Долго, слишком долго, Америка

© Перевод А. Сергеев

 

 

Долго, слишком долго, Америка,

Путешествуя по дорогам гладким и мирным, ты училась

только у радости и процветания,

Но теперь, но теперь настала пора учиться у горестей,

бороться со страшными бедами и не отступать,

И теперь только можно понять и показать миру, каковы

твои дети в массе своей

(Ибо кто, кроме меня, до сих пор понимал, что являют

собой твои дети в массе своей?).

 

 

ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО СОЛДАТУ

© Перевод Б. Слуцкий

 

 

Прощай же, солдат,

С тобой мы делили суровость походов,

Быстрые марши, житье на бивуаках,

Жаркие схватки, долгие маневры,

Резню кровавых битв, азарт, жестокие грубые забавы,

Милые смелым и гордым сердцам, вереницу дней,

благодаря тебе и подобным тебе

Исполненных войной и воинским духом.

Прощай, дорогой товарищ,

Твое дело сделано, но я воинственнее тебя,

Вдвоем с моей задорной душой

Мы еще маршируем по неведомым дорогам, через

вражеские засады,

Через множество поражений и схваток, зачастую сбитые

с толку,

Все идем и идем, все воюем – на этих страницах

Ищем слова для битв потяжелее и пожесточе.

 

 

КОГДА ВО ДВОРЕ ПЕРЕД ДОМОМ ЦВЕЛА ЭТОЙ ВЕСНОЮ СИРЕНЬ

© Перевод К. Чуковский

 

 

I

 

Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень

И никла большая звезда на западном небе в ночи,

Я плакал и всегда буду плакать – всякий раз,

как вернется весна.

 

Каждой новой весной эти трое будут снова со мной!

Сирень в цвету, и звезда, что на западе никнет,

И мысль о нем, о любимом.

 

 

II

 

О, могучая упала звезда!

О тени ночные! О слезная, горькая ночь!

О, сгинула большая звезда! О, закрыл ее черный туман!

О жестокие руки, что, бессильного, держат меня! –

О немощное сердце мое!

О шершавая туча, что обволокла мое сердце и не хочет

отпустить его на волю.

 

 

III

 

На ферме, во дворе, пред старым домом, у забора,

беленного известью,

Выросла высокая сирень с сердцевидными ярко‑зелеными

листьями,

С мириадами нежных цветков, с сильным запахом,

который мне люб,

И каждый листок есть чудо; и от этого куста во дворе,

С цветками такой нежной окраски, с сердцевидными

ярко‑зелеными листьями,

Я ветку, всю в цвету, отломил.

 

 

IV

 

Вдали, на пустынном болоте,

Притаилась пугливая птица и поет‑распевает песню.

Дрозд одинокий,

Отшельник, в стороне от людских поселений,

Поет песню, один‑одинешенек, –

Песню кровоточащего горла,

Песню жизни, куда изливается смерть (ибо хорошо,

милый брат, я знаю,

Что, если бы тебе не дано было петь, ты, наверное,

умер бы).

 

 

V

 

По широкой груди весны, над страною, среди городов,

Между изгородей, сквозь вековые чащи, где недавно

из‑под земли пробивались фиалки – крапинки на

серой прошлогодней листве,

Проходя по тропинкам, где справа и слева полевая трава,

проходя бесконечной травой,

Мимо желтых стеблей пшеницы, воскресшей из‑под

савана в темно‑бурых полях,

Мимо садов, мимо яблонь, что в розовом и в белом цвету,

Неся мертвое тело туда, где оно ляжет в могилу,

День и ночь путешествует гроб.

 

 

VI

 

Гроб проходит по тропинкам и улицам,

Через день, через ночь в большой туче, от которой

чернеет земля,

В великолепии полуразвернутых флагов, среди

укутанных в черный креп городов,

Среди штатов, что стоят, словно женщины, облаченные

в траур;

И длинные процессии вьются за ним, и горят светильники

ночи,

Несчетные факелы среди молчаливого моря лиц

и обнаженных голов,

И ждет его каждый поселок, и гроб прибывает туда,

и всюду угрюмые лица,

И панихиды всю ночь напролет, и несется тысячеголосое

могучее пение,

И плачущие голоса панихид льются дождем вокруг гроба,

И тускло освещенные церкви, и содрогающиеся от горя

орга́ны, – так совершаешь ты путь

С неумолчным перезвоном колоколов погребальных,

И здесь, где ты так неспешно проходишь, о гроб,

Я даю тебе ветку сирени.

