Воскресенье 21 октября 1962 года: связь с Великобританией

 

Хотя блокада стала официальной политикой администрации, Кеннеди все же сомневался в ее целесообразности. Она повлекла бы огромный политический риск в том случае, если Хрущев не отступит. Обуреваемый сомнениями, Кеннеди обратился к своим близким друзьям, чтобы еще раз взвесить возможные альтернативы и последствия. Помимо Роберта Кеннеди в Вашингтоне был еще один человек, с которым Кеннеди мог обсуждать любые политические проблемы. Дэвид Ормсби‑Гор познакомился с семьей Кеннеди, когда Джозеф Кеннеди был послом в Великобритании. Между семьями завязалась тесная дружба, и сестра Джона Кэтлин стала крестной старшего ребенка Давида. В 1961 году премьер‑министр Великобритании Гарольд Макмиллан направил Ормсби‑Гора представлять Лондон в Вашингтоне при «дворе» вновь избранного президента. «Он был практически частью администрации», – вспоминал позже Роберт Кеннеди^{46}. «Президент, – добавил он, – скорее полагался на его суждения, идеи и рекомендации, чем на чьи‑либо другие в своей собственной администрации». Джон Кеннеди охотно проверял свои идеи на своем британском друге, зная, что это укрепит связи между союзниками по антифашистской коалиции.

Посол Великобритании почувствовал по поведению Кеннеди, что на сей раз президент абсолютно откровенен В докладе Лондону он сообщал: «Подчас он был настолько откровенным, что я сомневался, говорил ли он что‑либо подобное кому‑нибудь в Вашингтоне, кроме брата Бобби»^{47}. Кеннеди обосновал свой выбор в пользу блокады^{48}. Он рассказал, что Исполком предложил ему сделать выбор между воздушным ударом и блокадой. Он отметил, что удар по Кубе повлек бы громадные политические последствия и мог бы привести к ответным мерам СССР в отношении Берлина. Он ничего не сказал по поводу неосуществимости воздушного удара с военной точки зрения.

Более интересными были соображения Кеннеди о возможных путях выхода из того положения, которое было вызвано решением Хрущева. Кеннеди, по его словам, надеялся на разрешение кризиса путем переговоров, возможно на экстренном саммите. Он подчеркивал бесполезность ядерного оружия. «Очень серьезно, – сообщал Ормсби‑Гор в Лондон, – Кеннеди сказал, что ядерное оружие сделало невозможным безопасный и разумный мир». В этой связи Кеннеди поднял вопрос о ядерных военных базах вдоль границ Советского Союза. Он сказал англичанину, что видит простор для компромисса с Хрущевым, так как базы МБР стали «практически бесполезными»^{49}.

Кеннеди пустил пробный шар. Если, как он ожидал, Хрущев проигнорирует блокаду, то нужно будет искать политический выход. Зная о невозможности сохранять ракеты «Юпитер» в Турции, Кеннеди сообщил Ормсби‑Гору, что вынужден будет подумать о том, «какие политические шаги дадут возможность разрешить кризис путем взаимной ликвидации баз»^{50}. Кеннеди заявил британскому послу, что существует еще один путь – вторжение на Кубу. И у США «никогда еще не было лучшей возможности для этого». «Тем не менее, – добавил он, – вторжение не только невозможно с политической точки зрения, но… в любом случае слишком опасно»^{51}.

Вечером Кеннеди сказал еще одному своему другу, что обдумывает политическое решение кризиса. Чарльз Бартлетт знал Кеннеди с 1946 года. Бартлетты, как и семья Кеннеди, были активными членами общества в Палм Бич. В дружбе молодых холостяков прослеживался даже кубинский «след»: оба они были друзьями бывших послов США на Кубе – Эрла Т. Смита и Артура Гарднера – жителей Палм Бича. Именно Бартлетт познакомил Кеннеди с Джекки в 1953 году. Кеннеди подымался по партийной лестнице, Бартлетт стал журналистом. Став вашингтонским корреспондентом, он писал статьи в газету «Чаттануга таймс», входившую в синдикат национальной прессы. Хотя с 20 января 1961 года Бартлетт перестал называть его Джеком, они остались близкими друзьями, и Кеннеди регулярно приглашал его на семейные обеды в Белый дом^{52}.

