Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову. Дорогой Давид Самойлович

Июня 1978

 

Дорогой Давид Самойлович. Когда одолевают меня извне и изнутри дурные вести — я читаю Вашу «Весть», которая счастливит, даже когда несчастна1. Наверное, это и есть дело поэзии — и Вы его делаете. Будьте же счастливы, желаю счастья Вам и тем, кого Вы любите.

Я было собралась писать Вам длинно о каждом стихе — в особенности о тех, где сердце сердцу весть дает (не о «хороших» или «плохих», а о тех, что мне ближе или дальше), да бросила. Главное мое чувство — благодарность. Остальное вздор.

Спускаясь с небес на землю, вынуждена огорчить Вас одною опечаткой: в «Армении», во втором четверостишии, я полагаю «христьянства»? Иначе как-то не выходит, если писать слово полностью.

Спасибо за «Часового», горжусь автографом. (Право, как в напечатанной книге есть нечто магическое, что-то новое, прибавляющееся к машинописи, так и автограф ни с чем не сравним, почерк автора озаряет стих.) Да, но к «Часовому» у меня придирка. Куст ведь тоже живой, он страдает от града, от раннего или позднего снега. Тут бы, наверное, по смыслу нужен камень2.

Лето варварское. То есть для меня радость, что отмахали уже почти весь июнь, а еще ни единого теплого, жаркого дня. Но мне жаль моих ближних, которые любят тепло. Сейчас я еще в городе, с субботы по среду, скоро буду в городе только по субботам и воскресеньям, но в адресе для писем это ничего не изменит.

Как ребятишки Ваши? Как Варя в лагере? Привилась или не привилась? Петр и Павел здоровы ли? Что читает Галя? Я потихоньку читаю «Кануны» Белова и собираюсь познакомиться со «Стариком» Трифонова3. (Шрифт и там и тут труден.) Я всегда знала, что Белов хороший писатель, и сейчас снова убеждаюсь в этом. Конечно, до конца я еще не дочитала, и окончательное суждение выносить еще не имею права, но уже радуюсь языку, слову; это — проза, а не безъязыкая каша, как у Распутина в «Живи и помни». Погляжу, как дальше, а потом перейду на Трифонова.

Вашу книжку я послала Алексею Ивановичу в тот же день, указав Ваш пярнский адрес. Он — аккуратнейший корреспондент. Если Вы не получили ответа, значит, и там очень уж нехорошо. (И Ваша «Весть» как раз впору, ибо

Не бумажные дести, а вести спасают людей4.)

Пожалуйста, напишите, когда будет время. Надеюсь, Ваш пярнский быт ровен, и, сдав «Рифму, звонкую подругу»5, Вы уже взялись за прозу. Впрочем, и рифма служит Вам исправно.

Будьте здоровы. Здоровы ли Вы?

Л.Ч.

17/VI 78

1 Речь идет о сборнике стихотворений Д. Самойлова «Весть» (М.: Советский писатель, 1978).

2 Д. Самойлов посвятил Льву Копелеву стихотворение, которое назвал «Часовой». В мае он послал Л.К. это стихотворение на машинке, а позже, в июне, — послал автограф. В стихах есть строфа: «Нельзя не сменять часового, / Иначе заснет на посту. / Нельзя человека живого / Во всем уподобить кусту».

3 Ю. Трифонов. Старик // Дружба народов, 1978. № 3.

4 Строка из стихотворения О. Мандельштама памяти Андрея Белого «Голубые глаза и горячая лобная кость…».

5 Неточная цитата из стихотворения Пушкина «Рифма, звучная подруга…»

 

Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

Июня 1978

 

25–27/VI 78

Дорогой Давид Самойлович. Ваше письмо о зеленке и Пушкине получила на другой день после того, как послала Вам свое. Поэтому слегка замедляю ответ. Об АА и о Пушкине, что они оба жили не только природой и обществом, но и культурой — не менее, чем Невой, сиренью, лесом, любовью и пр. — это у Вас мысль верная и мудрая. У меня запись в ахм[атовском] дневнике: «Пушкин брал всё, что хотел, у кого хотел и делал навеки своим». АА поступала точно так же. (Многие примеры мне известны.) Маршак говорил: «Писатель может брать что угодно у кого угодно. Все дело в том, как он берет, как поступает со взятым. Если человек украл черно-бурую лису и повесил ее себе на живот на пуговицу — вот это никуда не годится»… Насчет же того, завершение ли Пушкин или начало начал? — тут я не знаю. Герцен писал: «На приказ Петра образоваться — Россия ответила колоссальным явлением Пушкина». Тут тоже будто бы завершение («ответила») и совпадает с Вашей мыслью, что Пушкин — конец Петербургского периода. Но не думаете ли Вы, что это только для истории так, для истории России, культуры — а собственно для литературы — не только конец, а и начало начал? Тот же Лермонтов; Вы пишете, герой у него уже не петербуржец, а провинциальный офицер — да, но стих-то очень долго — Пушкинский! На 3/4! Только под конец жизни Лермонтов еле-еле добрался до своего стиха. Из Пушкина можно (при желании) вывести и Толстого («Анна Каренина» — это то’, что случилось бы с Татьяной, если бы она поверила Онегину), и, конечно, Достоевского («Бедные люди»; я недавно сделала такое наблюдение: любимейший эпитет Пушкина «бедный», а на втором месте «милый»); и даже Чехова (по плотности поздней прозы). И Некрасов соприкасаем с Пушкиным, и Блок — а об Ахматовой уж и не говорю. Так что это завершение — Господи, а Тютчев? — оно как-то не завершится до сих пор.

