чтобы их немедленно и беспрекословно исполнить.

Чего бы наш взор ни коснулся, все уже измерено и исследовано по всевозможным направлениям, со всевозможных точек зрения, обо всем написаны сотни томов.

Но при всем том у нашей цивилизации есть своя Ахиллесова пята, есть огромная и самая важная часть знания, в которой любой безграмотный неуч не только чувствует себя авторитетом, не только считает себя авторитетом, не только считает себя вправе торжественно изрекать мнения, но и проводить их в жизнь всеми возможными способами. Это - самая важная для нас наука о человеческом обществе. Для того, чтобы быть авторитетом в этой области, не нужно никакого знания, никакой подготовки.

Это ли не странность, это ли не дикость? Чтобы сшить самый простой мужицкий сапог, нужно знание, нужна подготовка, а для управления обширнейшим государством ничего этого не нужно. Разве управлять государством легче, чем сшить сапог?

Дело в том, что окружающий нас мир, одушевленный и неодушевленный, изучается науками «точными», а науки, изучающие человеческое общество, в отличие от первых могут быть названы науками «неточными». Если первые научили нас, что такое мир и как нужно им управлять, то последние пока еще мало чему основательному научили. В любой из точных наук есть множество выводов общего характер, им известны строгие законы природы и способы ими пользоваться для практических целей и для предсказания будущего. Астрономия, например, с большою точностью может определить для каждого будущего момента место небесных тел в пространстве и расстояние между ними. Физика дает возможность расчитать с большою точностью, какое количество силы произведет та или другая машина. Химия может предсказать безошибочно, какие произойдут явления, если привести между собою в соприкосновение те или другие химические тела, и т. п.

Но науки о человеческом обществе ничем подобным похвастаться не могут. Они не знают никаких законов природы, управляющих человечеством, не могут даже на один год вперед безошибочно предсказать будущую судьбу государства или общества. Оправдывать это обстоятельство относительной молодостью этих наук или большей трудностью из предмета для изучения нет никакого основания. Материалы для науки о человеческом обществе в виде различных религиозных систем, летописей и исторических повествований начали записываться и сохраняться еще в те отдаленные времена, когда о «точных» науках не могло быть и речи. Как увидим ниже, человечество еще задолго до начала «точных знаний» уже имело сведения о законах, управляющих человеческим обществом, и даже, по-видимому, делало в этой области предсказания, но сильная волна каких-то влияний, вероятно религиозного характера, смыла все это, и остатки древней науки о человеческом обществе дошли до нас только виде обломков, сильно искаженных временем.

Что касается большей трудности этих наук для изучения, то и в этом можно сомневаться, так как человек и его общество несравненно ближе к нам, чем какие-нибудь небесные тела. Очевидно, что были особые причины, тяготившие в виде какого-то фатума над науками самыми близкими, дорогими и необходимыми для человека. Этот фатум, по-видимому, тяготеет над нами и до настоящей минуты.

Таким образом науки о человеческом обществе в наше время не только не в состоянии делать в своей области каких-либо предсказаний, но не могут с достаточной основательностью ответить на самые насущные вопросы, интересующие человечество, которые так и называются «проклятыми», вероятно - с точки зрения их безнадежности.

Кто, например, знает истинную причину вечного и повсеместного неравенства между людьми, - умственного, нравственного, физического и имущественного? Кто знает, как можно устранить это неравенство раз навсегда? Кому известно, почему в отношении пороков и преступлений человечество стоит ниже всех животных? Кто может сказать с достоверностью, почему между людьми родится такое множество всякого рода уродов, калек, больных и ни на что не годных личностей? Почему люди питают друг к другу такую адскую ненависть, которой не существует во всем животном царстве? Почему сильный всегда теснит слабого? Как уничтожить в человечестве господство капитала над трудом? И т. д, и т. д.

