Являются ли погромщики агентами полиции, призванными расколоть и дискредитировать движение.

Утверждения членов различных объединений и ветеранов‑организаторов о том, что погромщики являются агентами полиции, – не что иное, как беспочвенные обвинения. Хотя не нужно сбрасывать со счетов тот факт, что внедрение провокаторов – один из методов работы полиции (тому можно найти множество примеров из истории, включая программы последних десятилетий типа COINTELPRO[118], направленные против различных движений), но нет никаких доказательств того, что действиями кого‑либо из погромщиков руководила полиция. Но, принимая во внимание их действия, которые многих сбивали с толку и раздражали – привлечение к себе львиной доли внимания СМИ, саботирование планов организаторов на день протестов – в поведении погромщиков можно усмотреть цели, созвучные целям внедренных провокаторов. Нужно мыслить и организовывать свою работу таким образом, чтобы быть неуязвимыми для тайных замыслов, избегая при этом всяких проявлений «охоты на ведьм» и подозрений, которые могут быть фатальны для наших организаций и мобилизации сил.

Цель правящих кругов – расколоть и ослабить нас, отпугнуть наших сторонников. Государство относилось к организациям довольно лояльно. Полиция не использовала прекрасную возможность арестовать погромщиков во время показанных в прямом эфире атак слезоточивым газом и вечерних беспорядков. Существует мнение, что полицейские намеренно провоцировали и продлевали беспорядки, применяли слезоточивый газ, чтобы СМИ имели возможность показать, какую опасность представляли собой демонстранты. Потом они попытались исполнить свою главную угрозу: в последующие два дня арестовали более пятисот мирных демонстрантов.

 

 

Заключение

Мы понимаем гнев и крушение надежд, которые привели к беспорядкам. Мы убеждены, что стратегия должна заключать в себе нечто большее, чем просто выход наружу сдерживаемых эмоций. Это политическое средство, а не символизм и потребность в катарсисе. Уверенность в правоте своего дела и сторонников неприменения насилия, и разрушителей частной собственности осложняет дело. Важно критично относиться к своим и чужим действиям. Нужно понять, какая тактика и стратегия мобилизует людей, а какая разделяет.

В Сиэтлской битве организация беспорядков была тактической ошибкой. Как и попытка лидеров организаций отделить своих людей от активистов прямого действия, блокировавших улицы. К счастью, красота и сила движения победила вопреки всем грубым ошибкам. Для того, чтобы работать вместе, нужно уважать друг друга. Стремитесь к победе.

 

Борис Кагарлицкий

УРОКИ ПРАГИ

 

События сентября 2000 года в Праге были переломными. Планируя свою ежегодную встречу в Чешской республике, Мировой Банк и Международный Валютный Фонд надеялись на спокойное мероприятие в единственной восточноевропейской стране, где ненависть к неолиберализму еще не стала массовой. В итоге международным банкирам пришлось бежать из города, на улицах которого развернулись сражения между полицией и тысячами демонстрантов, собравшихся со всей Европы. Банкиры даже не решились провести итоговую пресс‑конференцию. И все же далеко не все участники движения против капиталистической глобализации оценили произошедшее как победу. Многие были шокированы насилием на улицах, а еще больше – дружной атакой прессы против движения.

Короче, необходимо подвести итоги произошедшему и сделать выводы. После Праги движение явно вступает в новую фазу. И дело не только в том, что среди протестующих начались разногласия. Международные финансовые институты тоже не стоят на месте. Прага оказалась для них тяжелым поражением, в известном смысле даже большим, чем «восстание в Сиэтле». Но именно поэтому «исполнительный комитет правящего класса» неизбежно сделает выводы из произошедшего и скорректирует свои подходы.

Итак, в чем значение Праги для левых? Прежде всего именно в Праге движение против корпоративной глобализации стало по‑настоящему интернациональным, глобальным. В Сиэтле оно было прежде всего проявлением протеста нового поколения американской молодежи, в значительной мере повторяющей путь радикализации 60‑х годов, хотя и в новых исторических условиях. Благодаря Праге движение сформировалось в Европе. Более того, впервые со времени интернациональных бригад в Испании в 1937‑39 годах представители разных стран вместе противостояли общему врагу, противостояли физически. Солидарность превратилась из лозунга, символа, в практическое поведение. В Праге шли вместе турки и курды, греки и турки, немцы и поляки, испанцы и баски. Причем противостоять приходилось не только полиции, но и неонацистам.

