Грехи против ближних, семьи, общества. Так называемые «мелкие грехи».

Одним из самых распространенных и «легких» грехов является бесспорно грех осуждения ближнего. Многие, может быть, даже и не отдают себе отчета в том, что этот грех, столь обыденный и кажущийся таким незначительным, на самом деле является началом и корнем многих других, более опасных греховных привычек. При этом духовнику иметь в виду надо для себя и внушать это надлежит и кающимся, следующее:

1. Прежде всего, грех этот стоит в тесной связи с страстью гордости, о которой говорилось выше. Осуждая чужие недостатки, человек мнит себя лучше, умнее, честнее, праведнее других. Поэтому надо опять-таки врачевать свою страсть гордости и самомнения.

2. Судить других за их поступки и недостатки человеку не дано. Сам Спаситель заповедует нам: «Не судите, да не судими будете. Имже бо судом судите, судят вам... Что же видиши сучец, иже в оце брата твоего, бервна же, еже есть в оце твоем, не чуеши...» (Матф. VII, 1–3). И ап. Павел укоряет Римлян: «Ты кто еси, судяй чуждему рабу? Своему Господеви стоит или падает. Станет же, силен бо есть Бог поставити его» (Рим. XIV, 4). Окончательный суд принадлежит Богу.

3. Наш же суд есть предвосхищение Страшного Суда Господня. Наш суд никогда не бывает беспристрастным. Судим мы обычно под влиянием случайных впечатлений или, что всего чаще, под влиянием обиды, раздражения, гнева, случайных «настроений». При этом ценным является еще и то психологическое наблюдение, что обычнее всего мы осуждаем в других наши же собственные недостатки, сами того не замечая: человек не умный, но мнящий о себе, как об умном, осуждает в других ограниченность, чтобы не сказать, глупость; гордый и самомнительный обычно возмущается и осуждает самомнение ближних; подверженный страсти сребролюбия, видит в других какое-либо проявление этой страсти, скажем расточительности, не замечая, что он сам скуп, но следовательно подвержен той же духовной страсти и т. д.

4. Кроме того, при врачевании этого греха не следует упускать из виду еще одного психологического соображения. Человеческому уму свойственно произносить суждения. В этом проявляется наша способность рассуждать, думать. Поэтому, думая и составляя умозаключения о ком-либо, человек не всегда грешит страстью осуждения. Он может совершенно бесстрастно и невозмущенно составить то или иное заключение или суждение о человеке, его качествах, поступках, поведении, но тем самым вовсе и не осудить его. Это будет просто суждение, но еще не осуждение. Отказавшись от своей способности производить суждения, человек отказался бы просто-напросто от способности мыслить и рассуждать. Всем, так или иначе, свойственно и даже необходимо произносить эти суждения: учителю при вопросах учащихся; критику при чтении литературного произведения; начальствующему при оценке служебных поручений подчиненных и т. д. Но эти суждения: «работа исполнена небрежно», «ученик мало способен», «стихи плохи» и пр. вовсе не должны быть грехом осуждения и в них не надо приносить покаяния перед духовником.

Но как скоро при суждении о качествах и недостатках другого входит элемент зависти, самомнения, озлобления и вообще страстности, наше суждение неизбежно приобретает характер высокомерия, в него вселяется небеспристрастность, односторонность, и оно становится уже греховным осуждением.

Небесполезным было бы указать людям, страдающим недугом обличения чужих недостатков и осуждением, например, того безымянного инока, который вспоминается в Прологе под 30 марта и которому, несмотря на многочисленные его недостатки, но при отсутствии у него порока осуждения чужих грехов, все было прощено Богом. Не осуждая других, а признавая все свои немощи и грехи, он не превозносился над другими, а смиренно сознавал свои грехи.

Рядом с этим, другой вид, кажущейся людям оправданной, лжи, это повседневные обманы: «скажите, что меня нет дома», – при нежелании увидеть неприятного человека; «дипломатические» заболевания вместо откровенного отказа от участия в нежелательном деле или встрече; обманы в шутку, первоапрельские шутки и пр. – все это, на первый взгляд совершенно невинно и безобидно, но в сущности постепенно растравляет правдивость и честность и научает человека с легкой совестью лгать.