21 октября Кеннеди составил для Бартлетта обзор альтернатив, которые встали перед ним в результате действий СССР на Кубе. Как и в разговоре со своим британским другом, Кеннеди выразил приверженность дипломатическому решению и признал, что США, вероятно, пожертвуют ракетами в Турции ради сохранения мира.

Президент был не единственным Кеннеди, который обдумывал свои дальнейшие шаги. В то время, когда он встречался с британским послом, его брат собрал мозговую группу в Министерстве юстиции для обсуждения путей выхода из кризиса. К вечеру был достигнут консенсус, что в качестве цены урегулирования необходимо пожертвовать ракетами в Турции. Генеральный прокурор был против обращения в ООН в качестве первого шага, поскольку он считал эту организацию «слабой и Снимающей оборонительные позиции»^{53}. Но он ничего не сказал о секретном предложении. Как и брат, Роберт Кеннеди обдумывал преимущества политического решения, используя, по‑видимому, своего друга Георгия Большакова для связи с Москвой.

До 21 октября Кремль ничего не знал о надвигающемся кризисе Некоторые тревожные сигналы доходили до советской разведки. В «Аквариуме» – штаб‑квартипр ГРУ – четыре сообщения подтверждали, что Кеннеди не исключает военных действий в Карибском бассейне Отмечая необычную активность ВВС, ГРУ сообщало, что эскадрилья военных самолетов направляется в Пуэрто‑Рико. Кроме того, значительно увеличилось число бомбардировщиков стратегических ВВС, находящихся на боевом дежурстве. Военная разведка также обнаружила, что ВМС США усилили свое присутствие в Карибском бассейне под предлогом участия в учениях под кодовым названием ORTSAC. Вероятно, активность американцев будет нарастать. Советские военные узнали что Макнамара приказал высшим офицерам находиться в пределах досягаемости, поскольку в любой момент они могли понадобиться для проведения совещаний^{54}.

Эти свидетельства весьма расходились с оптимистическим сообщением Громыко. В докладе Громыко, полученным в Кремле в воскресенье 20 октября, был следующий вывод: «Военная операция США против Кубы практически невероятна». Советский министр иностранных дел, правда, был на пути в Восточную Германию из Нью‑Йорка и поэтому последние дни не мог лично обсуждать развитие событий. Операция «Анадырь» подходила к завершению, а Кеннеди промолчал. Поэтому, возможно Громыко и оказался в заблуждении.

 

Понедельник 22 октября 1962 года: подготовка речи

 

Утром в понедельник кризисная группа приготовилась защищать свое решение о блокаде Кубы в качестве способа противодействия ядерной инициативе Хрущува. Утренние газеты были полны спекуляциями: «Атмосфера кризиса в столице свидетельствует о развитии событий на Кубе; возможно телевизионное обращение президента», – кричал заголовок в «Нью‑Йорк таймс»^{55}.

Накануне вечером Уоррен Роджерс, вашингтонский корреспондент «Нью‑Йорк геральд трибюн», подошел к экспертам администрации Кеннеди по Латинской Америке во время пресс‑конференции в баре Джорджтауна^{56}. Узнав Роджерса, эксперты ретировались. Заголовок в дневной «Трибюн» гласил: «Секретные акции в столице; стратегия Куба‑Берлин?»^{57} В подобном утверждении была логика. Вечером в воскресенье президент Кеннеди попросил «Нью‑Йорк таймс» и «Вашингтон пост» не печатать материалы по Кубе. В обеих газетах было известно, что президент готовится объявить по крайней мере о карантине^{58}. «Этот город – решето», – жаловался ранее Кеннеди. Тем не менее обе газеты решили попридержать свои материалы в интересах национальной безопасности^{59}.

