Как все же выкручиваются некоторые люди

 

77. Не каждый в индустриально‑технологическом обществе страдает от психологических проблем. Некоторые люди даже заявляют, что они достаточно удовлетворены обществом. Здесь мы обсудим некоторые причины, по которым люди сильно различаются в своей реакции на современное общество.

78. Во‑первых, они, без всякого сомнения, различаются по силе, которую приобретает в них воля к власти. Лица со слабой волей к власти могут иметь относительно небольшую потребность в осуществлении властного процесса или, по крайней мере, относительно небольшую потребность в автономии властного процесса. Это покорные люди, которые были бы счастливы превратиться в негров с какой‑нибудь плантации старого Юга. (Мы не издеваемся над неграми с плантаций старого Юга. К их чести, надо сказать, что они НЕ были довольны своим рабством. Мы издеваемся над теми, кто ДОВОЛЕН своим рабством.)

79. Некоторые люди могут иметь некое исключительное желание, удовлетворяя которое они удовлетворяют и потребность во властном процессе. Например, те лица, которые имеют необычно сильную тягу к социальному статусу, могут потратить всю свою жизнь на карабканье по социальной лестнице и ни на секунду не устают от этой игры.

80. Люди различаются и по степени влияния, которое оказывают на них рекламные и маркетинговые технологии. Некоторые люди настолько подвержены этому влиянию, что, даже имея много денег, они не могут удовлетворить жажду приобретения все новых блестящих игрушек, которыми маркетинговая индустрия размахивает перед их глазами. Они постоянно на нуле, даже если их доходы велики, между тем их потребительская жажда не ослабевает.

81. Некоторые люди, напротив, слабо подвержены рекламным и маркетинговым технологиям. Это сорт людей, которые не заинтересованы в деньгах. Материальное обогащение не служит их потребности во властном процессе.

82. Люди, умеренно подверженные рекламным и маркетинговым технологиям, способны заработать достаточно денег для того, чтобы удовлетворить свою жажду товаров и услуг, но только ценой серьезных усилий (работая сверхурочно, на второй работе, активно продвигаясь по службе и т.д.). В этом случае материальное обогащение служит удовлетворению их потребности во властном процессе. Но отсюда необязательно следует, что эта потребность удовлетворяется совершенно. Они могут испытывать нехватку автономии (их работа может заключаться в исполнении указаний), а некоторые стремления могут оказаться напрасными (например, стремление к безопасности или к проявлению агрессии). (Мы извиняемся за невероятное утрирование ситуации в параграфах 80 – 82, где мы признали, что желание к приобретению материальных благ целиком продиктовано рекламными и маркетинговыми технологиями. Разумеется, все не так просто.)

83. Некоторые люди частично удовлетворяют потребность во власти, идентифицируя себя с могущественной организацией или массовым движением. Человек, у которого нет целей или власти, присоединяется к движению и организации, принимает ее цели как свои собственные, а затем работает над достижением этих целей. Когда некоторые из этих целей достигнуты, этот человек, даже если его личные усилия играли в этом процессе лишь незначительную роль, чувствует себя (благодаря отождествлению с движением или организацией) так, как если бы он сам осуществлял властный процесс Этот феномен был использован фашистами, нацистами и коммунистами. В нашем обществе он тоже находит применение, пусть и не столь грубое. Пример: Мануэль Норьега был бельмом на глазу у США (цель: наказать Норьегу). США вторгаются в Панаму (усилие) и наказывают Норьегу (достижение цели). США осуществляют властный процесс, и многие американцы благодаря своей идентификации с США таким образом компенсируют свою личную потребность во властном процессе. Отсюда широко распространенное общественное одобрение панамской операции, ведь она дала людям чувство силы. Мы можем обнаружить тот же феномен в армиях, корпорациях, политических партиях, гуманитарных организациях, религиозных или идеологических движениях. Левые движения, в частности, привлекают людей, стремящихся удовлетворить свою жажду власти. Но для большинства людей идентификация с крупной организацией или массовым движением не вполне удовлетворяет потребность во власти.