Сюда же можно отнести и обманы больных, «чтобы их не напугать», уверения тяжко страждующего человека, жизнь которого может быть даже в опасности, в том, что у него ничего тревожного нет и пр. При этом еще, люди что-то где-то слышавшие по церковно-славянски, оправдывают себя псаломским изречением: «ложь – конь во спасение» (Пс. XXXII, 17), совершенно не понимая истинного смысла слов прор. Давида. На самом деле неточный перевод наш искажает смысл подлинной фразы, а именно: «вовсе не ложь является конем во спасение, а конь может оказаться ложным спасением», т. е. обмануть надежды всадника на то, что конь его вывезет из опасности. Ложь, наконец, может проявляться и совершенно беззастенчиво, открыто и во всей своей сатанинской опасности. Ложь становится в таких случаях какой-то второй природой человека; он привыкает лгать, ложь ему необходима для изъяснения своих мыслей.

Ложь в малом, в кажущемся невинном преувеличении, «ради красного словца» или в шутку, постепенно так овладевает человеком, что он идет легко на сделки с совестью и в вопросах принципиального значения. Ради спасения кого-то или чего-то считают для себя допустимым заключать союз с принципиальной ложью, идти на компромисс с противохристианскими идеями и под., так как этим, якобы, можно кому-то облегчить участь. Сделки с совестью являются типичными болезнями века. По меткому выражению одного русского мыслителя, человечество теперь «не с ума сошло, а с совести сошло».

В данном разрезе особенно ясно оправдывается слово Господне: «Вы отца вашего диавола есте, и похоти отца вашего хощете творити. Он человекоубийца бе искони, и во истине не стоит, яко несть истины в нем; егда глаголет лжу, от своих глаголет: яко ложь есть и отец лжи» (Иоан. VIII, 44). От диавола ничего не может изойти, кроме диавольского; от лжи ничего не исходит кроме лжи. Ложь, – большая или маленькая, «оправданная» или открытая, шуточная или действительная, – всегда есть ложь и только ложь, и от нее ничего иного не может последовать, кроме лживых, растлевающих и в конечном счете диавольских, т. е. антихристианских последствий.

Господь есть «путь, истина и живот» (Иоан. XIV, 6), ко Христу приходят только через истину, а не через ложь. И только Христос приводит ко Отцу. Только истина делает людей свободными (Иоан. VIII, 32).

Наряду с ложью, т. е. искажением истины, стоит и грех празднословия, т. е. ненужного, излишнего, пустого пользования даром слова. Часто люди от необходимых слов переходят к бесполезному и бесцельному разговору. Слова тратятся без нужды, в «болтовне» проводится время для того только, чтобы что-то сказать. Слова начинают для таких людей терять их настоящее значение и назначение. Слово, как выражение мысли, становится праздным, ничего не выражающим. В таком празднословии проходит время, которое могло бы быть использовано иначе, для назидания, для разумного общения. Слова перестают быть осоленными солью (Кол. IV, 6), становятся незначащими и весь длинный разговор в конечном итоге не принес никому никакой пользы.

Вообще, при этом следует отметить, что слова делаются какими-то пустыми, не выражающими мысли. "Логос» у греков означал и «слово» и «мысль». Слово должно выражать какую-то мысль, какую-то работу ума. Слово должно выражать какую-то истину. Преувеличения, повторения, бессодержательность выражений превращают всю беседу в нечто беззначительное. Тот дар, который дан только человеку, ради приобщения к Истине, тратится попусту и мало чем отличается от того выговаривания слова, которому можно научить попугая, скворца или вообще неразумное существо.

Нагромождение прилагательных, когда можно обойтись только одним, наиболее ярким и выражающим самую суть вещи или явления; злоупотребление превосходными степенями сравнения или такими, как «потрясающий», «колоссальный», «исключительный», «идеальный», «безумно важный», чтобы не говорить о такой нелепости, как «было адски весело» и пр. – все это свидетельствует об удешевлении того значения, которому слово призвано служить. Выработка в себе хорошего, ясного и умиренного стиля не есть вовсе только литературная прихоть, а означает ясность мысли, трезвость ума и верность истинному смыслу дара слова.

«Глаголю бо вам: яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный; от словес бо своих оправдишися и от словес своих осудишися» (Матф. XII, 36–37).

Грехи плоти

Святоотеческая аскетика учит бороться со всяким грехом с самого его малого проявления. «Бей змия в голову» – мудрое аскетическое правило; т. е. поражай грех, как только он высовывает свою голову из своей норы.

