Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской. Начало июля 19781

Начало июля 19781

 

Дорогая Лидия Корнеевна!

Вы, конечно, правы, что Пушкин — начало. Особенно сейчас, когда ищутся другие начала бог знает в каких закоулках русской татарщины, важно и нужно не упускать этого и твердо за это держаться. Но А.А. очень верно почувствовала и Пушкина как завершение. Он погиб в конце тридцатых годов. А люди сороковых — это уже другая статья, другой взгляд на мир и начало другой литературы. С Пушкина началось почти все лучшее, что есть в нас, но для людей более близкого к нему времени что-то и безвозвратно ушло. А.А. умела жить его временем, а не только его продолжением. Она всегда лично проживала пушкинскую судьбу и, конечно, имела право сказать, что с ним завершилось время — времена. И брать у других он умел — знал, что ему нужно. Да без этого нет литературы. Это только современные поэты думают, что нигде не берут. Если действительно не берут, то и дать ничего не могут, потому что все силы тратят на то, чтобы убить память. А те, кто берет, берут втихаря, как взятки. И отдать могут только то, что берут, т. е. нечто другими заработанное.

Тройственную переписку я от Юры не получил — может быть, пропала бандероль. Но журнал мы взяли в библиотеке и прочитали. По-моему, это жутко.

Симпатичней всех Пастернак. Он бескорыстен и выламывается только словесно — такой уж стиль был предложен. Он по наивности думал, что так и надо, а по таланту вполне мог изображать, как требовалось. Он излагает чувства, в которых правдив. А М. И. пишет в этой наркоманской манере попусту, потому что, если снять манеру, ничего не останется. Я читал у нее и другое, где есть мысли, наблюдения, а не только игра слов. А тут словеса, не обеспеченные запасом эмоций. Она и Рильке, небось, втянула в эту игру. Какому поэту, который еще и старый мужчина при этом, не лестно читать влюбленный бред, да еще от русской поэтессы. А он же был любитель и знаток России, оттого и полагал, что с русской поэтессой надо переписываться именно так.

[На полях рукою Д. Самойлова: «М.И. — зараза».]

По привычке восхищаться наши начитанные читатели восторгаются. А чем? Никто ответить не может. Столь же прославленного в последнее время «Старика» (если читал переписку и «Старика» — это почти высшее образование) я никак не одолею. Кажется, и до середины не доехал. Уж очень плохо написано. А плохо написано всё: и фразы, и характеры, и разговоры, и мысли. Верно Вы пишете, что это аэропортовщина. Но «Старик» существует на фоне прозы совсем уже негодной. А читатель жаждет правды и пророчества (хоть полправды и четверть пророчества).

И потом, оказывается, есть нечто худшее — Катаев. Прочитал я его «Алмазный венец». Это набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью. А завернуто все в такие обертки, что закачаешься. Это, конечно, на первый взгляд. Выручает ассоциативный метод и дешевые парадоксы. Но ведь клюют и на это. Говорят: очаровательно.

Оказывается, все сенсации наши — дрянь. И Глазунов туда же. Его открыли писатели (в том числе Слуцкий). А он всех перекрыл.

Грустней всего из того, о чем Вы пишете, — Л[ев]. Я дневников не веду, о чем часто сожалею при моей неточной памяти. Но вот запись в тетрадочке от 8 июня 1976 года: «Л… кажется где-то уже подтачиваемый идеей отъезда. Слишком часто и не совсем уверенно повторяет:

— Нет, они меня отсюда не выживут».

Конечно, у Вас больше права на него гневаться. Но он — именно уставший часовой. Л. — искренний, чистый, верующий провинциал. Его страсть — общение и любопытство ко всем, кто чем-нибудь прославился. И истинная потребность восхититься и приобщиться. Но он отличается от обычного провинциала яркостью натуры (увы! — не ума!) и искренностью веры. По натуре он встал за веру и мужественно держался, пока вера была. Сейчас от нее только ошметки. А тут и самому подвалила слава. А с ней и ряд преувеличений и самообольщений. Как тут не качнуться! Он устал от подвига, потому что ему нужны возбудители. Он честный часовой. Он устава не нарушал. Ему уже нужно, чтобы его сменили, тогда можно не отвечать за пост2.