84. Еще один способ, которым люди удовлетворяют свою потребность во властном процессе, – это суррогатная деятельность. Как мы объяснили в параграфах 38 – 40, суррогатная деятельность – это такая деятельность, которая направлена на достижение искусственных целей, преследуемых индивидом ради «удовлетворения», которое он получает от этого процесса, а не потому, что ему действительно необходимо достичь цели. Например, нет никакого практического мотива, побуждающего людей накачивать груды мускулов, загонять маленький шарик в лунку или собирать целые серии почтовых марок. Некоторые люди более «разносторонние чем остальные, и с большей готовностью отрицают важность суррогатной деятельности просто потому, что прочие люди вокруг них считают ее важной, или потому, что общество внушает им идею ее важности. Именно поэтому, в то время как одни люди крайне серьезно относятся к таким несерьезным занятиям, как спорт, бридж, шахматы и прочим вещам «не для непосвященных», другие, более светлые головы, всегда смотрят на эти вещи как на суррогатную деятельность, каковой те и являются, и в результате никогда не уделяют им достаточно внимания, не считая, что они как‑то могут помочь им осуществить властный процесс. Остается лишь заметить, что во многих случаях тот способ, которым человек зарабатывает себе на жизнь, также является суррогатной деятельностью[84]. Пусть это – суррогатная активность НЕ В ЧИСТОМ ВИДЕ, раз мотивы этой активности частично состоят в том, чтобы удовлетворить физические потребности и (для некоторых людей) потребность в социальном статусе и предметах роскоши, желать которых их заставляет реклама. Но многие люди вкладывают в свою работу гораздо больше сил, чем это необходимо для получения каких угодно денег и какого угодно положения. Именно эти избыточные силы вкладываются в суррогатную часть их деятельности. Эти дополнительные усилия наряду с эмоциональной увлеченностью, сопровождающей их, развивают и совершенствуют систему, оставляя все

85. В этом разделе мы объяснили, как многие люди в современном обществе в той или иной мере удовлетворяют потребность во властном процессе. Но мы думаем, что потребность большинства людей во властном процессе удовлетворяется не полностью. Во‑первых, и те, чья жажда статуса неутолима, и те, кто крепко «посажен» на суррогатную деятельность, и те, кто в значительной степени отождествляет себя с движением или организацией для того, чтобы удовлетворить свою волю к власти таким способом, – все они представляют собой исключения. Другие не могут найти полного удовлетворения в суррогатной деятельности или отождествляя себя с организацией (см. параграфы 41, 64). Во‑вторых, система осуществляет жесткий контроль посредством социализации, что ведет к дефициту автономии и к фрустрации из‑за невозможности достичь известных целей и необходимости сдерживать многие импульсы.

86. Но даже если бы большинство людей в индустриально‑технологическом обществе было удовлетворено, мы все равно остались бы в оппозиции к такой форме общества, потому что (помимо прочего) мы считаем унизительным осуществлять властный процесс посредством суррогатной деятельности или путем отождествления с организацией, вместо того чтобы делать это, достигая реальных целей.

 

Мотивы ученых

 

87. Наука и технология являются наиболее важными примерами суррогатной деятельности. Некоторые ученые заявляют, будто их влечет «любопытство», что звучит совершенно абсурдно. Большинство ученых работают над крайне узкими проблемами, ни одна из которых не может быть предметом нормального любопытства. Например, разве астроном, математик или энтомолог заинтересован в свойствах изопропилтриметилметана?Конечно, нет. Только химику интересны такие вещи, он проявляет любопытство к ним только потому, что химия является его суррогатной деятельностью. Заинтересован ли химик в правильной классификации новых видов жуков? Нет. Этот вопрос относится к сфере интересов одного только энтомолога, и он интересуется этим лишь потому, что энтомология – его суррогатная деятельность. Если бы химику и энтомологу пришлось когда‑нибудь серьезно напрячься для того, чтобы удовлетворить элементарные физические потребности, если бы эти усилия мобилизовали их способности на интересное дело, но только не на научные исследования, тогда бы они ни черта бы не понимали ни в изопропилтриметилметане, ни в классификации жуков. Нехватка средств для обучения в аспирантуре приводит к тому, что химик становится не химиком, а страховым агентом. В таком случае он будет очень заинтересован в материях, в которых положено разбираться страховому агенту, но ничего не узнает про изопропилтриметилметан. В любом случае это ненормально – тратить на удовлетворение простого любопытства столько времени и усилий, сколько ученые тратят на свою работу. «Любопытство», которым ученые объясняют свои действия, не выдерживает никакой критики.