 

 

VII

 

(Не только тебе, не тебе одному, –

Цветы и зеленые ветки я всем приношу гробам,

Ибо свежую, как утро, хотел бы пропеть я песню тебе,

о светлая и священная смерть!

 

Всю тебя букетами роз,

О смерть, всю тебя покрываю я розами и ранними

лилиями,

Но больше всего сиренью, которая цветет раньше всех,

Я полной охапкой несу их тебе, чтобы высыпать их

на тебя, –

На тебя и на все твои гробы, о смерть.)

 

 

VIII

 

О плывущая в западном небе звезда,

Теперь я знаю, что таилось в тебе, когда месяц назад

Я шел сквозь молчаливую прозрачную ночь.

Когда я видел, что ты хочешь мне что‑то сказать, ночь

за ночью склоняясь ко мне,

Все ниже поникла с небес, как бы спускаясь ко мне

(а все прочие звезды глядели на нас),

Когда торжественной ночью мы блуждали с тобою

(ибо что‑то не давало мне спать),

Когда ночь приближалась к рассвету и я глядел

на край неба, на запад, и увидел, что вся ты в истоме тоски,

Когда прохладною прозрачною ночью я стоял на взгорье,

обвеваемый бризом,

И смотрел, где прошла ты и куда ты ушла в ночной

черноте,

Когда моя душа, вся в тревоге, в обиде, покатилась

вслед за тобою, за печальной звездой,

Что канула в ночь и пропала.

 

 

IX

 

Пой же, пой на болоте,

О певец, застенчивый и нежный, я слышу твою песню,

твой призыв,

Я слышу, я скоро приду, я понимаю тебя,

Но я должен помедлить минуту, ибо лучистая звезда

задержала меня,

Звезда, мой уходящий товарищ, держит и не пускает

меня.

 

 

X

 

О, как я спою песню для мертвого, кого я любил?

И как я спою мою песню для милой широкой души,

что ушла?

И какие благовония принесу на могилу любимого?

 

Морские ветры с Востока и Запада,

Дующие с Восточного моря и с Западного, покуда не

встретятся в прериях, –

Эти ветры – дыхание песни моей,

Их благовоние я принесу на могилу любимого.

 

 

XI

 

О, что я повешу на стенах его храмины?

Чем украшу я мавзолей, где погребен мой любимый?

Картинами ранней весны, и домов, и ферм,

Закатным вечером Четвертого месяца, серым дымом,

светозарным и ярким,

Потоками желтого золота великолепного, лениво

заходящего солнца,

Свежей сладкой травой под ногами, бледно‑зелеными листьями

щедрых дерев,

Текучей глазурью реки – ее грудью, кое‑где

исцарапанной набегающим ветром,

Грядою холмов на речных берегах с пятнами теней

и с большим изобилием линий на фоне небес,

И чтобы тут же, поблизости, – город с грудой домов,

со множеством труб дымовых,

И чтобы бурлила в нем жизнь, и были бы мастерские,

и рабочие шли бы с работы домой.

 

 

XII

 

Вот тело и душа – моя страна,

Мой Манхаттан, шпили домов, искристые и торопливые

воды, корабли,

Разнообразная широкая земля, Юг и Север в сиянии,

берега Огайо, и сверкающая, как пламя, Миссури,

И бесконечные вечные прерии, покрытые травой

и маисом.

 

Вот самое отличное солнце, такое спокойное, гордое,

Вот лилово‑красное утро с еле ощутимыми бризами,

Безграничное сияние, мягкое, постепенно растущее,

Чудо, разлитое повсюду, омывающее всех,

завершительный полдень,

Сладостный близкий вечер, желанная ночь и звезды,

Что сияют над моими городами, обнимая человека

и землю.

 

 

XIII

 

Пой же, пой, серо‑бурая птица,

Пой из пустынных болот, лей песню с укромных кустов,

Бесконечную песню из сумерек лей, оттуда, где ельник

и кедр.

 

Пой, мой любимейший брат, щебечи свою свирельную

песню,

Человеческую громкую песню, звучащую безмерной

тоской.

О звенящий, и свободный, и нежный!

О дикий, освобождающий душу мою, о чудотворный певец,

Я слушаю тебя одного, но звезда еще держит меня

(и все же она скоро уйдет),

Но сирень с властительным запахом держит меня.