Все эти вопросы и многие другие, не менее важные, решаются так или иначе, но, во-первых, в их решении люди различного склада ума не сходятся между собою, а во-вторых - ответы на них даются неточные, неопределенные, гадательные, не имеющие ничего общего с ясными и определенными ответами наук точных. «Такой-то всемирно известный ученый авторитет, - говорят вам, - выражается об этом так-то, а другой, не менее его знаменитый, опровергает первого и говорит так-то, третий опровергает их обоих и высказывает третье совершенно оригинальное мнение, четвертый опровергает мнение трех первых и т. д.». Подобным же образом даются и рецепты для уничтожения того или другого из зол, удручающих человечество. Очень понятно, что, если ответы нужны вам не для того, чтобы блистать своею памятью и начитанностью, а для действительного дела, они вас ни в каком случае не удовлетворят.

Если вы попробуете применить на практике указания «неточных» наук, то окончательно разочаруетесь и в них самих, и в их жрецах. Почти нет ни одного средства, рекомендуемого для уврачевания общественных ран, которое не стояло бы в прямом противоречии со множеством фактов действительности, известных всем и каждому. Если бы, например, вы захотели узнать, каким средством можно поднять умственную силу народа, то вам скажут, что народ нужно воспитывать, учить и развивать. По биографии великих людей и практика жизни тотчас же дадут вам в изобилии факты прямо противоположного свойства.

Практика жизни говорит, что есть люди, способные от природы, которые жаждут знания и легко усваивают его без посторонней помощи. Не получая никакого воспитания, они нередко делаются светочами науки. Наоборот, есть люди неспособные и чувствующие органическое отвращение к знанию, перед которыми воспитание пасует. Следовательно, вся суть, по-видимому, заключается не в искусстве педагогов, а в прирожденных способностях.

Точно также для ускорения нравственности в народе лучшим средством считается распространение в его среде христианства, но всем и каждому известно, что христианство прекрасно уживалось с жестокими нравами Средних веков, с цивилизацией и с процессами о колдунах.

Говорят, что порядок в стране зависит от личности монарха, но мы знаем примеры, когда при государях слабоумных в стране был порядок, и наоборот при талантливых и энергичных - порядка не было.

С точки зрения точных наук такие положения совершенно невозможны. Точные науки только тем и сильны, что они не выносят ни внутренних, ни внешних противоречий, что ни одно из их положений не расходится с действительностью.

 

IV. Вырождение в истории.

Что касается истории и статистики, то результаты приложения к ним моей теории оказались еще более поразительными, так как мне удалось открыть некоторые законы истории, позволяющие делать в этой области довольно точные предсказания.

Основой этого исследования послужило наблюдение зоологов, что до сих пор никому не удавалось получить ни одного прочного и постоянного гибридного вида.

Ученые глубоко верят в возможность существования таких видов, но до сих пор замечалось только неудержимое стремление их вырождаться в те основные виды, из которых они составились. Отсюда я вывожу заключение, что постоянны и неизменны только виды чистокровные, выработанные борьбой за существование и естественным отбором. В мире человеческом постоянны только типы белого дилювиального человека и питекантропа, а современное ублюдочное человечество есть нечто неустойчивое, непостоянное и вечно стремящееся к вырождению в древние виды.

Надо сказать, что не один человек представляет собою существо гибридное или ублюдочное. Большинство других животных, особенно высших, также ублюдки более древних видов. И вот из наблюдения зоологов над домашними животными оказалось, что есть некоторые условия, уже известные человеку, при которых современные виды домашних животных могут приближаться путем вырождения к древним, то высшим, то низшим.

В зоологии процесс приближения к высшему типу называется «прогонизмом», а к низшему - «атавизмом». Так как мы не имеем никакого основания исключать человека из царства животных, то и у него должны ожидать и прогонизма, и атавизма, т. е. предполагать, что при одних условиях человек может так же, как и животное, приближаться к высшему типу, к белому дилювиальному человеку, а при других - к низшему, к питекантропу.