Президент пригласил руководство Конгресса на конфиденциальную беседу днем. Он намеревался использовать утреннее заседание Исполкома для репетиции обоснования своего решения. Кеннеди должен был объяснить конгрессу, почему невозможно ввести в действие всю военную мощь США против Кубы по крайней мере в данный момент. «Идея быстрого удара очень соблазнительна, – заявил Кеннеди Банди, Макнамаре, Раску, брату и остальным членам Исполкома, а в подвале крутился магнитофон, – и я держался до вчерашнего утра». Все знали, что 16 октября президент Кеннеди хотел нанести внезапный удар с воздуха. Кеннеди продолжил объяснение: «Похоже, мы будем иметь все проблемы Пёрл‑Харбора, но не закончим дело».

В коротком монологе, почему он отбросил идею внезапного грома среди ясного неба для уничтожения стратегических «железок» Хрущева, Кеннеди сделал акцент на то, какую роль в его решении сыграли международные нормы поведения. Они важны для него, но не как абсолютная истина. Любое нарушение норм имеет свою цену, которую следует просчитать до принятия окончательного решения. Это он имел в виду, «говоря о проблемах Пёрл‑Харбора». Если бы Кеннеди был уверен, что вторжение приведет к окончательному решению кубинского вопроса, он мог бы вынести и международное осуждение^{60}. В данном случае военные соображения предопределили выбор блокады. Он хотел направить ВВС на Кубу без предупреждения, но опасался, что «шок союзников по НАТО будет роковым». Но даже при этом он мог бы пойти на риск, если бы был уверен в полном уничтожении ракет. Но разведка США продолжала обнаруживать пусковые комплексы, и, несмотря на регулярные полеты разведывательных самолетов США над Кубой, Кеннеди не был уверен, что обнаружены все ракеты. Теперь настало время для решений Хрущева. Если советский лидер не боится угрозы войны, Кеннеди может первым перейти грань. Тогда, сказал Кеннеди себе и Исполкому, «дело можно завершить только вторжением».

 

Глава 9. Ракетный кризис

 

 

«Может вылиться в большую войну»: Москва. 22 октября 1962 года

 

За несколько часов до того, как американцы включили радио‑ и телевизионные приемники, чтобы послушать обращение президента, Н.С.Хрущева уведомили о том, что Джон Ф. Кеннеди собирается сделать важное заявление, касающееся советской угрозы. Источники не были осведомлены о содержании обращения, но советский лидер опасался худшего. Кеннеди готовился к встрече с лидерами конгресса в Белом доме, а Хрущев собрал членов Президиума для обсуждения вероятности войны^{1}.

В Кремле царило тревожное настроение. Единственный пункт повестки дня заседания гласил: «Об определении позиции по дальнейшим шагам в отношении Кубы и Берлина», что отражало неуверенность по поводу темы предстоящего выступления Кеннеди. Однако Хрущев был уверен, что речь пойдет о Кубе. ГРУ находящееся под эгидой Малиновского, сообщило о необычной военной активности США в Карибском бассейне, но министр пытался успокоить Хрущева и других членов Президиума. «Не думаю, чтобы что‑то сразу могли предпринять», – заявил он. С того момента как правительственные лимузины въехали в Кремль, в атмосфере чувствовалась напряженность. Но Малиновский верил, что у Москвы есть по крайней мере время подготовить адекватный ответ. «Видимо, – продолжал он, – выступление по радио – это предвыборный трюк». Тем не менее у людей вокруг него были хмурые и напряженные лица.

Малиновский хотел убедить присутствующих, что основания для паники нет и у Кремля есть время для подготовки ответных мер. «Если будет декларировано вторжение на Кубу, – пояснил он, – то сутки еще пройдут, чтобы изготовиться». Очевидно, советские вооруженные силы ожидали воздушного удара американцев. На морской десант с Флориды потребовалось бы более 24 часов. В данный момент кризиса Малиновский не хотел предпринимать каких‑либо решительных шагов.

