Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову. Дорогой Давид Самойлович.

Марта 1978

 

4/III 78

Дорогой Давид Самойлович.

Редкая радость — получить письмо такой сосредоточенности, как Ваше. За строчками я вижу светлое, промытое окно, деревья и снег. Длинный день, безлюдный. Так, наверное, и надо жить (и писать). Я убеждена, что искусство — всякое — есть результат «образа жизни». «Правильный образ жизни» для каждого — свой, но я думаю, что поиски строки’ есть поиски образа жизни. И мне посчастливилось: Ваше письмо написано в Ваш хороший — правильный — день.

В последние годы я живу неправильно. И это очень сказывается на моей писанине. У меня качество перешло в количество.

Пишу Вам накануне печальной даты: завтра 12 лет (двенадцать лет!) со дня кончины Анны Андреевны. Если буду в силах, поеду к Нине Антоновне1. Звана. Меня зовут каждый год, и я ни разу не была. Каждый год я в этот день больна — чем-нибудь. Вот и сегодня заболеваю. Может быть, и заболеваю-то от ужаса при мысли, что там та же лестница, та же комната, но АА — нет.

Когда она умирала, я была больна. Как я узнала потом, я была при смерти. Но в самом начале марта мне стало получше, я училась ходить и говорила с ней через день по телефону. Она сердилась, что я к ней не иду. Потом ее увезли в Домодедово. Утром я встала с постели и впервые одна, без Люшиной помощи, вошла в кухню.

— Как ты себя чувствуешь? — с необычайной бодростью спросила Люша.

— Видишь, хожу. Мне гораздо, гораздо лучше.

Люша вытащила из-под стола табуретку.

— Садись, тебе стоять нельзя.

Я села.

— Мама! Случилось ужасное несчастье. Умерла Анна Андреевна.

 

Я думаю, всякая религия начинается с невозможности понять смерть. Но религии у меня нет, и, наверное, я потому до сих пор не понимаю, что случилось. В особенности тогда не понимаю, когда слышу ее голос. У меня сейчас записи ее разговоров и стихов необычайной точности звука. Это — кощунство; человек — это и есть голос, нельзя вызывать покойного с того света.

 

Вы спрашиваете, кто такая С. Богданович, чьи воспоминания напечатаны в сборнике «Восп[оминания] о К[орнее] Ч[уковском]». Это — Софья Аньоловна Богданович, дочь Татьяны Александровны, моей крёстной. У Сони в воспоминаниях была целая глава обо мне: она старше меня на 7 лет и описала, как крестили меня и заодно нашего Бобу. Но эту главу выбросили, потому что меня не только не крестили, но меня вообще никогда не было. Татьяна Александровна, моя крестная, а Сонина родная мать, была женщина замечательная, я с ней дружила до самой ее смерти — она бы не позволила, чтоб меня не было. Но Соня сказала: «Лидочка, знаешь, мне так хочется, чтоб мои воспоминания о К.И. были напечатаны, мы все его так любили». Они все его так любили, что из любви к нему уничтожают меня. Это особая форма любви. Я, конечно, не против.

Он их тоже любил и на разных этапах жизни делал им — и Тат[ьяне] Ал[ександровне] и ее детям — много доброго. Они ведь те самые «ангелята», которые описаны у него в воспоминаниях «Короленко в кругу друзей». Их отец, Ангел Богданович, был редактором первого в России марксистского журнала «Мир Божий». Его, Ангела, я не знала (он рано умер), а с ангелятами в детстве дружила, их было четверо. Тат. Ал. Богданович сирота — воспитанница Николая Федоровича Анненского, брата поэта. Николай Федорович был дружен с Вл[адимиром] Галакт[ионовичем] Короленко, и в Куоккале семьи Анненского, Короленко и Богдановичей жили вместе.

Вот какая почтенная родословная у С. Богданович. Увы!

 

Спасибо Вам за Ваши музыкальные попечения обо мне. Так как я действительно невежда, то опекать меня не очень трудно. Знаете, встречаются люди, которые на спрос: вы любите стихи? — отвечают: да, люблю. «Чьи же? Кто ваш любимый поэт?» — Ну, вообще… Пушкин, Лермонтов… Так и я. «Ну, вообще, Бетховен, Моцарт»… Почти так. А Шостаковича, мне кажется, я понимаю и люблю. Но вот признак малограмотности: в музыке мне мешают слова. Если только они не поглощены, не отсутствуют, если они слышны отдельно. Вот почему мне труден оказался «Нос»… Иногда я с удовольствием слушаю Кармен Бизе — Щедрина, благодарная Щедрину, что там кастаньеты щелкают, а слова исключены.

 

У Аксенова люблю только те 2 рассказа, которые были когда-то в «Новом Мире» — в особенности «На полдороге до луны»2. Остальное пустовато, вульгарновато, претенциозновато. Впрочем, читала я не всё.

 

Отчаянно завидую Гале, у которой ни дня без книги. Увы! Пока я не кончу своего многописания, я на всякую книгу смотрю, как на личного врага. Но может быть настанет день, когда я на самом деле заболею, слягу, буду слушать музыку и читать книги. Тянет же меня, впрочем, не читать, а перечитывать. Мечтаю о Чехове и Толстом. О Герцене. Подряд, том за томом. <…>

5/III 78

Ну вот, перемоглась и побывала у Нины Антоновны. Боже мой, какой парад старости! Какие мы все старые! Нина Ант[оновна] — прабабушка. (А я помню, как родилась ее первая внучка, кот[ор]ую АА называла «Новая Нина» — и эту новую Нину на руках молодой матери, Бориной жены.) Старуха — Эмма3, старушка (молодящаяся) — Люб[овь] Дав[ыдов]на4, и, ужаснее всего: старый кот, которому 25 лет! «Мальчики Ардовы», кот[оры]х я знала в Чистополе сцепившимся клубком мал мала’ меньше, а потом красивыми юношами, — сейчас все уже дважды женаты и поросли бородами и волосами.

А впрочем, было «очень тепло и мило».

 

Марии Сергеевне дают наконец квартиру (в апреле), но где-то на окраине и без телефона. Я не радуюсь, думаю, и она тоже. Это будет разлукой со всеми.

Простите за суетливое и суетное письмо.

Когда мы увидимся?

В Москве тепло и сухо, в Переделкине глубокие снега’. Зиму, мое любимое время, я просидела у окна: некогда было гулять. «Как это бездарно с твоей стороны!» — сказал бы К.И.

Будьте здоровы. Гале привет. Скоро я пришлю Петеньке и Павлуше книжку «50 поросят».

ЛЧ

1 Нина Антоновна Ольшевская (1908–1991), актриса, режиссер, жена писателя В. Е. Ардова, близкий друг Анны Ахматовой. Приезжая в Москву, Ахматова чаще всего жила «у Ардовых на Ордынке».

2 Рассказ В. Аксенова «На полпути к луне» см. «Новый мир». 1962, № 7.

3 Эмма Григорьевна Герштейн (1903–2002), близкий друг Анны Ахматовой, историк литературы, мемуаристка.

4 Любовь Давыдовна Большинцова (1908–1983), переводчица, близкий друг Анны Ахматовой.