Ноябрьский кризис в Вашингтоне

 

В сентябрьском 1962 года заявлении, в котором Джон Кеннеди провел границу между допустимой и недопустимой военной помощью Кубе, он упомянул бомбардировщик ИЛ‑28 с дальностью полета 1400 км, который может нести ядерный или обычный заряд в 15 килотонн. Он причислил самолет к неприемлемому наступательному вооружению, которое Кремль не имел права предоставлять Кастро. Самолет ИЛ‑28 вновь появился в перечне, переданном Микояну 2 ноября^{36}.

Москва надеялась, что это требование можно проигнорировать. В письме от 4 ноября Хрущев обвинял Кеннеди в том, что обращая внимание на второстепенные проблемы, он тем самым затрудняет урегулирование ракетного кризиса. «Нам трудно понять, – писал Хрущев, – какая цель преследуется появлением этого перечня». Он намекнул, что Кеннеди возвращается к своей прежней политике использовать любой предлог для подрыва режима Кастро. «Требование, которое предъявлено, видимо, преследует какие‑то иные цели, а это – я хотел бы, господин президент, чтобы вы правильно поняли меня, – может привести не к улучшению наших отношений, а наоборот – к их новому обострению». Хрущев рассчитывал, что резкие слова письма убедят американцев отказаться от своего нового требования^{37}. Надежда эта, однако, не оправдалась. Военные приготовления США для вторжения на Кубу продолжались быстрыми темпами. С Тихого океана на борту авианосца перебрасывалась 5‑я морская экспедиционная бригада. 8 ноября через Панамский канал проследовало судно США «Окинава», на борту которого находилась бригада, направляющаяся во Вьеке, порт Пуэрто Рико, где она будет ожидать приказа продолжать путь к берегам Кубы. Штурмовая группа «Запад» в OPLAN 316,10‑тысячная 5‑ая экспедиционная бригада была одним из подразделений морской пехоты, предназначенной для поддержки вторжения 11‑го морского экспедиционного корпуса. В это время штурмовая группа «Восток» размещалась у Майпорта в штате Флорида. Во вторую неделю ноября она курсировала между северной Флоридой и Южной Каролиной, ожидая приказа главнокомандующего.

Пентагон не считал перемещения 11‑го морского экспедиционного корпуса маневрами. 1 ноября Министерство обороны подготовило для Белого дома аналитическую справку о возможных потерях США при вторжении на Кубу. Объединенный комитет начальников штабов сообщал, что общее число пострадавших составит 18 484 человека (убитые, пропавшие без вести, раненые), из них на первый день придется 4462^{38}.

В ноябрьской справке Пентагона также говорилось, что на Кубе американские вооруженные силы не встретят ни организованных подразделений советских вооруженных сил, ни тактического ядерного оружия. 26 октября разведка США обнаружила в восточной части Кубы советское подразделение с единственной пусковой установкой «Луна»^{39}. До начала блокады Хрущев сумел высадить на Кубе 41902 человека, включая 10 000 солдат и обслуживающего персонала, около 100 единиц тактического ядерного оружия, но американская разведка США не нашла такого количества живой силы и оружия. Поэтому был сделан вывод, что на острове находится лишь вспомогательный персонал для обслуживания баллистических ракет и сопутствующего оборудования^{40}. Одна «Луна» не свидетельствовала о значительной угрозе, поскольку ракеты такого класса, наподобие американских ракет «Онест Джон», могут нести как обычный, так и ядерный заряд. Однако командование Атлантическими силами предупреждало Белый дом, что «оценка возможных потерь… может оказаться неверной, если противник применит тактическое ядерное оружие». Если бы в день «D» СССР использовал его против сил вторжения, тогда могла быть кровавая баня, хотя «удар по малому скоплению войск» не был бы столь страшным. Наличие ракет «Луна» не помешало бы вторжению. Тем не менее командование Атлантических сил подчеркивало, что до начала военных действий необходимо уничтожить их ударом с воздуха^{41}.

Вероятность того, что советские наземные силы, возможно, располагают тактическим ядерным оружием, не охладила энтузиазм большинства членов Объединенного комитета начальников штабов. Кёртис ЛеМей был уверен, что как только летчики закончат работу на Кубе вторжение станет «легкой прогулкой»^{42}. Через несколько дней после того, как была проведена предварительная оценка возможных потерь, генерал Эрл Уилер предпринял краткую инспекционную поездку на юг в группу войск, предназначенную для первой волны десанта. Он признал, «что никогда прежде за 30 лет военной службы не видел более впечатляющей подготовки» Уилер доложил коллегам: «Мы готовы, как никогда»^{43}.