Хотя Хрущев принял оценку Малиновским сложившейся ситуации, он тем не менее был не совсем убежден в ее правильности. «Дело в том, что мы не хотим развязывать войну, – сказал он сердито. – Мы хотим припугнуть, сдержать силы в отношении Кубы». Не принимая вину на себя, Хрущев, однако, признал, что сделаны ошибки. Он выделил две проблемы. «Мы не развернули все ракеты, не сосредоточили все, что хотели, и не обнародовали договор». Хрущев считал, что было бы иначе, если бы он согласился с мнением Кастро, предлагавшим опубликовать в конце августа советско‑кубинский оборонный договор. Тогда он сопротивлялся, опасаясь резкой реакции Кеннеди.

Хрущев не скрывал своей тревоги. Перед людьми, которые пережили‑гражданскую войну в России, Вторую мировую войну и Сталина, Хрущев был абсолютно откровенным. Они были так близки к созданию сил сдерживания на Кубе, так близки к тому, чтобы не допустить кошмара войны. А в результате, вероятно, не только вторжение США на Кубу, но обмен ядерными ударами между двумя сверхдержавами. Однако Хрущев хотел продемонстрировать решимость. «Трагичное – они могут напасть, – заявил он, – мы ответим». Озвучив то, о чем думали все присутствующие, он добавил: «Это, возможно, выльемся в большую войну».

Никто из собравшихся не сомневался, что США не исключают настоящей войны на Кубе. Сейчас уже не октябрь 1960 года, январь 1961 года и даже не апрель 1961 года. Теперь президент США собирался пролить кровь американцев для уничтожения Фиделя Кастро. Сколько раз и какими разнообразными способами Хрущев пытался предотвратить это?

Размышляя вслух, Хрущев начал говорить о том, что могут сделать США и каков должен быть ответ Советского Союза. Есть вероятность, что они начнут действовать против Кубы. В этом случае, по мнению Хрущева, СССР придаст гласности свои договорные обязательства о защите Кубы. С другой стороны, Кеннеди может избрать некие ненасильственные меры, чтобы заставить убрать советские ракеты. «Объявить блокаду, – предположил Хрущев, – и ограничиться этим». Однако его мысли возвращались к тому, что бы сделал Советский Союз, если бы США напали на Кубу. «В случае нападения, – заявил Хрущев, – Кремль объявит, что все средства являются кубинскими, и кубинцы заявляют, что они ответят». Он уверил коллег, что не допускает мысли разрешить Кастро угрожать применением баллистических ракет средней дальности при вторжении США. Как фактор сдерживания США кубинцы могут заявить о применении тактического оружия.

Мнение Хрущева не обсуждалось. Основываясь на большей вероятности вторжения, чем блокады, Президиум разработал ряд инструкций для командующего советскими войсками на Кубе генерала Плиева. Во‑первых, необходимо предпринять меры по недопущению случайного обмена ядерными ударами. Подготовленная телеграмма предписывала Плиеву «привести войска в состояние боевой готовности», но не использовать ядерное оружие, развернутое на Кубе^{2}. Чем больше советские руководители думали о запретительном характере телеграммы, тем меньше им это нравилось. Если американцы нападут, то Плиев со своим 41 000 контингентом окажется в меньшинстве. Единственным спасением для него станут ракеты «Луна» с ядерными боеголовками и крылатые ракеты. Не желая жертвовать советской группой войск, Президиум решил подготовить другую инструкцию. Плиеву предписывалось в случае высадки американцев использовать тактическое ядерное оружие, но без указаний Москвы не применять ракеты Р‑12 дальностью 2000 км.

