Внутренние проблемы на Кубе у Кастро

 

В начале 1962 года Фидель Кастро столкнулся с трудностями, отнюдь не связанными с операцией «Мангуста». За несколько месяцев до того, как ЦРУ смогла запустить свой механизм, режим Кастро стал проявлять беспокойство. Заявление Кастро в декабре 1961 года, что он – коммунист и намерен вести Кубу по пути социалистической революции, вызвало глубокий раскол в кубинском обществе. По оценкам советской разведки, сам Кастро во многом был виноват в том, что он подталкивал кубинцев сделать слишком много и слишком быстро: «Заявление Фиделя Кастро о социалистическом характере кубинской революции, а затем создание единой марксистско‑ленинской партии, последовавшее без достаточной подготовки трудящихся масс, обострили классовую борьбу на Кубе и оттолкнули от революции известную часть мелкой буржуазии, интеллигенции, отсталые слои рабочего класса и мелкого крестьянства, а также ряд последователей Кастро по революционной борьбе…»^{41}

Ощущение опасности оживило большевистское мышление. Несмотря на то, что они держали в руках инструменты государственной власти, Ленин, Сталин и их преемник Хрущев считали коммунистическую партию Советского Союза уязвимой. Рабочий класс не был достаточно единым, не был он и элементом, пронизывающим все общество, чтобы искоренить все потенциальные источники антикоммунизма, даже в зрелом социалистическом государстве. Это самоощущение определяло отношения Москвы с иностранными коммунистами. В советских традициях было поощрять зарубежных коммунистов возглавлять коалиции партий до тех пор, пока все имеющие силу антикоммунисты в обществе не будут нейтрализованы. Например, в 1948 году Сталин не советовал Мао Цзедуну слишком спешить с созданием однопартийного государства в Китае, когда он одержал победу над чан‑кайшистским Гоминьданом^{42}. Как одну из причин Сталин указал на то, что Китай, слишком открыто связанный с Москвой, вызовет резкую реакцию Америки. Менее чем 10 лет спустя Хрущев испытывал сходную озабоченность в отношение Фиделя Кастро.

Не только в Москве считали, что Куба не готова к полномасштабному принятию коммунизма. Далеко не, все члены кастровского революционного братства – ветераны героической борьбы с Фулженсио Батистой – были коммунистами. Эти люди не одобряли провозглашенную Кастро коммунистическую идеологию, которая была чужда им и даже враждебна.

Большинство кубинцев совсем не интересовались деталями коммунистической идеологии. Разногласия, которые раскололи народную поддержку Кастро в начале 1962 года, можно было легко понять, взглянув на семейный обеденный стол. В январе и в феврале на Кубе не хватало продовольствия, чтобы удовлетворить основные потребности людей. Сельскохозяйственное производство было в упадке, а на складах по всей стране почти не оставалось запасов. В сообщениях, присылаемых в Кремль, подчеркивалось, что кубинский народ испытывает лишения, потому что Кастро не пошел на радикальные преобразования в сельском хозяйстве. «Несмотря на то, что уже в течение нескольких лет крестьяне обязаны сдавать урожай государству, – писали советские аналитики, – они практически независимы». КГБ сообщал, что вопреки программе «национализации», выдвинутой Кастро в 1961 году, кубинские крестьяне реально сдали государству 2,5 % своего урожая^{43}. Более того, из‑за слабости государственного контроля на Кубе «значительное количество магазинов и гангстеров искусственно обостряли дефицит товаров». Советские представители, посещавшие Кубу, рисовали картину черного рынка, где поддерживаются высокие цены, а продукты укрываются от истинных сторонников революции.

Как ни странно, существовавшие тогда неурядицы отчасти объяснялись теми благами, которые дала революция. С 1959 года внутренний спрос возрос в результате более справедливого распределения доходов на Кубе. Еще до этих изменений Куба была не в состоянии производить достаточного количества продуктов и товаров чтобы удовлетворить внутренний спрос, и эту нехватку восполнял импорт, на закупку которого шли средства, получаемые от экспорта сахара. Но в 1962 году кубинцы переживали острую нехватку иностранной валюты и не могли импортировать необходимые товары. Причиной этого было прежде всего торговое эмбарго, установленное Соединенными Штатами. В 1957 году Куба заработала 600 миллионов долларов от торговли с Соединенными Штатами^{44}. Эта цифра постоянно снижалась. Сокращение в июле 1960 года кубинской квоты на сахар лишило Гавану основного источника американских долларов. Вслед за этим в октябре 1960 года последовало эмбарго на все кубинские товары, в том числе сахар. Исключение сделано для медикаментов, сигар и некоторых продуктов. То немногое, что осталось от американо‑кубинской торговли, исчезло в феврале 1962 года, когда Кеннеди полностью отрезал Кубу от американского рынка, кроме продажи медикаментов.

