Империализм как государственная политика

Если рассматривать «империализм» с точки зрения того, что этот феномен является скорее государственной политикой, то особый интерес представляет книга известного австро-американского экономиста Йозефа Шумпетера «Империализм и социальные классы», опубликованная через пять лет после его смерти в 1955 г. Шумпетер, написавший свою теорию в разгар Холодной войны, выделил агрессию как ключевой фактор империализма. Именно агрессия является методом достижения интересов, поставленных перед обществом, государством; задач, которые не обязательно должны носить экономический характер. Сам же интерес может исходить не только от общества, нации, государства, но и от отдельных личностей.[163] Согласно определению Шумпетера, «империализм является бесцельной склонностью государства к неограниченной насильственной экспансии.»[164] Примечателен и уникален также исторический подход в концепции империализма Й. Шумпетера, который допустил применение данного термина с времён империй древности до современной системы международных отношений.

Сам Шумпетер подчеркивал, что изначально придавал в названии своей работы империализму множественное число. Так, в названии, вероятно, должно было стоять «Империализмы и социальные классы». Существующее же сейчас название можно объяснить тем, что книга была опубликована уже после смерти автора, и он не успел проконтролировать подобные аспекты. Сам же экономист объяснял такое название своим исследованием природы империализма - его существованием на протяжении всех эпох («in all ages»), которое могло бы отличаться друг от друга, иметь различные причины, осуществляться разными методами.[165]

Согласно Шумпетеру, термин империализм изначально был рождён крылатой фразой британского премьер-министра Б. Дизраэли в ходе его предвыборной речи в 1872 г.[166] Тогда он предлагал сделать колонии автономными членами единой империи. Такая империя должна была образовать Таможенный союз, свободная земля колоний должна была быть зарезервирована для англичан, а также создана единая система обороны. Вся данная структура была бы увенчана центральным представительным органом в Лондоне, который бы создавал более тесную, живую связь между имперским правительством и колониями.[167] Именно эта исключительно британская модель, жестко привязанная к типажу Британской империи (морская империя), представляла собой защитный тариф и перспективу выгодных возможностей для эксплуатации других народов, возможность задушить сопротивление в потоке патриотического энтузиазма, если рассматривать империализм с позиции левых идеологий. Империализм мог рассматриваться как конкретный провозглашённый набор мер по внутренней и внешней политике, созданных и проводимых британской консервативной партией с целью консолидации державы, решения ряда экономических, социальных задач, удовлетворения интересов отдельных групп населения, опиравшийся на национализм как на удобный инструмент управления массами. Национализм в данном случае является выражением особой потребности (условно) ненавидеть других, превозносить себя, и именно национализм является частью империализма и выражается в идеалистических идеях о самовосхвалении и насильственном самовыражении, инстинктивным стремлением к доминированию. Именно поэтому для Шумпетера империализм не являлся чем-то новым и необычным, так как это «продолжение старинной практики разбоя и бандитизма».[168]

Следует отметить и то, как Шумпетер характеризовал империализм в целом и его проявления на протяжении организованной истории человечества. Первым государством, осуществляющим империалистические действия, согласно Шумпетеру, была Ассирийская империя, которая завоевала огромные территории, разрушила и разграбила множество городов, аргументируя это волей богов, а на деле мотивами (кроме религиозного фанатизма) могли быть жажда крови и добычи, алчность и жажда власти, сексуальные порывы, жажда деятельности (наподобие спорта), коммерческие интересы - всё это, сочетавшись в разной степени, могло сыграть свою роль в мотивации отдельных лиц и групп для осуществления завоеваний. Такие реальные мотивы являются мощными союзниками официальных мотивов (религиозных или иных), усиливают их ударную мощь или узурпируют их облик, составляя основную часть империализма того времени.[169] Также можно утверждать, что недостаточно выделять такие факторы характерно исключительно одной эпохи, а применять их повсеместно, так как, вероятно, человеческая натура не такая изменчивая.

