Особенности языковой политики на северном кавказе

Отношение российских политиков к языковому строительству в национальных республиках формируется, во многом, под влиянием средств массовой информации, результатов научных исследований, а также аналитических обзоров окружных и региональных представительств центральных ведомств. Глубина и достоверность таких документов, оказывающих немалое влияние на определение приоритетов языковой и, в целом, национальной политики России, может быть оценена на примере работы «Языковая ситуация и особенности языковой политики в условиях современного Северного Кавказа», подготовленной Л. Хоперской, руководителем межрегионального территориального органа по Северо-Кавказскому региону Миннаца РФ и В. Харченко, руководителем Северо-Кавказского межрегионального территориального органа Минрегиона РФ. По их мнению, основным негативным элементом, характеризующим языковую политику в субъектах Российской Федерации на Северном Кавказе, следует признать «наличие в конституциях и уставах субъектов Федерации на Северном Кавказе статей, регламентирующих статус государственного языка той или иной республики, края или области, признающих тем самым приоритет языка титульной нации (например, ст. 34 Конституции Республики Ингушетия и ст. 15 Конституции Республики Северная Осетия — Алания)». Непонятно, на чем основано подобное заключение, если, как известно, Конституции всех субъектов федерации государственными признают и русский язык, а право республик на придание статуса государственных языкам титульных этносов закреплено в Конституции РФ и в «Законе о языках народов РФ». По мнению высокопоставленных чиновников, «подобная законотворческая практика в реальных условиях не позволяет лицам, не владеющим языком титульной нации, занимать высшие должностные посты в республиках.... В условиях продолжающегося оттока русского населения из субъектов Федерации на Северном Кавказе, незначительного удельного веса русских, владеющих другими (кроме русского) языками, происходит постепенное выталкивание представителей русского этноса из органов власти, научных и учебных заведений республик Северного Кавказа, что существенно сказывается на этнополитической обстановке в регионе в целом. Опасность складывающейся ситуации языковой обособленности этнических: групп заключается в исключении из политической и экономической жизни северокавказских субъектов Российской Федерации значительного числа представителей русского этноса, что при определенных условиях может привести к возникновению конфликтов на межнациональной, межконфессиональной почве, в основе которых будут лежать языковые причины» [Хоперская, Харченко: http]. Совершенно очевидно, что анализ не учитывает тот факт, что общественно-политические ситуации в различных республиках Северного Кавказа не одинаковы и требуют более дифференцированной оценки. В частности, эти утверждения безосновательны применительно к этнополитической ситуации в Северной Осетии. Кроме того, подобного рода работы федеральных чиновников должны носить более объективный характер и не проявлять столь явно понимание своего предназначения как защитника не российского, а русского народа. Ведь если бы даже описанная ситуация полностью соответствовала реальности, представитель Министерства по делам национальностей должен был бы выражать обеспокоенность положением не только русских, но и представителей других нетитульных групп, проживающих в республиках.