Кастро не любил признавать ошибки, но кризис в стране был столь жесток, что частично пришлось признать собственную вину. С необычайной откровенностью он сказал Алексееву в феврале 1962 года, что он принимает одно из основных обвинений оппозиции в Майями:

«Прежде всего мы несем ответственность за нынешние экономические трудности. Мы пустили сельское хозяйство на самотек и из‑за отсутствия опытных кадров не смогли создать распределительную систему для товаров и предметов первой необходимости»^{45}.

Экономические трудности заставили Кастро предпринять решительные шаги. Прежде всего он реорганизовал Институт аграрной реформы, который должен был служить витриной новой Кубы. Несмотря на некоторые возражения, он назначил своего друга Карлоса Рафаэля Родригеса, который написал Гаванскую декларацию, возглавить этот институт. Экономическая ситуация была потенциально столь дестабилизирующей, что Кастро чувствовал, что эти изменения недостаточны. Хорошо понимая, что подобная мера вызовет потерю популярности, Кастро тем не менее решил ввести карточки.

Кубинский лидер осознавал, что карточная система может нанести тяжелый удар по престижу его режима. Однако положение со снабжением было столь плохо, что оказалось необходимо предпринять нечто решительное, чтобы лишить контрреволюционеров главного козыря, позволявшего вербовать новых сторонников. В середине марта Кастро сказал русским, что он должен пойти на риск. «В обозримом будущем преодоление этих экономических трудностей, – говорил Кастро своему конфиденту Алексееву, – будет одной из главнейших задач партии и правительства».

Экономический кризис на Кубе выбил Кастро из колеи и подтолкнул его к пересмотру своего собственного политического положения. С середины 1961 года он все более отходил от повседневного руководства кубинским правительством. Летом он согласился с Раулем Кастро и Че Геварой, что остатки Движения 26 июля должны быть слиты с НСП (Национально‑социалистической партией) в единую ОРО (Объединенную революционную организацию) – временную коалицию, которая включила бы левых революционеров и ячейки будущей Коммунистической партии Кубы. Не испытывая интереса к таким вещам, Кастро передал основные административные решения, включая новую ОРО, исполнительному секретарю компартии Кубы Анибалу Эскаланте.

Эскаланте был человек с амбициями, который мечтал возглавить вторую, социалистическую революцию на Кубе. В тесном сотрудничестве с послом Сергеем Кудрявцевым и Алексеевым он оказывал давление на Кастро с тем, чтобы предпринять более решительные действия против повстанцев в горах Эскамбрая и остатков резидентуры ЦРУ в Гаване. Коммунист с 30‑х годов, Эскаланте имел хорошие отношения с Москвой и коммунистическими партиями Латинской Америки. Он был блестящим создателем системы и понимал, какую власть можно получить, контролируя назначения в районные и провинциальные партийные комитеты. С лета 1961 года он назначил членов НСП на многие важные посты в качестве противовеса многим участникам Движения 26 июля. Ревниво относясь к своему собственному положению в партийной иерархии, он также притормозил своих потенциальных соперников. Одним из таких людей был Блас Рока, Генеральный секретарь партии и близкий соратник Рауля Кастро.

Почти год Фидель Кастро не обращал внимания на деятельность Эскаланте и, казалось, был удовлетворен тем, что он руководил ОРО. Кастро уважал Эскаланте и не реагировал на слухи, что этот старый коммунист фактически возвысился над Раулем и Че Геварой, вторым человеком на Кубе. Среди коммунистов произошел раскол. Те, кто были лояльны Бласу Рока, собрались в сентябре 1961 года, чтобы обсудить, как быть с амбициями Эскаланте, но в конечном счете пришли к согласию, что он действовал в интересах партии, которые состояли в том, чтобы занять место Движения 26 июля в качестве направляющей силы, стоящей за Кастро. Поэтому ничего не было сделано.

Однако все изменилось в марте 1962 года^{46}. Столкнувшись с ростом оппозиционных настроений в народе и зная, что кубинцы в основном связывали нехватки продовольствия с влиянием коммунистов в правительстве, Кастро решил упрочить свою собственную власть. Он лично выбрал Родригеса, чтобы возглавить ИНРА. Поскольку уже в течение нескольких месяцев Кастро не принимал таких важных решений без консультаций с Эскаланте, это было знаком того, что он вновь консолидирует свою власть.