Тем не менее, могут происходить и функциональные изменения в социальных привычках, правовых формах, т.д. и для каждой эпохи, каждой уникальной цивилизации свойственен свой империализм - египетский, ассирийский, персидский, македонский, корейский, монгольский, франкский, германский и пр. Например, македонский империализм автор рассматривал как «индивидуальный империализм» («individual imperialism») Александра Великого, аналогичными которому являлись, по мнению Шумпетера, «империализмы» Цезарей и Наполеона I, т.е. политиков, чьё положение повышалось и крепло вместе с их военными кампаниями, которым нужны все новые и новые военные успехи, чтобы сохранить свои позиции.[170] Можно утверждать, что в ряде случаев воля одного человека – роль личности в истории, может являться основополагающим фактором начала осуществления империализма.

Шумпетер рассматривал также арабский империализм и империализм католической церкви в Средние века. Однако, хотя, безусловно, данные «империализмы» имели общую черту – ярко выраженную религиозную основу, Шумпетер разделял их, выделяя церковный империализм как крайнюю форму мессианства, а арабский - как классическое завоевание территорий, схожее с монгольскими методами, при этом обращение покорённых народов в магометанство являлось «процессом адаптации».[171] Все вышеперечисленные примеры необходимы для того, чтобы ясно определить какие империализмы имел в виду Шумпетер, какую историко-географическую картину мира империализма он создавал. Именно такое разделение, которое было разработано впервые среди рассматриваемых авторов, можно назвать революционным поворотом в определении империализма в целом – ухода от исключительно экономических трактовок.

Особое внимание Шумпетер уделял империализму Нового времени, который трактовал как классический его вид.[172] В данном случае имеется в виду абсолютизм, когда выдающаяся ветка аристократии подминает под себя всю власть над государством, становится полноправной хозяйкой государственной машины. Монархии необходимо было избежать внутренних войн между представителями аристократии, постоянно доказывать свою легитимность, состоятельность, что можно было сделать наилучшим образом через ведение внешних войн.[173] Таким образом, воинственность и военная политика самодержавного государства объяснялась скорее потребностями его социальной структуры. При этом автор подчеркивал, что при расчёте подобных преимуществ необходимо понимать, что возможные выгоды для неких экономических классов (которыми у нас принято вообще всё объяснять в международных отношениях и мировой политике сейчас) не обязательно были действительными мотивами. Монарх контролировал внешнюю политику, и считался с некими буржуазными интересами (в целом, довольно бессильным классом) только тогда, когда он мог ими воспользоваться. Конечно, он должен был получить налоговые поступления, так как содействовал торговле и коммерции. Но даже тогда войны уже стоили так дорого, что могли быть довольно большим риском с сомнительными успехами для монарха, хотя и давали несомненные экономические преимущества в ряде случаев.

Исходя из этого, Шумпетер полагал, что значительная часть войн, начинавшихся в то время, не носила в своей основе экономической причинности. В пример он приводил знаменитого французского короля Людовика XIV, который действительно проявлял некоторое безразличие к коммерческим и колониальным начинаниям и, вероятнее всего, предпочитал небольшие и с экономической точки зрения бесплодные начинания в Европе, которые казались легкими и сулили успех. Промышленная жизнь была тогда только в зачаточном состоянии. Она только начинала сбрасывать с себя формы ремесла. Об экспорте капитала, который действительно был бы актуален в этой связи, не могло быть и речи, а производство было количественно настолько мало, что экспорт не мог занимать центральное место в политике государства. Шумпетер подчеркивал, что монархи могли быть скупыми, но такая скупость была далека от коммерческих соображений государственной политики. Даже колониальные вопросы лишь незначительно влияли на европейскую политику великих держав. Поселенцы и авантюристы, к примеру, чаще всего боролись со своими проблемами на месте самостоятельно, и им уделялось мало внимания.[174] Для монарха завоевание означало в первую очередь приращение власти, солдат и доходов. Правитель, приравниваемый к государству, делал внешнюю политику своей личной прерогативой и следил за тем, чтобы это более никого не касалось. Его личные интересы становились интересами государства.[175] Исходя из такой логики Й. Шумпетера, можно сделать вывод, что капитализма ещё не было, а империализм уже был.