«Антиглобалистское» движение одновременно является интернационалистским и антинационалистическим. В то же время «защитники глобализации» для того, чтобы остановить движение, прибегли именно к мощи национального государства.

Не только тогда, когда использовали чешскую полицию против демонстрантов, но и тогда, когда незаконно пытались остановить людей на границах республики, высылали людей за пределы Чехии и т.д. После бегства МВФ и Мирового Банка полиция отыгралась именно на чешских участниках событий, подвергшихся массовым репрессиям. Наглядно было продемонстрировано, что глобализация означает не «бессилие государства», а отказ государства от своих социальных функций в пользу репрессивных, безответственность правительств и ликвидацию демократических свобод.

Распространившись на Европу, движение во многом изменилось. Если в Сиэтле преобладал антикапиталистический дух, настроение, то в Праге можно говорить про гораздо более внятно сформулированные антикапиталистические лозунги. Здесь сказывается различие политических культур – Европа имеет гораздо более сильную социалистическую традицию. К тому же в Праге заметную роль сыграли и организации крайне левых, собравшиеся со всего континента. И здесь перед нами открываются новые перспективы, но одновременно новые проблемы.

В принципе большая идеологическая внятность, артикулированность собственных принципов – это шаг вперед. В то же время многие признавали, что красные знамена и революционная риторика отпугивали не только пражских обывателей, но порой и более умеренных участников движения. Ультралевые группы неожиданно показали, что они способны объединяться и сотрудничать в масштабах Европы, преодолевая свои сектантские привычки. Они доказали также, что сегодня в их ряды снова вливается масса молодежи. Но в то же время преобладание наиболее идеологизированных и радикальных групп может затормозить рост движения.

На мой взгляд, решение проблемы не в культивировании «умеренности», что было бы равнозначно признанию собственного бессилия, а в углублении собственной позиции. Настало время не только ругать глобализацию, но и сформулировать собственные требования: меньше социалистической риторики, больше социалистической программы.

Необходимость позитивной программы возрастает и потому, что после Праги международные финансовые институты несомненно выступят с собственными реформистскими инициативами. До сих пор критики финансовой олигархии отвергали все реформистские заявления представителей МВФ и Мирового Банка как пустую риторику. Однако сейчас ситуация меняется, и если мы не осознаем этого, то уступим инициативу противнику.

Реформа финансовых институтов назрела не только с точки зрения левых, но и с точки зрения самого глобального правящего класса. С одной стороны, массовые протесты заставляют относиться к оппозиции всерьез – элиты понимают, что одними репрессиями проблему не решить, нужны реальные уступки «умеренным», раскалывающие движение. С другой стороны, глобальная финансовая система сама находится в столь плачевном состоянии, что реформ настоятельно требуют не только левые, но и такие представители капиталистической олигархии, как Джордж Сорос.

Реформа будет проведена всерьез, другой вопрос – насколько она будет успешна. И в любом случае это будет не та реформа, которую бы мы хотели.

Вполне возможно, что международные финансовые институты в принципе нереформируемы и попытка их преобразовать приведет систему к краху, как перестройка привела к развалу СССР. Однако это выяснится позднее, а пока финансовая олигархия пытается восстановить управляемость в системе и вновь овладеть инициативой.

В такой ситуации собственная позитивная программа жизненно необходима движению. В то же время, учитывая, что движение крайне неоднородно, любая попытка сформулировать единую общую программу может привести к сужению массовой базы протеста и даже к расколу в наших рядах. Движение должно по‑прежнему расти вширь, но оно нуждается в том, чтобы расти и «вглубь».

В подобной ситуации единую общую программу может заменить комплекс предложений, своего рода творческая лаборатория идей, не обязательных для каждого активиста, но в целом отражающих формирующееся направление. Некоторые идеи можно сформулировать уже сейчас:

– не только списать долги развивающихся и бывших «коммунистических» стран, но и выработать новые правила международного кредита, в частности запрещающие финансовым институтам выдвигать «кондиции», ограничивающие суверенитет (в том числе и в таком вопросе, как право народа самому выбирать свою экономическую систему и хозяйственную политику);

– заменить МВФ и Мировой Банк системой региональных банков, построенных на демократической основе, подотчетных всем странам – участникам в равной степени;

– поскольку на самом деле международные финансовые институты являются не частными, а общественными (public) агентствами, необходимо разделить общественный интерес (public interest) и частные прибыли (private profit) – иными словами, ни цента, ни пенни, ни копейки общественных денег частному сектору.