Мы полагаем, что этот акцент неслучаен. Русский вопрос на Северном Кавказе, действительно, резко обострился в 1990-х годах, хотя некоторое снижение доли русского населения в национальных республиках региона отмечалось уже в 1960–1970-е годы. С начала 1990-х годов отток русского населения в некоторых субъектах стал приобретать обвальный характер. Так, если по переписи 1989 г. на Северном Кавказе было 11232 тыс. русских (68,9%): в Адыгее 293,6тыс. (68%), Дагестане 165,9 тыс. (9,2%), Кабардино-Балкарии — 240,7 тыс. (32%), Карачаево-Черкессии — 175,9 тыс. (42,4%), Краснодарском крае 3906,8 тыс. (84,6%), Ростовской области — 3844,3 тыс. (89,6%), Северной Осетии — 189,2 тыс. (29,9%), Ставропольском крае — 2024,0 тыс. (83,9%), Чечне и Ингушетии — 293,8 тыс. (23,1 %), Калмыкии — 121,5 тыс. (37,7 %), то в 1999 году численность русских сократилась в целом на 342,5 тыс., прежде всего, за счет вынужденного миграционного оттока, особо интенсивного в Чечне и Ингушетии. Отток русских из Карачаево-Черкесской республики за последние пять лет составил не менее 20 тыс. человек (10,7% от общего числа русских, проживающих в КЧР). Более 22 тыс. человек по данным Госкомстата выехали за последние два года из Кабардино-Балкарской республики (около 9% от общего числа русских, проживающих в республике). Из Республики Северная Осетия — Алания за последние десять лет опок русского населения составил 12,5 тыс. человек (около 8% от общего числа русских в РСО — А). Однако, по оценкам экспертов, показатели миграции здесь намного выше, поскольку поток выезжающих частично компенсируется прибывшими в республику некоренными жителями — военнослужащими и членами их семей, а также вынужденными переселенцами. В Республике Дагестан за последние десять лет численность русских уменьшилась примерно на 45 тыс. человек, из этого числа доля уехавших составляет около 90%, остальная часть — отрицательное сальдо естественного прироста. Изменение национальной структуры населения отмечается и в Республике Калмыкия, где в результате опока русскоязычных жителей за последнее десятилетие численность русских уменьшилась с 50% до 37% [Русские на Северном Кавказе...: 2001].

Отток русского населения из республик Северного Кавказа, по мнению некоторых северокавказских исследователей, в частности, В.В. Черноуса, директора Центра системных региональных исследований и прогнозирования Северо-Кавказского научного центра, «привел к нарушению этносоциального баланса в республиках Северного Кавказа, формированию угроз национальной и региональной безопасности, т.к. интеграция Северного Кавказа в российское социокультурное пространство осуществлялось через постепенное наращивание русского населения, которое способствовало формированию в регионе общих государственно-правовых и ценностных ориентации, созданию многоукладной модернизирующейся экономики» [Черноус 2001]. По мнению С.А Воронцова, «опасность ухода русскоязычного населения из политической, экономической, культурной и иных сфер жизни северокавказского общества заключена в том, что именно славянские народы, проживающие на территории северокавказских республик, традиционно являются основой статус-кво в национальных образованиях, способствуют становлению их экономического потенциала, готовят национальные руководящие кадры, обеспечивают безопасность и правопорядок. Происходящее в последние годы сокращение численности русского населения нарушило демографическое, этноконфессиональное и социально-экономическое равновесие, привело к усилению межнациональной напряженности» [Воронцов 2001].

При этом среди причин, которые привели к массовому оттоку русского населения, хотя конфигурации их в различных республиках имеют свою специфику, выделяют:

1. Кризисные явления в экономике северокавказских субъектов. При этом наряду с общероссийскими проблемами (задержки выплаты заработной платы, пенсий и разного вида пособий) особое значение придается вытеснению русского населения из приватизационных процессов и сферы бизнеса.

2. Территориальные притязания отдельных республик Северного Кавказа друг к другу. Например, вооруженные осетинско-ингушские столкновения и сохраняющаяся напряженность в регионе, несомненно, послужили определенным катализатором опока русских.

3. Рост «национального сознания» титульных народов, вызывающий ослабление правового пространства, ведущее к дискриминации русскоязычного населения.

Так, в пресс-релизе по итогам Совещания представителей русских общин, состоявшегося в марте 2001 года в полпредстве в ЮФО (г. Ессентуки), говорится: «Особого внимания требует проблема политического положения русского населения в Южном федеральном округе, которому можно дать одну оценку — реальное неравенство. Оно проявляется в разных формах: существовании понятия „права титульных народов“, в геральдике республик, в законах о выборах, в языковых требованиях, предъявляемым к высшим должностным лицам, в практике приватизации, в неравных возможностях получения высшего образования и профессионального продвижения, в формировании националистических политических стереотипов» [Цит. по: Цветков 2001].

4. Активизация деятельности исламских партий и движений сепаратистской направленности, преследующих цели захвата политической власти для ослабления влияния федерального центра.

