Аглая в доме Марии в Назарете

 

20 мая 1945 Пятидесятница

 

1. Мария спокойно работает над куском ткани. Уже вечер, все двери закрыты, трехпламенный светильник освещает маленькую комнату в Назарете, особенно стол, за которым сидит Дева. Ткань, возможно, это простыня, свисает с Ее груди и коленей на пол, так что Мария, на которой темно-голубое платье, кажется погрузившейся в груду снега. В комнате кроме Нее никого нет. Она быстро шьет, склонив голову над Своей работой, и в свете лампады верхняя часть Ее волос сияет бледно-золотистыми оттенками. Остальная часть Ее лица в полумраке. В опрятной комнате стоит мертвая тишина. Никакого шума не слышно ни с дороги, которая ночью пустынна, ни с огорода. Тяжелая дверь комнаты, в которой Мария работает, ест и принимает друзей, выходящая в огород, закрыта, так что не слышен даже шум воды источника, льющейся в бассейн. Это действительно тишайшая из ночей. Мне интересно, о чем думает Мария, когда Ее быстрые руки заняты работой...

Послышался тихий стук во входную дверь. Мария поднимает голову и прислушивается... Стук был таким легким, что Мария, должно быть, подумала, что он вызван каким-нибудь ночным животным или ветром, и Она вновь склоняет голову над работой. Но стук повторился и стал громче. Мария встала и пошла к двери. Прежде чем открыть, Она спрашивает: «Кто стучит?»

Высокий голос отвечает: «Женщина. Во имя Иисуса, помилуй меня».

Мария открывает дверь, держа светильник, чтобы разглядеть путницу. Она видит

кучу одежды, среди которой не видно ее обладательницы. Жалкая куча одежды очень низко склонилась и сказала: «Радуйся, моя Госпожа!» и затем еще раз сказала: «Во имя Иисуса, помилуй меня».

«Войди и скажи Мне, чего ты хочешь. Ты Мне не знакома».

«Никто и многие знакомы со мной. Порок знаком со мной. И Святость знакома со мной. Но сейчас я нуждаюсь в том, чтобы Благочестие раскрыло мне свои руки. А Ты и есть Благочестие…» - и она заплакала.

«Входи, и затем… И скажи Мне… Ты сказала достаточно, чтобы Я поняла, что ты несчастна… Но Я все еще не знаю кто ты. Как тебя зовут, сестра…»

«О! Нет! Не сестра! Я не могу быть Твоей сестрой... Ты Матерь Блага... я...

А я – Зло...» –  кричит она все громче и громче под своей мантией, которая полностью скрывает ее.

Мария кладет лампу на стул, подает руку незнакомой женщине, стоящей на коленях на пороге и заставляет ее встать.

2. Мария не знает ее... но я узнала. Это женщина под вуалью из Чистых Вод.

Она встает, подавленная, дрожащая, сотрясающаяся от рыданий, и все еще неохотно входит в комнату. Она говорит: «Я язычница, моя Госпожа. Я мерзость для вас, евреев, даже если бы я была святой. Я дважды мерзость, потому что я проститутка».

«Если ты пришла ко Мне, если ты ищешь Моего Сына через Меня, то ты можешь быть только кающимся сердцем. Этот дом приветствует тех, чье имя Печаль», – и  Она

вводит ее в дом, закрыв дверь, ставит лампу на стол, просит ее сесть и говорит: «рассказывай».

Но Женщина под вуалью не хочет садиться; все еще склонившись, она продолжает

плакать. Мария стоит перед ней, добрая и царственная. Она ждет, молясь, чтобы та

успокоилась. Вся Ее поза говорит мне о том, что Она молится, хотя ничто в Ней не напоминает молитвенной позы: ни Ее руки, которые все это время держат маленькую руку Женщины под Вуалью, ни Ее неподвижные губы.

Наконец рыдания женщины стихают. Она утирает слезы вуалью, а затем говорит: «И все же я пришла из такой дали не для того, чтобы оставаться неизвестной. Это час моего искупления, и я должна раскрыться... раскрыть бесчисленные скрытые раны своего сердца. А Ты мать... и Его Мать... Ты будешь, поэтому, милостивой ко мне».