Амбиции Эскаланте в 1962 году граничили с безрассудством. Он горько сетовал доверенному товарищу, который позднее предал его, что Кастро назначил Карлоса Рафаэля Родригеса, не проконсультировавшись ни с кем из НСП. Когда Кастро доложили о недовольстве Эскаланте его действиями, он решил, что тот позволяет себе слишком много.

В течение следующей недели Кастро по отдельности встретился со своими ближайшими советниками из числа коммунистов, включая Бласа Року, Карлоса Рафаэля Родригеса и Флавио Браво, чтобы обсудить проблему отношений с Эскаланте. До того момента руководство НСП скрывало от Кастро свое недовольство Эскаланте. Теперь Рока и другие открыто посоветовали Кастро избавиться от него.

Кастро продумал и осуществил операцию по устранению Эскаланте и его сторонников в два этапа. Сначала он расширил руководство ОРО, включив в него тех левых, которые не были коммунистами и на которых он мог положиться. Затем он собрал руководство ОРО и устроил жесткую разборку поведения Эскаланте. На закрытом заседании Кастро набросился на Эскаланте, обвинив его в том, что именно на нем лежит вина за раскол в ОРО и революционном движении. Кастро сказал, что его не информировали обо всех мерах, предпринимавшихся по достижению единства партии, самые важные решения Эскаланте принимал единолично. Кастро говорил так, что другим коммунистам было не по себе. Он как будто бы не знал или не хотел знать, что Че Гевара и его собственный брат были членами партии. По крайней мере с тех пор, как Кастро пришел к власти, Эскаланте советовал Че раскрыть свое членство Фиделю. Кастро будет возмущен, что от него есть секреты, и чем раньше он об этом узнает, тем лучше. Стенограмма этого заседания неизвестна, но по словам Эскаланте можно предположить, что Кастро хвалил Движение 26 июля, намекая в то же время на то, что те, кто принадлежит к НСП, были не слишком лояльны к нему. Только год назад Кастро объявил в редакции газеты «Ой», что был коммунистом всю свою сознательную жизнь, а на этой встрече обрушил весь свой гнев на НСП.

Эскаланте отказался признать себя виновным. В конце концов, разве не он пользовался публичной и личной поддержкой. Кастро со времени создания ОРО в 1961 году? Такой ответ привел Кастро в еще большую ярость, и он прервал заседание, сказав, что слишком взволнован и может «сказать много лишнего». Распустив всех, Кастро обратился к Эскаланте в строгом тоне, посоветовав ему продумать свою позицию, и возобновить обсуждение на следующий день.

Эскаланте знал, что его падение неизбежно повлечет за собой драматические последствия для коммунистической партии на Кубе и суровые последствия для него самого. Несмотря на первоначальную попытку импульсивно защищаться, Эскаланте понимал, что ему не под силу бороться с Кастро. У него не было собственной опоры.

На следующий день он уже каялся в допущенных ошибках. Он выступил с самокритикой, а потом безмолвно наблюдал, как ОРО вывела его из исполнительного комитета. Несколькими днями позже, 20 марта, ОРО официально проголосовала за снятие его с поста секретаря партии. Кастро решил воспользоваться благоприятной ситуацией, чтобы на следующий же день осудить «сектантство» и представить Эскаланте пугалом, как воплощение эгоизма в коммунистическом движении.

Потрясенный всем происшедшим, Эекаланте покинул Гавану и отправился в провинцию. Он пригласил Эмилио Арагонеса и своего брата домой, чтобы обсудить, что делать дальше. Вместе они разработали стратегию безопасного выхода из создавшейся ситуации. Арагонес и младший Эскаланте должны были в частном порядке встретиться с Кастро и добиться разрешения на выезд Анибала Эскаланте в Советский Союз. Кастро согласился.

Через несколько дней опальный коммунист взошел по трапу самолета, вылетавшего в Москву.