 

 

XIV

 

Пока я сидел среди дня и смотрел пред собою,

Смотрел в светлый вечереющий день с его весенними

нивами, с фермами, готовящими свой урожай,

В широком безотчетном пейзаже страны моей, с лесами,

с озерами,

В этой воздушной неземной красоте (после буйных

ветров и шквалов),

Под аркою неба предвечерней поры, которая так скоро

проходит, с голосами детей и женщин,

Я видел неугомонные приливы‑отливы морей, я видел

корабли под парусами,

И близилось богатое лето, и все поля были

в хлопотливой работе,

И бесчисленны были людские дома, и в каждом доме

была своя жизнь,

И вскипала кипучесть улиц, и замкнуты были в себе

города, – и вот в это самое время,

Обрушившись на всех и на все, окутав и меня своей тенью,

Надвинулась туча, длинный и черный плащ,

И мне открылась смерть и священная сущность ее.

 

И это знание сущности смерти шагает теперь рядом

со мною с одной стороны,

И эта мысль о смерти шагает рядом с другой стороны,

И я – посредине, как гуляют с друзьями, взяв за руки

их, как друзей,

Я бегу к бессловесной, таящейся, все принимающей ночи,

Вниз, к морским берегам, по тропинке у болота во мраке,

К темным торжественным кедрам и к молчаливым елям,

зловещим, как призраки.

И певец, такой робкий со всеми, не отвергает меня,

Серо‑бурая птица принимает нас, трех друзей,

И поет славословие смерти, песню о том, кто мне

до́рог.

Из глубоких, неприступных тайников,

От ароматных кедров и елей, таких молчаливых,

зловещих, как призраки,

Несется радостное пение птицы.

И чарующая песня восхищает меня,

Когда я держу, словно за руки, обоих ночных товарищей,

И голос моей души поет заодно с этой птицей.

 

         Ты, милая, ты, ласковая смерть,             

         Струясь вокруг меня, ты, ясная, приходишь, приходишь             

         Днем и ночью, к каждому, ко всем!             

         Раньше или позже, нежная смерть!             

 

          Слава бездонной Вселенной             

         За жизнь и радость, за любопытные вещи и знания             

И за любовь, за сладкую любовь, – но слава ей, слава,

слава

         За верные и хваткие, за холодящие объятия смерти.         

 

         Темная мать! Ты всегда скользишь неподалеку тихими             

и мягкими шагами,

         Пел ли тебе кто‑нибудь песню самого сердечного             

привета?

         Эту песню пою тебе я, я прославляю тебя выше всех,             

         Чтобы ты, когда наступит мой час, шла твердым             

и уверенным шагом.

 

         Могучая спасительница, ближе!             

         Всех, кого ты унесла, я пою, радостно пою мертвецов,             

          У тонувших в любовном твоем океане,             

         Омытых потоком твоего блаженства, о смерть!             

 

         От меня тебе серенады веселья,             

         Пусть танцами отпразднуют тебя, пусть нарядятся, пируют,          

         Тебе подобают открытые дали, высокое небо,             

         И жизнь, и поля, и громадная многодумная ночь.             

 

         Тихая ночь под обильными звездами,             

         Берег океана и волны – я знаю их хриплый голос,             

         И душа, обращенная к тебе, о просторная смерть             

под густым покрывалом,

         И тело, льнущее к тебе благодарно.             

 

         Над вершинами деревьев я возношу мою песню к тебе,             

         Над волнами, встающими и падающими, над мириадами             

полей и широкими прериями,

         Над городами, густо набитыми людом, над кишащими             

людом дорогами, верфями

         Я шлю тебе эту веселую песню, радуйся, радуйся,             

о смерть!

 

 

XV

 

В один голос с моей душой

Громко, в полную силу пела серо‑бурая птица,

Чистыми и четкими звуками широко наполняя ночь.

Громко в елях и сумрачных кедрах,

Звонко в сырости и в благоуханье болот,

И я с моими товарищами там, среди ночи.

 

С глаз моих спала повязка, чтобы могли мне открыться

Бесконечные вереницы видений.

 

И забрезжили передо мною войска,

И, словно в беззвучных снах, я увидел боевые знамена,

Сотни знамен, проносимых

сквозь дымы боев, пробитых картечью и пулями,

Они метались туда и сюда, сквозь дымы боев, рваные,

залитые кровью,

И под конец только два‑три обрывка остались на древках

(и всё в тишине),

Вот и древки разбиты, расщеплены.