88. Ученые часто говорят, что хотят «принести пользу человечеству». Это объяснение не удовлетворит нас тем паче. Некоторые отрасли науки не имеют никакой мыслимой связи с процветанием человеческого рода, например, большая часть археологии и сравнительная лингвистика. А некоторые другие области науки и вовсе заключают в себе опасные возможности. И тем не менее ученые, занятые подобного рода работой, проявляют такой же энтузиазм, как те, которые трудятся над созданием вакцин или изучают загрязнение атмосферы. Возьмем, например, случай Эдварда Теллера, который проявлял большой интерес к насаждению атомных электростанций. Неужто это его увлечение произрастало из желания послужить человечеству? Если даже это и так, то почему тогда Теллер не был так же заинтересован в других «гуманных» исследованиях? А если предположить, что он и был таким «гуманистом», тогда почему он участвовал в создании водородной бомбы? Как и в случае со многими другими научными достижениями, вопрос о том, действительно ли АЭС принесли пользу человечеству, остается открытым. Разве грошовая электроэнергия перевешивает накапливающиеся отходы и риск возможной катастрофы? Доктор Теллер видел только одну сторону медали. Совершенно ясно, что его увлеченность атомными электростанциями произрастала не из желания «облагодетельствовать человечество», а из того, чисто личного, удовлетворения, которое он получал от своей работы и от созерцания ее практических результатов.

89. То же самое справедливо и в отношении ученых вообще. За возможными редкими исключениями, ни любопытство, ни желание принести пользу человечеству не являются их истинными мотивами. Все они просто хотят осуществить властный процесс: поставить цель (найти научную проблему, требующую решения), приложить усилие (исследования) и достичь цели (решение проблемы). Наука – суррогатная деятельность постольку, поскольку ученые работают в основном ради удовлетворения, которое они получают от самой работы.

90. Разумеется, все это не так просто. Прочие мотивы также имеют значение для многих ученых: к примеру, деньги и положение. Некоторые ученые могут быть людьми того типа, представители которого испытывают неукротимую потребность в завоевании высокого положения (см. параграф 79), и это также может служить одним из мотивов их работы. Без сомнения, большинство ученых, как и большинство населения в целом, более или менее подвержены рекламным и маркетинговым технологиям, поэтому для того, чтобы утолить жажду товаров и услуг, им необходимы деньги. Поэтому наука не является ЧИСТО суррогатной деятельностью. Но по большей части это именно суррогатная деятельность.

91. Кроме прочего, наука и технология составляют массовое движение, наделенное властью, и многие ученые удовлетворяют свою потребность во власти посредством отождествления с этим массовым движением (см. параграф 83).

92. Наука, таким образом, движется вслепую, в отрыве от реальных потребностей человеческого рода или любого абстрактного стандарта, подчиняясь лишь психологическим нуждам самих ученых, правительственных чиновников и глав корпораций, которые обеспечивают финансирование научных исследований.

 

Природа свободы

 

93. Мы переходим к утверждению той точки зрения, что индустриально‑технологическое общество не может быть реформировано таким образом, чтобы избегнуть прогрессирующего вмешательства в сферу человеческой свободы. Но поскольку слово «свобода» может быть проинтерпретировано по разному, мы должны сначала прояснить, какого рода свободу мы имеем в виду.