Если бы смешанные виды могли образовать с течением времени постоянную, неизменную породу, то человечество в долгий промежуток времени, прожитый им на земном шаре, должно было слиться в однообразный тип, средний между двумя древними. Но этого не случилось, потому что помесь никогда не может приобрести устойчивости типов чистокровных и никогда не утратит стремления в них вырождаться.

Но и выродиться окончательно в один из древних типов человечество также до сих пор не могло вследствие каких-то серьезных препятствий, а потому очевидно, что оно, если не вечно, то в течение очень долгого времени принуждено колебаться между тем и другим типом, приближаясь то к одному из них, то к другому. Если же для вырождения в ту и другую сторону требуется приблизительно одинаковое время, то естественно, что в жизни человеческих обществ должны существовать правильные периодические колебания, следы которых можно искать в истории.

Такие взгляды не имели бы под собой никакой почвы, если бы мы наблюдали у людей однообразие и постоянство типа при переходе от одного поколения к другому. Но этого нет; мы видим, что дети почти никогда не рождаются копией родителей: каждый член нового поколения стоит в умственном, нравственном и физическом отношении либо выше, либо ниже своих родителей. Для последнего из этих двух случаев на всех европейских языках существует даже специальный термин «вырождение», соответствующий понятию «атавизма» в животном царстве. Что касается «прогонизма», то и его мы можем наблюдать весьма нередко, хотя специального термина в обыденной речи для него не имеется.

 

V. Наука о вырождении.

Судя по существованию терминов для вырождения (атавизма) во всех европейских языках, мы можем заключить, что это явление для человека вовсе не новое. Но предметом научного исследования оно стало только в последние времена, с пятидесятых годов прошлого столетия, сначала во Франции, а потом и в других цивилизованных странах Западной Европы. В настоящее время определена сущность этого явления, намечены его главные стадии, но истинная причина его еще не выяснена. Чаще всего причину эту искали во вредных климатических условиях: в одной стране будто бы люди вырождаются от излишнего жара, в другой - от холода, в одной - от северных ветров, в другом - от восточных или западных и т. п. Но так как вырождение происходит при всевозможных климатических условиях, то его стали объяснять и другими местными условиями: то слишком высоким положением страны над уровнем моря, то очень низким, то избытком влажности, то излишней сухостью воздуха. С расширением знания число предполагаемых причин вырождения стало быстро возрастать. Их находили то в изобильной пище, то в ее недостатке, то в богатстве жителей, то в их бедности, то в переутомлении, то в праздности и т. д. Иные приписывают вырождение государственному режиму, законам страны, ее нравам и обычаям, всеобщей воинской повинности и даже принципу разделения труда. В общем, этих причин набирается такое огромное количество, что ученые принуждены их классифицировать, делить на категории и составлять из них таблицы. Но если свежий человек заглянет в одну из таких таблиц, то убедится, что причиной вырождения является сама жизнь со всеми ее условиями, т. е., другими словами, человечество вырождается потому, что живет, и тогда только перестанет вырождаться, когда вымрет до последнего экземпляра.

Ненормальность и искусственность такого решения говорит сама за себя. Человек живет на земле, по самому скромному расчету, около 150000 лет. За все это время он постоянно и непрерывно приспособлялся ко всевозможным жизненным условиям. Все слабое, неприспособленное неизбежно вымирало и не оставляло после себя потомства. Все сильное выживало и передавало свою приспособленность дальнейшим поколениям. Но этого мало: если предками человека были животные, начиная от инфузорий, то приспособление началось еще гораздо ранее, несколько миллионов лет тому назад. Казалось бы, что времени для приспособления было совершенно достаточно и что в окончательном результате должно было выработаться сильное, здоровое и совершеннейшее существо в мире, для которого не страшны никакие жизненные условия. Но на самом деле, если верить ученым, человек настолько слаб, хрупок и нежен, такая масса ничтожнейших причин приводит его к вырождению и вымиранию, что жизнь возможна для него разве только в оранжерее под стеклянным колпаком. И остается только удивляться, почему он до сих пор не вымер.