«Да, дочь Моя».

«О! Да! Называй меня дочерью! У меня была мать, но я оставила ее... мне потом рассказывали, что она умерла с разбитым сердцем, у меня был отец... он проклял меня и сказал всем в городе: “У меня больше нет дочери”». Она снова начала плакать еще более горько. Мария побледнела от муки, но кладет ей руку на голову, чтобы успокоить ее. Женщина продолжает: «Никто больше не назовет меня дочерью!... Да, ласкай меня так, как это делала моя мама, когда я была чистой и хорошей... позволь поцеловать Твою

руку и вытереть ею слезы. Одни мои слезы не очистит меня. Как много я плакала, когда осознала это! Прежде я тоже плакала, потому что ужасно быть только плотью, над которой издеваются и которую оскорбляют люди. Но это были слезы животного, с которым дурно обращаются, которое ненавидит и восстает против того, кто его мучает и пачкает все больше и больше… потому что я сменила хозяина, но я не избавилась от своей развращенности... я плакала восемь месяцев… потому что я поняла… я поняла свое несчастье и развращенность, я покрыта и пропитана им, и я чувствую отвращение…

Но мои слезы, хотя они все более и более осознаны, пока не очистили меня. Они смешиваются с моей испорченностью и не смывают ее. О! Мать! Утри мои слезы, и я буду очищена настолько, что смогу подойти к моему Спасителю!»

«Да, дочь Моя, да, Я утру твои слезы. Садись. Сюда, рядом со Мной. И говори спокойно. Оставь свое бремя здесь, на Моих Материнских коленях». И Мария садится.

3. Но женщина опускается на землю у Ее ног, так как она желает говорить с Ней

таким образом. Она начинает медленно: «Я родом из Сиракуз... мне двадцать шесть лет... я была дочерью управляющего, как вы это называете, а мы говорим – доверенным лицом богатого римского патриция. Я была единственной дочерью. Моя жизнь была счастливой.

Мы жили недалеко от моря, на прекрасной вилле, где мой отец был управляющим. Постоянно приезжал хозяин виллы, или его жена, или дети. Они очень хорошо относились к нам и были очень добры ко мне. Девочки играли со мной… моя мама была счастлива и... гордилась мной. Я была красивой... умной и преуспевающей во всем... Но я любила несерьезные вещи больше, чем хорошие. В Сиракузах есть большой театр. Большой театр… Прекрасный… огромный... он используется для игр и спектаклей... В комедиях и трагедиях, которые ставятся там, широко используются мимы. Они подчеркивают

смысл пения хора своими безмолвными танцами. Ты не знаешь... но также с помощью наших рук или движениями нашего тела мы можем выразить чувства человека, взволнованного страстью. Молодых мальчиков и девочек обучают в качестве мимов в специальной школе. Они должны быть красивыми, как боги, и юркими, как бабочки... Я любила ходить на одно место, возвышающееся над местностью, и наблюдать сверху этот танец мимов. Затем я подражала им на цветущих лугах, на золотом песке моей земли, в саду виллы. Я казалась художественной статуей, или легким дуновением ветерка, так искусно я принимала величественные позы или летала над землей, почти не касаясь ее. Мои богатые друзья восхищались мной... моя мама гордилась мной...»

Женщина говорит, вспоминает, видит и мечтает о своем прошлом и плачет.

Ее рыдания подобны запятым в ее речи.

«Однажды... это было в мае... все Сиракузы были в распустившихся цветах.

Торжества уже закончились и я ушла в восторге от танца, исполненного в театре… Хозяева взяли меня туда со своими дочерьми. Мне было четырнадцать лет… В этом танце мимы, которые должны были представлять весенних нимф, бегущих поклоняться Церере, танцевали увенчанные розами и облаченными в розы… Только розами, потому что их платьем были очень легкие вуали, прозрачная ткань, усеянная розами… во время танца они выглядели как крылатая Геба[1], так легко они парили повсюду, тогда как их великолепные тела были видны сквозь оборки их цветочных вуалей, развевающихся подобно крыльям за их спинами. Я выучила этот танец… и однажды… однажды…»

Женщина плачет под вуалью все громче... затем она успокаивается.