94. Словом «свобода» мы называем возможность самостоятельно осуществлять властный процесс, достигая реальных (а не искусственных) целей в ходе действительной (а не суррогатной) деятельности, а кроме того, без всякого вмешательства, манипуляции, присмотра со стороны кого бы то ни было (особенно это касается крупных организаций). Свобода означает возможность держать в своих руках (своих лично или в качестве члена МАЛОЙ группы) все жизненно важные вопросы собственного бытия – самому заботиться о пропитании, одежде, убежище и защите от всех возможных опасностей внешнего мира. Быть свободным значит иметь власть – не над кем‑то еще, а над обстоятельствами собственной жизни. Человек лишен свободы, если кто‑то еще (особенно крупная организация) имеет власть над ним, не важно, насколько благосклонна, терпима и снисходительна к нему та власть. Важно не смешивать свободу с дозволениями любого рода (см. параграф 72).

95. Считается, что мы живем в свободном обществе, так как обеспечены известным количеством гарантированных конституцией прав. Но это не столь важно, как может показаться. Степень личной свободы, существующая в обществе, в гораздо большей мере определяется экономической и технологической структурой этого общества, чем принятыми законами и существующей формой правления. Индейские племена Новой Англии по большей части представляли собой монархии, многие итальянские города эпохи Возрождения управлялись диктаторами. Но когда читаешь про эти общества, складывается такое впечатление, что в них было куда больше личной свободы, чем может дать наше общество. Отчасти так было потому, что в прошлом недоставало эффективных механизмов подчинения людей воле правителя. Не было ни современных, хорошо организованных внутренних войск, ни быстрых средств связи на дальние дистанции, ни вездесущих видеокамер, ни досье на простых граждан. Поэтому было сравнительно легко избегнуть контроля.

96. Теперь что касается наших конституционных прав. Возьмем, к примеру, свободу прессы. Мы вовсе не намерены отрицать это право: оно предоставляет очень важный инструмент для ограниченной концентрации политической власти и позволяет, в свою очередь, держать в узде тех, кто обладает политической властью, вскрывая факты их злоупотреблений. Но свобода прессы очень слабо используется средним гражданином. СМИ находятся под почти полным контролем крупных организаций, интегрированных в систему. Конечно, каждый за небольшие деньги может опубликовать или распространить в Интернете что угодно, но все, что он хотел сказать, будет поглощено огромным объемом материала, выкладываемого самими СМИ, а потому его слова не возымеют практического эффекта. Поэтому для большинства частных лиц или небольших групп почти невозможно произвести впечатление на общество одними словами. Возьмем, к примеру, нас. Если бы мы никогда не совершили никакого насилия и отдали бы этот труд издателям, он, вероятно, не был бы принят. Если бы даже его приняли и опубликовали, он, скорее всего, не привлек бы много читателей. Даже если бы этот текст прочли тысячи людей, большинство из них вскоре бы о нем забыли, так как сознание этих воображаемых читателей было бы затоплено массой материала, выложенного перед ними СМИ. Поэтому для того, чтобы наша весть дошла до публики и имела некоторый шанс произвести глубокое впечатление, нам приходится убивать людей.

97. Конституционные права хороши на своем месте, но они не могут гарантировать ничего, кроме того, что может быть названо буржуазной концепцией свободы. В соответствии с буржуазной концепцией «свободный» человек, по существу, элемент социальной машины и имеет только известный набор предписанных и ограниченных свобод. Эти свободы разработаны для нужд социальной машины в большей мере, чем для нужд индивида. Поэтому человек, «свободный» в буржуазном смысле, обладает экономической свободой, потому что она обеспечивает рост и прогресс системы в целом. У него есть свобода прессы, потому что публичная критика сдерживает злоупотребления политических лидеров. У него есть право на справедливый суд, потому что заключение человека в тюрьму по прихоти более сильного плохо скажется на системе. Точно так же на эти вещи смотрел Симон Боливар. Для него люди могли заслужить свободу, только если они использовали ее для целей прогресса (прогресса в его буржуазном понимании). Прочие буржуазные мыслители сходным образом смотрели на свободу как на средство для достижения коллективных целей. Честер К. Тан в своей работе «Политическая мысль в Китае. Век XX» на странице 202 так определяет философию лидера Гоминьдана Ху Ханмина: «Права предоставляются индивиду на том основании, что он является членом общества и его жизнь в общине требует таких прав. Под общиной Ху имеет в виду нацию в целом». Кроме того, на странице 259 Тан пишет, что согласно Карсуму Чаню (Чань Чунмэю, главе Государственной социалистической партии Китая) свобода должна быть использована в интересах государства и народа как целого. Но о какой свободе идет речь, если ее можно использовать так, как это предписал делать кто‑то? Наша концепция свободы не имеет ничего общего с идеями Боливара, Ху, Чаня и прочих буржуазных теоретиков. Беда этих теоретиков в том, что они сделали развитие и применение социальных теорий своей суррогатной деятельностью. В результате мы имеем теории, которые разработаны так, чтобы служить потребностям самих теоретиков, а не потребностям людей, которые, вероятно, сделались бы несчастны, оказавшись в обществе, где эти теории получили бы свое воплощение.