Грех, – это надо всегда помнить, – появляется в начале вовсе не в самом теле. Тело само по себе не виновато. Нечего впадать в дуалистические лжеумствования о греховности самого тела. И в истории мира, в прародительском падении грех появился впервые не в глубинах плоти, а на вершинах духа. Не материя, а совершеннейший и ближайший к Богу дух, Люцифер, пал и явился источником зла. Так и в каждом в отдельном частном случае человеческом, грех начинает свою жизнь не обязательно вовсе в низинах плоти, но в помыслах, в воображении, в игре мыслей и картин, пользуясь тем или иным органом плоти для своего реального воплощения (чревом, гортанью, половым аппаратом). В силу всего этого надо и перечисление плотских грехов начать с их духовных истоков, а не с плотских последствий. Кроме того, помнить надо и слова Господа, что в царстве новозаветной проповеди грешит плотским грехом не только тот, кто фактически прелюбодействует, а уже и тот, кто «воззрит на женщину с вожделением». Поэтому-то пастырь должен помнить эту борьбу с тончайшими и даже казалось бы, «такими невинными» помыслами. Начнем в порядке постепенности и все большей степени греховности, памятуя все же, что и малейший грех, есть уже грех и что разница между малыми и большими грехами ни в какой мере не должна успокаивать совести кающихся.

Блудные помыслы, развивающиеся часто, как воспоминания прежде виденного, слышанного или ощущенного. Они особенно легко возбуждаются всей безнравственной окружающей обстановкою: модою, рекламою, фильмами, книгами, радиопередачами и пр. В уединении, часто ночью, в темноте они особенно остро и беспощадно одолевают человека. Соблазнительные разговоры в обществе, всевозможные анекдоты, передаваемые с желанием понравиться собеседникам, возбудить смех одних и показать свою «начитанность» для других. В особенности молодежь в веселом кругу или в закрытых учебных заведениях, в казарме, лагерях, детских колониях легко поддается на подобное искушение. Многие боятся показать свою отсталость и быть осмеянными, а потому и изощряются в подобном творчестве. Сюда же надо отнести пение двусмысленных песен, любовь к писаниям неприличных надписей в общественных местах или даже просто желание произносить неприличные слова, ругательства и всякие непристойности.

Всякий грех опасен не только сам по себе, но и по тем последствиям, которые он порождает во внутреннем мире человека. Эти последствия в грехах плоти особенно ощутительны и особенно гибельны для духовного здоровья человека. Они опасны с двух точек зрения: с чисто физической, а также и с духовной.

В физическом отношении эти грехи растлевают человека, они развращают его, влекут к еще более сильным и частым нарушениям VII заповеди. Человеческая похоть не удовлетворяется, она постоянно требует «еще и еще». Голос чувственности не может быть удовлетворен путем самого удовлетворения похоти. Грех или учащается, или же ищет новых, более острых способов своего проявления: от одной, меньшей греховной склонности человек переходит к иным видам грехов плоти и, сам того не замечая, человек становится рабом плотской страсти. Похоть не притупляется, а требует все чаще и все сильнее, чтобы ей давали пищи. Это ведет и к развращению телесному и к еще большей похоти. Тело ослабляется в своих естественных и вполне законных потребностях, организм от необузданности человека разрушается, появляются последствия ее в виде разных болезней, ослабления памяти, притупления воли и пр. Все это Апостол прекрасно выразил словами: «всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против своего собственного тела» (I Кор. VI, 18).

Но гораздо, конечно, страшнее нравственные последствия плотских грехов, так как грешник развращается и духовно. Он начинает себе позволять многое такое, чего бы он себе не позволил, сохраняя свое целомудрие. Замечательно самое значение этого слова: «целомудрие». Он теряет свою внутреннюю целостность, разлагается его совесть. На многие вещи развратник смотрит иначе, чем целомудренный: он извиняет себе то, чего не позволил бы себе раньше, для всего этого находя, конечно, очень легко ряд «уважительных причин». Кое-что он объясняет естественными потребностями, велениями гигиены и здоровья, кое-что оправдывает понятиями эстетическими. Разрушается все целостное миросозерцание христианина. Греховное становится дозволенным и необходимым. Вместо строгих нравственных принципов долга, чистоты, честности появляется новый регулятор: «все позволено». Сам того не замечая, грешник падает и нравственно также легко и также безудержно, как он развращается и телесно. Как уже было указано выше, очень часто естественным последствием плотского падения является утрата прежней веры, религиозных принципов, строгой нравственности. Грешник заглушает в себе веления совести, веру в воздаяние Божие, в страшную ответственность перед судом и своей совести, и судом последним, загробным. Утрачивается даже и вера в Бога, о чем красочно говорит митрополит Антоний в своей «Исповеди» (стр. 55–57).