На совещании госдепартамента, состоявшемся в первой неделе ноября, Кеннеди процитировал строки из поэмы испанского тореадора Доминго Ортеги:

Критики боя быков выстроились в ряд,

Заполнив огромную площадь;

Но был лишь один человек, который знал,

И это – человек, который сражался с быком ^{44}. Намерение Пентагона выполнить свою задачу, а также растущее беспокойство общественности и конгрессменов по поводу остающихся на Кубе бомбардировщиков ИЛ‑28 вынуждали Кеннеди предпринять какие‑то шаги. 28 октября он пообещал не оставлять вопрос о бомбардировщиках в «подвешенном состоянии»^{45}. Но в последние дни Хрущев игнорировал его официальные просьбы, и Кеннеди опасался, что теряет контроль над ситуацией. Обдумывая различные варианты, президент решил, что только личные контакты с Кремлем убедят Хрущева в серьезности проблемы с бомбардировщиками и, вероятно, откроют новый раунд взаимных уступок. Он, Кеннеди, лучше знал, как бороться с этим быком.

9 ноября Роберт Кеннеди пригласил Георгия Большакова, с которым не встречался с момента обнаружения ракет на Кубе, к себе домой. Подозревая, что Большаков был использован Кремлем в целях дезинформации, братья Кеннеди тем не медее не потеряли доверия к нему^{46}. Администрация Кеннеди решила вновь прибегнуть к этому секретному каналу, чтобы закрыть вопрос с бомбардировщиками ИЛ‑28.

«Президент, – сказал Роберт Кеннеди Большакову, – заинтересован в скорейшем разрешении проблемы» Представив это как «свое личное мнение», Генеральный прокурор предложил два возможных пути: СССР обязуется убрать как можно скорее самолеты, не называя точной даты, или «СССР дает гарантии, что самолеты будут пилотироваться только советскими летчиками». Оба варианта указывали на возможное изменение официальной американской позиции^{47}.

По‑видимому, братья Кеннеди не получили сильной поддержки членов Исполкома, прежде чем выйти с подобными предложениями. После встречи с Большаковым Роберт Кеннеди переоделся в смокинг, чтобы пойти на официальный обед и танцы в Белый дом в честь героя Второй мировой войны генерала Джеймса Гэвина^{48}. Несколько раньше перед выходом президента с супругой к гостям в Восточную комнату Роберт сообщил брату о разговоре с представителем Хрущева. Впервые с момента, когда братья начали обсуждать возможность мирного решения, в Белом доме почувствовали озноб. Ни президент, ни его советники не изменили позиции о недопустимости размещения ИЛ‑28 на Кубе. В любом случае президент попросил брата прекратить ссылки на какие‑то туманные договоренности, позволявшие не возвращать бомбардировщики в Советский Союз.

Обескураженный Генеральный прокурор часом позже позвонил Большакову, чтобы взять свои слова обратно. Он якобы изложил лишь свое «личное мнение» о возможности нахождения ИЛ‑28 на Кубе в том случае, если их будут пилотировать советские летчики. «Решение президента, – пояснил он, – незыблемо: для скорейшего урегулирования кубинского кризиса нужно скорее вывезти самолеты ИЛ‑28 из Кубы»^{49}.

Получив копии обоих заявлений Роберта Кеннеди, Хрущев 10 ноября созвал заседание Президиума для поиска выхода из нового кризиса. Добрынин в депеше, Направленной в Москву, сообщал со слов Большакова, что хотя тон разговора был «вежливым», заявление Роберта Кеннеди носило характер явного и навязчивого нажима на нас^{50}. Хрущев просил передать американцам что он хотел бы оставить бомбардировщики на Кубе под советским контролем. «Ваш брат Роберт Кеннеди предложил это в качестве одного из вариантов решения вопроса. Мы согласны с ним»^{51}. Но если этого недостаточно то Хрущев готов на дальнейшие уступки. Единственно, о чем просил Кеннеди, – это о способе реализации договоренности о ликвидации ракет «Юпитер» в Турции: никаких торжеств, церемониала, только два официальных лица с каждой стороны. Хрущев обещал убрать ИЛ‑28 «через какое‑то время». Он намекнул, что Кубе отводится главная роль в определении момента. «У нас есть свои трудности в этом вопросе», – заявил Хрущев, имея в виду беды Микояна в Гаване^{52}.