Последний тезис нуждается в развитии. До сих пор крупный транснациональный капитал заставляет нас жить по законам рынка, сам же от негативных последствий рынка страхуется всевозможными государственными гарантиями. Надо изменить ситуацию с точностью до наоборот.

Они хотят рынка – пусть сами и живут по его законам. Общественные деньги (неважно – на национальном или транснациональном уровне) не должны идти никуда, кроме непосредственно общественных, социализированных проектов. Необходимо создать сеть региональных и транснациональных агентств развития (development agencies), которые осуществляли бы под демократическим контролем и в условиях полной открытости крупные проекты в интересах большинства.

Аргументом приватизаторов в 90‑е годы было то, что национальные банковские, транспортные, телефонные и т.п. компании слишком малы для глобального рынка. Правда, после приватизации большинство из этих компаний крупнее не стали. Но аргумент в принципе верен. Для того чтобы общественный сектор работал в новых условиях, он должен быть интегрирован транснационально. И это должно стать нашим ключевым требованием, дополняющим привычные для левых, но далеко не потерявшие актуальности лозунги национализации.

Программная дискуссия в движении может породить новые идеи и подходы. Чем больше их будет, тем лучше. В любом случае мы должны создать у общества и в собственной среде более четкое представление о том, куда хотим идти и к чему стремимся. Ясно, что чем более внятными будут наши позитивные требования, тем более очевидно будет несоответствие им реальных реформ и тем труднее будет для глобальной финансовой бюрократии работа с «умеренными» в нашем движении.

Между тем именно ориентация на «умеренных» сейчас является ключевым моментом в политике МВФ и Мирового Банка. Их тактика по отношению к протестующим уже определилась. Публикации в большой прессе после Праги в этом смысле очень показательны.

Часть критики признается конструктивной и отмечается, что сами лидеры МВФ и Мирового Банка настроены на реформу. Одновременно начинается массированная атака на «экстремистов», чьи действия ассоциируются с «насилием», а уличные протесты – с футбольным хулиганством.

«Серьезным» критикам финансовых институтов фактически предлагается выбор – либо косвенно поддержать реформу сверху, либо присоединиться к «хулиганам» и тем самым дискредитировать себя.

Такая политика дает возможность расколоть движение. До сих пор попытки внести раскол в ряды противников корпоративной глобализации не удавались. Мировой Банк и транснациональные корпорации затратили огромные средства на то, чтобы кооптировать НГО, превратив их в своего рода псевдооппозицию, главная задача которой – выпустить пар из котла и создать видимость дискуссии.

Однако этот подход, весьма эффективный в середине 90‑х, стал давать сбои к 1999‑2000 годам. Сиэтл показал, что даже умеренным НГО выгодно присоединяться к протестному движению, ибо это усиливает их позиции. К тому же, выступая против набирающего силу движения, они могли дискредитировать себя и остаться в изоляции.

На сей раз ситуация меняется. Поводом для смены ориентиров формально оказывается не стремление сговориться с МВФ, а несогласие с насилием. Другое дело, что у тех, кто отмежуется от движения и порвет с «экстремистами», никакого иного варианта кроме сговора с финансовыми институтами просто не останется.

Поскольку именно «насилие» является главной темой противников движения, мы сами должны определиться в этом вопросе.

Часть деятелей NGOs, представленных в Праге, особенно представители американской либеральной академической интеллигенции, на следующий же день после событий 26 сентября оценили произошедшее как «поражение», ссылаясь на то, что своими насильственными действиями демонстранты дискредитировали идеи, ради которых вышли на улицы.

Показательно, что в точно таком же духе дружно выступила и большая часть центральной прессы. Между тем подобные претензии задним числом были абсолютно лицемерными как со стороны критиков «насилия», так и со стороны журналистов.

