Христианские корни «секулярной смерти»

«Христианские истины, сошедшие с ума»

Отвечая на эти вопросы, мы должны в первую очередь помнить о том, что секуляризм, который мы сегодня осуждаем как источник всякого зла, появился и развивался – сперва как идея, как философия жизни, а потом и как образ жизни – внутри «христианской культуры», а это значит, что и эта сама культура возникла под влиянием христианства. Сегодня широко признано, что секуляризм – это постхристианская ересь и что его корни следует искать в разложении, распаде средневековой христианской цивилизации. Многие основные идеи секуляризма, по словам одного философа, – это «христианские истины, сошедшие с ума»4. И именно это обстоятельство так затрудняет выработку христианской оценки секуляризма и борьбу с ним. Не знаю, все ли мы понимаем, что религиозная борьба с секуляризмом ведется сегодня очень часто с псевдодуховных, эскапистских и манихейских позиций. А такие позиции не только чужды, но противоположны христианской вере даже тогда, когда они выдают себя за истинно христианские, истинно православные.

Я не могу здесь (да мне и не нужно) анализировать христианские корни секуляризма, то, что сделало его именно христианской ересью. Но я хочу обратить внимание на очень важный для нашей дискуссии факт: невозможно бороться с секуляризмом, не поняв предварительно, что привело его в мир, не приняв или хотя бы не признав участие христианства в его появлении. И здесь смерть стоит в самом центре. Ибо, как я уже говорил, отношение человека к смерти наиболее ярко характеризует его отношение к жизни и ее смыслу. Именно на этом уровне следует нам искать то искажение, о котором я только что говорил и которое послужило поводом организации нашего семинара. Суть этого искажения, а также и его причина – в первую очередь в [...] прогрессирующем отъединении самими христианами (и это несмотря на исходную христианскую веру и доктрину!) жизни от смерти, смерти от жизни, в обращении (духовном, пастырском, литургическом, психологическом) с ними как с отдельными явлениями, отдельными объектами или областями заботы Церкви.

Memento mori

Я вижу наиболее яркий пример этого разделения в тех списках имен, которые православные (по крайней мере русские, о других не знаю) подают священнику вместе со своими просфорами для поминовения на проскомидии. Вы все знаете (те, кто знаком с русской традицией), что имена живых пишутся на листочке с красной надписью «Во здравие», а имена умерших – на листочке с черной надписью «Об упокоении». С самого детства, с тех дней, когда я мальчиком прислуживал в алтаре в большом русском соборе в Париже, я живо помню то, что происходило каждое воскресенье. По окончании литургии начинался длинный ряд частных панихид, служившихся, согласно пожеланию «заказчика», либо священником и одним певчим, либо священником, диаконом и малым хором, либо священником, диаконом и полным хором. В Америке до сих пор есть церкви (и вы об этом знаете), в которых, за исключением воскресений, почти каждый день служится «черная литургия» (то есть заказанная частными лицами специальная литургия в поминовение усопших). Как мы увидим позже, касательно дней, в которые можно или нельзя совершать такие поминовения усопших, были разработаны многочисленные и сложные правила, чтобы хоть как-то регулировать поток похоронного благочестия, угрожавшего поглотить Церковь в Средние века.

Сейчас же я хочу подчеркнуть именно это разъединение, этот опыт Церкви в условиях существования двух областей, практически независимых друг от друга, – белой области живых и черной области мертвых. Отношение этих двух областей в истории бывало разным. Так, в относительно недавнем прошлом Церковь как на Западе, так и на Востоке (хотя и в разных формах и стилях) больше склонялась к черной. Сегодня они, похоже, поменялись местами. Священник, который в прошлом большую часть своего времени посвящал усопшим и в котором народ видел ходячее memento mori, сегодня – как в его собственных глазах, так и в глазах окружающих – прежде всего руководитель, духовный и даже социальный вождь живых, активный член великого «терапевтического сообщества», занятый духовным, умственным и физическим здоровьем человека.