Не ясно ли, что есть только два способа уничтожить эту логическую несообразость: или принять, что никакого приспособления к жизни ни у человека, ни у его животных предков до сих пор не было и только теперь начинается, или что древняя приспособленность уничтожается каким-то неизвестным нам фактором.

Первое предположение абсурдно, так как только приспособлением к жизненным условиям можно объяснить весь прогресс животного мира, и потому приходится остановиться на втором, т. е. принять существование неизвестного нам естественного фактора, противодействующего приспособлению, и заняться его отысканием. Фактор этот и есть атавизм, т. е. приближение человека к низшему типу, происходящее не от внешних, а от внутренних причин, как это видно из определения вырождения, принятого наукой. В книгах, трактующих о вырождении, оно определяется так: «когда специфические свойства, характеризующие расу, перестают передаваться потомству путем наследственности, когда в семействе дети перестают походить на своих родителей, братьев и сестер, и когда в результате происходит изменение в приспособленности человека к физической и социальной среде, то говорят, что раса вырождается».

Кроме всего сказанного немного нужно внимания и вдумчивости, чтобы убедиться, что всякое естественное явление, происходящее на земле, а в том числе и вырождение, не может иметь сотни причин, а всего только одну. Если же для некоторых явлений мы можем указать несколько причин, то дело здесь не в сущности вещей, а только в способе выражения. Говорят, например, что живое существо может умереть от тысячи самых различных причин: от яда, от ран, от жары, от холода и т. д. Но разве все это настоящие причины смерти? Настоящая причина только одна: неустойчивость живого организма. Подобным же образом причин порохового взрыва можно указать много: огонь, возвышение температуры, электрическая искра, сильный удар и пр. Но настоящая причина только одна - сильное химическое сродство между телами, входящими в состав взрывчатой смеси.

Все эти соображения доказывают как нельзя лучше, что истинная причина человеческого вырождения до сих пор не была известна науке. Она есть стремление неустойчивой натуры смешанного человеческого типа возвратиться в устойчивую, приспособленную к внешним влияниям форму одного из первобытных чистокровных видов. Это стремление внутреннее, если можно так выразиться - молекулярное, и потому не может вызываться внешними условиями.

Хотя в настоящее время существует целая наука о вырождении, хотя она делает несомненные и быстрые успехи, но постановка ее далеко не удовлетворительна, что и приводит ее представителей к неправильным выводам. Во-первых, наука, изучающая человеческое вырождение, не должна игнорировать вырождения, существующего в мире животных. Если бы это правило было соблюдено, то ученые никогда не могли бы придти к таким абсурдным выводам, будто вырождение человека может происходить от всеобщей воинской повинности или от принципа разделения труда. Во-вторых, изучающие вырождение человека, т. е. его атавизм, не должны были бы игнорировать обратного процесса, прогонизма. Наконец, в-третьих, вырождение изучается только на экземплярах сильно выродившихся, на разных невропатах, неврастениках, слабоумных, идиотах и проч., но при этом совершенно упускается из виду, что между людьми окончательно выродившимися и здоровыми существует целый ряд переходных ступеней, которые остаются без всякого изучения. Так называемые стигматы или признаки вырождения, число которых в настоящее время быстро возрастает, встречаются не только у людей, выродившихся, но и у нормальных. Сюда относятся, например, сильно выдающиеся надбровные дуги, чрезмерное развитие скуловых костей, толстые, оттопыренные губы, длинное туловище при коротких ногах, кривые ноги, плоская стопа, слабо развитая мускулатура, близорукость, обжорство, картавление, заикание, сюсюканье и проч. Если бы исследователи вырождения обратили свое внимание на то обстоятельство, что у редкого человека в обществе нет ни одного стигмата вырождения, то они поняли бы, что вырождение - это общественная болезнь, оказывающая влияние на весь ход исторических событий и производящая то, что в истории называется «упадком». Они не стали бы тоща низводить этот грандиозный мировой процесс на степень какой-то местной лихорадки, навеянной восточным или западным ветром.