98. Еще одно замечание, которое мы хотим сделать в конце этой главы: если кто‑то просто ГОВОРИТ, что он достаточно свободен, это не означает автоматически, что он действительно свободен. Свобода частично ограничена психологическим контролем, который люди не осознают. Часто их идея свободы отражает общественную договоренность, а не их реальные потребности. Например, многие леваки гиперсоциализированного типа заявили бы, что большинство людей, включая их самих, социализировано скорее меньше, чем это необходимо. Между тем гиперсоциализированный левак и так платит тяжелую психологическую цену за высокий уровень социализации.

 

Некоторые принципы истории

99. Представьте, что история – это сумма двух факторов: случайного фактора (сюда относятся непредсказуемые события, которые не ложатся ни в какие рамки) и регулярного фактора (сюда относятся долговременные исторические направления). Здесь пойдет речь о последних.

100. ПЕРВЫЙ ПРИНЦИП. Если существовавшее длительное время историческое направление было подвергнуто МАЛЫМ изменениям, эффект от этих изменений почти всегда будет обратимым – река истории вскоре снова повернет в старое русло. (Пример: реформа, призванная покончить с политической коррупцией в обществе,редко приводит к чему‑то, кроме кратковременного эффекта; раньше или позже реформаторы теряют бдительность, и коррупция вползает обратно через те же щели. Уровень политической коррупции в обществе остается постоянным или медленно меняется в ходе эволюции всего общества. Политическая «уборка» только тогда приведет к постоянному эффекту, когда будет сопровождаться широкими общественными переменами; МАЛЫХ изменений в обществе будет недостаточно). Если малые изменения в ходе истории и привели к постоянному эффекту, то это лишь потому, что реформа совпадала с этим ходом, так что реформа не изменила его, а только продвинула на шаг вперед.

101. Первый принцип – это почти тавтология. Если долговременное историческое направление окажется неустойчивым к небольшим изменениям, то события будут развиваться скорее в случайном направлении, чем в определенном; другими словами, окажется, что это историческое направление никакое не долговременное.

102. ВТОРОЙ ПРИНЦИП. Если изменения достаточно сильны, чтобы навсегда изменить историческое направление, значит, они приведут к изменению общества в целом. Другими словами, общество – это система взаимосвязанных частей, и вы не сможете изменить какую‑нибудь важную часть без того, чтобы изменить и остальные части также.

103. ТРЕТИЙ ПРИНЦИП. Если изменения достаточно сильны, чтобы привести к переменам внутри господствующего исторического направления, то последствия для общества как целого окажутся непредсказуемыми. (Несмотря на это можно с долей уверенности предсказать, что общество, приближающееся к той стадии, которую уже прошло другое общество, пройдя ее, окажется в таком же положении).

104. ЧЕТВЕРТЫЙ ПРИНЦИП. Новый тип общества не может быть разработан на бумаге. Это значит, что нельзя спланировать новое общество, построить его и заставить функционировать так, как это было описано в плане.

105. Третий и четвертый принципы вытекают из сложности человеческих обществ. Изменения в человеческом поведении повлияют на экономику общества; экономика на окружающую среду, а изменения в экономике и окружающей среде повлияют на человеческое поведение, причем сложным, непредсказуемым образом; и так далее. Сеть причин и следствий настолько сложна, что ее невозможно распутать и постичь.