Это означает, что империализм в классической своей форме проявился ещё до активной фазы промышленной революции, а соответственно раньше «империалистического» капитализма марксистов, который они представляли в своих работах конца XIX - XX начала веков. И только в результате промышленной революции, буржуазных революций сформировались полноценные сильные классы, которые не только требовали, чтобы государство считалось с их запросами, но и дало им право на свободу действий и право на собственность. Именно право на частную собственность впервые было отражено в Декларации прав человека и гражданина 1789 г.[176] Капиталистические предприниматели также боролись с правящими кругами за долю в государственном контроле, за лидерство в государстве.

С появлением капитализма, утверждал Шумпетер, империализм не проявил себя с новой силой, так как был основан на иррациональном поведении монархий, а к власти пришли представители буржуазии, чья деятельность крутилась вокруг исключительно получения большей и большей прибыли (так называемом рациональном поведении). Поэтому, согласно Шумпетеру, чисто капиталистический мир не может дать плодородной почвы империалистическим импульсам. В доказательство этому автор приводил следующие аргументы:

 1) Во всем мире капитализма, и особенно среди элементов, формируемых капитализмом в современной общественной жизни, возникает принципиальное противостояние войне, экспансии, кабинетной дипломатии, вооружениям и профессиональным армиям. Современный пацифизм по своим политическим основаниям является феноменом капиталистического мира.

2) Везде, куда проникал капитализм, возникали мирные партии такой силы, что практически каждая война означала политическую борьбу на внутренней арене. Поэтому каждая война тщательно обосновывается правительствами и всеми проправительственными партиями в их официальных заявлениях как оборонительная.

3) Тип промышленного рабочего, созданный капитализмом, всегда антиимпериалистичен. В каждом отдельном случае умелая агитация может убедить рабочие массы одобрить или остаться нейтральными, но никакой инициативы для насильственной политики экспансии никогда не исходит из этой страты.

4) При капиталистической эпохе происходит развитие методов предотвращения войны, мирного урегулирования споров между государствами. В истории не было случаев до капитализма, когда государства шли на подписании договоров о разоружении, создание транснациональных органов, отвечающих за мирное урегулирование конфликтов, отказ от войны как главного инструмента внешней политики и т.д.[177]

Империалистические четы капитализма Шумпетер считал проявлением оставшихся докапиталистических тенденций. Эти тенденции могли проявляться в колониальном разделе мира, опиумных войнах с Китаем. Такой коммерческий империализм не нов для мировых порядков и проводился для обеспечения защиты торговых путей. И всё же Шумпетер был убеждён, что капиталистический мир, скорее подавляет, чем следует таким тенденциям.[178] Одновременно с этим сам Шумпетер утверждал, что война также означает высокие прибыли для ряда заинтересованных групп, а также высокие зарплаты во многих частях национальной экономики. Однако эти преимущества не могут быть значительными. Они, вероятно, по большей части более чем перевешиваются бременем, наложенным войной и потерями, понесенными за границей.[179]

Тем не менее, капитализм, тесно связанный с колониализмом, может считаться отчасти империалистическим. В распоряжении государства, таким образом, имеются бесчисленные средства для экспроприации сырьевых ресурсов и тому подобного и передачи их на службу своим картелям. Государство может прямо захватить их, национализировать, навязать принудительную продажу или объединить собственников в промышленные группы страны-победительницы на условиях, гарантирующих контроль со стороны отечественных капитанов промышленности. Оно может эксплуатировать их с помощью системы квот или наделов. Под военно-политическими предлогами оно может лишить иностранных рабочих права на организацию, тем самым сделав дешёвую рабочую силу на присоединенной территории доступной для своих картелей. Происходит подобная схема не только в отношениях метрополий-колоний, подобная видоизменённая ситуация используется и сейчас, когда, к примеру, американский капитал может проникнуть в любую страну, а при невозможности сделать это могут быть задействованы экономические, политические и даже военные рычаги.

