Определение философии. Философия и мировоззрение.

Определение философии. Философия и мировоззрение.

Тема 2. Наука в эпистемологическом ракурсе

 

Предмет, структура, цели и задачи эпистемологии.

Направления современной эпистемологии: ориентация на науку.

Тема 3. Онтологические проблемы современной философии и науки

 

Онтологические основания научных программ. Вопрос о взаимоотношении онтологии и эпистемологии.

Разновидности реализма.

3. Теория онтоло­гической относительности У. Куайна.

Гипотетический («предположительный») реализм К. Поппера, считающего научные теории лишь попытками дать миру истинное описание. Таким образом «научный реализм» Поппера не стремится к «соответствию между миром и теорией», а всего лишь сохраняет интенциональность.

Если же принимается объективное существование моральных норм и ценностей, то налицо – этический реализм.

Эпистемологический реализм добавляет к вышеупомянутым онтологи­ческим тезисам еще один, тезис (3): реально существующие и образующие «внешний мир» объекты могут быть предметом человеческого опыта и познания. Научные теории, которые подтверждены в качестве истинных, являются только приближенными к истине. Можно отметить, что хотя эпистемологический тезис и предполагает принятие обоих онтологических тезисов, вполне возможно принять тезисы (1) и (2) без того, чтобы разделять тезис (3). Примером здесь может служить трансцендентальный идеализм Канта, с его признанием объективного существования «вещи в себе», которая, тем не менее, не может быть дана нам в качестве предмета познания.

Семантический реализм предполагает, что существует соответствие между реальностью и языковым ее описанием. Проблема реализма сме­щается в плоскость прояснения условий истинности того или иного пред­ложения (или класса предложений). Таким образом, семантический реализм принимает принцип бивалентности, утверждая, что любое высказывание является истинным либо ложным, независимо от того, располагаем ли мы возможностью однозначно установить истинностное значение этого высказывания.

Критический реализм в философии – направление современной философии науки, ведущее свое происхождение от «критической фило­софии» И. Канта. Исходные принципы критического реализма были сформулированы в Германии в конце XIX-начале XX вв. А. Рилем, О. Кюльпе, А. Мессером и др. Как самостоятельная школа критический реализм сформировался в США, когда Д. Дрейк, А. Лавджой, Дж. Пратт, А. Роджерс, Дж. Сантаяна, Р. В. Селлерс и Ч. Стронг выпустили в 1920 г. «Очерки критического реализма», где была дана детальная разработка доктрины критического реализма. Наиболее существенна для неё теория познания, в которой критический реализм противопоставляет себя неореализму: если последний считает, что в процессе познания внешний мир непосредственно включается в сознание субъекта, «схватывается» им таким, как он есть, то критический реализм исходит из того, что процесс познания опосредован «данным», или содержанием сознания. При этом проблема природы «данного» решается представителями критического реализма по-разному. Пратт и Лавджой отождествляют его с восприятием, считая, что «данное» условно представляет свойства внешней действи­тельности, знание которых даёт возможность субъекту ориентироваться в окружающем мире; это сближает их взгляды с субъективно-идеалистической «иероглифов теорией». Сантаяна, Дрейк, Стронг и Роджерс понимают под «данным» абстрактное понятие – логическая «сущность» вещи, которая в случае правильного познания может совпадать с реальной сущностью вещи. Здесь идеальные «сущности» приобретают онтологический характер, что приводит к своеобразному варианту платонизма. Особую позицию занимает Селларс, отождествляющий «данное» с адекватным отражением в сознании внешнего мира, что ведёт его к материалистической трактовке процесса познания.

Образ вещи является психическим образованием или идеей, а его отличие от самой вещи, введенное Локком, положило начало т. н. критическому реализму. Согласно этой концепции мир познаваем при помощи ощущений, которые, так или иначе, присутствуют в сознании.