За этим являются и желания убить, кое-когда все же просыпающийся, голос раскаяния, ищется самозабвение в вине, в наркотиках. Человек уклоняется от общества своих прежних друзей и близких, не пошедших его путем. Он сближается с компанией таких же, как и он, несчастных рабов своих страстей. Все это еще больше его затягивает, узы греховных привычек все крепче его связывают, а сил нравственных, волевых и физических уже больше нет. Но и это не все! Часто приходится заметать следы содеянных грехов: соблазненная девушка чувствует вскоре себя будущей матерью, но боязнь общественного стыда (правда, в наше время сильно уменьшившегося) приводит ее к мысли об уничтожении в своем чреве зачатой жизни. Она решается на вытравление плода, а виновник ее падения часто способствует ей в ее преступном замысле. Один, такой «казалось бы естественный», «необходимый для нормального здоровья» грех привел к новому греху – детоубийства. А сама совращенная блудником девушка может быть пойдет с той поры легко по пути так называемой «свободной любви». Принцип «все позволено» вступает в свои законные права и клубок греховных инстинктов все крепче стягивает душу, разум, волю и стремление падших.

«Четырьмя вещами множится блудная страсть в теле, – пишет преп. авва Исаия Нитрийский: – «спаньем вдоволь, ястием до сытости, смехотворным празднословием и наряжением тела» («Добротолюбие», том I). Важно отметить и то, на что неоднократно писатели аскеты обращали внимание, а именно, что осуждение чужих недостатков часто ведет человека к умножению в нем блудных пожеланий. Осуждая других в меньшем, человек сам впадает в гораздо более сильный грех плотских вожделений.

Кроме того, очень важно и то, что уснувшая, казалось бы, в человеке плотская похоть, на самом деле таится где-то глубоко в тайниках подсознания и от времени до времени дает себя знать, пробуждая в мыслях или во сне разные нечистые воспоминания прошлого. Евагрий монах в своих словах «О деятельной жизни» пишет так: «Естественные телесные движения во сне, без срамных мечтаний, показывают, что душа некоторым образом здорова; сплетение же таких мечтаний есть признак того, что она больна. При этом знай, что воображение неопределенных лиц указывает на остатки давней страсти, а воображение лиц определенных указывает на новые уязвления сердца» («Добротолюбие», том I). В данном случае роль подсознания никак не должна быть пренебрегаема ни пастырем, дающим совет, ни самим кающимся, исповедающим пастырю эти свои, давно забытые, но по временам снова пробуждающиеся страстные пожелания.

«Трудно побеждать плотскую похоть, но можно», – говорит еп. Порфирий (Успенский). – «Надобно разсердить разсудок, когда возникает похотение, и потом приняться за работу, которая отвлекает внимание от женской прелести и усмиряет вожделение. В подобном случае великую силу имеет также и простая молитва: «Господи помилуй!» («Книга бытия моего», СПБ, 1894, том I, стр. 454).

Пол и брак

Эта тема также должна быть пастырем продумана, так как упрощение и здесь может привести к неверным выводам. Прежде всего, не должно себе представлять брак, как некую панацею от навязчивых приражений похоти. По учению церковному брак не есть открытая дверь к излишествам тела. Церковь молится о даровании брачующимся целомудрия, о соблюдении ложа ненаветным, о единомыслии душ и телес, о браке честном и ложе нескверном. Брак не есть дозволение на нечто безудержное, на некую необузданность и распущенность. В браке должно быть и воздержание. Возможные болезни одного из брачующихся, периоды ожидания младенцев и после родов обрекают другую половину на воздержание и на известную аскезу.

Нельзя с другой стороны, брак сводить и к одному только деторождению, как это свойственно римо-католическому взгляду на брак. В браке, по учению отцов церкви, большое значение придается духовной стороне его.