106. ПЯТЫЙ ПРИНЦИП. Люди не выбирают сознательно и разумно форму своего общества. Общества развиваются в ходе эволюционных процессов, которые неподвластны рациональному человеческому контролю.

107. Пятый принцип – следствие из первых четырех.

108. Итого: согласно первому принципу, попытка реформировать общество либо приводит к временному эффекту, либо направление реформы и так совпадает с ходом исторического процесса (таким образом, реформа лишь приближает события, которые произошли бы в любом случае). Для того чтобы произвести глубокие изменения в направлении, в котором развивается любой из важных аспектов общества, реформы недостаточно – требуется революция. (Революция необязательно подразумевает вооруженное восстание или свержение правительства.) Согласно второму принципу, революция никогда не меняет один‑единственный аспект общества; и в соответствии с третьим принципом изменения происходят не в том направлении, которого ожидали или желали революционеры. В результате, согласно четвертому принципу, когда революционеры или утописты основывают общество нового типа, оно никогда не функционирует так, как это было запланировано.

109. Американская революция не представляет исключения. Американская революция была не революцией в привычном понимании этого слова, а войной за независимость, последовавшей за достаточно глубокой политической реформой. Отцы‑основатели не меняли направления, в котором развивалось американское общество, они и не собирались этого делать. Они просто освободили развитие американского общества от тормозящего воздействия британского управления. Их политическая реформа не изменила ни одной основной политической тенденции, а только продвинула американскую политическую культуру в ее естественном направлении развития. Британское общество, ответвлением которого было общество американское, на протяжении длительного времени двигалось по пути представительной демократии. И незадолго до войны за независимость американцы уже в значительной мере практиковали представительную демократию в колониальных законодательных органах. Политическая система, учрежденная конституцией, была основана на британской модели и на институте колониальных законодательных органов. Без сомнения, отцы‑основатели предприняли очень важный шаг. Но это был шаг на том пути, по которому уже шел англоязычный мир. Великобритания и все ее колонии, населенные преимущественно выходцами с Британских островов, в итоге пришли к системе репрезентативной демократии, по существу сходной с американской.

Если бы отцы‑основатели сдались и отказались подписать Декларацию независимости, наш образ жизни сегодня не отличался бы разительно от того, который мы имеем. Может, мы имели бы более тесную связь с Великобританией, парламент и премьер‑министра вместо конгресса и президента. Невелика разница. Поэтому Американская революция не противоречит нашим принципам, а хорошо их иллюстрирует.

 

 

Революция проще реформы

 

140. Мы надеемся, что убедили читателя в том, что система не может быть реформирована таким образом, чтобы свобода была в мире с технологией. Единственный выход из этой ситуации – целиком отказаться от индустриально‑технологической системы. Это подразумевает революцию, необязательно восстание с оружием в руках, но, безусловно, радикальные и фундаментальные перемены в природе общества.

141. Люди склонны считать, что раз революция влечет за собой более глубокие перемены, чем реформа, то она и сложнее в осуществлении. В действительности в известных обстоятельствах революция гораздо проще реформы. Дело в том, что революция может развить в людях убежденность такой силы, на которую не может вдохновить даже самая смелая реформа. Реформаторское движение занято решением всего лишь одной конкретной социальной проблемы. Революционное движение предлагает решить все проблемы одним махом и создать целый новый мир; оно внушает людям идеал, ради которого они идут на великий риск и которому приносят огромные жертвы. По этим причинам гораздо проще опрокинуть технологическую систему в целом, чем каждый раз находить эффективные долгосрочные ограничители развития все новых сегментов технологии, таких, как генная инженерия. Однако при известных обстоятельствах большое число людей может возложить свою жизнь на алтарь революции против индустриально‑технологической системы. Как мы отметили в параграфе 132, реформаторы, ищущие способ ограничить некоторые аспекты технологии, работают всего лишь над тем, как избежать негативных последствий. Но революционеры работают в целях возмездия, в целях осуществления своих революционных видений, поэтому они будут работать упорнее, чем это делают реформаторы.