«Я была красивой. Я до сих пор красива. Взгляни». Она встает, отбросив свою вуаль и позволив своей большой мантии упасть. И я был ошеломлена, потому что я вижу Аглаю, появившуюся из-под сброшенных одежд. Она красива и в своем скромном платье, со своими просто заплетенными волосами, без всяких украшений, без пышных одежд. Ее тело подобно цветку, стройное и прекрасное, с красивым, смуглым лицом и бархатными пылкими глазами.

Она снова опускается на колени перед Марией. «Я была красивой, к сожалению. И Я была сумасшедшей. В тот день я надела вуаль, дочери нашего хозяина помогли мне, так как они любили смотреть как я танцую… Я оделась на полоске золотого пляжа, напротив синего моря. На пустынном пляже были белые и желтые дикие цветы, с резким запахом миндаля, ванили, чистых человеческих тел. Волны густого аромата достигали берега из цитрусовых садов, розовые сады в Сиракузах тоже источали аромат, так же как и море и песок на берегу; солнце извлекало запахи из всех вещей… какое-то паническое[2] настроение возникло в моей голове. Я чувствовала себя так, как если бы была нимфой и поклонялась... кому? Плодородию земли? Оплодотворяющему солнцу? Я не знаю. Язычница из язычников, я думаю, что я поклонялась Чувству, моему деспотичному царю, которого я не знала, но которое было более могучим, чем бог… Я надела венок из роз, выращенных в саду... и я танцевала. Я была в восторге от света, ароматов, от удовольствия быть молодой, ловкой и красивой. Я танцевала... и меня заметили. Я видела, что на меня смотрят. Но я не стыдилась предстать обнаженной в присутствии двух жадных мужских глаз. Напротив, при этом я получала еще более живое удовольствие от танца. Удовлетворение от того, что мной восхищаются, придало крылья моим ногам. Но оно сокрушило и разрушило меня. Через три дня я осталась совсем одна, потому что хозяева уехали, чтобы вернуться к своему патрицианскому жилищу в Риме. Но я не осталась дома... два восхищенных глаза открыли мне еще кое-что за танцем, они открыли мне сладострастие и секс».

Мария делает непроизвольный жест отвращения, замеченный Аглаей.

«О! Но Ты чиста! Возможно, я вызываю у Тебя отвращение...»

«Говори, дочь Моя. Лучше, если ты расскажешь это Марии, чем Ему. Мария – это море, которое отмывает…»

«Да, лучше, если я расскажу Тебе. Я подумала об этом сама, когда услышала, что у Него есть Мать… Потому что прежде, увидев, как Он отличается от любого другого человека, являясь единственным абсолютно духовным человеком, – теперь я знаю, что есть дух и что это такое, – прежде я не могла бы сказать из чего произошел Твой Сын, так как в Нем не было чувственности, хотя Он и был человеком, и я думала, что у Него нет матери, но что Он низошел на землю, чтобы спасти ужасных негодяев, из которых я самая худшая.

Каждый день я возвращалась на то место, надеялась увидеть молодого красивого смуглого человека... и через некоторое время я снова увидела его...

Он заговорил со мной. Он сказал мне: “Поедем со мной в Рим. Я возьму тебя к

императорскому двору, ты будешь жемчужиной Рима”. Я ответила: “Да. Я буду твоей верной женой. Пойди и поговори с моим отцом”. Он издевательски засмеялся и поцеловал меня. Он сказал: “Не моей женой. Но ты должна быть богиней, а я твоим священником, и я буду раскрывать тебе тайны жизни и удовольствия”. Я была всецело увлечена им, я была

молодой девушкой. Но хотя я была молодой девушкой, я знала, что такое жизнь... я была хитрой, я была влюблена, но еще не развращена... и мне было отвратительно его предложение. Я вырвалась из его объятий и побежала домой… но не рассказала своей матери об этом... и не устояла перед желанием снова увидеть его... его поцелуи захватывали меня больше, чем когда-либо... и я вернулась... не успела я добраться

до пустынного пляжа, как он обнял меня, целовал меня исступленно, это была буря поцелуев, нежных слов, вопросов: “Разве не все заключается в этой любви? Разве это не слаще, чем узы обязательств? Чего еще ты хочешь? Ты можешь жить без этого?”