Тема пола не покрывается сполна сферой брака. Этот последний является законной и Церковью благословленной формою удовлетворения низших функций пола, т. е. половой жизни. Проистекающее отсюда деторождение получает естественное свое развитие, чем однако не исчерпывается область брачной жизни. Брак может и не быть плодотворным в этом смысле в силу тех или иных обстоятельств. Но даже и при счастливом в этом отношении браке, пол будет себя проявлять совершенно самостоятельно, поскольку, как это было указано выше, пол глубже и шире физиологических своих проявлений. Пол в смысле сильно одаренной личности ищет и других, кроме физиологических, своих проявлений. Одаренность той или другой стороны брачного союза требует иных сфер для своего воплощения, творчески сильная природа может оставаться сильной и яркой, совершенно независимо от того, как протекает половая жизнь. С годами низшие функции пола могут уже и замолкнуть и не требовать своего удовлетворения, тогда как высшие стремления пола яркой личности будут все еще и может быть очень долго, искать своего воплощения. Пол в его высшем смысле пойдет по своему пути, независимо от темперамента и стремлений другой половины союза. И в таком именно разрезе брак, устремленный только на низшие проявления пола, будет обречен на многие несогласия, чтобы не сказать трагедии.

Ярким примером в истории может прекрасно послужить брак Толстого. Бесспорно одаренный во всех отношениях творец «Войны и мира», одаренный и в смысле физиологическом и в области художественной и интеллектуальной, в известную пору своей жизни искал выявления своей яркой личности в сфере, ничего не имеющей общего с супружеской жизнью в ее узком смысле. Увлеченный своими нравственно-религиозными исканиями, Толстой, в ущерб своему художественному гению, пошел по пути совершенно отличному от того, каким себе представляла совместную жизнь его жена. Молодая девушка, полюбившая севастопольского офицера, беззаветно ему преданная, прекрасная жена и мать, свидетельница и верная почитательница его творений, она не могла никак разделить увлечений Толстого второй половины его жизни, начавшего косить, пахать, тачать сапоги и класть яснополянским крестьянам печи, которые, кстати сказать, были почти всегда никуда не годными и дымили. Счастливый в узком смысле слова брак, сделался маловыносимым в смысле несогласности высших интересов одной и другой половины этого брачного союза. Толстой пережил, и это, вероятно, вполне понятно и оправдываемо, свои ранние увлечения семейными интересами; дети, их болезни, их нужды и заботы об их будущем не могли привлекать к себе внимания Толстого, искавшего какой-то вечной правды и каких-то новых путей; но, с другой стороны, и жена его не обязана же была увлекаться, забыв свои непосредственные обязанности жены и матери, яснополянской школой, сапогами и печами. Трагедия Толстых, а вовсе не одного только Толстого, достаточно всем известна, чтобы на ней останавливаться здесь. Следует, однако, справедливости ради, не оправдывать обязательно одну сторону (самого Льва Николаевича), осуждая его жену, не ставшую «толстовкой». В данном примере, счастливый когда-то в узком смысле слова брак, оказался мучением и неудачей в смысле духовном.

Подобными примерами полна обыденная жизнь. Несогласованность духовных устремлений супругов не может никак быть покрыта и сглажена их даже, может быть, безупречной верностью одного другому. Кроме физической близости брак непременно требует и духовной. Это вовсе не означает того, что муж должен раствориться в интересах своей жены, а жена должна быть «верной помощницей», «идейной подругой» и т.п. своего мужа. Вряд ли нужно требовать, чтобы жена профессора подыскивала подстрочные примечания к статьям своего мужа, «переживала» его художнические искания или интересовалась его хирургическими или астрономическими изысканиями. Но с другой стороны, совершенное равнодушие мужа к делу воспитания детей и к внутреннему миру своей жены, равно как и равнодушие жены к внутренней жизни своего мужа, свидетельствуют о том, что, несмотря на внешнее благополучие супружеских отношений, внутренне брак терпит от глубокого несогласия.

Сила взаимной любви уступает в данном случае место остро проявляющемуся чувству эгоизма. Один пол, или одна личность совершенно затемняет другую, пренебрегает ею. Этот эгоизм является родоначальником всех несогласий во взаимной жизни двух личностей, двух полов. Эгоизм, который, по св. Максиму Исповеднику проистекает из неведения Бога (Письмо 2-ое, – М. P. Gr. 91, 397) порождает и все остальные страсти («О любви» III, 8, – М. P. Gr. 90, 1020 АВ).

Себялюбие может быть преодолено только силою противоположною, т. е. любовью к другим, которая приводит к Богу, так как «любовь к Богу мы знаем и именуем не как отличную от любви к близким, но как целиком одну и ту же любовь» (Письмо 2-ое, – 401 D.). Эта божественная любовь основывается все на той же силе вожделения, – как учит тот же отец Церкви («К Фалассию», – М. P. Gr. 90, 449 В.).

*** *** ***