 

Глава 5

 

 

Ядерное решение

 

В начале 1962 года Н.С Хрущев и Джон Кеннеди предприняли шаги, которые вели к усилению военной конфронтации из‑за Кубы 9 апреля 1962 года газета «Нью‑Йорк таймс» сообщила, что Кеннеди и шах Ирана в субботу посетят Норфолк, чтобы присутствовать на крупнейших из когда‑либо проводившихся военных учениях в атлантическо‑карибском бассейне. Около 40 тысяч человек на 84 кораблях готовились к учениям «Лант‑фибекс‑62», в ходе которых предусматривалась высадка десанта с кораблей‑амфибий Кеннеди и шах должны были наблюдать за высадкой 10 тысяч десантников с 34 кораблей‑амфибий на Онслоу‑бич, что в Северной Каролине. В то же время вдали от света юпитеров в районе острова Векьес, принадлежащего Пуэрто‑Рико и находящегося менее чем в 50 милях от Кубы, намечалось проведение еще более масштабной отработки вторжения^{1}.

Информация об учениях «Лантфибекс» достигла Москвы, когда Президиум ЦК обсуждал вопрос, как убедить Кастро, что именно его Москва продолжает поддерживать на Кубе. С середины 60‑х годов, когда русские заменили чехов и поляков в качестве основных поставщиков военной техники кубинцам, Советский Союз направил на Кубу военных грузов более чем на 250 миллионов долларов, среди них. 394 танка и самоходных орудия, 888 единиц автоматического и противовоздушного оружия, 41 военный самолет, 13 кораблей, 13 радиолокационных установок, 308 радиопередатчиков, 3619 автомобилей, тракторов, а также другой техники. Большую часть всего этого кубинцы получили после вторжения в Заливе Свиней^{2}.

Советский Союз оказывал также помощь в форме обучения кубинцев работе с этими видами вооружений. К марту 1962 года около 300 советских военных специалистов и переводчиков находилось на острове. Под их руководством было подготовлено 300 экипажей для танков и самоходных орудий, 130 расчетов для артилерийских батарей, 20 расчетов батарей ПВО, 42 летчика для МИГ‑15 и 5 летчиков для истребителей МИГ‑19А. Частично подготовка проводилась в странах Восточной Европы. Начиная с 1960 года 107 кубинских летчиков и 618 военных моряков проходили обучение в советских военных учебных заведениях; одновременно 178 кубинских военных специалистов, включая 62 летчика, 55 танкистов и 61 артиллериста, проходили подготовку в Чехословакии^{3}.

Американцы бряцали своим оружием в Карибском бассейне, и этот звук достиг Гаваны, где попал на благодатную почву Президиум задержал последнюю поставку вооружений для Кастро из‑за перегрузки советской оборонной промышленности. Недоставало систем СА‑2, включая ракеты В‑750, чтобы одновременно выполнить поставки на Кубу и обеспечить более ранние договоренности с Египтом. До этого момента планы советской помощи Кубе строились на предположении, что у Кастро есть еще два‑три года для укрепления обороны против новой агрессии Соединенных Штатов. Не было оснований обижать Гамаль Абдель Насера, если режиму Кастро нет уже непосредственной угрозы.

Однако с февраля, когда в Кремле в последний раз обсуждался вопрос о намерениях США и о безопасности Кубы, произошли известные события. Опала Эскаланте стала испытанием советско‑кубинских отношений с тех пор, как Кастро пришел к власти. Москва вела рискованную игру. Думая, что Рауль Кастро и Че Гевара держали свое членство в партии в секрете от Фиделя, русские становились их соучастниками. В то время когда Фидель Кастро укреплял свою власть и союзнические отношения с Москвой, Кремль предупреждал своего посла Сергея Кудрявцева и представителя КГБ Алексеева о необходимости проявлять осторожность в отношениях с теми коммунистами, которые пытались подталкивать Кастро идти слишком далеко и слишком быстро. На карту был поставлен не только контроль коммунистов на Кубе. В Москве полагали, что наличие общего врага США, с одной стороны, а также влияние Бласа Рока, Эмилио Арагонеса и, конечно, Рауля Кастро – с другой, удерживают Фиделя на правильном пути. Что действительно беспокоило Хрущева, так это то, какой характер приобретет коммунизм на Кубе. Пойдет ли режим Кастро по советскому пути «мирного сосуществования» или же он объединится с Китаем, руководитель которого Мао Цзедун выступал за силовое свержение империалистических режимов?

Через несколько дней после отставки Эскаланте в Москву поступила информация, подтверждавшая наихудшие опасения Кремля. Эскаланте и Кастро не только боролись за власть на Кубе; они разошлись относительно стратегии Кубы в международных делах. В частности, Эскаланте был твердым сторонником линии Москвы на осторожное отношение к национально‑освободительному движению. Он был весьма дружен с руководителями компартий в таких странах, как Аргентина, Бразилия и Чили, которые верили, что путем забастовок и участия в выборах можно мирным путем прийти к власти. Главным противником Эскаланте в этом вопросе был Че Гевара, его ряд руководителей НСП считал более прокитайски, чем просоветски настроенным, поскольку он часто говорил о своей уверенности в необходимости насилия для успеха революции. Гевара и Эскаланте были решительно несогласны друг с другом. Казалось, что теперь Гевара будет оказывать большее влияние на определение внешней политики Кубы.