Прежде всего, изначально целью протеста было не только выражение несогласия с МВФ. Организаторы акции не скрывали, что собираются сорвать мероприятия Фонда и банка в Праге, блокировать конгресс‑центр. Подобная тактика – результат многолетнего опыта, показавшего, что на традиционные формы протеста – демонстрации, пикеты, выступления в прессе и т.п. – международные финансовые элиты просто не реагируют.

Между тем срыв мероприятия, блокада зданий уже изначально НЕИЗБЕЖНО предполагают определенный элемент насилия. Вопрос, конечно, в масштабах насилия. Но то, что происходило в Праге в сентябре 2000 года, отнюдь не было чем‑то чрезвычайным даже по западноевропейским меркам. К тому же с самого начала вся тактика полиции и вся система ее подготовки была организована таким образом, чтобы исключить малейший шанс на успех ненасильственных действий. Невозможно пройти через полицейские заграждения, не вступая в конфронтацию с полицейскими. Сам тот факт, что первый камень был брошен в полицейских из толпы, бесспорно заслуживает сожаления. В свое время Герберт Маркузе совершенно справедливо говорил, что революция должна экономить насилие.

Демонстранты не должны провоцировать полицию. Хотя, с другой стороны, в толпе было множество полицейских провокаторов Столкновение было абсолютно неизбежным, обе стороны к нему готовились и не скрывали этого. При подобном раскладе сторонники «ненасилия» вообще не должны были бы ехать в Прагу или во всяком случае должны были бы честно заявить о своем несогласии до начала событий (как, например, сделали большевики Каменев и Зиновьев, отмежевавшиеся от Ленина перед Октябрьским переворотом). Напротив, крики о насилии раздались задним числом, когда правая пресса начала агрессивную кампанию против движения, а сотни чешских активистов, по большей части в уличных схватках не участвовавших, были брошены за решетку. В такой ситуации жалобы «умеренных» на насилие со стороны демонстрантов объективно оказываются выражением солидарности с полицейским насилием и репрессиями.

Ссылки на гандизм и «индийский опыт ненасилия» не выдерживают исторической критики. Прежде всего Ганди имел в виду отказ от вооруженного насилия: вооруженное восстание – это все же не то же самое, что драка с полицией на улице. Во‑вторых, гандистское ненасилие в Индии сопровождалось такими «эксцессами», как, например, сожжение полицейских участков вместе с полицейскими. Ясное дело, Ганди осуждал такие эксцессы и сдерживал насилие, но он никогда не утверждал, будто такие события в принципе можно предотвратить. Как раз наоборот: «эксцессы» радикалов были важным элементом гандистской стратегии, ибо усиливали позиции самого Ганди и других «умеренных», по отношению к британским властям. В принципе, подобное «разделение труда» возможно и в современных антиолигархических движениях. Но моральным принципом, объединяющим «радикалов» и «умеренных», должна быть все же солидарность в противостоянии репрессивным структурам власти. Напротив, в Праге часть «умеренных» представителей NGOs фактически солидаризировалась с полицией и большой прессой в атаке на сторонников «насилия».

Расширение движения, вовлечение в него представителей третьего мира, соединение требований, направленных против международных финансовых институтов с протестом против антидемократической практики власти, коррупции и эксплуатации в рамках собственного национального государства – все это ведет к тому, что совокупное количество насилия, сопровождающего массовые выступления – на глобальном уровне – будет не уменьшаться, а напротив, возрастать. Это объективная реальность, от которой невозможно отмахнуться или заслониться цитатами из Махатмы Ганди. Если мы хотим минимализировать насилие, надо научиться им управлять.

На самом деле в Праге мы имели дело как раз с исключительно грамотным использованием тактического насилия (tactical violence) со стороны организаторов акции. И если бы этого не было, если бы неизбежность насилия не была изначально учтена при планировании демонстраций, столкновения все равно произошли бы, но были бы во много раз хуже.

Добавим к этому, что нападение демонстрантов на закованных в броню полицейских и разгром «Макдональдса», владельцы которого заранее знали о предстоящем нападении, вообще не идут ни в какое сравнение с повседневной репрессивной практикой капитализма и являются, быть может, не самым разумным, но все же закономерным ответом на эту практику.