Итак, чтобы узнать истинные размеры вырождения в какой-либо стране, недостаточно изучать выдающиеся экземпляры, охваченные этой болезнью, необходимо распространить такое изучение на все общество. А это возможно только при помощи статистики. Но и этого мало: вырождение недостаточно изучать на примере общества, вырождающегося в настоящую минуту, так как наука никогда не может следовать по пятам за текущей жизнью. Надо привлечь к этому изучению данные истории, которые дают картину вырождения в совершенно законченном виде.

 

VII. Исторический цикл.

Приступая к отысканию правильности в истории, я прежде всего пересмотрел в исторических сочинениях описания заведомых подъемов и упадков в разных странах, выписывая отдельно признаки подъема и упадка. Оказалось, что те и другие смешать между собою очень трудно, почти невозможно, так как они находятся друг к другу в отношении прямой противоположности. Если, например, в период упадка господствует разврат, то в период подъема преобладает обратное явление: целомудрие и супружеская верность. Если в период упадка народ страдает от лени, то в период подъема он трудолюбив, и т. п. Для того, чтобы не путаться в тех случаях, когда простонародье и интеллигенция расходятся в своих упадках и подъемах, я определял эти периоды для тех и других отдельно и убедился, что закон вырождения для всех одинаков, но одинаковые периоды у простонародья и интеллигенции не совпадают между собой, как бы у двух совершенно различных народов.

Труднее всего было отличить нормальный ход событий от аномалий, но и это препятствие я преодолел в конце концов, благодаря тому, что пересмотрел большое количество исторического материала у разных народов. То, что во всех государствах повторялось много раз, я принял за нормальное, а то, что встречалось в единственном числе или повторялось весьма редко, - было аномалией.

После многих неудач передо мною наконец открылась грандиозная картина исторических периодов, в которых меня больше всего поразило ее полное однообразие у всех народов земного шара, древних и новых, цивилизованных и нецивилизованных, без всякого различия по национальностям, по религиям, по форме правления, по величине государства и по месту, занимаемому им на земном шаре. Отдельные народы и государства отличались между собою не продолжительностью периодов и не порядком их следования, а только датами, в которые у каждого приходятся однозначащие периоды. В этом отношении народы отдаленные и не имеющие между собою ничего общего зачастую сходились ближе, чем два народа, принадлежащие к одной и той же национальности и говорящие одним и тем же языком. Найти в этом какую-нибудь правильность или законность мне не удалось и до настоящего времени.

Размеры моей книги не дозволяют мне познакомить читателей с целым рядом ошибок, в которые я впадал в начале, и с моим далеко не прямолинейным движением к намеченной цели. Я передам здесь только окончательные результаты, к которым пришел.

Оказывается, что все государства и все общества, от самых больших до самых малых, в своей исторической жизни совершают непрерывный ряд оборотов, которые я называю историческими циклами. Продолжительность цикла для всех народов без исключения - ровно 400 лет. Хотя в прохождении циклов и у разных народов, и у одного и того же народа встречается много разнообразия, но распределение в цикле подъемов и упадков и общий характер цикла у всех народов одинаковы. Получается такое впечатление, что через каждые 400 лет своей истории народ возвращается к тому же, с чего начал. Цикл - это год истории.

При ближайшем знакомстве с циклом легко заметить, что он распадается на две равные половины по 200 лет, из которых каждая носит свой особый характер. Первая половина - восходящая, вторая - нисходящая. В первую половину преобладает прогонизм, а во вторую - атавизм. В первую половину цикла государство растет и крепнет и ровно к концу 200 года достигает максимума своего благополучия, а потому этот год можно назвать вершиной подъема.