И я увидел мириады убитых на кровавых полях,

Я увидел белые скелеты юношей,

Я увидел, как трупы громоздятся над грудами трупов,

Но я увидел, что они были совсем не такие, как мы о них

думали,

Они были совершенно спокойны, они не страдали,

Живые оставались и страдали, мать страдала,

И жена, и ребенок, и тоскующий товарищ страдали,

И бойцы, что оставались, страдали.

 

 

XVI

 

Проходя мимо этих видений, проходя мимо ночи,

Проходя один, уже не держа моих товарищей за руку,

Проходя мимо песни, что пела отшельница‑птица в один

голос с моей душою, –

Победная песня, преодолевшая смерть, но многозвучная,

всегда переменчивая,

Рыдальная, тоскливая песня, с такими чистыми трелями,

она вставала и падала, она заливала своими потоками

ночь,

Она то замирала от горя, то будто грозила, то снова

взрывалась счастьем,

Она покрывала землю и наполняла собой небеса –

И когда я услышал в ночи из далеких болот этот могучий псалом,

Проходя, я расстался с тобой, о сирень с сердцевидными

листьями,

Расцветай во дворе у дверей с каждой новой и новой

весной.

 

От моей песни я ради тебя оторвался

И уже не гляжу на тебя, не гляжу на запад для беседы

с тобою,

О лучистый товарищ с серебряным ликом в ночи.

 

И все же сохраню навсегда каждую, каждую ценность,

добытую мной этой ночью, –

Песню, изумительную песню, пропетую серо‑бурою

птицей,

И ту песню, что пропела душа моя, отзываясь на нее,

словно эхо,

И никнущую яркую звезду с полным страданья лицом,

И тех, что, держа меня за руки, шли вместе со мною

на призыв этой птицы,

Мои товарищи и я посредине, я их никогда не забуду

ради мертвого, кого я любил,

Ради сладчайшей и мудрейшей души всех моих дней

и стран, – ради него, моего дорогого.

Сирень, и звезда, и птица сплелись с песней моей души

Там, среди елей душистых и сумрачных, темных кедров.

 

 

О КАПИТАН, МОЙ КАПИТАН!

© Перевод Г. Кружков

 

 

О Капитан, мой Капитан, корабль доплыл до цели,

Шторма и рифы – позади, мы все преодолели.

Порт на виду, на берегу – пестро и многолюдно,

Там сотни глаз глядят на нас, на стройный очерк судна.

Но боже мой, о боже мой!

Но крови страшный вид!

На палубе мой капитан,

Закоченев, лежит.

Капитан, мой Капитан, восстань и оглянись –

Не для тебя ль трубит горнист и флаг взметнулся ввысь!

Гирлянды, ленты и цветы – все это в честь тебя,

Тебя народ у трапа ждет, волнуясь и кипя.

Отец! дай руку мне, очнись!

Ведь это сон дурной,

Что ты на палубе лежишь,

Холодный и немой.

Меня не слышит Капитан, ответа не дает,

Бесчувственна его рука, бескровен сжатый рот.

Корабль наш, цел и невредим, уже на якорь стал,

В пылу борьбы, в огне пальбы победу он достал.

Ликуй, толпа! труби, труба! –

Корабль вернулся в порт!..

На палубе мой Капитан

Погибший распростерт.

 

 

ГОРОДСКАЯ МЕРТВЕЦКАЯ

© Перевод К. Чуковский

 

 

Праздно бродя, пробираясь подальше от шума,

Я, любопытный, замедлил шаги у мертвецкой, у самых

ворот.

Вот проститутка, брошенное жалкое тело, за которым

никто не пришел,

Лежит на мокром кирпичном помосте,

Святыня‑женщина, женское тело, я вижу тело, я только

на него и гляжу,

На этот дом, когда‑то богатый красою и страстью, ничего

другого не вижу,

Промозглая тишина не смущает меня, ни вода, бегущая

из крана, ни трупный смрад,

Но этот дом – удивительный дом, – этот прекрасный

разрушенный дом,

Этот бессмертный дом, который больше, чем все наши

здания,

Чем наш Капитолий под куполом белым с гордой

статуей там, наверху, чем все старинные соборы

с вознесенными в небо шпилями,

Больше их всех этот маленький дом, несчастный,

отчаянный дом,

Прекрасный и страшный развалина‑дом, обитель души,

сама душа,

Отверженный, пренебрегаемый всеми, – прими же вздох

моих дрогнувших губ

И эту слезу одинокую, как поминки от меня, уходящего,

Мертвый дом, дом греха и безумья, сокрушенный,

разрушенный дом,

Дом жизни, недавно смеявшийся, шумный, но и тогда

уже мертвый,

Месяцы, годы звеневший, украшенный дом, – но мертвый,

мертвый, мертвый.