Неореализм – направление в англо-американской философии, основные идеи которого были изложены в начале XX века группой философов из США и Великобритании. Главной особенностью неореализма был отказ от гносеологического дуализма Дж. Локка и поздних форм реализма. Нео­реализм признавал независимое существование объектов и их не­посредственную данность субъекту в процессе познания. Познание связанно с поведенческими реакциями, его роль ограничивается отбором и упорядочением объектов в опыте. Основными представителями неореализма были Джордж Мур, Бертран Рассел, Сэмюэл Александер, А. Н. Уайтхед.

Х. Патнэм различает две философские точки зрения. Одна из них – «метафизический реализм» с «экстерналистской перспективой» относительно объектов и истины: «Мир состоит из некоторой фикси­рованной общности объектов, независящих от разума. Существует в точности одно истинное и полное описание того, «каков мир». Истина подразумевает некоторый тип соответствия между словами или мыслительными знаками и внешними вещами и множествами вещей». Таким образом, метафизический реализм это позиция, согласно которой существует одно и только одно истинное и полное описание мира, где мир – это полная и фиксированная совокупность независимых от сознания объектов, а истина – это соответствие между утверждениями и вещами (с «точки зрения Бога»).

Внутренний реализм. Вместо этого Патнэм предлагает «интер­налистскую перспективу», согласно которой вопрос о том, из каких объектов состоит мир, осмысленно задавать только внутри некоторой теории или описания (дескрипции). «Истина», с интерналистской позиции – это некоторый тип (идеализированного) рационального принятия – некоторой разновидности идеального соответствия наших представлений друг другу и нашему опыту в той мере, в какой этот опыт представим в нашей системе знания. На этом уровне интернализм и прагматизм имеют много общего. Позиция Патнэма зависит дополнительно от идей референции. Он отвергает метафизический реализм, поскольку, полагает он, никогда не существует взаимосвязи или соответствия между нашими словами и некоторой особой совокупностью не зависящих от разума объектов. «Объекты” не существуют независимо от концептуальных схем. «Мы разрезаем мир на объекты, когда мы вводим тот или иной знак. Поскольку объекты и знаки в равной степени являются внутрен­ними для описательной схемы, можно сказать, что чему соответствует». Патнэм сообщает еще об одном различии между метафизическим и внутренним реализ­мом. Интерналист говорит, что истина – это внутренняя оптимальная адекват­ность теории. Экстерналист говорит, что истина – это и есть истина.

 

3.Концепция У. Куайна синтезирует в себе многие темы современной онтологии. Обратимся к знаменитой статье Куайна «О том, что есть». В ней он сжато формулирует основные положения своей теории.

Вопросы, стоящие перед Куайном, касаются онтологического статуса абстрактных сущностей и референции для таких терминов, как «круглый квадрат» или «современный король Франции». Существует ли такая абстрактная сущность, как «кентавр»? Куайн сразу указывает на сложность, с которой сталкивается человек, пытающийся отрицать существование кен­тавров: если мы отрицаем существование кентавров, то мы говорим о чем-то, а если мы говорим о чем-то, то оно должно в каком-то смысле существовать, ведь иначе мы бы даже не могли о нем говорить. Получается, что для избегания противоречия необходимо признавать существование всех возможных предметов и, соответственно, приписывать им какой-то онто­логический статус.

Важным является строгое отделение сферы именования от сферы значения (или смысла). Для того чтобы быть понятным, термину вовсе не обязательно на что-то указывать. Существует много так называемых синкатегорематических терминов, которые, будучи значимыми, не указы­вают ни на какую сущность.

Куайн четко определяет сферу значения (смысла) термина и сферу его референции. Так к сфере значения он относит синонимию, значимость, аналитичность и логическое следование, а к сфере референции – именование, истину, денотацию и объем. Поэтому, если речь идет о значении термина, то подразумевается не какая-то сущность, именуемая значением, а одна из четырех указанных тем. Так преодолеваются сложности, связанные с отказом таким сущностям, как «кентавр», в существовании.