О! Мать... я сбежала в тот же вечер с мерзким патрицием... и я стала тряпкой, растоптанной его жестокой непристойностью... Я была не богиней, а грязью. Не Жемчужиной, а мусором. Мне открылась не жизнь, а мерзости жизни, позор, отвращение, боль, стыд, бесконечные страдания от того, что я не принадлежу даже самой себе… А затем… полное разорение. После шести месяцев оргий, он устал от меня и перешел к свежим любовным утехам, а я жила на улицах. Я максимально использовала свой танцевальный талант… Я уже знала, что моя мать умерла от разрыва сердца, и что у меня больше не было дома и отца… Учитель танцев принял меня в свою академию. Он усовершенствовал меня... он насладился мной... и он швырнул меня в порочный римский патрициат, как цветок, полностью овладевший всеми видами искусства сладострастия. Уже испачканный цветок упал в клоаку. В течение десяти лет я падала все глубже и глубже в бездну. Затем меня привезли сюда, чтобы мною наслаждался на досуге Ирод, и я привлекла внимание нового хозяина. О! Любая цепная собака более свободна, чем любая из нас! И нет дрессировщика собак более жестокого, чем мужчина, который владеет женщиной! Мать… Ты дрожишь! Я исполнила Тебя ужасом!»

Мария приложила руку к сердцу, как если бы оно было ранено. Но Она отвечает: «Нет, не ты. Это Злой, который такой могущественный хозяин на земле, ужасает Меня. Продолжай, Мое бедное создание».

«Он взял меня в Хеврон... Была ли я свободна? Была ли я богата? Да, была, потому что я была не в тюрьме, и я была покрыта драгоценными камнями. Нет, не была, потому что я могла видеть только тех, кого он хотел, и у меня не было никаких прав.

4. Однажды один человек, “Человек”, Твой Сын, пришел в Хеврон. Дом был дорог

Ему. Я поняла это и пригласила Его войти. Шаммая не было... и из окна я уже слышала слова и увидела образ, который перевернул мое сердце. Но я клянусь Тебе, Мама, что не плоть привлекла меня к Твоему Иисусу. Это было что-то, что Он открыл мне, что направило меня к двери, несмотря на насмешки толпы, чтобы сказать Ему: “Войди”. Это была душа, которая, как потом я узнала, у меня была. Он сказал мне: “Мое имя означает: Спаситель. Я спасаю тех, кто стремится спастись. Я спасаю, научив быть чистым, желать и принимать скорби с честью, желать Блага любой ценой. Я Тот, Кто ищет тех, кто потерян и дарует им жизнь. Я – Чистота и Истина!” Он сказал мне, что я тоже имела душу, и что я убила ее своим образом жизни. Но Он не проклинал меня, и Он не издевался надо мной. И Он ни разу не посмотрел на меня! Первый человек, который не раздевал меня своими жадными глазами, потому что надо мной тяготеет ужасное проклятие: я привлекаю мужчин… Он сказал, что те, кто ищет Его, найдут Его, потому что Он там, где

нужен врач и лекарства. И Он ушел. Но Его слова остались во мне. И они навсегда останутся во мне. Я говорила себе: “Его имя означает Спаситель”, как если бы я начала желать исцеления. Я осталась с Его словами и с Его друзьями, пастухами. И я сделала первый шаг, дав им милостыню и попросив их молитв... а затем... я сбежала...