Кроме того, обладание колониями, обширными землями, территориями, будь то пустыня или скалистый никому не нужный остров дают державе авторитет, подкрепляет символ великой державы. Обладание колониями, подобными территориями было значимо как для внутренней, так и для внешней политики в XIX веке. Потеря даже вроде как не нужной территории наверняка могло трактоваться как слабость, ошибка правительства, привести к потере авторитета у государства в глазах соседних держав и у собственного населения.[180]

Шумпетер придавал империализму особенность, использование которой при трактовке международных отношений объясняет причины и последствия подобной политики – «…следствием, всегда возникающим в империализме, было то, что завоевательная политика неизбежно вела к ситуациям, которые вынуждали к дальнейшим завоеваниям. Как только был совершен первый шаг на подобной дороге, становится трудно сойти с неё, и, наконец, результаты подобного далеко превзошли те, к которым первоначально стремились.»[181] Сам же Шумпетер полагал, что империализм не преуспел, являлся не более чем «ура-патриотизм», авантюрами во внешней политике и сомнительным успехом в построении военного великолепия (бурская война). Он также не находил явного экономического интереса в политике империализма.[182]

Шумпетер, как и многие его предшественники, противопоставлял империалистическим тенденциям режим свободной торговли и более того, называл данный режим антиимпериалистским, повторяя этим Дж. Гобсона.[183] Он утверждал, что там, где господствует свободная торговля, ни один класс не заинтересован в насильственной экспансии. Так как в таком случае граждане и товары каждой страны могут перемещаться в других странах так же свободно, как если бы эти страны были политически их собственными. В подлинном государстве свободной торговли иностранное сырье и продовольствие так же доступны для каждого народа, как если бы они находились на его собственной территории.[184]

Следует окончательно выделить, что существование империализма при развитой капиталистической системе, в наше время, Шумпетер объяснял сохранившейся жизнеспособностью докапиталистических элементов в общественной жизни. Кроме того, особые обстоятельства в национальной жизни могут время от времени усиливать их; но в конце концов особый капиталистический климат современного мира должен их уничтожить, так как подобный «экспортный монополизм» (или современный вид империализма) несостоятельный с капиталистической точки зрения. От этой формы империализма можно избавиться и Шумпетер был уверен, что это неминуемо. Однако он полагал, что исчезновение империализма не приведёт к мгновенному исчезновению всех воинственных инстинктов, ни от структурных элементов и организационных форм, ориентированных на войну, именно на существовании которых всё ещё живёт империализм.[185]

Рассуждения известного экономиста и политолога позволяют аргументировано «оторвать» империализм от исключительно экономических интересов капиталистического государства. Империализм Шумпетера становится не просто ступенью в формационном развитии или названием системы государственно-классового угнетения, а неотъемлемым элементом развития человечества, присущего сильным суверенным государствам. Шумпетеровский империализм лучше всего характеризует фраза профессора кафедры политической экономии МГУ им. М. В. Ломоносова А.В. Бузгалина, относящаяся к империализму в целом: «в разные периоды истории (хроноса) и в разных частях света (топоса) существовали разные по содержанию типы агрессий и империй.»[186]

Со второй половины XX-начала XXI вв. трактовки империализма исследователями-немарксистами получили большое распространение. Одна наиболее полная из них принадлежит профессору истории университета Уэльса, специалисту по европейской колонизации, деколонизации и британской внешней политике Мюриэл Эвелин Чемберлен, отражённая в её работе «Новый империализм» 1970 г. с новым (2010 г.) предисловием от автора. Историк отмечала, что во время публикации её брошюры империализм был горячей политической темой, и между (западными) марксистскими и немарксистскими историками бушевала борьба. Её работа действительно примечательна тем, что сама содержит изложение и анализ интерпретаций империализма широким кругом исследователей. Следовательно, данный материал является ключевым для определения современного понимания империализма среди исследователей-немарксистов.