Пушкина нету у Маяковского, Цветаевой и Пастернака… Но от них и ходу никуда никому нету — разве что в Вознесенского (они в этом неповинны, он — их отбросы). Вознесенский вне культуры и смерть ее боится, это Вы верно заметили. Как все некультурные, он своеволен; «что хочу, то и заворочу»; хочет же он только успеха. Для него, как для любого мещанина, нет прошлого (значит, нет культуры, п[отому] ч[то] культура растет из памяти) и нет будущего, п[отому] ч[то] будущим обладает одно лишь одухотворенное и памятливое. Рампа, мода, реклама, деньги, верткость, лганье и втирание очков невеждам… Кстати о Вознесенском: мне рассказывали, что Ахмадулина (та же порода) выступала в Америке на своем вечере в золотых (парчовых?) штанах. Подумайте, какой срам: первая (хронологически) женщина-поэт после Ахм[атовой], попадающая на Запад, и — в золотых штанах!

Вы пишете о Пушкине и о рифме: «он был возле открытия, но не совершил его». Вы имеете в виду — некрасовскую рифму?

Читаю Белова «Кануны». Прекрасная, поэтическая, страшная книга. О Трифонове этого не скажешь. Интеллигентское (аэропортовское) чтиво, без языка, без поэзии… Главное — очень скучно читать.

Насчет переменить портянки, попить чайку и вообще передохнуть — тут Вы, конечно, правы. Но Вашему герою вовсе не отдыха и не передышки хочется. Ему (как всю жизнь) охота поглазеть. Ну и пусть бы, если бы не самообман (в котором тоже жил он всю жизнь)1. Будьте здоровы.

ЛЧ

P.S. Вы спрашиваете, возвращать ли «Вопросы Литературы» № 1. Нет, это я Вам в дар. Дневник Лукницкого очень замечателен. Конечно, Вы понимаете, почему свои пушкинистские штудии АА начала с изучения темы: Шенье… Но дневник на самом деле гораздо шире пушкинизма. Вы пишете, что мои «Записки» — роман. Гм. Во всяком случае, у Лукницкого был роман с АА. Писал ли он об этом в Дн[евнике], я не знаю, но главной темой их пожизненного общения — и плодом — было изучение трудов ее первого мужа2. Однако и о Пушкине весьма интересно. Гениальный человек (АА) берется за дело, и вот — каждый день по открытию.

Юра говорил мне, что послал Вам № 4 «Вопросов Литературы». Ну как Вам понравились письма (и характеры, и души) трех гениев? Рильке мне не очень ясен (сквозь перевод, сквозь умирание и потому, что мне его поэзия незнакома); Цв[етаева], как всегда для меня, на 90 % чепухова, а среди 10 % — мелкие гениальности; Б.Л. всюду (кроме невнятного письма о «Крысолове») великодушен и великолепен. Цв[етаева] же иногда весьма и весьма по-бабски коварна и хищна. А все вместе таково: это — 1/5 их переписки, скоро выйдет 5/5 — и я уже читать буду не в силах. Или прочту только Паст[ернака]3.

В Москве новое сумасшествие: Илья Глазунов. Очередь четырежды обвивает Манеж. Художник он никакой, т. е. в живописи нечто вроде Вознесенского в поэзии; а спекулянт — любого за пояс заткнет. Спекулирует Христом, Россией, либерализмом и патриотизмом. Во!

 

Итак, готовьтесь к новому прощанию. Я-то к нему давно готова. Душевно это совершилось давно, осталась только техника. Но и она, с помощью самообмана, одолима. Очень мне жаль Р[аю] — она любит сестру, дочек, внуков, других, а ее чрезвычайно добрый муж так добр, что легко начнет любить — любых. Она плачет и не спит, он самообманывается и лепит вздор… До развязки еще, вероятно, далеко, но внутри меня развязка уже совершилась, раз она совершилась внутри их.

Да, переменить портянки и чайку попить — не грех. А вот лгать самому себе, что всего лишь переменишь портянки и чайку попьешь — всего лишь! — вот это грех.

Ну ладно. Будьте здоровы. Жду письма и стихов.

ЛЧ

1 Речь идет о такой строфе из «Часового»: «Горячего чаю в землянке / Напиться ему не грешно. / Пускай переменит портянки / И другу напишет письмо».

2 Т. е. Н.С. Гумилева.

3 Имеется в виду: Из переписки Рильке, Цветаевой и Пастернака в 1926 году / Публ. и комм. К.М. Азадовского, Е.В. и Е.Б. Пастернаков.