Кастро хочет использовать силу

 

Микоян был обеспокоен. На среду 14 ноября кубинцы не запланировали встречи с ним. Отдых необходим даже в кризисной обстановке, но на календаре Микояна его наметили на четверг. Чувствуя, что от него хотят отделаться, Микоян сначала решил позвонить Фиделю Кастро и узнать, что случилось. Но затем он пришел к выводу, что лучше, если Алексеев встретится с президентом Дортикосом. Микоян рассчитывал, что в четверг вечером кубинская делегация прибудет на обед в советское посольство, чтобы узнать, чем закончились переговоры во вторник^{63}.

От Дортикоса Алексеев узнал о раздражении кубинцев тем, что СССР, похоже, осуществляет свою собственную программу переговоров в ООН. Кубинским источникам стало известно, что проект договора, переданного Кузнецовым Стивенсону, отличается от одобренного Кастро в Гаване. Тем не менее после консультации с кубинским лидером Дортикос сообщил, что Кастро прибудет на обед в советское посольство в 8 часов вечера в четверг^{64}.

Фидель Кастро не хотел встречаться с Микояном и на три дня отправился в поездку по стране. Он не видел смысла в продолжении дискуссии и искал способ заставить сверхдержавы считаться с Кубой как с равным партнером в деле урегулирования кризиса. С 16 октября с коротким перерывом на визит У Тана в Гавану 30 и 31 октября США неоднократно направляли самолеты У‑2 и несколько разведывательных самолетов на малых высотах. После того как 27 октября подразделения ПВО перешли под контроль Кастро, только он мог дать приказ на залпы по американским самолетам. Временно он «законсервировал» орудия, но в середине ноября решил дать пощечину обеим сверхдержавам.

За несколько часов до встречи с Микояном Кастро посетил батарею ПВО близ Гаваны. Его переполняли эмоции, когда он видел молодых кубинцев, готовых защищать свою родину от превосходящих сил США. Он заявил, что начиная с субботы или воскресенья он отдаст приказ открывать огонь по военным самолетам США. Он устал от разговоров. Советские представители по‑прежнему контролировали установки SA‑2 на острове, а это означало, что американские У‑2 находятся вне пределов досягаемости кубинских орудий. Однако обычные подразделения ПВО, находящиеся под командованием Кастро, могут ударить по низколетящим самолетам. За последние дни Кеннеди увеличил число полетов самолетов, ведущих разведку на малых высотках, для проверки демонтажа ракет и местонахождения ИЛ‑28. В день 20–30 самолетов совершали облет кубинских установок, действуя на нервы своим грохотом^{65}. До посещения батареи или вскоре после этого Кастро направил ноту У Тану, где выразил протест против «гитлеровской» воздушной тактики и предупредил, что не может гарантировать безопасность полетов^{66}.

За несколько минут до 8 часов вечера Кастро прибыл на обед в советское посольство. «Фидель обнял меня по‑братски, был приветлив», – писал Микоян Хрущеву^{67}. Используя испытанный дипломатический прием, Кастро объяснил Микояну, что вынужден был отложить на три дня переговоры из‑за легкого недомогания. Кастро сделал вид, что стремится достичь договоренности с Микояном. «Кто кроме вас и лучше вас сможет выполнить эту миссию? Если вы не сможете, то уже никто не сможет. Это известно всем. Мы – старые друзья и доверяем друг другу»^{68}.

Микоян проинформировал Кастро о конфиденциальных переговорах через Роберта Кеннеди по поводу самолетов ИЛ‑28. Он сказал, что американцы готовы снять блокаду, как только получат гарантии Советского Союза об удалении с Кубы ИЛ‑28. Кастро выразил удовлетворение, а затем спросил, не собираются ли американцы прекратить разведывательные полеты над Кубой^{69}.

Выразив серьезную обеспокоенность нарушением воздушного пространства Кубы, Кастро поразил Микояна, сообщив ему о своем приказе сбивать американские самолеты и о ноте У Тану. «Почему вы не поставили меня в известность о письме заранее?» – спросил Микоян. «Но на последней нашей встрече мы сказали, что будем вынуждены предупредить США через У Тана. Ракеты убраны. Мое терпение иссякло, и, как я сегодня сказал бойцам ПВО, с воскресенья, а возможно и с субботы, мы будем открывать огонь по американским самолетам», нарушающим воздушное пространство Кубы. Микоян пытался возразить, но Кастро добавил, что не может отменить приказ. Выражая солидарность с Кастро в связи с его приказом сбивать самолеты США, Че Гевара сказал Микояну, что «в вопросе американских облетов нашей территории мы будем в положении обманутого мужа, когда муж знает, что жена изменяет, но делает вид, что этого не замечает»^{70}.