Таким образом, основная причина продолжающейся миграции русского населения формулируется в утрате чувства безопасности, неуверенности в завтрашнем дне, отсутствии ощущения твердого присутствия в республиках российской государственности, российских интересов. Особое место придается фактору зависимости русских от «работодателей», которыми стали представители титульных национальностей, В то же время, ученые региона предпринимают попытки выявления не только социальных, но и этнопсихологических причин миграции русского населения. По мнению О.Цветкова, хотя «правовое неравенство русских в титульных республиках является важным социальным показателем, в значительной мере объясняет причины их оттока с Северного Кавказа, но, в то же время, — это лишь верхушка айсберга». Глубинная сущность «русской проблемы» состоит, по его мнению, в том, что «в условиях посткоммунистической трансформации возможности русских добиться успеха в конкуренции с титульными народами за статусы и ресурсы сильно ограничены особенностями их этнической («этнополитической») культуры и обусловленной этим спецификой социального поведения» [Цветков 2001]. Этнополитическая ситуация представляется О. Цветковым, директором Южно-российского независимого института социальных исследований, как «бунт варварского самосознания против цивилизации», как борьба за власть и собственность в республиках Северного Кавказа между носителями «раннефеодального самосознания» сплоченных коренных народов, «полугражданами» (т.е. теми «кто с трудом говорит по-русски, плохо читает и пишет на русском языке»), не принявшими русской культуры и лишь слегка приобщившихся к какой-либо другой культуре, которые «с готовностью превращают все русское во враждебное», с одной стороны, и разобщенными русскими, утратившими столь привычную и важную для них поддержку распадавшегося федерального центра, с другой [Цветков 2001]. Соответственно, причиной исхода русских, по его мнению, является неспособность русского этноса, «атомизиро-ванного» на отдельных индивидов и превратившегося в аморфную массу, норма жизни которой — приоритет государственных интересов выше родовых (семейных), противостоять сохраненному «коренным» населением северокавказских республик родственно-клановому принципу самоорганизации. Г.С. Денисова также отмечает, что суверенизация республик на этнической основе не оставила места русскому населению на государственную самоорганизацию, поскольку в суверенных республиках правовое начало стихийно было заменено родовыми (клановыми) отношениями — т.е. сохранившимся механизмом социальной организации народов, занятых преимущественно традиционными аграрными формами труда [Денисова 2001].

Таким образом, на Северном Кавказе «русский вопрос — это вопрос о слабости русского национализма и о силе национализма титульного» [Цветков 2001]. Соответственно, найти выход из хронического кризиса, по мнению профессора Е.С. Троицкого, председателя Ассоциации по комплексному изучению русской нации, академика МСА и РНА (Москва), позволит возрождение русского этнического самосознания: «Мы верим, что национализм уже завоевал русские сердца, исполненные скорбью и негодованием при виде страданий Родины» и «в конституции следовало бы четко провести мысль, что наша страна является русским государством» (выделено нами — Т.К.) [Троицкий 2001].

Возрождение русского национального самосознания позволило бы, по мысли авторов, не только создать защитный механизм, адекватный механизму внешней агрессии, но и восстановить исторически сложившийся в русской ментальности образ Кавказа. В работе В.П.Уланова «Северный Кавказ в пространстве русского дискурса» [Русские на Северном Кавказе...: 2001] проанализировано место Северного Кавказа в русской национальной картине мира. По мнению автора, представления о Северном Кавказе являются одной из констант русского этнического сознания. При этом кавказские народы выступают в роли источника зла, или, точнее, образа другого в своих «диких», с точки зрения русской ментальности, характеристиках. Под представлением о способе действия, ведущем к победе добра над злом — или к превращению другого в себя — сочетаются функционирующие в русском общественном сознании проекты интериоризации («обволакивания») или отторжения Россией Кавказа. При этом подчеркивается, что Северный Кавказа, с точки зрения его включения в состав Российской империи и достижения в дальнейшем его однородности с остальным имперским пространством, всегда воспринимался русским самосознанием далеко не однозначно. Восприятие Северного Кавказа как части России со всеми вытекающими отсюда политическими, социально-экономическими и культурными последствиями для данного региона находилось в постоянном конфликте с настороженностью русского самосознания по отношению к дикому и враждебному горному краю. Часто оба этих мотива сосуществовали в одном сознании, что было вполне закономерно: и восприятие Северного Кавказа через призму его русификации, и убежденность в необходимости ухода с диких гор основываются на ощущении несовпадения, онтологического расхождения основ русского и северокавказского «миров». В настоящий момент, по мнению В.П. Уланова, историческое развитие России подошло к очередной точке бифуркации, и выбор одного из вариантов путей развития российского государства есть, прежде всего, выбор определенного варианта кавказской политики России.