Сама Чемберлен замечала, что в Великобритании поддержка империалистической политики никогда не была исключительной монополией консерваторов, так как и большая часть либерально настроенных движений, зарождающаяся Лейбористская партия и даже некоторые элементы рабочего класса, по большей части, поддерживали ее. Таким образом, осуждение имперской экспансии после Второй мировой войны и продолжающееся в современности озадачивало предыдущие поколения. В своей работе Чемберлен затронула факт, что империализм не исключительная прерогатива западных держав: «В восьмом веке нашей эры Западная Европа едва избежала захвата Арабской империей, которая менее чем за столетие расширила свои границы от Китая до Атлантики, простираясь на север до Франции и на юг до Судана. Почти тысячу лет спустя Ян Собеский остановил турок у ворот Вены и спас Центральную Европу от поглощения Османской империей, простиравшейся над Балканами, нынешним Ближним Востоком и Северной Африкой. Так, империализм никогда не был европейской монополией.»[187] Данная позиция отсылает опять же к Й. Шумпетеру, который также утверждал, что империализмы повсеместно осуществлялись разными народами в разные эпохи.

Историк не давала свою формулировку империализма, но взяла определение, принадлежащее профессору Уильяму Лангеру, декану исторического факультета Гарвардского университета: «господство или контроль, политический или экономический, прямой или косвенный, одного государства, нации или народа над другими подобными группами, или, возможно, лучше сказать, предрасположенность, побуждение или стремление установить такое господство или контроль».[188] С исторической точки зрения подобное определение империализма передаёт его основную суть, так как все энергичные народы, (например, древние египтяне, ассирийцы, римляне, монголы, турки, англичане), по-видимому, испытывали желание расширить свои территории и подчинить себе своих соседей. Ведомые империалистическим порывом западноевропейские нации получили политический контроль практически над всей Африкой и частями Азии в конце XIX века, что ничем не отличалось от порыва, посредством которого Соединенные Штаты распространили свое господство на Североамериканский континент от Атлантики до Тихого океана и от Карибского бассейна до Северного Ледовитого круга, или от порыва, посредством которого царская Россия колонизировала Центральную Азию и Сибирь.[189] Это ещё одно вполне объективное подтверждение того, что империализм - явление совершенно естественное для человеческой истории, и всегда проявлялся во все периоды организованного человеческого общества. Кроме того, подобные определения и мысли гармонично сочетаются с мыслями Й. Шумпетера, формируя более полную картину альтернативного взгляда на империализм, основанной скорее не на связи политологии и экономики, а политологии с историей.

Под термином «новый империализм» Чемберлен отчасти имела в виду политику колониализма европейских держав, в большинстве своём направленную на подчинение и разделение на колонии территории африканского континента в XIX веке известную как «Борьба за Африку».[190] Также и аналогичная «Борьба за Китай» рассматривалась Чемберлен как ещё одно проявление «нового империализма».[191]

Тем не менее, явное политическое включение территории в состав державы не рассматривалось Чемберлен как единственный метод работы «нового империализма». В качестве примера она приводила положение Германской империи, которая получила недостаточно колоний и обратила внимание на Османскую империю как на наиболее перспективное поле для влияния, знаменитым проявлением которого являлся проект железной дороги Берлин-Багдад. Именно из-за подобной политики к началу Первой мировой войны Германия была доминирующей державой в Турции, прежде всего в торгово-экономических областях, значительно опережая конкурентов, а турецкая армия, по сути, была подчинена немцам.[192] Такие данные показывают применимость империализма У. Лангера, а сама работа Чемберлен, по сути, является не только удачным собранием выдающихся работ по теме, но и очередным доказательством концепции Лангера.