А А.Д. сменить нельзя3. Потому что поставлен он не ради идеи и веры, а, как гора, по природе. Боюсь, что только клики, возникающие вокруг, могут его срыть.

Л[ьву] нужно отпущение. От многих, в том числе, может быть, и от меня. И я-то не могу его не дать. Вот и весь «Часовой».

Думаю, что Вы преуменьшаете значение Р[аи] в этом деле. Она — женщина и все привязанности к детям, к внукам, к сестре ее не могут не волновать. Но она и сама устала, и сама честолюбива, и сама хочет «вкусить». Без нее никакие решения Л[ев] не принял бы («бы» не на месте).

Все это печально.

…Наша жизнь понемногу входит в колею. Зеленые крокодилы слегка отмылись. Петька переболел, пока без последствий (пока!). «Айболит» — любимая книга сезона. Все трое разговаривают на зверином языке. Книга читается каждый вечер.

Я работаю мало, хотя и надо бы. Но маячит пляж — погода устанавливается (надеемся!). Задумал небольшую поэму, но пока звука еще нет, и появится ли?

Мои московские издательские дела приметно портятся по неназванным причинам. Но сейчас об этом думать неохота. Надеюсь все же, что однотомник к 80-му году будет. А большего мне не надо.

Получил короткое письмо от А.И. Пантелеева. Там последняя фраза: «трудно живется». Очень хочется написать ему, но не знаю, будет ли это уместно. А написать хочется про то, какой он хороший писатель и хороший человек.

Вот, кажется, все, что хотел изобразить Вам сегодня.

Вы ничего не пишете о здоровье и о работе.

Очень хочется знать про это.

Привет Вам от Гали. Она теперь в Москве будет не очень скоро. А я, наверное — в начале сентября. Но впереди еще большой кус лета, и, надеюсь, мы еще успеем написать друг другу.

Стихи пришлю позже. Что-то в них не того.

Будьте здоровы.

Ваш Д.

P.S. А Вы — хотите или не хотите — написали роман, причем в модном документальном жанре. У Вас все необходимое и достаточное для романа: герой, сюжет, характер, автор, манера, разворот, среда, история. Мало?

А у Лукницкого был ро’ман. Он на это намекал. Значит, и дурак для ро’мана годится. И, наверное, А.А., устав от гениев и талантов, с удовольствием принимала обожание интеллигентного студента. У нее чувства юмора хватало.

…О рифме. Именно Некрасова я имел в виду.

1 Пометка Л. К.: получено 14.7.78.

2 В письме к Р.Д. Орловой, написанном в июле 1978 г., Самойлов писал: «Понимаю вас, дорогие ребята, как томительно ожидание после решения уже принятого. Это хуже всего. Легче вызревать, созревать и решаться. Недавно, перелистывая одну свою тетрадку, нашел запись от 8 июня 1976 года:

«Лева… где-то уже подтачиваемый идеей отъезда». Об этой проблеме часто думается и много разных мыслей лезет в голову. Но об этом позже, при встрече».

Комментатор переписки Самойлова с Копелевыми — В.Н. Абросимова сообщает по этому поводу: «Вдали от Москвы, в тихом Пярну, Д. Самойлову было трудно представить себе, насколько опасной была ситуация, вынудившая Копелевых принять решение о временном отъезде. 3 сентября 1978 г. Р.Д. Орлова записала в дневнике: «Есть решение верхов про А[ндрея] Д[митриевича Сахарова] — лишить всех отечественных званий и наград и выслать. И Зиновьева — тоже, а также принять меры к четырем писателям — Войнович, Владимов, Корнилов, Копелев. Какие меры — неизвестно…». Цит. по ст.: «Куда же я уйду от русского глагола…» (Переписка Р.Д. Орловой и Л.З. Копелева с Д. Самойловым) / Вст. ст., публ. и комм. В.Н. Абросимовой // Известия АН. Сер. лит. и яз. 1998. Т. 57. № 6, с. 45–62).

3 А.Д. — Андрей Дмитриевич Сахаров.