Имена – это термины, указывающие непосредственно на объекты. Дескрипции – это термины, которые не указывают ни на какие объекты, но могут делать суждения относительно этих объектов истинными или ложными. Существуют только те предметы, которые являются поиме­нованными, поэтому существовать – значит быть поименованным. Имя указывает на предмет, так же как и квантифицированная (связанная) пере ­ менная указывает на свое значение. Именно поэтому критерий существования, разработанный Куайном в 1930-е годы, гласит: «су­ществовать – значит быть значением связанной переменной». Таким образом, Куайн развивает теорию дескрипций Рассела, указывая на связь имени и квантифицированной переменной. Например, «Всякая ива, растущая у реки, наклоняется к воде» соответствует критерию. «Ива растет у реки» и «Я вижу иву, наклоненную к реке» – нет.

Критерий состоит не столько в том, что поименовать нечто – значит наделить его существованием, сколько в том, что о существовании предметов мы можем узнать, лишь обратившись к употреблению языка. Спор номина­листа и платониста, таким образом, выражается в том, что в своей позиции платонист допускает квантификацию предикатных знаков, а номиналист нет. Критерий Куайна ничего не говорит о существовании в действительном мире, но лишь призван ответить на вопрос, существует ли, согласно данной научной теории, референт некоторого понятия.

Недостатком модальной логики, по мнению Куайна, является смешение языка и метаязыка, прямых и косвенных контекстов, употребления и упоми­нания имен. Происходит это из-за того, что применение модального оператора к предложениям логики дает нам предложение, говорящее уже не о «чистых референтах», а о референтах, некоторым образом охаракте­ризованных. Это уже не имена, а автономно употребляемые имена имен.

Каждый язык логики рассматривает определенные термины в качестве имен, что обусловливает его «онтологические обязательства», т. е. предметы, которые рассматриваются в нем в качестве существующих. Допускаемые предметы, таким образом, зависят от языка, однако и язык зависит от предметов, поскольку строится на их основе. Результатом такой взаимо­зависимости является так называемая концептуальная схема, в которой язык и онтология неразрывно связаны друг с другом. Каждый язык выражает свою концептуальную схему. Выбор между концептуальными схемами, по-своему истолковывающими реальность, осуществляется на основе прагматических соображений.

Онтологическая относительность является возможной, поскольку «референция непостижима» и любая онтологическая теория является «недоопределенной» опытом. Иными словами, это означает, что реальный мир все же существует, однако всегда остается недостижимым, что обусловливает скорее плюрализм, а не релятивизм в онтологии.

Итак, у Куайна, онтология – это совокупность объектов, существование которых предполагается той или иной теорией.

 

4. Проведенный выше анализ позволяет нам обратиться к понятию «возможный мир» – центральному в «молодой» теории поссибилизма. Поссибилизм – это философия возможного, которая свою предпосылку, «первоначало» находит в самой категории возможного и затем уже прилагает ее к понятиям «реальности», «идеи», «знака», «языка» и т. д.», – пишет М. Эпштейн, один из наиболее глубоких современных исследователей возможных миров.

«Существует столько же миров, сколько бодрствующих созданий и живущих в прочувственной гармонии множеств созданий, и в существовании каждого из них этот мнимо единственный, автономный и вечный мир – представляющийся каждому общим для всех – оказывается постоянно новым, однократным, никогда не повторяющимся переживанием» – писал О. Шпен­глер. П. Бергер акцентирует внимание на множественности реальностей, которая состоит из разнокачественных зон и слоев. Мир, который человек воспринимает во время бодрсвования, просто самая реальная реальность, она занимает больше времени. Однако есть множество анклавов, или, пользуясь терминологией У. Джеймса, «подуниверсумов», куда наше сознание на время уходит.