Что касается вопроса о том, был ли «новый империализм» действительно новым, основанных на предположении, что он мог быть связан с определенной стадией развития, достигнутой капиталом и промышленностью в конце XIX века. Подобные экономические объяснения, по мнению Чемберлен имели различные формы, и за счёт «некоторого чрезмерного упрощения можно, для удобства, разделить их на три основные группы: те, которые относятся к избыточному капиталу, конкуренции за рынки и сырье и эмиграции.»[193]

Чемберлен рассматривала первую группу экономических объяснений и считала, что аргументы Гобсона и Ленина должны были и подвергались жесткой критике. К примеру, образование монополий и картелей в Германии и в Соединенных Штатах, на которых сосредоточился Ленин, произошло после того, как была пройдена «высшая точка империалистической экспансии», во многих случаях после 1900 г. Поэтому трудно считать их (монополии) причиной данной экспансии. Тресты и картели играли гораздо менее значительную роль в организации британской и французской промышленности, чем в Германии или Америке, но Великобританию и Францию едва ли можно было бы назвать отсталыми в осуществлении экспансии.[194] Как уже было замечено ранее, мир действительно был поделён между империалистическими державами, но кажется подозрительным применение общего формационного подхода к тем областям и регионам, которые на деле были недостаточно модернизированы, а общество которых было более аграрным, чем индустриальным.

Чемберлен полагала, что чем тщательнее теория избыточного капитала сверяется с реальными фактами экспансии XIX века, тем больше проявляются её недостатки. Гобсон развил свою оригинальную теорию в соответствии с фактами британского опыта. Применительно к ним его доказательство может считаться правдоподобным, но не применительно ко всему миру. Например, Франция, Германия, Италия и Португалия были активны в колониальной сфере. Но, тем не менее, ни одна из этих стран не достигла предела прибыльных вложений на родине.[195] Действительно, перечисленные Чемберлен аргументы опровергают ряд положений марксисткой теории империализма. Тем не менее, по мнению Чемберлен, хотя классическая теория избыточного капитала не очень успешно выдержала современную критику, это отнюдь не дискредитирует экономические объяснения нового империализма.[196]

Приобретение колоний для решения проблем избыточного населения и обеспечения эмиграции никогда не рассматривалось как ключевая необходимость, а более важными экономическими причинами нового империализма всё же являлись избыточный капитал и/или поиск рынков сбыта, вероятно во многом, потому что многие приобретенные тогда регионы явно не считались пригодными для европейского расселения. Однако подобный фактор нельзя полностью игнорировать, потому что он действительно играл определенную роль в немецком и итальянском мышлении. На самом деле приобретенные Германией колонии не имели почти никакого отношения к эмиграции. В 1903 г. в ее колониях проживало лишь немногим более 5000 немцев, и 1500 из них были солдатами и чиновниками.[197] Чемберлен также считала, что построение колониальной империи было необходимо и выгодно на определённом этапе истории, а соответственно деколонизация - не процесс крушения империй и краха империализма, а процесс империалистического перехода с явного политического доминирования к более выгодным методам свободной торговли.[198]

Чемберлен определила своей задачей дать более объективное осмысление сути империализма. Идеи Гобсона, Ленина и связанных с ними авторов, чья «левая» интерпретация империализма поддерживалась широкой общественностью, профессор считала ортодоксальными и что даже попытки оспорить данные трактовки, совершаемые такими уважаемыми лицами, как, например, разобранный выше Шумпетер, не смогли сломить данной тенденции. Однако всё же после Второй мировой войны, особенно с середины пятидесятых годов, началась подобная реакция. Всё большее число историков, среди которых видными были доктор Рональд Робинсон (профессор истории Содружества Оксфордского университета), профессор Джон (Джек) Галлахер (профессор имперской и военно-морской истории Кембриджского университета) и Дэвид Филдхаус (профессор имперской и военно-морской истории Кембриджского университета. Возможно, «ведущий мировой историк имперской экономики»[199]) находили недостатки в экономических аргументах и обращались к политическим объяснениям. Тем не менее, противоречия между экономическими и политическими аргументациями занимают центральное место, но они не исчерпывают возможности интерпретации. Есть и третья важная категория, которую можно в общих чертах охарактеризовать как психологические и нематериальные мотивы. Эти психологические и нематериальные мотивы были также успешно раскрыты ещё Дж. Гобсоном и Й. Шумпетером.