Советская военная доктрина в октябре 1962 года предусматривала использование ядерного оружия на поле боя. В 1957 году предшественник Малиновского на посту министра обороны предсказывал: «Атомное оружие будет широко использоваться как органическая часть вооруженных сил»^{3}. Публикации в советской военной прессе доказывали, что тактическое ядерное оружие крайне затруднит, если вообще не сделает невозможными, морские десанты, и это обстоятельство приведет к паритету военно‑морской мощи США и Советского Союза^{4}. Например, ядерные торпеды на подводных лодках «Фокстрот» могут поразить авианосец.

Какова будет реакция США на использование Советским Союзом ядерного оружия первыми? Вид «ядерного гриба» не оставлял сомнений в том, что если Плиев использует тактическое ядерное оружие, это послужит весомым аргументом для Кеннеди по крайней мере уничтожить Кубу. Каждая ракета «Луна» имеет дальность действия 50 км и несет ядерный заряд в 2 килотонны. Самолет над Хиросимой нес 14‑тонный заряд. Хотя по мощности «Луна» уступала ракете «Фэт бой» в семь раз (ядерная ударная мощь возрастает или уменьшается в геометрической пропорции, а не арифметически), ее заряд разрушителен. Если «Луна» взорвется в воздухе на оптимальной высоте 500 м над землей, один заряд произведет страшные разрушения, захватив пространство в 50 км от пусковой площадки. В эпицентре взрыва возникает ветер со скоростью 150 км в час и воронка диаметром 110 метров и такой же глубины. В пределах 350–400 м будет уничтожен любой танк и живая сила. За 800 м от места взрыва не останется ни одного живого существа вследствие огромного давления воздуха, а те несчастные, которые уцелеют, будут длительно умирать в течение двух недель от радиации. Кроме того, возникнет проблема длительного выпадения радиоактивных садков над Кубой. В 50‑х годах, чтобы дать возможность экосистеме на атолле Бикини в Тихом океане восстановиться после использования его в качестве ядерного полигона, США были вынуждены срезать 10‑метровый слов почвы и заменить все пальмы^{5}.

Эти показатели трудно воспринять, не опираясь на конкретные примеры воздействия ракет на поле боя. Если бы фельдмаршал Эрвин Роммель, который защищал Нормандию от высадки союзников в 1944 году, имел в своем распоряжении ракеты «Луна», нацисты могли бы уничтожить все пять береговых плацдармов десятью ракетами этого класса. Более того, имей СССР такие ракеты в 1961 году, все кубинские эмигранты, высадившиеся в двух местах побережья Залива Кочинос, погибли бы. Теперь, в 1962 году, имея 12 ракет, командующий советской группой войск на Кубе мог уничтожить все береговые плацдармы морских пехотинцев США и военно‑морскую базу США Гуантанамо на юго‑восточной оконечности острова.

При использовании крылатых ракет на поле боя не было бы столь разрушительных последствий, однако, согласно прогнозу советских военных журналов, это стоило бы огромных потерь для военно‑морского десанта США. Одна крылатая ракета несет заряд, эквивалентный 12 килотоннам тротила, который может разнести на куски группу авианосцев США. Из 80 ракет с ядерными боеголовками, подготовленными для отправки на Кубу, на острове уже было размещено 36.

Обеспокоенный тем, что мир оказался на грани ядерной войны, Малиновский рекомендовал подождать до часа ночи, или шести вечера по вашингтонскому времени, прежде чем дать распоряжение Плиеву к запуску ракет «Луна». Опасаясь, что Вашингтон каким‑либо образом узнает о делегировании полномочий, Малиновский предостерег против того «А то им дадим повод применить атомное оружие» до момента, пока это не станет неизбежным.

Прислушавшись к доводам Малиновского, Президиум решил немедленно послать первую серию инструкций, запрещающих использование ядерного оружия^{6}. Вторая группа инструкций – приказ, подготовленный в сентябре 1962 года, но не подписанный Малиновским, – мог быть направлен в зависимости от развития событий в Карибском бассейне.