Как один и тот же мир, по Т. Куну может описываться в разных несоизмеримых системах категорий, так, например, по П. Стросону альтернативные миры могут описываться одним наблюдателем в стабильной системе понятий. Понятие «возможный мир» целесообразно использовать не как указание на реально существующую альтернативную реальность, а как эпистемологическую метафору, позволяющая не только мыслить альтернативные состояния, но и в дальнейшем анализировать их инфор­мацион­ные импликации в тех или иных логических координатах. Следуя принципу «экономии мышления», более сложную онтологическую неопре­деленность целесообразно попытаться заменить на менее сложную эпистемо­логическую неопределенность. Будем считать, что реально существующее и воображаемое имеет только одно фундаментальное различие: первое имеет место в действительности, второе – может существовать в действительности. Конечно, не всякий возможный мир знаний логически безупречен и, как афористически выразился Я. Хинтикка «не все возможные миры равно возможны». Можно лишь допустить наличие условно (но не логически-необходимо!) истинных возможных производных состояний реального мира («онтология +…»), которые противостоят как действительному так и случайному. Допустимо говорить о легитимности подобного философского подхода, своего рода «презумпции невиновности» возможных миров. Как отмечает М. Можейко, «философия как феномен, реализующий себя на метауровне культуры в процессе формулирования прогностических моделей мира, в сущности может быть рассмотрена как духовная деятельность по концептуальному моделированию возможных миров».

Релятивизм «способов создания миров» не должен привести к отри­цанию одного предпочтительного мира, мира особого и выделенного – мира действительности. Все исследовательские импликации исходят из него, как гаранта научного познания. Равноправие парадигм, гипотез и допущений, – этих различных эпистемологических миров, – не тождественно, хаосу виртуальности со множеством псевдосущностных посредников и репрезен­тантов. Конечно, не фиксируемое и невообразимое не тождественно невоз­можному, но это только условие, далеко не всегда применимое. Дихотомия неклассической науки мир-другие миры не должна привести к утрате мира как такового. М. Лебедев пишет: «В различных образах мира конфи­гурируются одни и те же предметы, но конфигурируются по-разному. Действительный мир расположен в логическом пространстве возможных миров, проектируемых в различных образах, но это пространство задано постоянством формы, постоянством предметов. Можно было бы сказать, что язык в предложениях может спроектировать все что угодно, но не все что попало. И ограничение как раз накладывается субстанцией мира». Г. Гриненко также предлагает различать физические и субъективные возможные миры, что позволяет демаркировать вымысел, продукты религиозной веры, искреннее заблуждение, ложь. «Субъективные возможные миры, кроме оценок существо­ва­ния или не су­ществования соответствующих ситуаций (ис­тинностных оценок), включают в себя еще множество других оценок: эмоциональных (нравится – не нравится), эсте­ти­ческих (красиво – не красиво), прагматических (полезно – беспо­лез­но), этических (хорошо – плохо) и т. п. В субъективных возможных мирах возможно не только различное положение дел, но и различные законы, различные типы причинно-следственных зависимостей, и даже различные логики – разные системы вывода. В этих же мирах возможны различные системы референции, что позволяет говорить о правильном и неправильном понимании коммуникантом смысла сообщения коммуникатора. Субъектные возможные миры субъектов, которые принад­лежат к одной культуре, живут примерно в одно и то же вре­мя и на одной и той же территории, во многом совпа­да­ют». То есть, субъективные возможные миры способны транс­формироваться в интерсубъективные, которые представляют собой определен­ного рода культурно-исторические картины мира.

Л. Вингенштейн считал, что понятие «мир» не является синонимом понятия «реальность» и поэтому оно не годится для описания возможного. «Это существование и несуществование Положений Вещей и является Реальностью. Существование Положений Вещей мы также называем позитивным Фактом, а несуществование негативным». У автора «Логико-философского трактата» реальность определяется и как действительность, так и как возможность. В. Руднев дает такой комментарий: «Понятие Реальность у Л. Витгенштейна сложнее и двусмысленнее понятия Мир. Реальность – это нечто более субъективно окрашенное, чем Мир, поэтому она допускает вымысел (как разновидность сферы возможного) в виде одной из своих ипостасей. Мир такого коррелята не допускает. Миру нельзя про­тивопоставить ни вымысел, ни даже отсутствия мира. Мир либо есть, либо его нет. Реальность одновременно есть и ее нет». Ясно, что у Витгенштейна, мир определяемый языком, есть сначала конструкция знаниевая.