Президиум решил провести по этому поводу консультации с Фиделем Кастро. Недовольство Кастро решением Кремля от 28 октября было не в последнюю очередь вызвано тем, что с ним не посоветовались. Хрущев и его ближайшее окружение понимали, что потеря ИЛ‑28 не обрадует Кастро. Но по крайней мере он не будет жаловаться, что его не проинформировали. Хрущев сообщил Микояну о дебатах на заседании Президиума. В сообщении 11 ноября он поставил риторический вопрос: что мы потеряем и что приобретем, убрав бомбардировщики? И для сведения Микояна сам же ответил: «Потерь особых нет». «С военной точки зрения, – добавил Хрущев, – потерь почти нет, потому что эти самолеты, как вам известно, устаревшие и не играют роли в войсках, и мы уже давно прекратили их производство и расформировывали части, вооруженные ИЛ‑28». Что касается «морального ущерба» для Кубы, Москва прекрасно сознает, что ликвидацию ИЛ‑28 там встретят отрицательно и это, несомненно, создаст «трудности», когда Микоян постарается «вложить» правильное понимание дела «в сознание нашим друзьям». Чтобы Микоян не думал, что Хрущев разрешает ему сделать послабление для Кастро, Москва сообщала: «В этом и искусство политических деятелей, чтобы встречая трудности проявить способность их преодолеть»^{53}.

В письме Хрущева Микояну содержались все основные тезисы ранее направленной Микояну записки. Холодный трезвый анализ цены решения сочетался с жалобами на то, то США поставили Москву перед дилеммой. Хрущев не хотел, чтобы Микоян или, возможно, кубинцы думали, что ИЛ‑28 будут убраны под угрозой военной интервенции США. «Мы можем, собственно, и не согласиться с требованием США и не удалять ИЛ‑28», – писал Хрущев, убеждая Микояна, что советское руководство не верит, что отказ СССР повлечет вторжение с Флориды. «Однако, – добавил он, – гарантировать этого, конечно, нельзя, когда имеешь дело с сумасшедшими». Микояну были даны инструкции тщательно изучить проблему и только потом послать Кеннеди окончательный ответ^{54}.

В телеграмме своим представителям в Нью‑Йорке Москва пояснила, что вывод ИЛ‑28 с Кубы следует рассматривать «как нашу последнюю позицию». Президиум желал, чтобы В.В.Кузнецов, заместитель министра иностранных дел, который вел переговоры с Эдлаем Стивенсоном и Джоном Макклоем, проверил, примут ли американцы первоначальные варианты предложений Роберта Кеннеди, сделанные в беседе с Большаковым. Сейчас ни при каких обстоятельствах Кузнецов не должен соглашаться с выводом ИЛ‑28. Кремль считал, что высказанные в ходе беседы Роберта Кеннеди с Большаковым варианты могут все же оказаться реальными, отмечая, что они «были бы более приемлемыми для нас». Учитывая чувствительность кубинцев, Москва рекомендовала Кузнецову, чтобы он координировал свои переговоры с американцами с переговорами Микояна в Гаване. «Эта наша уточненная позиция относительно вывода ИЛ‑28 должна быть реализована лишь после согласования с кубинскими друзьями, о чем вы будете поставлены в известность»^{55}.

 

Кризис, вызванный самолетами ИЛ‑28

 

«Получил, прочел, продумал» – такими словами Микоян начал свой ответ Хрущеву на следующий же день. Микояну, как и членам Президиума, было ясно, что удаление ИЛ‑28 с Кубы неизбежно. Ему было также очевидно, что убедить в этом кубинцев будет невероятно трудно. «Учитывая характер наших друзей и их умонастроение, – говорил он, – этот вопрос причинит им неприятности и вызовет боль». Микоян понимал, что «с ними потребуется не один раз побеседовать, вновь возвращаться к одному и тому же, стараясь их убедить»^{56}.