142. Реформа всегда сдерживается страхом перед болезненностью последствий, которые могут наступить, если изменения зайдут слишком далеко. Но когда общество заражено революционной лихорадкой, люди желают преодолеть бесконечные сложности во имя своей революции. Это ясно видно на примере французской и русской революций. В таких случаях лишь меньшинство населения действительно участвует в революции, но это меньшинство все же достаточно велико и влиятельно для того, чтобы стать доминирующей силой в обществе.

 

Субкоманданте Маркос

Четвертая мировая война

Перевод О. Ясинского

 

Опубликовано 23 октября 2001 г.

Следующий текст ‑ это фрагмент выступления субкоманданте Маркоса перед Международной гражданской комиссией обозревателей по соблюдению прав человека в Ла Реалидад, Чьяпас, 20 ноября 1999 г.

 

 

Изменение структуре войны

 

Согласно нашей концепции, так называемые мировые войны, будь то Первая, Вторая или же те, которые мы называем Третьей и Четвертой, обладают многими постоянными характеристиками.

Одна из них – это завоевание территорий и их реорганизация. Если вы посмотрите на карту мира, то увидите, что после окончания любой из мировых войн в мире происходили перемены, и не только в территориальном отношении, но и в смысле обустройства этих территорий. После Первой мировой войны возникла одна карта мира, после Второй – другая.

В результате окончания того, что мы решаемся назвать «Третьей мировой войной» и что другие называют «холодной войной», тоже состоялось завоевание и последующая реорганизация территорий. Это произошло в конце восьмидесятых и совпало с распадом социалистического лагеря, возглавлявшегося Советским Союзом. И с началом девяностых начало вырисовываться то, что мы называем Четвертой мировой войной.

Другая отличительная черта – это уничтожение противника. В случае Второй мировой войны это был нацизм, и в Третьей – все, что было известно как СССР и социалистический лагерь, противостоявшие капиталистическому миру.

Третья отличительная черта – это управление завоеванным. В момент, когда территории завоеваны, необходимо начать управлять ими так, чтобы это было выгодно победившей силе. Мы часто используем термин «завоевание», потому что мы в этом деле являемся экспертами. Государства, которые раньше назывались национальными, всегда стремились к завоеванию коренных народов. Несмотря на эти постоянные черты, существует ряд переменных, изменяющихся от одной войны к другой – стратегия, участники, т.е. стороны, применяемое ими вооружение, и, наконец, тактика. Несмотря на постоянное изменение тактики, она всегда проявляется и может изучаться для понимания сути той или иной войны.

Третья мировая, или «холодная война», продолжалась с 1946 г. (или, если угодно, с бомбы, сброшенной на Хиросиму в 1945 г.) до 1985 – 1990 гг. Это большая мировая война, состоявшая из множества войн локальных. И, как и во всех остальных, она закончилась завоеванием территорий и уничтожением противника. Следующий шаг – переход к управлению завоеванным и реорганизация территорий. В этой войне были следующие участники: во‑первых, две сверхдержавы, – Соединенные Штаты и Советский Союз со своими сателлитами; во‑вторых, большинство европейских государств; и, в‑третьих – Латинская Америка, Африка и часть Азии и Океании. Страны периферии были вовлечены в орбиты США или СССР, согласно тому, что их больше устраивало. За сверхдержавами и странами периферии находились зрители и жертвы, т.е. остальной мир. Борьба между сверхдержавами не всегда происходила напрямую. Часто это осуществлялось посредством других стран. Тем временем как крупные промышленно развитые государства присоединялись к тому или другому блоку, остальные страны и их население выступали в качестве зрителей или жертв. Основными характеристиками этой войны были: первое – гонка вооружений и второе – локальные войны. Обладая ядерным оружием, две сверхдержавы соревновались между собой в том, сколько раз они могут уничтожить мир. Формой давления на противника была демонстрация превосходящей его силы. И в то же время в разных местах планеты развязывались локальные войны, за которыми стояли сверхдержавы.