Заслуживает внимание позиция У. Куайна. Он подчеркивал искус­ственность любых построений связанных с областями возможного. Куайн, как отмечает Дж. Пассмор, «иронично заметил: возможные миры были введены для объяснения модальности; когда же теперь мы задаемся вопросом, что же они такое, мы обращаемся в поисках объяснения к модальным выска­зываниям». В то же время в «Двух догмах эмпиризма» Куайн признает, что все знания о мире – человеческая конструкция, которая контактирует с миром только на периферии. «Трущобы возможного – рассадник неупорядоченных элементов…Можно подчинить наречию «возможно» целое высказывание и озаботиться семантическим анализом такого его употребления; но не стоит надеяться, что такой анализ действительно позволит расширить нашу вселенную до такой степени, чтобы она включала в себя так называемые возможные сущности».

Некоторые специалисты в области поссибилизма, например, Г. Гри­ненко, считают родоначальником концепции «возможных миров» мусуль­манского богослова ал-Аш’ари (873 – 935). Он считал, что мир создается Аллахом каждое мгновение заново и человек воспринимает как чудо, то, что подчиняется законам другого, «нового» мира. Понятие «возможный мир» приобрело известность в 70-х годах прошлого века, благодаря работам аналитических философов, прежде всего, С. Крипке и Я. Хинтикки. Они разработали семантику возможных миров для модальных логик, как своего рода предельно абстрактную теорию переключения эпистемических программ. Согласно этой теории истинность и ложность значений пропозиций имеет место не только в действительном мире, но и в мыслимых возможных мирах (состояниях дел), в иных модальных контекстах. Можно сказать, что возможные миры это своего рода сценарии, реализуемые в определенном логико-темпоральном формате. Согласно Крипке, «какое-либо предложение является необходимым в том и только в том случае, когда оно истинно во всех возможных мирах». Пропозициональные установки (интенциональные состояния) разворачивающиеся в различных «образах» времени, позволяют вести речь о полных и неполных, противоречивых и непротиворечивых, «возможных» и «невозможных» возможных мирах, как неких априорных областях, идеальных альтернативах наличному бытию. Если вслед за Г. Лейбницем признать, что идея возможного более фундаментальна, чем идея действительного, то наличное бытие – один из наиболее удачных вариантов возможного; наши знания о мире – наиболее подкрепленная общая гипотеза универсума, не исключающая других частных гипотез. Однако человек допускает новые сущности в мир, который уже есть, то есть возможные миры – релятивизированы. Эта идея восходит к докритическому И. Канту: «Относительно всякой возможности вообще и относительно каждой возможности в частности следует доказать, что она предполагает нечто действительное <…> Это отношение всякой возмож­ности к какому-либо существованию может быть двояким. Или возможное только мыслимо, поскольку само оно действительно, и тогда возможность дана в действительном как некоторое определение, или оно возможно потому, что нечто другое действительно т. е. его внутренняя возможность дана как следствие через некоторое другое существование». Кантовское понимание возможного ближе Я. Хинтикке и это «может в некоторой степени ослабить опасения тех философов, которые считают «возможный мир» слишком чудовищной сущностью <…> Возможные миры могут рассматриваться всего лишь как ограниченные фрагменты существующего действительного мира».

Очень сдержан и С. Крипке. На страницах своей работы «Именование и необходимость» он неоднократно призывает к осторожности и предо­стерегает от путаницы. У Крипке возможные миры лишь немногим больше чем «минимиры» тотальной возможности. Это способы описания, каким мир мог бы быть, так сказать, виртуальные интерпретации «истории полного мира», абстракции возможных состояний действительного. Но в область возможного мы попадаем не случайно, она задается условиями наших дескрипций, которые мы с ней связываем. «Возможный мир дан лишь посредством описаний условий, которые мы с ним ассоциируем». Нет особых оснований предполагать, что такие миры должны быть качествен­ными, а обнаружение межмирных идентификаций не следует с необходи­мостью. «Даже если что-то является истинным не только в актуальном мире, но истинно во всех возможных мирах и мы убеждаемся в этом «пробежавшись» по всем возможным мирам в наших головах, наши выводы не будут априорно необходимыми». Действительно, мы можем, в определенном контексте, вывести иные возможные миры, получить новую информацию, которая изменит ситуацию: одни возможные миры станут невозможными, другие повысят свой статус.