Еще более важно то, что смерть сегодня – это очевидно важный и постоянный, но частный сектор церковной деятельности. Частный – и клерикальный; именно священник, а не Церковь в ее целостности занимается усопшим, священник исполняет «профессиональный долг» посещения больных и страждущих. На самом деле эта «клерикализация смерти» предшествовала ее «медикализации». Именно Церковь впервые отвела смерти специальный «отсек» и распахнула – психологически и культурно – двери ее физическому изгнанию в анонимность больничной палаты. Смерть – для мертвых, не для живых. Они, умершие, конечно, заслуживают соблюдения внешних приличий и сомнительной красоты похоронной церемонии, вплоть до непонятного, но глубоко трогательного отпевания, и поминовения по специальным дням, и принесения цветов на могилы в День памяти павших в войнах (Memorial Day – амер. День памяти павших в войнах (последний понедельник мая)). И поскольку, соблюдая эти правила, мы, живые, выполняем перед усопшими свои обязательства, наша совесть совершенно спокойна. Жизнь продолжается, и мы можем мирно обсуждать дальнейшие дела нашего прихода. Так выглядит на деле это разъединение.

Однако остается вопрос (и сегодня более настоятельный, чем когда-либо): является ли это разъединение христианским? Соответствует ли оно христианской вере, выражает ли эту веру и истинное учение Церкви? Исполняет ли оно Евангелие, ту Благую Весть о единственной в своем роде революции – единственной истинной революции, которая произошла почти две тысячи лет тому назад, утром первого дня недели, революции, уникальное и вечное значение которой в том, что она победила и уничтожила, раз и навсегда, смерть как разделение? Мы подошли к самой сердцевине проблемы. На этот вопрос [является ли это разъединение христианским], совершенно очевидно, единственным ответом может быть только твердое «нет». Но это «нет» в нашей сегодняшней ситуации (которую следует охарактеризовать как секуляризацию смерти как в культуре, так и в Церкви) требует некоторого объяснения.

«Христианская революция»

Древний «культ мертвых»

Я использую термин «революция» для того, чтобы подчеркнуть уникальность перемены, совершенной христианской верой в отношении человека к смерти или, лучше сказать, изменения самой смерти. Ибо смерть (и это не требует доказательств) всегда находилась в центре забот человека, и она, безусловно, – один из основных источников «религии». По отношению к смерти функцией религии с самого начала было ее «приручение» (выражение Филиппа Арьеса: «приручить смерть» – то есть нейтрализовать ее разрушающее влияние на жизнь). Так называемый «первобытный человек» боится не столько смерти, сколько мертвецов. Во всех религиях мертвецы продолжают существовать после смерти, но именно это существование, эта возможность того, что они будут вмешиваться в жизнь живых, пугает этих последних. В словаре истории религии мертвец – это тапа (что означает: магическая сила, которая, если ее не нейтрализовать, представляет опасность для жизни и живых). Таким образом, главная задача религии – не допускать приближения мертвецов к живым, умилостивлять их, так чтобы им и не хотелось приближаться.

Поэтому захоронения, могилы располагались extra muros, вне города живых. Поэтому многочисленные жертвенные трапезы (не будем забывать, что с самого начала жертвоприношение всегда предполагало трапезу) совершались не в память, но для мертвых. Поэтому назначались и особые дни для таких жертвоприношений. Поэтому во всех без исключения цивилизациях определенные дни считались особенно опасными, особенно «открытыми» для вторжения мертвецов в жизнь живых, дни, стоящие особняком как dies nefasti, «опасные дни». Эти два мира – мир живых и мир мертвых – сосуществуют и даже в какой-то степени проникают друг в друга. Но, чтобы не нарушить хрупкий баланс, это сосуществование должно основываться на разделении. И дело религии – поддержание этого разделения и, следовательно, упорядоченного сосуществования.

Позвольте мне обратить особое внимание на этот древний «культ мертвых», в котором мы видим очень много могил, ритуалов, скелетов, жертвоприношений, календарей и т.п., но в котором нет почти ничего (или вообще ничего), связанного с Богом, которого мы (ошибочно) считаем объектом всех религий и «религии» как таковой. Ничего! Историк религий говорит нам, что Бог в религии – явление позднее, религия вовсе не начинается с Бога. И даже сегодня Его место в религии серьезно оспаривается очень многим – культом «продолжающих свое существование мертвецов» (sic) [...] или поисками счастья... Бог в религии всегда находится в тени! Первобытный человек ничего не знает о нашем разделении естественного и сверхъестественного. Смерть естественна для него, так же естественна, как преисподняя, как некрополь или «город мертвых», – естественна и в то же время, как почти все в природе, опасна, и потому ему нужна религия, ее «экспертное» обращение со смертью. Религия возникает, в первую очередь, как технология смерти.