С одной стороны, идея ухода России с Кавказа сохраняется как протест против еще одного фактора «овосточивания» Руси, скатывания ее в «азиатчину». С другой стороны, Восток имеет в этнической картине мира русского народа традиционно положительное значение, уходя при этом корнями в подсознание, архетипический слой психики русских. Отсюда негативное восприятие в русском этническом сознании идеи «ухода» с Кавказа. Восток вообще и Кавказ в частности продолжают оставаться для русского этноса важной координатой его цивилизационной ориентации, что обуславливает восприятие Кавказа как неотъемлемой части России и постоянно воспроизводит в русском этническом сознании стремление к его интериоризации, как шага на пути к «Русскому Раю».

Стабилизация ситуации на Северном Кавказе в аналитических работах связывается с укреплением общероссийской системы власти, преодолением экономического кризиса, демилитаризацией, пресечением экстремизма и бандитизма, а также преодолением общероссийского процесса депопуляции русских. Создание федеральных округов и реформирование Совета Федерации дают основания для вывода о необратимости процесса восстановления в Российской Федерации властной вертикали. А усиление влияния федерального центра на процессы, происходящие в субъектах Южного федерального округа, представляется как один из существенных факторов, способных остановить отток русских из национальных республик Северного Кавказа. Но при этом необходима четкая артикуляция интересов и целей политики, определения места русских в геополитике России на Кавказе, ее последовательное проведение. Важно, чтобы на региональном и федеральном уровнях государством обеспечивалась поддержка русской культуры и русского канала модернизационных процессов, культурного развития. Русская культура всегда была и может вновь играть роль ядра многонациональной российской культуры. В связи с этим важно, чтобы федеральные власти обеспечили в гуманитарной области единое российское культурное пространство (статус русского языка, русской литературы, культуры, положительный образ российской истории и т. п.). В то же время преодоление деструктивных процессов в Северо-Кавказском регионе предполагает не специальное усиление поддержки русским со стороны федерального центра, а усиление модернистских основ государственности и экономики, которые должны быть направлены на снижение влияния этнического фактора вообще [Русские на Северном Кавказе 2001].