О! Это был святой побег! Я бежала от греха в поисках Спасителя. Я ходила повсюду и искала Его. Я был уверена, что найду Его, потому что Он обещал мне это. Меня послали к человеку, которого зовут Иоанн, думая, что это был Он. Но это был не Он. Один еврей послал меня на Чистые Воды. Я жила, продавая большие количества своего золота. На протяжении месяцев, когда я скиталась повсюду, я скрывала свое лицо под вуалью, чтобы избежать ареста и еще потому, что Аглая действительно была похоронена под вуалью. Прежняя Аглая была мертва. Под вуалью была ее раненая обескровленная душа, ищущая своего врача. Много раз я был вынуждена бежать от чувственности мужчин, также от одного из друзей Твоего Сына, которые преследовали меня, хоть я и была так замаскирована в своем облачении....

На Чистых Водах я жила как животное: бедное, но счастливое. И роса, и река не очистили меня так сильно, как Его слова. О! Никто не погиб! Однажды Он простил убийцу. Я слышала... и я хотела сказать: “Прости и меня тоже.” В другой раз Он говорил об утраченной невинности... О! Как много слез сожаления! Затем Он исцелил прокаженного… и я уже собиралась крикнуть: “Очисти и меня от моего греха…» В следующий раз Он исцелил безумца, римлянина... и я плакала... и Он послал кого-то сказать мне, что отчизна уходит, но Небеса остаются. В одну штормовую ночь Он приютил меня в своем доме… и позже Он попросил управляющего оказать мне гостеприимство, Он сказал ребенку, чтобы он сказал мне: “Не плачь”... О! Его

доброта! Мои страдания! Они так огромны, что я не осмелилась положить мои страдания к Его ногам... несмотря на то, что один из Его учеников всю ночь наставлял меня по бесконечному милосердию Твоего Сына. А затем, когда те, которые считали грешным желание души быть возрожденной, расставляли Ему ловушки, мой Спаситель ушел... и я

ждала Его... но Он ожидал также мести тех, которые были гораздо менее достойны видеть Его, чем я. Потому что я, язычница, согрешила против себя, а те, кто уже знали Бога, согрешили против Сына Божьего... Они избили меня, они гораздо больше изранили меня своими обвинениями, чем камнями, они гораздо больше изранили мою душу, чем мое тело, так как довели меня до отчаяния.

О! Как ужасна борьба с собой! Измученная, истекающая кровью, израненная,

сгорая от лихорадки, лишенная моего Врача, без крова, без пищи, я оглядывалась на свое прошлое и вглядывалась в предстоящее… мое прошлое говорило мне: “Вернись”, мое настоящее говорило: “Убей себя”, мое будущее говорило: “Надейся”. Я надеялась... я не совершила самоубийства. Я бы совершила его, если бы Он отверг меня, потому что я не хотела быть тем, кем я была!... Я потащилась в деревню, прося приюта... но они узнали меня.

Я бежала оттуда подобно животному, повсюду преследуемая, всегда презираемая, всегда проклинаемая, потому что я хотела стать честной и потому что я разочаровала тех, кто хотел использовать меня, чтобы нанести удар Твоему Сыну. Следуя берегом реки я дошла до Галилеи и пришла сюда… Тебя здесь не было… я пошла в Капернаум. Вы только что ушли. Но старик увидел меня. Это был один из Его врагов, который хотел, чтобы я свидетельствовала против Твоего Сына, и так как я рыдала не отвечая, он сказал мне: “все может измениться в твою пользу, если ты станешь моей любовницей и моей сообщницей в обвинениях Раввина из Назарета. Для этого достаточно, чтобы ты говорила в присутствии моих друзей, что Он был твоим любовником...” Я бежала, как человек, который увидел змею, выползающую из цветущего куста.