Я. Хиттикка в недвусмысленно именованной статье «В защиту невозможных возможных миров» затрагивает ряд интересных проблем. «Если я рассматриваю некоторого субъекта, назовем его а, в возможном мире W, то я могу заметить, что, опираясь на то, что ему известно в мире W, этот субъект вовсе не будет считать каждый возможный мир альтернативой W. Для этой роли будут подходить лишь некоторые из возможных миров. Я буду называть их эпистемическими а-альтернативами W». Финский логик говорит об а, который знает. Если мы возьмем а, который верит, ситуация будет аналогичной. Если а верит в нечто в информационной системе R, то все, что он может принять в качестве альтернативы, обусловлено R, все что мы обнаружим во множестве веровательных а-альтернатив R, это собственно и есть то, во что он верит в R. Альтернативами здесь являются не составляющие дизъюнкции из которых необходимо сделать выбор (он уже сделан – это система R), а приемлемая в контексте R конъюнкция возможного состояния.

 

Итак, связываем онтологию со способом ее интерпретации. В этом плане эпистемология предшествует онтологии в следующем смысле: одна модель объяснения обуславливает другую/другие, конкурируя с ней/ними. Речь не идет о нивелировании «физических фактов» и реальных ситуаций как таковых. Подобный подход видится удобным для анализа объектов с проблемным онтологическим статусом, так как относится нейтрально к вопросу об однозначно существующих референтах.

В онтологии и эпистемологии, в ущерб монизму или дуализму, отдаем предпочтение двум типам ограниченного плюрализма: методологическому и плюрализму гипотез. В области онтологии такой синтез блокирует формирование унитарной системы бытия, предлагая систему стратификации и взаимодействия, в области эпистемологии – дополнительность.

Ученый может истолковывать возможные (никто не сомневается, часто вымышленные) миры как онтологическое допущение, нетривиальные миры со специфическими модально-семантическими закономерностями. Модаль­ность выступает как мера отношения к действительности в контексте интенциональных состояний субъекта.

История науки: хронология.

Методологические принципы.

Методы научного познания.

1. Методология – направленность рационально-рефлексивного сознания на конструирование, проверку, совершенствование и изучение методов решения научных проблем (задач). Есть метод, как подход и метод, как способ. Подход представляет собой некую общую схему мировидения и базируется на прин­ципах (регулятивах), которые, в значительной мере, определяют програм­му использования методов как способов. Далеко не все методо­логические прин­ципы имеют универсальный характер. Естественные науки не нуждаются в принципе внеконфессиональности, такой регулятив как инвариантность не годится для культурологии, т. к. работает в отношении теорий с развитой математической структурой и т. д.

Метод – осмысленный, целенаправленный, контролируемый, способ (процедура, операция, алгоритм) решения проблем (задач). «Науку следует характеризовать используемыми в ней методами, то есть нашими способами обращения с научными системами, тем, что мы делаем с ними и что мы делаем для них», – пишет К. Поппер. Рефлексия над методологией именуется метаметодологией. Другими словами, метаметодология – это методология методологии.

Именно методологическое сознание, по словам Б. Парахонского, «является способом регули­рования исследовательского процесса, обеспечения в нем необходимых рациональных стандартов и ценностных механиз­мов выбора, селекции должного от побочного, поддержания заданных целевых ориентаций». В пространстве такого сознания и формируется познавательная парадигма. Это сложный процесс, уже потому, что противоречия между объективным знанием и познавательными интенциями исследователя – неизбежны. Адекватный ли метод своему пред­мету нельзя определить априори, это решается в процессе познания. «Метод и система взаимоопределяющи. Следовательно, никакой метод не может пре­тендовать на адекватность каждому предмету», – отмечает П. Тиллих. Б. Лон­нерган подчеркивает, что метод, это, прежде всего, «нормативный паттерн, повторяющихся и взаимосвязанных операций». Многие операции субъектив­но окрашены, набору правил нельзя следовать «скрупулезно и бездумно», метод – каркас для научного творчества.