Например, Робинсон и Галлахер утверждали, что неверно рассматривать расширение империи в конце XIX века как нечто совершенно новое и потому требующее новых объяснений. Они отвергали традиционную антитезу между Эрой свободной торговли середины века, когда Великобритания была равнодушна к Империи и даже стремилась отказаться от своих существующих колоний, и так называемой «неомеркантилистской» Эрой конца века, когда политический контроль над рынками и источниками сырья снова стал казаться желательным. Они отмечали, что на практике Великобритания никогда полностью не соблюдала принципы невмешательства даже в середине XIX века. Британское правительство было готово вмешаться, чтобы защитить британскую торговлю, если ей что-то угрожало, часто косвенными методами, но также и путём прямой аннексии, если не было никаких иных альтернатив. Это подтверждается политикой британской экспансии второй половины XIX века, а также тем, что «несмотря на все разговоры о сепаратизме, ни одно значительное колониальное владение не было фактически оставлено.»[200]

Идеи Робинсона и Галлахера были подробно изложены в их совместной статье «Империализм свободной торговли» в 1953 г., которая представляет собой прорывное новаторское эссе среди теоретиков имперской экспансии и «считается самой цитируемой исторической статьей, когда-либо опубликованной»[201] Словосочетание «империализм свободной торговли» (или «фритрейдерский империализм») было высоко оценено известным итальянским экономистом Джованни Арриги и использовано им в его книге «Долгий двадцатый век» в качестве обозначения глобальной политики Великобритании, ввода принципа законов мирового рынка – «новой метафизической сущности.., предположительно наделенной сверхъестественной силой, которая превосходила силу римского папы и императора в средневековой системе правления».[202] Арриги полагал, что политика фритредерского империализма была направлена на формирование и экспансию капиталистического мира-экономики.[203] Таким образом, позиции авторитетных экспертов-исследователей империализма подтверждают суждения автора выше о допустимости и верности связывания таких феноменов как «империализм» и «свободная торговля».

Империализм не всегда означает экономическую выгоду. Это может быть и авантюра, например, предпринятая Наполеоном III, которая, согласно Робинсону и Галлахеру, была обречена на жалкую неудачу, и даже если бы она была бы более успешной в военном отношении, маловероятно, что Соединенные Штаты, оправившись от Гражданской войны, допустили бы существование французского марионеточного государства на американском континенте.

Робинсон и Галлахер также утверждали, что колониальный раздел Африки, начатый британцами, не имел ничего общего с экономическими нуждами в ресурсах Африки, инвестициях в Африку, переселения в Африку, т.е. факторами, которые следовали разделу, а не являлись его причиной. Истинной же причиной освоения новых колоний являлось обеспечение безопасности для связей с Индией. Кроме того, Робинсон и Галлахер считали, что большая часть этого империализма была не более чем невольной реакцией Европы на различные протонационализмы ислама. Они пришли к выводу, что раздел Африки всегда был отклонением от нормы, «замечательным уродством», которое, как и следовало ожидать, должно рухнуть в течение трех четвертей века. «Было бы легкомысленным описанием истории рассматривать подобную бутафорию как необходимую функцию баланса сил или как высшую стадию капитализма.[204]

Следует также отметить, что именно Робинсон и Галлахер в своей работе «Империализм свободной торговли» первыми отметили, что империалистические государства используют режим свободной торговли для неформального контроля обеспечения своего расширяющегося экономического влияния.[205] Это заявление стало революционным для своего времени, так как почти все ранее разбираемые авторы утверждали, что режим свободной торговли – антиимпериалистичен и более того, является ключом к свержению империализма. Высказанная идея привлекла марксистов нового поколения, пытающихся избежать проблем более ранних марксистских интерпретаций капитализма – империализма.[206]