Когда закатилась звезда Эскаланте, советники КГБ при кубинском Министерстве внутренних дел увидели, что кубинцы стали уделять особое внимание подготовке партизанских групп для посылки в Венесуэлу, Гватемалу, Доминиканскую Республику, Эквадор, Перу, Боливию, Парагвай, Панаму, Гондурас, Никарагуа и другие страны Латинской Америки. За эти операции отвечали не те люди, которые постоянно работали с русскими по проблемам безопасности и внешней разведки. Позднее представители КГБ узнали, что кубинское руководство решило держать в секрете от Москвы количество партизан, их подготовку и даже фамилии инструкторов.

Не станет ли обнаружение тренировочного лагеря КГБ на Кубе причиной обострения обстановки и не послужит ли основанием перехода шести стран‑членов ОАГ, все еще сохранивших независимую позицию, на сторону США?

Кубинцы хотели быстро подготовить большое число партизан. Курс подготовки продолжался 3–5 дней. Общий контроль осуществлял Кастро, но львиную долю работы проводила кубинская разведка, которая подбирала подходящих кандидатов в резидентурах Латинской Америки.

В марте Кастро направил в Москву своего представителя (после того, как он отказался от услуг Эскаланте) для разъяснения новой политики. Визит Рамиро Вальдеса готовился несколько месяцев. В конце 1961 года Алексеев телеграфировал в Москву, что Вальдесу и его делегации потребуется дополнительно теплая одежда, если им придется посетить Москву зимой^{4}.

Наконец соответственно экипированный Вальдес оказался в Москве, он вез очень неприятное предложение. Официальная версия КГБ не оставляла сомнений в пожелании Гаваны. «В марте 1962 года во время визита в Москву министра внутренних дел Вальдеса кубинское руководство предложило Советскому Союзу открыть на Кубе советский разведцентр для оказания активной поддержки революционным движениям в странах Латинской Америки»^{5}.

Вальдес докладывал, что, по мнению Кастро, настал подходящий момент для наступления в Латинской Америке. Кастро провозгласил, что «долг каждого революционера… организовать революцию»^{6}. Кубинцы считали, что офицеры советской разведки, в прошлом большие мастера этого дела, окажут неоценимую помощь кубинцам.

Для этого предложения был выбран самый неподходящий момент. В распоряжении Кремля имелась отрывочная информация о том, что Кеннеди хочет предпринять еще одну попытку свергнуть Кастро, на этот раз с помощью военной силы. В самом крайнем случае Кеннеди искал предлог воспользоваться превосходством силы в этом регионе. Не послужит ли обнаружение тренировочного лагеря КГБ на Кубе таким предлогом или же причиной перехода шести стран‑членов ОАГ на сторону США?

КГБ ответил Вальдесу отказом, причем сделал это в такой форме, что Вальдес воспринял это как выговор Кастро. «Мы не оказываем помощи национально‑освободительным движениям, – сказали Вальдесу. – Мы лишь собираем информацию»^{7}.

«Я не могу вообразить, что советская разведка занимается только сбором информации, – сказал Вальдес русским. – Если это так, то кто же поможет международному революционному движению?»^{8} Вальдес не мог поверить, что Москва поручила эту работу дипломатам. Он свято верил в разные истории о тайных операциях русских. Например, что неудачи США при запусках ракет и другие провалы на мысе Канаверал были связаны с деятельностью КГБ^{9}.

Чтобы подчеркнуть, как разочарован будет Кастро, Вальдес намеренно коснулся большой темы. Он сравнил русских с китайцами: «В то время когда китайцы стремятся создать центры своего влияния на каждом континенте, русские тоже должны это делать»^{10}.

Алексеев пытался успокоить Вальдеса, когда последний вернулся в Гавану. «Неосторожность в отношении революционных движений в настоящее время, – говорил Алексеев, – спровоцирует агрессию США». Ответ Вальдеса был вызывающим: «(Советское) объяснение, что такой центр стал бы поводом для США, чтобы обвинить кубинцев в экспорте революции, не меняет положения, поскольку Куба уже обвиняется во всех грехах, связанных с советским влиянием»^{11}.