12 ноября у Микояна состоялся двухчасовой разговор с Кастро. Микоян начал с монолога, в котором настойчиво подчеркивал необходимость советско‑американских переговоров и важность заключения договора о ненападении для безопасности Кубы. Он говорил долго и так цветисто, что Кастро не выдержал и прервал его. «К чему приводить аргументы? Надо прямо сказать, что хочет советское правительство». Микоян отбросил все уловки и сказал: «Если мы решим вопрос об удалении с Кубы бомбардировщиков ИЛ‑28, то тем самым мы вырвем из рук США формальный аргумент, которым они пытаются спекулировать… Трудно спорить о самолетах ИЛ‑28. Ведь это бомбардировщики, хотя бы только формально». «В отношении других средств, – добавил Микоян, – мы дадим полный и решительный отпор американцам». По его словам, ИЛ‑28 служат единственным препятствием на пути достижения поддержки со стороны ООН^{57}.

«Мы очень просим вас, товарищ Фидель, – продолжал Микоян, – понять нас правильно». Он сказал, что не ожидает ответа сегодня же. «Подумайте и обсудите этот важный вопрос». И, вероятно, рассчитывая на поддержку Рауля Кастро и старых коммунистов в плане успокоения Кастро, Микоян предложил последнему обсудить это со своими «товарищами»^{58}.

Не желая ждать, Кастро выпалил: «А позднее они могут поставить вопросы об инспекции кубинской территории?» Кастро считал наивной стратегию СССР. «Какую позицию займет Советский Союз, если, несмотря на вывод бомбардировщиков, – доказывал Кастро, – США будут настаивать на инспекции и под предлогом того, что Куба не согласна с инспекциями, не снимут блокады?» Микоян заверил Кастро, что Советский Союз согласится убрать ИЛ‑28 только при гарантиях снятия блокады. Кастро не верил русским. Он вновь подтвердил, что Куба ни при каких обстоятельствах не согласится с инспекцией на своей территории. «Прошу передать советскому правительству, что наше решение окончательно и не может быть пересмотрено»^{59}.

На следующий день 13 ноября Микоян и Кастро возвратились к этой проблеме в присутствии других членов кубинского руководства. Кастро начал встречу с заявления, что ни он, ни его товарищи по оружию не были в принципе согласны с удалением стратегических ракет и бомбардировщиков Советского Союза. В отношении стратегических ракет Москва поставила их перед свершившимся фактом. «Кубинцы, – пояснил Фидель, – не собираются упорствовать по поводу ИЛ‑28, но при выполнении определенных условий: прекращение морской блокады и полетов американских разведывательных самолетов должно произойти одновременно с удалением бомбардировщиков. В противном случае Гавана не даст своего согласия. Я считаю, что это минимальное, но вместе с тем наше решительное требование». Хотя Микояну показалось, что его обещание «успокоило» кубинцев и что они «удовлетворены», Че Гевара высказал явное неодобрение: «Если американцы будут знать, что блокада не приведет к атомной войне, они сохранят блокаду». Он не желал уступать^{60}.

12 ноября Джон Кеннеди мучительно бился над вопросом, что делать с ИЛ‑28. Получив днем от Роберта предложение Хрущева о джентльменском соглашении, он собрал заседание Исполкома. Кеннеди благосклонно слушал сообщения Эдлая Стивенсона и Джона Макклоя, которые прилетели из Нью‑Йорка после переговоров с Кузнецовым о том, что если Хрущев пообещает убрать самолеты через 30 дней, то такой гарантии достаточно для снятия эмбарго. Дин Раек выступал против пакетного соглашения. Но точка зрения Кеннеди возобладала, и к концу заседания Роберту Кеннеди поручили передать Добрынину новое предложение^{61}:

«Н.С. Хрущев и президент в принципе согласились с тем, что ИЛ‑28 будут удалены с Кубы по определенному графику. Согласно данной договоренности и не дожидаясь окончательного вывода самолетов, США на следующий же день после достижения договоренности официально снимут блокаду. Американская сторона, конечно, ожидает публикации согласованного графика вывода. Однако если советская сторона возражает против этого по тем или иным причинам, то президент не будет настаивать. Президент поверит обещанию Хрущева. Что касается графика, то хорошо, если бы самолеты были удалены с Кубы, скажем, через тридцать дней»^{62}.

Роберт Кеннеди добавил, что президент просил его дать Советскому Союзу твердые гарантии ненападения на Кубу. Он очень хотел окончательно покончить с кризисом.