Начиная отсюда, в последние 200 лет цикла, государство клонится к упадку, пока не достигнет в конце концов вершины упадка. Затем начинается первая восходящая половина нового цикла и т. д.

Каждая из половин цикла по ходу исторической жизни явственно распадается на два века, так что весь цикл состоит из четырех веков, отличающихся каждый своим характером.

Каждый век цикла снова распадается на два полувека. Первая половина каждого века - упадок, а вторая - подъем, за исключением последнего, четвертого века, который весь представляет собой сплошной упадок. Так как во всем цикле подъемы и упадки не продолжаются более 50 лет, то во второй половине четвертого века можно бы ожидать подъема. Может быть в этом месте и бывает слабый подъем сравнительно с первой половиной века, но он так мало отличается от предшествовавшего ему упадка, что на исторических данных, передающих в большинстве случаев только грубые черты, а не оттенки, он вовсе не отражается или, по крайней мере, я его пока еще отличить не могу. Возможно, что если этот период будет наблюдаться не в истории, а в жизни, и если будут приняты в расчет статистические данные, разница между двумя половинами четвертого века станет более заметна.

Границы между циклами, веками и полувеками в большинстве случаев ясно обозначаются какими-нибудь событиями, характер которых резко отличается от предыдущего направления государственной жизни. Это обстоятельство и дает возможность определять в истории каждого государства даты для начала и окончания его циклов.

Что касается более мелких периодов, как, например, 25-летних, то и они кое-когда дают себя знать в ходе исторической жизни, хотя уже менее резко. Пока мне удалось только заметить, что во многих 50-летних периодах подъема и упадка, в первых - подъем, а во вторых - упадок усиливаются к середине полустолетия, а к концу его ослабевают.

Когда приходилось сличать между собою периоды одного наименования в различных государствах, то мне бросились в глаза некоторые роковые года полустолетий, которых при более детальных исследованиях, быть может, найдется еще более. Эти года замечены мною пока еще только во вторых половинах второго и третьего столетий цикла. Сюда относятся: 43 г. второго полустолетия во втором и третьем веках и 4 год второго полустолетия в третьем веке. Во второй половине второго века, которая является временем подъема и обыкновенно отличается рядом побед над внешними врагами, 43 год выделяется из ряда других крупными поражениями среди побед, им предшествующих и за ними следующих. Это маленький период упадка (в среднем около 5-6 лет) среди полувекового подъема. Поражения, о которых я говорю, могут иногда случиться годом раньше или годом позже, но в среднем, выведенном из примера нескольких государств, получается 43 год. Во второй половине третьего столетия 43 год носит тот же самый характер. Среди подъема внезапно происходят события, отличающие упадок. Например, среди господствующего в государстве внутреннего спокойствия наступает бунт или революция, а если ведется война с внешним врагом, то поражение. Наконец, 4-й год второго полустолетия третьего века цикла отличается также среди внутреннего спокойствия взрывом психической эпидемии. В нескольких случаях это выразилось покушением на жизнь государя, или заговором против него, или изгнанием его из страны, или - как в одном случае - подавленным состоянием духа в народе в течение целого года, разразившимся сильным моровым поветрием.

Если только что описанный малый упадок среди полувекового подъема является темным пятном на светлом фоне, то естественно ожидать обратного явления, светлого пятна на темном фоне, т. е. малого подъема, а не век упадка. И действительно, два таких подъема я заметил в первой половине четвертого века. Мне пришлось наблюдать их у различных народов. Середина первого подъема приходится на 26 году, а второй начинается на 40 году периода. Если народ ведет войны с внешними неприятелями, то среди непрерывного ряда поражений у него случается несколько удачных военных действий или побед. Если же народ внешних войн не ведет, а терпит от нашествия диких или полудиких соседей, то около того времени нашествия эти на несколько лет прекращаются.