Все это были тревожные сигналы, но Президиум не обращал на них внимания, пока Эскаланте не прибыл в Москву и не сообщил о том, как он оказался в немилости. Изложив историю своего противостояния тому, как Кастро вел себя в связи с назначением Родригеса, Эскаланте дал этому следующее объяснение. «Окончательный анализ показывает, – писал он, – что причина недовольства Фиделя Кастро в другом». Эскаланте утверждал, что в среде кубинской революционной элиты усиливается китайское влияние. Он подчеркнул, что оппозиция линии Москвы по отношению к революции в третьем мире существует даже в рядах НСП. Он утверждал, возможно, пытаясь обеспечить себе благоприятный прием, что не раз вынужден был защищать позицию Москвы в дискуссиях с некоторыми советниками Кастро.

В Кремле обвинения Эскаланте в связи с Китаем вызвали тревогу. Возможно, им бы и не поверили, если бы не сведения о том, что Кастро ограничивает обмен разведданными.

Когда это было нужно, колеса в Москве могли крутиться быстро. Доклад Эскаланте о его падении был написан 3 апреля. На следующей неделе КГБ подготовил для Центрального комитета доклад о новой политике Кастро в третьем мире с объяснением дела Эскаланте. Озабоченные тем, что присутствие Эскаланте в Москве может повредить отношениям с Кубой, в Кремле решили дать понять Кастро, что его обвинения в «сектантстве» Эскаланте принимаются. 11 апреля в «Правде» была опубликована пространная статья с описанием дела Эскаланте, где поддерживалось утверждение Кастро, хотя представители КГБ и сам Эскаланте отрицали его в частных беседах за неделю до этого. Однако самое важное событие произошло 12 апреля, когда Президиум рассмотрел вопрос о будущем советско‑кубинских отношений в свете этих неблагоприятных тенденций.

Сообщение о совместном появлении Кеннеди и шаха Ирана вызвало серьезную тревогу в Москве, где аналитики правительства привыкли начинать рабочий день с просмотра обзора прессы^{12}. Под влиянием вызывающих озабоченность сообщений с самой Кубы в Кремле было принято решение ускорить военные поставки Кубе по договоренности от сентября 1961 года. Хотя 11 апреля Владимир Семичастный, председатель КГБ, заверил советское руководство, что «нет оснований говорить о угрозе серьезного китайского влияния на Фиделя Кастро» Москва не хотела пускать дело на волю волн^{13}. Русские, как и Кастро, рассматривали военную помощь как показатель того, что двусторонние отношения являются здоровыми. Кубинцы были недовольны тем, что их система ПВО не оснащена современной ракетной техникой. В то время как Кастро искал повода, чтобы обвинить коммунистов в экономических и политических трудностях, необходимо было удовлетворить его стремление получить ракеты в рамках обычных вооружений.

12 апреля Президиум принял два важных решения. Во‑первых, Хрущев и его коллеги наконец утвердили план поставки четырех дивизионов пусковых установок ПВО СА‑2 и двух дивизионов технической поддержки, а также 180 ракет к ним. Чтобы подсластить факт задержки и то, что поставки были меньше того, что было обещано Кастро ранее, Президиум ЦК пересмотрел прежнее решение советских военных не посылать технологически передовых систем крылатых ракет «Сопка». В сентябре Кастро просил три береговые батареи «Сопка». Сейчас Президиум решил направить ему одну. В дополнение Кастро должен был получить кое‑что из того, чего он не просил: десять бывших в употреблении бомбардировщиков Ил‑28 и четыре пусковые установки для крылатых ракет Р‑15. Наконец, советское руководство решило направить в Гавану генерала Н.И. Гусева, которому поручалось проанализировать дополнительные потребности Кубы в военных вопросах, а также военный советский контингент в 650 человек для охраны вновь поставленного вооружения и обучения кубинцев применению передовых систем оружия. В общем, Хрущев увеличил сентябрьскую сумму на 23 млн. рублей^{14}.

Вторым важным решением была переадресовка систем СА‑2, намечавшихся ранее для Египта. Насер должен был получить эти ракеты в 1962 году. Президиум дал указание соответствующим министерствам пересмотреть очередность поставок и перебросить предназначенные для Насера ракеты Кастро^{15}.