Итак, я поняла, что больше не могу пойти к Нему... и я пришла к Тебе. Вот я, растопчи меня, ибо я грязь. Вот я, отвергни меня, ибо я грешница. Вот я, назови меня по имени: проститутка. От Тебя я приму все. Но Мать, помилуй меня. Возьми мою бедную запачканную душу, возьми ее к Себе. Преступление – влагать мою похоть в Твои руки. Но только там она будет защищена от мира, который желает ее, и она станет епитимьей. Скажи мне, как я должна себя вести. Скажи, что мне делать. Скажи, какие средства я должна использовать, чтобы не быть больше Аглаей. Что я должна искалечить в себе? Что я должна вырвать из себя, чтобы не быть больше грехом, или лишиться своей привлекательности, чтобы мне больше не опасаться самой себя и мужчин? Должна ли я вырвать свои глаза? Или сжечь свои губы? Или вырезать свой язык? Мои глаза, губы и язык служили мне во зло. Я больше не хочу зла и готова наказать себя и их, пожертвовав ими. Или мне вырвать эти жадные чресла, которые довели меня до извращенной любви? Или эти неутолимые внутренности, которые, я боюсь этого, могут быть вновь возбуждены? Скажи мне, пожалуйста, скажи мне, как может женщина забыть, что она женщина, и что ей сделать, чтобы и другие люди забыли об этом!

5. Мария расстроена. Она плачет и страдает, но единственный признак ее печали –это слезы, которые падают на кающуюся женщину.

«Я хочу умереть только после того, как буду прощена. Я хочу умереть, забыв обо всем, кроме моего Спасителя. Я хочу умереть, зная, что Его мудрость благосклонна ко мне... и я не могу пойти к Нему, потому что мир смотрит на Него и меня с подозрением, чтобы обвинить нас...» – плачет Аглая, поверженная горем.

Мария встает, шепча: «как трудно быть спасителями!» Она почти задыхается.

Аглая, которая услышала шепот и поняла Ее жест, застонала: «Видишь? Ты видишь, что Тебе слишком противно. Сейчас я уйду. Это из-за меня!»

«Нет, дочь Моя. Не из-за тебя. Нет, ты сейчас в самом начале. Послушай, бедная душа. Я стонала не из-за тебя, а из-за жестокости мира. Я не позволю тебе уйти, но заберу тебя, бедную ласточку, брошенную штормом к стенам Моего дома. Я отведу тебя к Иисусу, и он покажет тебе твой путь к спасению...»

«Я больше не надеюсь... мир прав. Я не могу быть прощенной».

«Тебя не может простить мир, но может простить Бог. Позволь Мне обратиться к тебе во имя высшей любви, которую подарил Мне Сын, чтобы Я могла передать ее миру. Он вывел Меня из благословенной скромности Моей посвященной девственности, чтобы мир мог получить прощение. Он побудил Меня страдать не при Моих родах, но в Моем сердце, открывая Мне, что Мое Дитя – это Великая Жертва. Посмотри на Меня, дочь.

В этом сердце большая рана. Она стенала более тридцати лет, становясь все глубже и глубже, и она поглотила Меня. Знаешь ли ты ее имя?»

«Печаль».

«Нет. Любовь. Это любовь, которая кровоточит во Мне так, что Мой Сын, возможно, не будет спасать в одиночку. Это любовь, воспламеняющая Меня огнем, которым Я могу очистить тех, которые не осмеливаются пойти к Моему Сыну. Это любовь, которая заставляет Меня плакать, чтобы Я могла омыть грешников. Ты хотела Моей ласки. Я даю тебе Мои слезы, которые уже начали очищать тебя и даруют тебе способность смотреть на Моего Господа. Не плачь так! Ты не единственная грешница, которая пришла к Господу и была искуплена. Приходили и другие женщины, и гораздо больше еще придут.

Ты не уверена, что Он сможет простить тебя? Но разве ты не видишь во всем, что

случилось, таинственной воли Божественной Доброты? Кто привел тебя в Иудею? Кто взял тебя в дом Иоанна? Кто привел тебя к окну утром? Кто зажег свет, чтобы осветить Его слова для тебя? Кто дал тебе понимание, что благотворительность, когда она соединяется с молитвами тех, кому была оказана помощь, обретает помощь от Бога? Кто дал тебе силы, чтобы бежать из дома Шаммая и упорство в первые дни до Его прибытия? Кто ведет тебя на Его пути? Кто сделал тебя способной вести жизнь раскаявшейся грешницы, чтобы все больше и больше очищать твою душу? Кто дал тебе душу мученицы, душу верующей, настойчивую и чистую душу?