Методология важна, но это пропедевтика исследования, ее следствия ограничены в своей предсказательной силе. Не является аксиомой положение: познание базируется исключительно на рациональных и контролируемых методах. Слышны призывы: эпистемология должна обратиться к дологическим, допонятийным, допредекативным – вообще к дорефлексивным формам и компонентам. Правда, эти «компоненты» вполне доступны для строгого, осмысленного методологического контроля и рациональной интервенции. Необходимо также учитывать, что многие методологические вопросы, интересные в первую очередь людям, занимающимся философией науки, а не ученым. Несмотря на то, что теории уступают место сценариям, категории – метафорам, методы – дискурсу, «неклассическая эпистемология, – с точки зрения И. Касавина, – имеет шанс сохранить философский статус». Можно констатировать, что дискуссии между сторонниками нормативной и дескриптивной стратегии, номотетической и идеографической методоло­гических программ – принципиально не завершены. Но наиболее творческие и новаторские работы создаются в условиях множественности парадигм. Именно «между» теориями, а также в столкновении противоречий, порождаемых новыми концепциями, необходимо вести поиск и форму­лировать новые подходы.

Под методологической стратегией понимается некий план решения эпистемологических проблем и преодоление аномалий; разработку и апробацию способов, операций и форм познавательной деятельности. Мы солидарны с Г. Рузавин: стратегия исследования связана «непосредственно не с изучением реального мира, а с наиболее целесообразным и эффектив­ным осуществлением самого процесса исследования». Познавательная стратегия – это не столько следование устойчивым правилам и принципам, сколько адекватная и релевантная последовательность ходов, допускающая вариативность, аналогичная, по Хинтикке, игре в шахматы. Это, используя терминологию М. Вебера, идеально-типическое средство ориентации. Такие алгоритмические свойства как элементарность, дискретность, детермини­рованность в религиоведении заданы не жестко.

Под адекватностью стратегии понимаем ее полноту, т. е. способность всесторонне интерпретировать максимально доступный массив информации в контексте соответствия целям (задачам). Адекватность – это совпадение информационных параметров, при наличии связного списка вещей, представленного как система с одинаковым концептом, но с различными субстратами. Одним из условий адекватности является релевантность. Под ней понимаем некую эпистемическую единицу, имеющую максимальный констекстуальный эффект при минимуме когнитивных усилий. Реле­вантные знания привносят в контекст новую информацию, усиливают информацию имеющуюся и не способны нарушить целостность контекста. Для социально-гуманитарных наук понятие «релевантность» более приемлемо, чем истинность, т. к. не предполагает веритистской одно­значности и точности, если точность понимать как понятие, характе­ризующее степень соответствия знания реальности. Кроме того, реле­вантность – это свойство которое не нуждается в репрезентации (не говоря уже о «вычислимости, следовательно, более «толерантно» к парадоксам и противоречиям. Непротиворечивость остается важнейшим регулятивом, однако выявление противоречий при встрече локальных теорий – отправная точка развития знания, переход к более релевантным теориям. «В формальной логике противоречие является сигна­лом бедствия, но в развитии реального знания оно означает первый шаг к победе. Это должно служить основой для предельной терпимости к разным мнениям», – отмечает А. Уайтхед.

Закончим рассмотрение первого вопроса «методологической» сентен­цией А. Эйнштейна: «Вы никогда не сумеете решить возникшую проблему, если сохраните то же мышление и тот же подход, который привел вас к этой проблеме».

 

2. Принципы научного познания по своему содержанию и функциям целесообразно классифицировать на общенаучные, частнонаучные и региональные частнонаучные.

Общенаучные принципы

Принцип объективности характеризуется следующими положениями: 1) Отрицание субъективных факторов познавательной деятельности. 2) Сле­дование исследовательским конвенциональным стандартам. 3) Возможность независимой проверки со стороны научного сообщества. 4) Эпистемо­логическая общезначимость. 5) Объекты отражаются в теории такими, какими они есть, независимо от личностных оценок.