Что касается участия в подъемах и упадках разных слоев населения, то я мог заметить, что, чем выше стоит в государстве какое-нибудь сословие, тем раньше наступает его подъем или упадок. Так как число народных слоев и отношение их между собою в разных обществах и государствах различны, то я и не мог на этот счет подметить какого-либо общего правила. Но в каждом государстве можно явственно различить правящее меньшинство или интеллигенцию (городское население) и управляемое большинство, крестьянское или сельское сословие. И вот это последнее опаздывает против первого приблизительно на 115 лет. Упадки и подъемы у той или другой части народа идут самостоятельно, изредка совпадая между собой. Там, где у обеих частей совпадают подъемы (во втором и в третьем веках), государство достигает наибольшего могущества во внешних делах. Обратно, совпадения упадков у простонародья и интеллигенции (в I и IV веках) дают в отношении внешних дел самые слабые периоды в жизни государства. Те периоды, в которых интеллигенция идет вверх, а сельское простонародье вниз (первый век цикла) наиболее разъединяют между собою оба слоя народа в умственном, нравственном и физическом отношениях. Наоборот, третий век, в котором простонародье достигает вершины своего подъема, а интеллигенция начинает клониться к упадку, является временем наибольшего сближения между обоими слоями.

Эти же два периода являются временем перехода земли из рук одного слоя общества в руки другого. Естественно, что сословие богатеет в то время, когда поднимается, и беднеет, когда падает. А потому в I веке цикла, когда интеллигенция поднимается, а простонародье падает, земли скупаются интеллигенцией, а в III веке, когда интеллигенция беднеет, а простонародье достигает вершины подъема, земли переходят от правящих классов к простонародью.

Для характеристики отдельных веков нужно заметить, что в нормальном цикле наиболее дружный и сильный подъем происходит в первом веке цикла, слабее - во втором и еще слабее - в третьем. Упадок же самый сильный происходит в четвертом веке, а в остальных веках он гораздо слабее.

 

XI. В чем состоит подъем.

Когда упадок достигает своего максимума и подходит срок его окончания, появляются первые признаки подъема. Как из земли выростают отдельные личности, резко отличающиеся от остальной толпы своим стремлением к правде, справедливости и порядку, но настоящий подъем может наступить только тогда, когда таких представителей нового лучшего поколения наберется достаточно много, чтобы они могли выступить в обществе в качестве господствующей партии. Само собой разумеется, что стремление к новой жизни является результатом их природного склада, а не вследствие развития и созревания в обществе новых идей, как это принято у нас думать.

Первой заботой поднимающегося народа является сформирование нового правительства, если старое исчезло в конце упадка. Форма правления обыкновенно остается та же самая, какую застало начало подъема. Во-первых, люди подъема всегда питают глубокое уважение к своим ближайшим предкам независимо от их нравственной и умственной высоты, и потому всякое завещанное ими учреждение оберегается как святыня. А во-вторых, для хороших людей всякая форма правления хороша. Но если в стране существует монархия, то она всегда во время подъема стремится к абсолютизму, и все ограничения власти постепенно уничтожаются.

Умственные способности народа и склонность его к умственным занятиям быстро повышаются. В то же время во всех отраслях деятельности появляются талантливые и гениальные люди, которыми всегда изобилует время подъема. Развиваются литература и искусства. В науке народ спешит догнать своих цивилизованных соседей, от которых сильно отстает во время упадка. Делаются открытия и изобретения. Появляется охота к чтению и спрос на литературу. Вместе с тем улучшаются все стороны жизни. Начинает процветать земледелие, скотоводство, промышленность и торговля. Благосостояние страны быстро возрастает, так как при трудолюбии, умственных способностях и собственной инициативе люди подъема легко находят новые источники существования. Труд перестает быть тягостным, благодаря способности к увлечению, которая скрашивает его и превращает в приятное удовольствие. А так как при этом и потребности человека уменьшаются, то в руках его скопляются достаток и богатство. Состояние финансов улучшается, являются свободные капиталы, и начинается общественное строительство. Проводятся дороги, роются каналы, сооружаются порты, осушаются болота, воздвигаются храмы и полезные общественные здания, открываются библиотеки и музеи, ученые и учебные заведения.