Не трясти головой. Ты считаешь, что только тот чист, кто никогда не знал сладострастия? Ты думаешь, что душа никогда не сможет снова стать девственной и прекрасной? О! Дочь Моя! Между чистотой, которая всецело дарована милостью Господа и твоим героическим восхождением вновь к вершине твоей утраченной чистоты, поверь Мне, что твоя чистота более велика. Ты восстанавливаешь ее вопреки чувственности, вопреки потребности и привычке. Для Меня это природный дар, подобный дыханию. Ты должна порвать со своими мыслями, своими чувствами, своей плотью, чтобы не помнить, не желать, не поддаваться… Я… О! Может ли маленький ребенок, нескольких часов от роду, иметь плотские желания? И имеет ли он тем самым какие-либо заслуги? То же относится и ко Мне… Мне не известно, каким образом этот трагический голод превращает человечество в свою жертву. Но Мне знакома святейшая жажда Бога. Но ты не знала ее и ты научилась ей сама. Но ты подчинилась другому голоду, трагичному и ужасному, ради славы Бога, твоей нынешней единственной любви. Улыбнись, дочь божественной милости! Мой Сын производит в тебе то, о чем Он говорил тебе в Хевроне. Он уже сделал это.

 Ты уже спасена, благодаря твоей доброй воле быть спасенной, потому что ты пришла познать чистоту, печаль, Добро. Твоя душа возродилась. Да, ты нуждаешься в Его слове, сказанном тебе во имя Божье: “Ты прощена”. Я не могу сказать его. Но Я даю тебе Мой поцелуй, как обещание, как начало прощения...

О Вечный Дух, малая часть Твоя всегда пребывает в Твоей Марии! Позволь Ей излить Твоего Освящающего Духа на это существо, которое плачет и надеется. Ради Нашего Сына, о, Бог Любви, спаси эту женщину, которая ожидает спасения от Бога. Пусть Благодать, которой, как сказал Ангел, Бог наполнил Меня, пусть Благодать чудесным образом почиет на ней и поддержит ее пока Иисус, Благословенный Спаситель, Первосвященник, освободит ее во имя Отца, Сына и Духа…

6. Уже поздно, дочь Моя. Ты устала и изнурена. Пойдем, отдохни.. Ты уйдешь

завтра... Я пошлю тебя к честной семье, потому что слишком много людей сейчас приходит сюда. Я дам тебе платье, как у Меня, и ты будешь выглядеть как еврейка. И так как Я увижу Моего Сына только в Иудее, потому что Пасха уже близка и в апрельское новолуние мы должны быть в Вифании, Я скажу Ему о тебе. Пойди в дом Симона Зилота. Ты найдешь Меня там, и Я отведу тебя к Нему».

Аглая снова заплакала. Но сейчас она пребывает в мире.

Она сидит на полу. Мария тоже снова села. Аглая положила голову Ей на колени и целует Ее руки... она стонет: «Они узнают меня...»

«О! Они не узнают. Не бойся. Твое платье было слишком хорошо известно. Но Я

подготовлю тебя к твоему путешествию к Прощению, и ты будешь подобна деве, идущей на свою свадьбу: ты станешь иной и незнакомой людям, не знающим этого обряда. Пойдем. Тут есть небольшая комната рядом с Моей. Святые и паломники, желающие идти к Богу, отдыхали в ней.. Она приютит и тебя».

Аглая собиралась взять свою большую мантию и вуаль.

«Оставь это. Это было одеждой бедной потерянной Аглаи. Но ее больше не существует… не осталось даже ее одежды. Эта одежда испытала слишком много ненависти... а ненависть ранит так же сильно, как грех».

Они выходят в темный огород, а затем заходят в маленькую комнату Иосифа.

Мария зажигает маленькую лампадку на полке, еще раз ласкает кающуюся женщину, закрывает дверь и со своей трехпламенной лампадой ищет, куда бы она могла спрятать порванную мантию Аглаи так, чтобы никто не увидел ее на следующий день