 

 

УЛИЧНОЙ ПРОСТИТУТКЕ

© Перевод К. Чуковский

 

 

Не волнуйся, не стесняйся со мною, – я Уолт Уитмен,

щедрый и могучий, как Природа.

Покуда солнце не отвергнет тебя, я не отвергну тебя,

Покуда воды не откажутся блестеть для тебя и листья

шелестеть для тебя, слова мои не откажутся блестеть

и шелестеть для тебя.

 

Девушка, возвещаю тебе, что приду к тебе в назначенный

час, будь достойна встретить меня,

Я повелеваю тебе быть терпеливой и благостной,

покуда я не приду к тебе.

 

А пока я приветствую тебя многозначительным взглядом,

чтобы ты не забыла меня.

 

 

О ФРАНЦИИ ЗВЕЗДА (1870–1871)

© Перевод И. Кашкин

 

 

О Франции звезда!

Была ярка твоя надежда, мощь и слава!

Как флагманский корабль, ты долго за собой вела весь

флот,

А нынче буря треплет остов твой – без парусов, без

мачт,

И нет у гибнущей, растерянной команды

Ни рулевого, ни руля.

Звезда померкшая

Не только Франции, – души моей, ее надежд заветных!

Звезда борьбы, дерзаний, порыва страстного к свободе,

Стремления к высоким, дальним целям,

восторженной мечты о братстве,

Предвестье гибели для деспота и церкви.

 

Звезда распятая – предатель ее продал –

Едва мерцает над страною смерти, геройскою страной,

Причудливой и страстной, насмешливой и ветреной

страной.

 

Несчастная! Не стану упрекать тебя за промахи,

тщеславие, грехи,

Неслыханные бедствия и муки все искупили,

Очистили тебя.

 

За то, что, даже ошибаясь, всегда ты шла к высокой цели,

За то, что никогда себя не продавала ты, ни за какую

цену,

И каждый раз от сна тяжелого, рыдая, просыпалась,

За то, что ты одна из всех твоих сестер, могучая,

сразила тех, кто над тобою издевался,

За то, что не могла, не пожелала ты носить те цепи,

что другие носят,

Теперь за все – твой крест, бескровное лицо,

гвоздем пробитые ладони,

Копьем пронзенный бок.

О Франции звезда! Корабль, потрепанный жестокой

бурей!

Взойди опять в зенит! Плыви своим путем!

 

Подобна ты надежному ковчегу, самой земле,

Возникнувшей из смерти, из пламенного хаоса и вихря,

И, претерпев жестокие, мучительные схватки,

Явившейся в своей нетленной красоте и мощи,

Свершающей под солнцем

свой предначертанный издревле путь –

Таков и твой, о Франция, корабль!

Исполнятся все сроки, тучи все размечет,

Мучениям придет конец, и долгожданное свершится.

И ты, родившись вновь, взойдя над всей Европой

(И радостно приветствуя оттуда звезду Колумбии),

Опять, о Франции звезда, прекрасное искристое светило,

В спокойных небесах яснее, ярче, чем когда‑нибудь,

Навеки воссияешь.

 

 

ТАИНСТВЕННЫЙ ТРУБАЧ

© Перевод В. Левик

 

 

I

 

Слушай! Странный трубач, небывалый трубач играет

в ночи прихотливые песни,

Незримо паря в воздушной стихии.

Трубач, я слушаю, чутко ловлю твой напев –

То бурный, крутящийся вихрем вокруг меня, надо мною,

То робкий, неясный, гаснущий где‑то в пространстве.

 

 

II

 

Ко мне, о бесплотный! Ты, может быть, дух музыканта

Усопшего, взлеты мечты и восторг озарений

Изведавший в том бытии, которое было

Волной, океаном, вселенною звуков.

Теперь, экстатический дух, ты звонкой трубою

Ничьей души не тревожишь – одну лишь мою,

Лишь для меня играешь ты песню,

Чтоб я передал ее миру.