Дело Эскаланте и учения Лантфибекс еще более усилили озабоченность Хрущева судьбой социалистической Кубы. Хрущев вложил в режим Кастро свою душу и значительный политический капитал. Учитывая, что китайцы с радостью ухватятся за поражение социализма в Карибском бассейне, его потенциальные критики в Президиуме готовы пропесочить его за авантюризм, Хрущев не мог себе позволить потерять Кубу. Однако в тот момент он еще не был уверен в том, что защиту Кубы необходимо непосредственно возложить на советские вооруженные силы. Точно так же он еще не был готов послать ядерное оружие за 7 тыс. миль.

 

Лиса и ёж

 

В душе Хрущева жила уверенность в том, что он знает, как добиваться власти и как ее использовать. Самоучка, никогда регулярно не изучавший военное дело, Хрущев верил, что он понимает основы международных отношений. События апреля 1962 года нанесли ему тяжелый удар. Куда бы он ни обернулся, везде он видел угрозу своему авторитету как лидеру социалистического мира. Американцы были не более чем прежде, готовы вести с ним дела с позиции уважения. Предложение Кеннеди провести переговоры о запрещении испытаний ядерного оружия было унизительным. Такое же раздражение вызывали бесплодные переговоры с Вашингтоном о будущем статусе Берлина. Возведение стены на какое‑то время решило вопрос об утечке населения из Восточной Германии, но уверенность Москвы в справедливости своих требований и в том, что упрямство США означает недостаток уважения к нему, – сохранились. И вот теперь Куба – символ усилий Хрущева примирить теорию о развитии социалистического государства с реальностями развивающегося мира. Как Джон Кеннеди, так и Фидель Кастро представляли угрозу этой мечте. Кеннеди с его агрессивностью мог лишить Кастро власти в любой момент, когда он пожелает послать на Кубу американские войска, а Кастро с его приверженностью делу революции мог бы склониться к союзу с Китаем или, возможно, последовать примеру Тито в Югославии, который в 1948 году избрал собственный путь.

Очевидно где‑то в апреле Хрущев начал продумывать решительные меры, чтобы разрешить эти сходящиеся в одной точке проблемы. Как пишет Дмитрий Волкогонов, на одном из заседаний Президиума Хрущев обратился к Родиону Малиновскому с идеей ядерного разрешения этих многочисленных проблем. Малиновский только что завершил свой доклад о последних испытаниях новых советских ракет Р‑16 (известных в НАТО как СС‑7), так называемых межконтинентальных баллистических ракет, оснащенных боеголовками мощностью в 1 мегатонну, которые могли достигать территории США с пусковых установок в советской Средней Азии. У США такого оружия было в четыре раза больше. Хотя Советские вооруженные силы обладали превосходством по обычным вооружениям на европейском театре военных действий, Соединенные Штаты далеко опередили их по системам, которые были в состоянии нанести ядерный удар. «Почему бы не запустить ежа дяде Сэму в штаны?» – спросил Хрущев. Утверждая, что Советскому Союзу понадобится по крайней мере 10 лет, чтобы произвести достаточно ракет СС‑7, которые уравняли бы СССР по ядерной мощи с США, Хрущев предположил, что Куба может стать ценной базой для советских ракет средней дальности, которыми Москва располагала в достаточном количестве^{16}.

Хрущев был импульсивен и наделен воображением. Советский Союз до сих пор не размещал баллистические ракеты вне своей территории. Но Хрущев и прежде нарушал правила. Сталин никогда серьезно не рассматривал возможность проникновения в Латинскую Америку. Идея ракетного гамбита, которая возникла в голове Хрущева как игра воображения, прижилась в его мозгу. Но потребовались недели, прежде чем он убедил себя и других в том, что она может сработать.

Тем временем Хрущев столкнулся с очень серьезными проблемами на Кубе. Решения Кремля от 12 апреля не успокоили Кастро, как надеялись в Москве. Алексеев продолжал посылать из Гаваны неутешительные доклады. Через несколько дней после того, как Рамиро Вальдес насмешливо отозвался о нежелании КГБ принять на себя руководство тайными операциями, он вернулся к советской делегации, чтобы сказать Алексееву, что Кастро решил действовать самостоятельно. Поддержка советских инструкторов в подготовке партизан была бы предпочтительней, но если они не хотят идти на риск, это его не остановит^{17}.