Показательно отношение прессы к насилию в Праге и в Белграде. И те и другие события произошли в течение одного месяца. И в том, и в другом случае к насилию прибегла радикально настроенная молодежь, вступившая в конфронтацию с полицией. Но в Праге демонстрантов оценили как «хулиганов», не знающих чего они хотят, а в Белграде это было названо народным восстанием. Ясное дело, в Белграде пресса осуждала диктатора Милошевича, а в Праге превозносила демократа Гавела. Между тем и поведение полиции в Праге было таким же точно, как и в Белграде, а с юридической точки зрения действия властей в Чехии были как минимум сомнительны (незаконные запреты на въезд в страну иностранцев, имеющих право на безвизовый въезд, запрет мирных шествий по улицам города и т.д.). Незаконные действия власти традиционно – со времен американской революции – являются оправданием для гражданского насилия. Добавим к этому, что в Белграде число раненых было на порядок больше, два человека скончалось в толпе, имели место грабежи – в Праге не было ничего подобного.

Короче, пресса реагировала не на насилие как таковое, а на собственные политические установки, предопределявшие то, под каким углом будет представлено и прокомментировано насилие. Со стороны умеренных по меньшей мере странно выступать против буржуазного порядка и одновременно требовать любви к себе буржуазной прессы. Как минимум было бы естественно предполагать, что значительная часть прессы будет враждебна по отношению к протестующим, что бы они ни делали.

Большинство журналистских команд, прибывших в Прагу, с первого дня не скрывало, что единственное шоу, представляющее для них интерес, – это физическая конфронтация демонстрантов с полицией. Задним числом многие газеты писали, что стычки на улицах «отвлекли внимание» от содержательной дискуссии по проблемам глобализации. Позволю себе утверждать, что это было совершенно не так. Дискуссии продолжались на протяжении целой недели при полном отсутствии интереса со стороны чешской или международной прессы. Тревор Мануэль, министр финансов Южной Африки говорил прессе, что не понимает, чего хотят протестующие. Перед этим в Пражском Граде Уолден Белло и другие идеологи движения битый час объясняли ему свои позиции, причем, в отличие от Мануэля, Джеймс Вулфенсон по крайней мере был достаточно честен, чтобы признать, что понимает, о чем идет речь.

«Инициатива против экономической глобализации» (INPEG), привлекшая к себе всеобщее внимание организацией протеста 26 сентября, 22‑24 сентября провела контрсаммит с участием ведущих критиков Международного Валютного Фонда. За все время контрсаммита я обнаружил там всего одну телекамеру, которая принадлежала... чешской еженедельной программе, посвященной рок‑музыке!

Более умеренная группа Bankwatch также провела большое число встреч, полностью проигнорированных прессой. Что касается уличных акций 22‑25 сентября, проходивших вполне мирно, то репортажи о них на две трети состояли из рассуждений о предстоящем насилии. Стремясь привлечь внимание прессы, активисты INPEG пытались устраивать на улицах карнавалы, делали кукол, организовали театрализованные представления, которые сами по себе могли бы стать темой хорошего репортажа, но все равно ожидание предстоящего насилия доминировало.

Показательно, что многие красочные картинки первых дней попали в эфир и в газеты лишь задним числом вместе с комментариями типа: «то, что начиналось как карнавал, завершилось уличными драками». То же самое можно сказать о ряде высказываний активистов и гостей INPEG, которые цитировались лишь задним числом, после того как пресса получила то, чего с таким нетерпением ждала.

Во время марша с первых же минут журналисты обсуждали только одну тему – «Где же беспорядки?» То, чего все ждали, рано или поздно неизбежно должно было случиться.

Естественно, радикалы обвиняют прессу в идеологической предвзятости, но это лишь часть проблемы, причем не самая главная. Существенно большая проблема в том, что СМИ, а особенно телевидение, вообще разучились мыслить содержательно. Идеи скучны, а насилие зрелищно. Телевидение требует действия, а не дискуссий. Им нужна «картинка», а не слово. Идеи сложны. Действие – просто. Таковы законы жанра. Разгромленный «Макдональдс» представляет собой заявление, которое читается на телеэкране, в то время как споры о том, кто виноват в разорении России или бедности стран третьего мира, остаются как бы «за скобками».