Микоян попробовал удержать кубинцев тем, что администрация Кеннеди никогда не подпишет договор о ненападении с Кубой, если Кастро предпримет эту акцию. Заявление Микояна вызвало резкую реакцию Че Гевары, который сказал, что не верит США. До 22 октября Кеннеди и Линдон Б. Джонсон говорили, что не нападут на Кубу. То же самое они заявляли и перед высадкой в Заливе Кочинос^{71}. На реплику Микояна, что существует большая разница между публичным заявлением и подписанным договором, Че усмехнулся, выразив сомнение в том, что Кеннеди едва ли может что‑то заставить соблюдать свои обещания, даже в виде подписанного документа. «Не думаете ли вы, – сказал Че, – что империалисты, оправившись после полученного шока, теперь решат, что Советский Союз вообще не начнет ядерной войны в защиту своих требований или требований дружественных стран»^{72}. Микоян, не склонный вступать в дискуссию по поводу советской ядерной стратегии, сделал вид, что не понял высказывания Че Гевары, и попытался привлечь внимание кубинцев к положительным сторонам поведения США в условиях кризиса. Он подчеркнул, что США «не кричат о своей победе» и что Вашингтон не только не желает утереть нос России, но и «уговаривает корреспондентов не писать в таком тоне». Микоян имел в виду информацию, о которой стало известно чешской разведке. Микоян сказал Че Геваре: «Если бы был прав Че Гевара, то они должны были бы шуметь о победе, но они этого не делают»^{73}.

Встреча очень огорчила Микояна. «Люди они хорошие, – жаловался он Хрущеву, – но с тяжелым характером, экспансивные, эмоциональные, нервные, взвинченные, очень вспыльчивые, болезненно воспринимающие все до мелочей. А хуже всего то, – добавил он, – что горячие чувства зачастую подавляют разум»^{74}.

Новая тактика Кастро рассердила Хрущева. Он еще не успел забыть о его предложении применить ядерное оружие. Обиженный упоминанием Сталина, а теперь столкнувшись вновь с безрассудством Кастро, Хрущев излил гнев на заседании Президиума 16 ноября. Микоян еще не успел сообщить в Москву о встрече 15 ноября, но Хрущев уже знал о ноте У Тану и предупреждении американским летчикам. Он обвинил Кастро в безрассудстве в период ядерного кризиса и впервые за три года выразил серьезные сомнения по поводу будущего альянса с ним. «Нам наука», – мрачно сказал Хрущев. С того времени, как Рауль Кастро, Че Гевара и старые кубинские коммунисты приветствовали советское присутствие в Карибском бассейне, Москва с опаской относилась к Команданте Фиделю Кастро. Этот самозваный коммунист был недисциплинированным и слишком эгоцентричным чтобы думать о судьбах социалистического мира. Письмо Кастро от 27 октября, призывающее Москву разжечь пожар ядерной войны, вновь напомнило Кремлю о прежних опасениях. Теперь Хрущев был готов перекрыть кислород советской помощи кубинцам. «Или будем сотрудничать, – предупредил он, – или отзываем своих людей»^{75}

Советское руководство было настолько рассержено, что на заседании Президиума 16 ноября решили отказаться от консультаций с кубинцами. Хрущев уже не желал больше ждать, когда в Гаване примут разумное решение. Президиум постановил направить устное сообщение Кеннеди с одобрением его условий, касающихся ИЛ‑28, не дожидаясь одобрения Кастро.

Когда после заседания Хрущев немного успокоился, кто‑то из трех – Громыко, Козлов или Пономарев – убедил его дать кубинцам последний шанс^{76}. Кремль подождет несколько дней с передачей Кеннеди устного послания, а в это время Микоян предложит кубинцам на выбор три плана инспекций представителями ООН, представителями пяти латиноамериканских стран, поддерживающих отношения с Кастро, или представителями нейтральных государств (Гана, Гвинея, Египет, Австрия, Швеция, Индия, Индонезия, Мексика и Бразилия).

Несмотря на согласие с такой инициативой, Хрущев в письме Микояну не скрывал своего гнева в отношении Фиделя Кастро «Мы считаем, что позицию наших друзей нельзя считать разумной, – писал он 16 ноября – Надо проявить большую гибкость Мы считали и считаем, что сделали для Кубы большое дело, когда вырвали заявление президента о невторжении на Кубу»^{77} Если Кастро против решения по ИЛ‑28 и инспекций, то единственный способ образумить его – это пригрозить полным уходом с Кубы СССР, естественно, не хотелось бы полностью терять позиции в Карибском бассейне, но у него есть и иные интересы, которые оказывались под угрозой, если кубинцы спровоцировали бы ядерную войну между сверхдержавами. Микоян получил строгие инструкции разъяснить кубинцам: «Куба, которая сейчас не хочет советоваться с нами, хочет нас фактически тянуть на аркане за собой, хочет своими действиями втянуть нас в войну с Америкой Мы на это пойти не можем и не пойдем… Если кубинские товарищи не хотят с нами сотрудничать по этому вопросу и не хотят совместно с нами принимать меры, которые помогли бы разрешить этот кризис, то, видимо, напрашивается вывод, что наше пребывание там не является полезным для наших друзей Мы сожалеем и очень сожалеем об этом, но мы вынуждены будем заявить, что поскольку наши советы не принимаются во внимание, мы снимаем с себя ответственность… Пусть тогда кубинские товарищи несут полную ответственность за положение и за возможные последствия»^{78}.