Кастро сам обратился к советскому правительству через посредство Алексеева, чтобы дать ясно понять, что Вальдес говорил от его имени. Кубинское правительство испытывало нетерпение относительно развития революционного движения в Латинской Америке. Если Москва не хочет принимать в этом участие, то советским руководителям придется держать ответ перед своей совестью революционеров. Что же касается Кастро, то для него революция была категорическим императивом: «Мы намерены помогать коммунистическим партиям и другим прогрессивным движениям в этих странах в подготовке возможной партизанской борьбы. Через 2–3 года в Латинской Америке поднимется стихийная революционная буря, и коммунисты должны быть готовы возглавить ее»^{18}.

Когда Алексеев поднял неизбежный вопрос о реакции Соединенных Штатов, Кастро возразил, что дальнейшее развитие революционного движения окажет на Вашингтон обратный эффект. Вместо того, чтобы спровоцировать вторжение, революция остановит Кеннеди, так как Соединенные Штаты никогда не пойдут на агрессию, если поднимется Латинская Америка.

Решение кубинцев начать активную революционную компанию свидетельствовало о победе линии Че Гевары и неудаче Москвы. Источник КГБ, близкий к Че, сообщал, что «в принципе» кубинцы приняли идею мирного сосуществования. Но это «не означает, что мы должны отказаться от помощи национально‑освободительному движению и прежде всего нашим братьям – латиноамериканцам». Зная озабоченность Москвы, добавил источник, «действуя таким образом, мы не пытаемся разжечь локальную или мировую войну»^{19}.

Это было слабым утешением для Хрущева. В то время как Америка удвоила свои усилия, чтобы убедить НАТО и страны Латинской Америки в том, что навязчивая идея Кеннеди относительно Кастро имела основания, сам Кастро давал Вашингтону достаточный повод для этого. Хрущев симпатизировал целям Кастро, – в Президиуме ЦК он был известен как один из самых ярых сторонников национально‑освободительного движения, – но время, которое выбрал Кастро, не было самым удачным.

Кремль нуждался в совете, как вести себя, как сдержать Кастро по крайней мере до тех пор, когда кубинская армия будет подготовлена настолько, что сможет остановить Соединенные Штаты от внезапного решения совершить агрессию.

 

Неожиданное приглашение

 

Примерно 27 апреля Алексеев получил телеграмму;

«Вы должны немедленно вернуться в Москву». Он недоумевал: «Что это? Что я сделал такого?»^{20}

Алексеев мог предположить, что в Москве были озабочены будущим советско‑кубинских отношений. Дело Эскаланте нанесло вред советским интересам на острове. Хотя никто не винил Алексеева, Москва хорошо знала, что Эскаланте был одним из его высокопоставленных информаторов.

Алексеев пустился на хитрость, чтобы выяснить, в чем причина его вызова. «Как я должен готовиться к беседам в Москве? – телеграфировал он Центру. – Какие вопросы будут обсуждаться?»^{21}

Алексеев задавал себе вопрос: «Если в Кремле недовольны моей работой, почему мне не говорили об этом раньше?» Его начальство отчитало его в 1960 году за предупреждения о заговоре американцев и кубинских террористов‑эмигрантов, который так и не реализовался. Но это не объясняло, почему Москва отзывает его в 1962 году. Возможно, в Москве опасались, что он утратил доверие Кастро в результате дела Эскаланте?

Снедаемый переживаниями, связанными с вызовом в Москву, Алексеев решил добиться отсрочки отъезда ссылкой на необходимость участвовать в празднествах 1 мая. Фидель Кастро хотел провести торжественно первое празднование 1 мая с тех пор, как он публично объявил, что является коммунистом. «Фидель сказал мне, что кубинцы хотели отпраздновать… по‑социалистически, со всеми особенностями, присущими международному социализму». Кубинское правительство пригласило представителей 41 левой и коммунистической партии на демонстрацию в Гаване^{22}.

«Хорошо, если необходимо», – ответили из Центра на просьбу Алексеева задержаться в Гаване. Измененная инструкция гласила: «Оставайтесь на празднование 1 мая и вылетайте 2 мая»^{23}.

Таким образом, попытка выяснить причину неожиданного вызова окончилась ничем. Москва ответила, что Алексееву ни к чему не надо готовиться. В чем бы не была причина, Москва предпочитала молчать. Во времена Сталина неожиданный приказ вернуться в Москву мог означать тюремное заключение или близкую смерть. Алексеев не думал о столь радикальном наказании.

В Москве его ожидал сюрприз. Начальник отдела КГБ, встретивший в аэропорту, прошептал на ухо: «Знаешь, зачем тебя вызвали?» – «Если говорить честно, то я дрожал», – вспоминал Алексеев позднее.

«Твою кандидатуру примеряют на должность посла. Но держи язык за зубами».