Все сводится к форме, имиджу, спектаклю. Что в свою очередь предполагает господство стереотипов, торжество банальности и отсутствие смысла. Клиповое сознание телевизионных журналистов не требует ни анализа, ни попыток разобраться в причинах и следствиях события. Лишь задним числом, когда выясняется, что простой демонстрации «картинки» все же недостаточно, возникает возможность дискуссии. Именно зрелище насилия на улицах Сиэтла и позднее Праги заставило часть прессы уделить внимание нарастающей критике глобализации.

Можно сказать, что насилие – это паблисити для бедных. Если у вас есть деньги и власть, внимание СМИ вам так или иначе обеспечено, даже если вы рассказываете о фасоне своего пиджака или сорте кофе, который употребляете на завтрак. Для тех, у кого нет ни денег, ни власти, протест оказывается порой единственным способом привлечь к себе внимание. Польские и немецкие подростки, разгромившие «Макдональдс» на Вацлавской площади Праги, просто не имели другого способа высказаться.

Отсюда вовсе не следует, что бить витрины хорошо. Вне зависимости от того, как мы относимся к общепиту а ля Макдональдс, цивилизация выработала гораздо более осмысленные и содержательные способы протеста. Проблема, однако, в том, что пресса полностью снимает с себя ответственность за развитие демократического диалога. Осуждая эксцессы демонстрантов и полиции, она полностью отказывается признать хотя бы долю вины за собой и делает вид, будто господствующий подход к информации никак не влияет на происходящее. Увы, это не так. Спрос рождает предложение.

Разумеется, в Праге пресса присутствовала на встрече Дж. Вуль‑фенсона с представителями неправительственных организаций точно так же, как и на дискуссии критиков корпоративной глобализации с международными финансовыми лидерами, которая под патронажем президента Гавела была проведена в Пражском замке. Но в том‑то и дело, что участие в этих встречах принимали люди влиятельные и знаменитые – пусть даже и со стороны протестующих. Рядовые участники протестов не были на подобные встречи допущены, а сама дискуссия напоминала спектакль, поставленный специально для телекамер.

Демократия состоит не только в возможности высказать разные точки зрения (что отчасти было продемонстрировано на дискуссии в Замке), но и в возможности высказаться для всех.

Дело не только в политике. В основе проблемы – безразличие средств информации, прежде всего телевидения, к любой попытке «скучного» теоретизирования, господство банальности и отказ прислушаться к мнению тех, кто оказался за пределом узкого крута производителей новостей (официальных или альтернативных – в конечном случае не важно).

Стремление средств информации показать самое «выразительное» и «драматичное» ведет к преувеличению масштабов насилия и конфликта в телевизионной версии событий. Например, «в Праге не осталось ни одной целой витрины», хотя было разбито только несколько «Макдональдсов» и Centucky Fried Chicken.

Это тоже далеко не безобидно, ибо пресса задает стереотипы поведения. Возможно, кто‑то считает, что таким образом можно оттолкнуть людей от насильственных действий, но скорее всего будет достигнуто обратное. Среди участников выступлений протеста складывается ощущение, что «СМИ замечают только насилие». Соответственно, у телезрителей формируются собственные стереотипы, далеко не всегда предсказуемые и безобидные. Так, часть молодежи, политически идентифицирующей себя с протестом, начинает вырабатывать позитивный стереотип относительно насилия.

Один из восточноевропейских анархистов вечером 26 сентября назвал произошедшие столкновения «европейским ритуально‑карнавальным насилием», добавив при этом, что в других частях света все было бы гораздо хуже. Смысл этого высказывания предельно ясен: очень многое делалось напоказ, специально для теле‑ и фотокамер. И это тоже реальная проблема для движения: ставка на насилие, пусть и карнавальное, как главный метод пропаганды так же нелепа и опасна, как и догматически понимаемое «ненасилие».

Ясно, что ставка на насилие сама по себе неизбежно приведет движение к краху, если ключевым моментом для нас не станет борьба за реализацию наших позитивных принципов. Мы должны не произносить общие слова о «ненасилии», а сформулировать четкую стратегию движения, которая позволила бы реалистически свести насильственные эксцессы к минимуму. Чем более организованными и осмысленными будут наши действия, тем больше шансов, что это удастся.

Прага действительно стала переломным моментом. Чувства сделали свое дело. Теперь очередь за разумом.