И только на фоне этого древнего культа мертвых, этой «запрещенной» смерти мы и можем понять исключительность, уникальность того, что я назвал «христианской революцией». Это была действительно революция, потому что ее первым и наиважнейшим аспектом стал радикальный перенос религиозного интереса со смерти на Бога. (Нам это может казаться само собою разумеющимся, но это была действительно величайшая революция в истории человечества.) Уже не смерть – и даже не посмертное существование – стоит в центре христианской религии, а – Бог. И эту радикальную перемену подготавливал уже Ветхий Завет – книга, пропитанная, прежде всего, жаждой и алканием Бога, книга тех, кто ищет Его и чьи «сердце и плоть восторгаются к Богу живому» (см. Пс 83:3). Конечно, в Ветхом Завете много смерти и умирания, и все же – почитайте! – там нет любопытства к смерти, нет интереса к ней в отрыве от Бога. Если смерть и оплакивается, то потому, что она – разлука с Богом, невозможность восхвалять Его, искать и видеть и наслаждаться Его присутствием. Само пребывание усопшего в шеоле (преисподней), в темном царстве смерти, – это прежде всего боль разлуки с Богом, мрак и отчаяние одиночества. Так, в Ветхом Завете смерть уже потеряла свою автономию и более не является объектом религии, поскольку имеет смысл не сама по себе, а только в связи с Богом.

Победа над смертью

Но, конечно же, находим мы полноту «богоцентристского» понимания смерти, исполнение революции, начатой, заявленной, подготовленной в Ветхом Завете, – в Завете Новом, в Евангелии. Что же провозглашает эта Благая Весть? Во-первых, в жизни, учении, распятии, смерти и воскресении Иисуса Христа, воплотившегося Сына Божия, смерть раскрывается как «враг», как тление, вошедшее в Богом сотворенный мир и превратившее его в долину смерти. «Последний же враг истребится – смерть» [1Кор 15:26]. Никаких больше разговоров о ее «приручении», «нейтрализации», «украшении». Она – оскорбление, наносимое Богу, смерти не сотворившему. Во-вторых, Евангелие утверждает, что смерть – плод греха. «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили», – пишет апостол Павел [Рим 5:12]. Смерть – выкуп за грех, за непослушание человека Богу, за отказ человека от жизни в Боге и с Богом, за предпочтение самого себя – Богу; смерть – это результат отчуждения человека от Бога, в Котором только и заключается вся жизнь человека. Таким образом, смерть необходимо уничтожить, истребить как духовную реальность разрыва человека с Богом. Отсюда – Евангелие, Благая Весть: Иисус Христос уничтожил смерть, поправ ее собственной смертью. В Нем смерти нет, но Он принял ее добровольно, и это принятие – результат Его полного послушания Отцу, Его любви к творению и к человеку. Под маской смерти Сама Божественная Любовь спускается в шеол, преодолевая разъединение и одиночество. Смерть Христа, рассеивающая мрак преисподней, – это божественный и лучезарный акт любви, и в Его смерти, таким образом, отвергается духовная реальность смерти. И наконец, Евангелие утверждает, что с воскресением Иисуса Христа новая жизнь – жизнь, в которой нет места смерти, дается тем, кто верит в Него, кто соединен с Ним – соединен через крещение, которое есть их собственное погружение в «бессмертную смерть» Христа, их участие в Его воскресении; через помазание (sic) Духом Святым, подателем и содержанием этой новой христоподобной жизни; через Евхаристию, которая есть их участие в Его славном вознесении на Небеса и вкушение трапезы в Его Царствии Его бессмертной жизни. Таким образом, смерти больше нет, «поглощена смерть победою» [ср. 1Кор 15:54].