Принцип системности: все явления (предметы, процессы, события) представляют собой целостные системы различ­ной степени иерархии и сложности.

Принцип историзма: явление (событие, процесс) целесообразно рассматривать в программе его возникновения развития, изменения. К. Поппер: историзм – это «реконструкция прошлых дискуссий вокруг определенных научных проблем».

Актуализм: 1) методологическийпринцип, согласно которому результаты изучения прошлого должны рассматриваться в контексте пробле­матики настоящего; 2) метод научного исследования исторически изме­няющихся объектов, при котором настоящее их состояние служит ключом к пониманию их прошлого?

Принцип детерминизма (от лат. determinare – ограничивать, очерчивать, определять границы, определять) имеет как общенаучный, так и частнонаучный характер. Этот принцип – основа философского учения об объективной, закономерной взаимосвязи и всеобщей причинной обуслов­ленности всех явлений, событий и процессов. Противостоит индетерми­низму, отрицающему всеобщий характер причинности. Принцип детерми­низма тесно связан с однонаправленностью стрелы времени.

Приверженцем абсолютного детерминизма был Пьер-Симон Лаплас. Между детерминизмом и индетерминизмом имеются переходные учения, например, у Лютера, Цвингли и Канта: так, если детерминизм полностью распространяется на эмпирически данную «естественную» природу человека, то его моральная природа рассматривается в этом случае как разновидность индетерминизма. Согласно детерминизму, все происходящее в мире, включая ход человеческой жизни и человеческой истории, предопределено либо судьбой (фатализм), либо богами или Богом (учение о предопределении, теологический детерминизм), либо природой (космологический детер ­ минизм), либо человеческой волей (антропологическо-этический детер ­ минизм), либо развитием общества (социальный детерминизм).

Частнонаучные принципы

 

Причинность представляет собой такую форму связи, при которой одно явление порождает другое. Принцип причинности: имеют место объективно допустимые пределы влияния событий друг на друга, а именно: 1) событие может оказывать влияние только на события, происходящие позже него, и не может оказывать влияние на события, произошедшие раньше него («будущее не влияет на прошлое»); 2) если классическая физика допускает произвольно большую скорость переноса взаимодействий, то в теории относительности скорость любого сигнала не может превышать скорость света.

Принцип наблюдаемости – методологический регулятив, выражающий следующее требование: теория должна быть иметь в качестве своих оснований эмпирически фиксируемые фрагменты, а хотя бы часть ее логи­ческих импликаций предполагала указание на очевидные чувственно фикси­руемые сегменты действительности.

Принцип точности характеризует степень соответствия знания реальности и особенности его организации в некоторой задаваемой структурой бытия области (интервале) ее адекватности, а также регулирующий процессы воспроизведения объекта в рамках научной теории.

Принцип простоты – принцип, согласно которому предпочтительна наиболее простая познавательная конструкция. Признаками данного принципа. называют: 1) минимизацию исходных онтологических предпо­сылок и допущений («не следует преувеличивать сущности без необхо­димости»); 2) минимизацию усилий для достижения практических целей («экономия мышления»); 3) обобщение и схематизацию, в т. ч. с помощью адекватного математического аппарата; 4) формализацию; 5) выбор наиболее доступной и простой схемы объяснения и предсказания; 6) сведение разноплановых и многоярусных эпистемологических конструкций к ограниченному количеству законов (принципов, аксиом); 7) принципиальная фальсифицируемость; 8) отказ от пролиферации частных гипотез («нельзя каждое явление объяснять собственной отдельной гипотезой»).

Принцип дополнительности: для адекватного описания сложных объектов целесообразно использовать взаимоисключающие дескрипцион­ные системы, которые нивелируют и компенсируют друг друга; ни одна из систем не имеет познавательно-прогностического преимущества. В комплексе они исчерпывают информацию об изучаемом объекте, отобра­жая его разные стороны.

Джастификационизм – доктринальный подход, согласно которому научное знание состоит исключительно из «доказательно обоснованных высказываний» (И. Лакатос), а