Таким образом, динамичная и сложная языковая ситуация на Северном Кавказе неизбежно составляет и будет составлять определяющую компоненту федеральной национальной политики в регионе. При этом совершенно очевидно совпадение мнений цитированных северокавказских исследователей и региональных властных структур с последними шагами в области федеральной национальной и языковой политики, указанными выше, что, несомненно, свидетельствует о влиянии региональной интеллектуальной и политической элиты на формирование принципов общегосударственной политики. Однако существует опасность, что следование интересам одной этнической группы, даже самой крупной, может привести к очередному перекосу, тем более что, на наш взгляд, прослеживается наложение понятий «интересы государства» и «интересы русских». Набирает силу позиция, согласно которой любое движение в сторону этнокультурного возрождения миноритарных народов рассматривается как попытка ущемления прав русского населения и угроза государственной интегрированности России. В федеральном центре должны учитываться особенности этнополитических ситуаций в различных северокавказских субъектах. В частности, следует отдавать себе отчет в том, что Осетия — один из немногих российских регионов, вошедших в состав России добровольно и, причем, осознанно, понимая реальную диспозицию сил и интересов, как в самом регионе, так и в более широком контексте. И сегодня ситуация, по мнению не только официальных властей, но и лидеров национального движения такова, что о своем выходе из состава федерации могут объявить даже исконные русские области, но не Северная Осетия. И это не только потому, что осетины «верны долгу и данной присяге», а потому, что интересы осетинского народа и интересы Российского государства в регионе изначально совпадают.«... Усиление российского присутствия на Кавказе прямо отвечает интересам осетинского народа, в то время как ослабление России будет означать вполне предсказуемые для осетинского народа негативные, в историческом плане, последствия», — считает один из руководителей Международного Аланского Конгресса и Всеосетинского Совета «Стыр Ныхас» Р. Хугаев (ныне — Председатель правительства Республики Южная Осетия [Хугаев 2001: 137]. Москва должна это понимать, также как и то, что новейшие тенденции в государственном строительстве демократических стран мира показывают, что не следует преувеличивать возможность негативного влияния высокого уровня языкового и культурного развития этнических групп на степень политической интегрированности государства. Проведение многонациональным государством разумной языковой политики, направленной на сохранение высокой степени этнического самосознания, способно обеспечить не менее высокий уровень общегосударственной лояльности. «Когда речь заходит о необходимости соблюдения прав всех без исключения людей и народов на использование родного языка, институтам государственной власти, прежде всего, надо исходить из того, что таким образом осуществляется передача культурного наследия предыдущих поколений. Обеспечение же такой передачи придает этническим группам уверенность в сохранности своей идентичности, лингво-культурной самобытности и, следовательно, максимально благоприятствует выработке идеи общей принадлежности к единому государству. Чем больше гарантий сохранения языка той или иной этнической группы, тем больше шансов на строительство единой общности граждан в рамках общенационального государства» [Илишев 2000а: 25]. Проблема заключается не в том, что этнические группы самобытны — реальные проблемы появляются тогда, когда им запрещают быть таковыми, и они начинают испытывать тревогу за сохранность своей идентичности. Именно это обстоятельство и является основной причиной политизации этничности. Например, распад Югославии обоснованно объясняется действием целого ряда факторов, но эскалация военных действий в 1990–1992 годах стала возможной, прежде всего, из-за упорного нежелания Белграда идти навстречу культурно-языковым требованиям словенцев, косовских албанцев. Югославская трагедия подтверждают истину, высказанную Г. Альфредсоном: «...Внутреннее подавление этнических меньшинств никогда не срабатывает; попытки ассимиляции неизбежно проваливаются. Меньшинства не исчезают просто так; некоторое время они как бы находятся в спячке, но история учит нас тому, что они остаются на карте. Национализм и стремление сохранить идентичность являются сильными факторами, и они одинаково применимы как к государствам-нациям, так и к меньшинствам. Признание и уважение прав меньшинств есть реальная альтернатива политике их подавления» [Цит. по: Илишев: http].

Действительно, ничто не может сильнее привязать любой миноритарный народ к России, чем государственная забота о сохранении его языка и культуры, его этнической самобытности. При этом следует отдавать себе отчет в том, что ущемление социальных прав в национальных республиках носит не этнический, а классовый характер, и что ущемленными оказываются социальные права не только русского населения, но и значительной части любых других этнических групп, в том числе и титульных. Для формирующейся в России буржуазии, которая, действительно, отличается преобладанием представителей титульных этносов в национальных республиках, ничьи, кроме собственных, социальные интересы, в том числе и своих соплеменников, не представляют никакого значения.

С другой стороны, интересам и российского государства соответствует не ассимиляция осетинского народа, а, напротив, всемерное укрепление этнического потенциала своего стратегического союзника, которое только и может позволить ему сохранить свои позиции в северокавказской среде. Какой прок России от нескольких сотен тысяч обрусевших осетин, которые так же как исконные русские, после утраты этнического иммунитета, начнут спешно покидать свою землю?