Профессор Дэвид Филдхаус выдвигал преимущественно политическое объяснение нового империализма, но оно отличалось от объяснения Робинсона и Галлахера. Историк видел в этом не случайность, а закономерный результат того, что с 1871 г. Европа превратилась в вооруженный лагерь, баланс которого был настолько тонко отрегулирован, что никто не осмеливался рисковать переменами в самой Европе. Поэтому дипломатическая игра велась в Африке и Азии. Филдхаус заключал: «империализм лучше всего рассматривать как расширение на периферию политической борьбы в Европе.»[207]

Филдхаус был известен во многом как критик теорий империализма, выдвинутых в начале XX века разобранными выше Дж. Гобсоном и В.И. Лениным. Профессор утверждал, что они использовали поверхностные аргументы и слабые доказательства. Филдхаус был уверен, что «очевидная движущая сила британской экспансии с 1870 г. исходила от исследователей, миссионеров, инженеров и политиков, настроенных на Империю. Они мало интересовались финансовыми вложениями. Подход Гобсона состоял в том, что безликие финансисты манипулировали всеми остальными.»[208] Ленин доказывал, что капитализм находится в своей последней стадии, которой правят монополисты, которые только и стремились сохранить прибыль за счёт ещё более интенсивной эксплуатации защищенных рынков. Филдхаус отвергал эти аргументы как «необоснованные домыслы».[209]

Следует привести и позицию известного историка, профессора Гарвардского и Оксфордского университетов - Нила Фергюсона, который утверждал, что за империализмом следовали определённые положительные результаты даже для завоёванных народов, и что современный мир глобализации, скорее всего, не мог бы быть создан без него.[210]

Британский историк, специализирующийся на истории международных отношений, член Британской Академии Пол Кеннеди в своей книге «Взлёты и падения великих держав» рассматривает историю взаимодействия великих держав как взаимоотношения и противостояния империализмов разных национальных государств, а сам империализм связывал с усилением влияния держав в мире, широкомасштабной территориальной экспансией, геополитическим господством.[211] Империализмы отличались друг от друга, в зависимости от специфических особенностей каждой великой державы, каждый характеризовался собственным набором целей и средств.

Из множества трактовок империализма, выдвинутых представителями разных стран, их внешней политикой, следует, что исследуемое явление могло проявляться не в зависимости от неких общих законов капитализма, а исходя из географического положения стран, менталитета населения. К примеру, французский историк, заведующий кафедрой истории колонизации в Национальной школе заморских территорий (совр. Национальная школа администрации) А. Брюншвиг выдвинул теорию, что между британским и французским империализмом существовало принципиальное различие: «британский империализм был коммерческим, французский империализм был поиском престижа; британские империалисты были торговцами, инвесторами и поселенцами, французские империалисты были солдатами и интеллектуалами.»[212] Подобное сравнение нельзя воспринимать как идеальное, но оно, тем не менее, привлекает внимание к реальной разнице в подходах касательно исследуемого феномена международных отношений.[213] Данные заявления также очень похожи на теорию Й. Шумпетера.

Возможность для интерпретации также даёт цитата Лорда Дерби, министра по делам колоний, в его письме Гладстону в декабре 1884 г.: «британская общественность сейчас находится в очень агрессивном и корыстном настроении... По крайней мере, я нахожу это мнение у каждого человека, с которым я разговариваю, и это, безусловно, мнение каждой газеты». Несколько месяцев спустя он снова писал: «эта страсть к аннексии и вытекающее из неё презрение к экономике мне также как и вам не по вкусу; но, по-видимому, это и есть господствующая идея демократии... и я думаю, что это будет не просто мимолётная мода.»[214]