 

«Это будет сделкой»

 

Разведка США тщательно собрала информацию о трудностях Микояна на Кубе. Хрущев в письме Кеннеди от 14 ноября обвинил неназванные силы в том, что из‑за них устранение бомбардировщиков с Кубы невозможно в следующие 2–3 месяца. Однако Кеннеди не желал ждать, пока Микоян решит свои проблемы с Кастро. В его администрации хватало своих неразумных, которых необходимо было держать в узде. 18 ноября он задействовал еще два канала, пытаясь заставить Кремль как можно скорее убрать бомбардировщики. 18 ноября на завтраке, данном в доме Роберта Кеннеди в честь артистов Большого театра, хозяин дома спросил у Добрынина, когда тот ожидает ответ из Москвы. Прошло уже шесть дней с того момента, как Белый дом выступил со своим предложением. Кеннеди выразил надежду, что ответ будет благоприятным и что в конце дня все уладится. Он напомнил советскому послу, что менее чем через два дня президент намерен организовать первую за последние два месяца пресс‑конференцию, на которой ему наверняка будут заданы вопросы о состоянии советско‑американских отношений после ракетного кризиса. Младший Кеннеди дал понять, что ответ Хрущева должен поступить до пресс‑конференции^{79}. В этот же вечер Роберт Кеннеди встретил Большакова в театре, где он с женой присутствовали на балетном спектакле с участием знаменитой Майи Плисецкой. В более резкой форме, звучащей как ультиматум, Роберт Кеннеди повторил то, что ранее сказал Добрынину.

В Нью‑Йорке Джон Макклой передал Кузнецову более пространное сообщение. Они встретились 18 ноября на территории загородной резиденции советской миссии при ОНН в Гленкове. «Президент не считает возможным откладывать проведение пресс‑конференции», – сказал Макклой. Белый дом уже объявил, что 20 ноября Кеннеди выступит с обращением к стране. Это будет первое обращение президента после краткого 2,5‑минутного появления на экранах телевизоров 2 ноября, когда он объявил о демонтаже советских ракет на Кубе^{80}. Ответ из Кремля по поводу ИЛ‑28 определит тональность обещания Кеннеди. Как и Роберт Кеннеди, Макклой использовал советского официального представителя для того, чтобы ответ из Москвы поспел вовремя. Он подчеркнул, что Кеннеди испытывает сильное давление со стороны «крайних групп», и советская уступка в отношении самолетов ИЛ‑28 поможет ему нейтрализовать этих людей.

Макклой сообщил о новой уступке со стороны Кеннеди. Хотя она давалась очень трудно из‑за опасений общественности, что СССР прячет ракеты в пещерах на Кубе, Кеннеди готов отказаться от требования инспекций на месте, если это даст возможность прийти к соглашению по всем остальным вопросам. Президент отверг план Кастро из 5 пунктов, но поручил Эдлаю Стивенсону выступить на заседании Совета Безопасности с подтверждением гарантии ненападения на Кубу. США также гарантируют ненападение со стороны других латиноамериканских стран. СССР, однако, придется удовольствоваться устным обещанием, так как Кеннеди не подписал специальный протокол. США считали, что смогут удостовериться в демонтаже ракет и выводе бомбардировщиков, осуществив аэрофотосъемку грузов на кораблях в открытом море, направляющихся в Советский Союз. Белый дом надеется, что Советский Союз в конечном итоге выведет войска, охранявшие ракетные комплексы, хотя США могут примириться с присутствием на острове военных советников СССР. Макклой особо отметил, что президент готов решить проблему инспекции на месте, если другие условия встретят понимание. «Вот это была бы сделка», – резюмировал Макклой^{81}.

Кроме зондажа Белый дом подготовился к новому раунду переговоров по ядерному кризису. Обеспокоенный тем, что союзники по НАТО будут недовольны жесткостью президентского обращения в случае неуступчивости СССР, Белый дом направил специальных представителей для встречи с ведущими европейскими руководителями. Шерман Кент, глава Аналитического отдела ЦРУ, 19 ноября отправился в Париж, чтобы проинформировать де Голля о ситуации на Кубе^{82}. Кента заранее не оповестили о цели этого вояжа. Войдя в свой кабинет в новом здании в Лэнгли, он увидел на столе приказ, предписывающий собрать результаты аэрофотосъемки демонтажа советских ракет и подготовить брифинг по этому вопросу. Никто не уведомил американское посольство в Париже о миссии Кента. Посол Чарльз Болен был крайне удивлен, увидев своего товарища по Иельскому университету. «Что происходит?» – спросил Болен. Кент вынужден был признать, что не знает. Тогда Болен показал ему срочную телеграмму, которая утром поступила из госдепартамента. «Ну, дорогой, можешь прочесть. Я думал, что ты принимал участие в ее составлении». Белый дом предписывал организовать встречу с де Голлем и разъяснить США, что президент собирается произнести жесткую речь, в которой информирует о новых акциях (возможно, расширение блокады, охватывающей бензин, нефть и масла), так как Москва не выполняет требование о возвращении ИЛ‑28 в СССР.