Люди подъема вежливы в обращении, деликатны, любезны, доброжелательны и сострадательны. Драк и ссор между ними не бывает, даже бранные слова выходят из употребления и забываются. Проявляются сильные альтруистические чувства, водворяется честность, верность данному слову и справедливость. Чужое имущество начинает пользоваться таким же уважением, как и его хозяин. В это время можно уничтожить все замки, не опасаясь воровства.

Вражда между людьми исчезает и заменяется согласием, любовью, дружбой и уважением. Партии уже не имеют никакого смысла и потому прекращают свое существование. Междоусобия, бунты, восстания и революции отходят в область преданий, так как человек подъема миролюбив и не стремится к власти, а напротив, умеет подчиняться правительству и всем жертвует в пользу отечества, не исключая и собственной жизни. Государство становится крепким и сильным. Злоупотребления власти прекращаются не вследствие постороннего внушения или строгого контроля, а просто потому, что для ее представителей общественные дела дороже своих собственных. Чиновников делает честными не страх наказания, а их собственная совесть. Если изредка и случаются злоупотребления, то пострадавшие сносят их терпеливо и прощают из любви к миру и спокойствию.

Энергия и сила воли у поднимающегося народа увеличивается, и он бывает способен на подвиги и трудные предприятия. Для него, как говорится, препятствий не существует.

Очень естественно, что у такого народа, в высшей степени постоянного, сдержанного и трезвого, разврат исчезает и устанавливаются сами собой очень крепкие семейные узы. Детей своих человек подъема страстно любит и никогда не тяготится их числом. Потерявши ребенка, он не может утешиться, как бы много детей у него ни было. Отец пользуется в семействе большим авторитетом и неограниченной властью, но такая власть никому не вредит, так как любовь родителей к детям безгранична и всякое злоупотребление родительской властью становится немыслимо. Дети в это время также любят и высоко ценят своих родителей и смотрят на каждое их слово, как на закон.

В отношении религии поднимающийся человек постоянен и твердо держится веры своих отцов, видя в ней знамя своей национальности. Он никогда не изменит ей и на вероотступничество смотрит как на один из видов измены. Даже и в том случае он остается верен своей религии, если в ней, как в произведении времен упадка, есть обряды, противоречащие его нравственному чувству и самой жизни. Всякий несоответствующий его натуре или вредный обряд он изменяет в самый безвредный. Например, обрядовое людоедство обращается в поедание человеческих фигур из хлеба, человеческие жертвы - в сжигание бумажных человеческих фигурок, обрядовая проституция обращается для женщины в известных обрядах в обязательство протанцовать с теми мужчинами, с которыми она должна проституировать, и т. п. Такими смягченными формами обрядов переполнена этнографическая литература.

Так как нравственность сильно улучшается в народе во времена подъема, то уменьшается всякого рода преступность, а потому заботы правительства о поднятии и поддержании народной нравственности становятся излишними. Правительству ничего более не остается, как направить свою деятельность на дела внешние. Монарх в это время - только вождь своего народа. Армия реформируется и приобретает неоцененные качества, потому что изменяется ее личный состав. Без всяких строгостей устанавливается сама собой строгая естественная дисциплина, основанная не на страхе наказания, а на инстинктивном, безотносительном благоговении солдат перед государственными интересами и перед начальствующими лицами, как существами высшими. Несправедливости со стороны начальства становятся редкими и переносятся безропотно. Солдаты в те времена храбры, мужественны, разумны, находчивы, а в то же время кротки и выносливы. Они беспрекословно исполняют малейшее приказание начальства. Армия действует как один человек, поражени<