В 1992 году во время конференции участников Кубинского кризиса в Гаване присутствовавший в составе российской делегации генерал А.И. Грибков выступил с сенсационным сообщением о том, что советскому командованию на Кубе было разрешено в экстремальных обстоятельствах в случае отсутствия связи с Москвой использовать по своему усмотрению тактическое ядерное оружие. Генерал Грибков, занимавший в то время пост заместителя оперативного отдела Генштаба Советских вооруженных сил, прибыл на Кубу с инспекционной поездкой в составе военной делегации буквально накануне кризиса. Ко времени Гаванской конференции за плечами Грибкова уже была длинная и успешная военная карьера. У него был высокий чин генерала армии. Он прошел путь от командующего Закавказским и Ленинградским военными округами до начальника штаба Объединенных сил Варшавского военного договора. Его сообщение явилось сюрпризом для всех. Посыпались вопросы Грибков отвечал примерно так «Я генерал и говорю лишь о военной стороне дела, политикой я не занимаюсь»^{7}.

Его версию все же подвергли сомнению, прежде всего бывший министр обороны Роберт Макнамара. Он не мог поверить, что партийное руководство страны, вершившее всеми делами, могло делегировать военным решение такого важного вопроса, как применение ядерного оружия, без согласования с Кремлем. Желая подкрепить свою версию, Грибков два года спустя опубликовал книгу «Операция Анадырь» (совместно с американским генералом Уильямом Смитом), в которой напечатал взятый из архива Министерства обороны России документ от 8 сентября 1962 года. В нем содержалась инструкция командующему группой советских войск на Кубе «В случае высадки десантов противника на о. Куба и сосредоточения вражеских кораблей с десантом у побережья Кубы в ее территориальных водах, когда уничтожение противника ведет к затяжке и нет возможности получить указания Министерства обороны СССР, Вам разрешается лично принять решение и применить ядерные средства „Луна“, ИЛ‑28 или ФКР‑1, как средства локальной войны..»^{8}

Действительно, такой документ был подготовлен, завизирован руководителем оперативного отдела Генштаба генералом С.П. Ивановым, непосредственным начальником А.И. Грибкова, и подписан начальником Генштаба маршалом М.В. Захаровым. В своей публикации А.И. Грибков поставил также фамилию министра обороны Малиновского, как якобы подписавшего эту инструкцию. Но на подлиннике документа, хранящегося в архиве Министерства обороны, имя Малиновского лишь обозначено, но подписи его нет^{9}.

Не подписал же его министр по одной простой причине – не было на то высочайшего соизволения, ни Президиум ЦК, ни лично Хрущев, что бы ни говорилось теперь, такого разрешения не давали. Шутка сказать, доверить генералам самим решать, как поступать с ядерным оружием без непосредственного контроля Кремля. Такого в принципе не могло быть при партийно‑советской системе.

Во время пребывания делегации Генштаба на Кубе, в которую входил генерал Грибков, его постоянно сопровождал заместитель командующего группой советских войск на Кубе по боевой подготовке генерал Л.С. Гарбуз, который решительно опровергает наличие такого разрешения «Если бы оно было дано, мне об этом обязательно было бы известно»^{10}.

То же самое подтвердил и посол А.И. Алексеев – самое доверенное лицо Кремля на Кубе. Алексеев был членом военного совета командования группой войск. По его словам, командующий такого разрешения не получал, а если бы и получил, то ему дали бы об этом знать прежде всего. Более того, по словам Алексеева, Фидель Кастро, присутствовавший на Гаванской конференции, был смущен и удивлен заявлением генерала Грибкова. В кулуарах он прямо сказал об этом Алексееву – бывшему послу и своему личному другу. Открыто выступать по данному вопросу Кастро не стал по тактическим соображениям^{11}.

Около полуночи Хрущев и его коллеги начали ночное бдение – самое длительное и тревожное для советских лидеров с момента вторжения Гитлера в 1941 году. В течение нескольких часов Кеннеди мог вынудить их отдать приказ на применение ядерного оружия.