Как всем нам известно, результатом оказались поражение и распад СССР и победа США, вокруг которых объединено сегодня подавляющее большинство стран. Именно в этот момент начинается то, что мы называем Четвертой мировой войной. И здесь возникает одна проблема. Результатом предыдущей войны должен был стать однополярный мир – одна страна, доминирующая над всеми остальными, в мире, в котором у нее нет противников, но для того, чтобы это стало реальностью, этот однополярный мир должен осуществить то, что известно как «глобализация». Представьте себе мир как большую завоеванную территорию, где противник уничтожен. Этим новым миром необходимо управлять, а потому он должен быть глобализо‑ван. Поэтому обращаются к информатике, которая в истории развития человечества столь же важна, как когда‑то изобретение паровой машины. Информатика позволяет находиться в нескольких местах одновременно, больше нет границ и ни временных, ни территориальных преград. Благодаря информатике начинается процесс глобализации. Стираются разделения, различия, национальные государства, и мир превращается в то, что довольно точно называют мировой деревней.

Концепцию, которая дает основания для глобализации, мы называем «неолиберализмом», это новая религия, которая позволит, чтобы этот процесс был доведен до конца. В этой Четвертой мировой войне опять завоевываются территории, уничтожается противник, и управляются уже захваченные земли.

Вопрос состоит в том, какие территории необходимо завоевывать и кто является противником. Поскольку прежнего противника уже нет, мы утверждаем, что нынешним противником является все человечество. Четвертая мировая война уничтожает человечество по мере того, как глобализация универсализует рынок, и все человеческое, что возникает на пути рыночной логики, объявляется враждебным и подлежит уничтожению. В этом смысле все мы являемся противником, который должен быть побежден, – индейцы, не индейцы, правозащитники, учителя, интеллектуалы, люди творчества. Любой, считающий себя свободным и таковым не являющийся.

В этой Четвертой мировой войне применяется то, что мы называем «разрушением». Территории разрушаются и освобождаются от людей. Во время ведения войны территорию противника необходимо разрушить, превратить в пустыню. Но не просто из страсти к разрушению, а для того чтобы, потом восстановить и заново упорядочить. В чем состоит основная проблема глобализации этого однополярного мира? В национальных государствах, сопротивлениях, культурах, формах взаимоотношений внутри каждого из народов, во всем том, что их делает разными. Разве может эта деревня стать мировой и весь мир одинаковым, если все такие разные? Когда мы говорим о необходимости разрушить и опустошить национальные государства, это не обязательно означает физическое уничтожение людей, но обязательно – уничтожение различных форм человеческих взаимоотношений. После разрушения необходимо восстанавливать. Восстанавливать территории и отвести этим людям в них место. Место, которое определят законы рынка. Именно к этому ведет глобализация.

Первое препятствие – это национальные государства; необходимо напасть на них и их разрушить. Нужно уничтожить все, что делает государство «национальным»: язык, культуру, экономику, политическую структуру и социальную ткань. Национальные языки больше не нужны, необходимо их ликвидировать и утвердить новый язык. Этот язык – не английский, как могут подумать, этот язык – информатика. Надо свести к одному все языки, перевести их на язык информатики, даже если этот язык – английский. Все культурные аспекты, делающие француза французом, итальянца – итальянцем, датчанина – датчанином, мексиканца – мексиканцем, должны быть разрушены, потому что это барьеры, мешающие доступу к глобализированному рынку. Вопрос уже не состоит в том, как создать один рынок для французов, а другой – для англичан или для итальянцев. Нужно создать один‑единственный рынок, где один и тот же человек сможет потреблять один и тот же продукт в любой части мира, и где этот человек будет вести себя как гражданин мира, а не как гражданин национального государства.

Это значит, что история культур, история традиций сталкивается с этим процессом и является в Четвертой мировой войне противником. Особенно серьезно это для Европы, где проживают народы с очень давними традициями. Французская, итальянская, английская, немецкая, испанская и прочие культурные логики – все, что не может быть переведено на терминологию информатики и рынка – являются для этой глобализации препятствиями. Товары будут теперь циркулировать по каналам информатики, и все остальное должно быть или убрано, или отложено в сторону. Национальные государства обладали своей собственной экономической структурой и тем, что называлось «национальной буржуазией», капиталистами, проживавшими в своей стране и там же получавшими прибыль. Это продолжаться больше не может – е<