 

 

III

 

Труби, трубач, и звонко и внятно, – и буду я слушать,

Пока не отступит и шумный день,

И город, и весь взбудораженный мир

Пред этим широким, свободным и светлым потоком

мелодий.

Небесной росою священный покой пролился на меня.

Брожу, как в раю, освеженный прохладою ночи,

Вдыхаю запахи роз, и травы, и влажного ветра,

И песня твоя возносит поникший мой дух – дает мне

свободу и силу,

Нежась и плавая на ветровом океане.

 

 

IV

 

Труби, трубач! Воскрешая пред моими очами

Старинные зрелища – мир феодалов.

 

О, магия музыки! Вот вереницей ожившей

Идут кавалеры и дамы, пируют бароны, поют трубадуры,

И, в искупленье греха, ищут рыцари чашу святого

Грааля.

Я вижу турнир – соперники в тяжких доспехах, на

статных конях боевых,

Я слышу лязг булата – удары мечей о брони,

Я вижу, как полчищем буйным идут крестоносцы – чу!

грохот литавров.

Монахи бредут впереди, вздымая кресты к небесам.

 

 

V

 

Труби же, трубач! Говори о любви,

О том, что включает весь мир – и мгновенье и вечность.

Любовь – это пульс бытия, наслажденье и мука,

И сердце мужчины и женщины сердце – во власти

любви.

Все в мире связует любовь,

Объемлет и все поглощает любовь.

Я вижу, вокруг меня теснятся бессмертные тени,

Я чувствую пламя, которым согрет весь мир, –

Румянец, и жар, и биенье влюбленных сердец,

И молнии счастья, и вдруг – безмолвие, мрак и желание

смерти.

 

Любовь – это значит весь мир для влюбленных.

Пред ней и пространство и время – ничто.

Любовь – это ночь и день, любовь – это солнце и месяц,

Любовь – это пышный румянец, благоухание жизни.

Нет слов, кроме слов любви, нет мыслей, помимо любви.

 

 

VI

 

Труби, трубач! Заклинай свирепого духа войны!

 

На зов твой пространство ответило эхом – подобным

дальнему грому.

Смотри – идут батальоны! Смотри, как в облаке пыли

сверкают штыки!

Я вижу солдат закопченные лица, я вижу вспышки

в дыму, я слышу пушечный грохот.

Не только войну, – твоя страшная песня, безумный

трубач,

Рождает иные картины:

Разбой на дороге – грабеж, и убийство, и крики

о помощи!

В пучине тонет корабль – смятение, отчаянье, гибель!

 

 

VII

 

Трубач! Я сам, верно, тот инструмент, на котором

играешь ты песни,

Ты плавишь мне сердце и мозг, их движешь, влечешь

и меняешь.

Внезапно твой смутный напев навеял грусть на меня,

Ты погасил ласкающий светоч – надежду.

Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду,

Безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен –

и этим унижен я сам,

Моими стали страданья – обиды всего человечества, –

и жажда мщенья, и скрытая ненависть,

Меня гнетет пораженье – все кончено! Враг

торжествует.

(Но исполином встает над руинами

Правда, неколебимая

до конца!

Решимость и воля – стоять до конца!)

 

 

VIII

 

Труби же, трубач! Сыграй в заключенье

Такую высокую песнь, какой не играл никогда!

Играй для моей души, воскреси в ней надежду и веру

И дай мне провидеть грядущее,

Даруй мне его предвкушенье и радость.

 

О счастье, о ликованье – песня восторга!

О звуки, чья сила – сильнее всего на земле!

То марш победивших людей, обретших свободу,

То в гимне все человечество славит всемирного бога, –

и гимн этот – радость!

Явились новые люди, мир стал совершенным, – и все это

радость!

В мужчине и женщине – мудрость, невинность, здоровье,

и все это – радость!

Веселье и смех вакханалий, и все это – радость!

Исчезли страдания, скорбь и война – нет грязи

на старой земле – осталась одна только радость.

Радостью море рокочет, радостью воздух струится,

Радость, радость, радость – свободы, веры, любви, –

радость ликующей жизни!

Для полного счастья – достаточно жить и дышать!

Радость! Радость! Везде и повсюду – радость!

 

 

ЛОКОМОТИВ ЗИМОЙ

© Перевод И. Кашкин

 

 

Хочу тебя прославить,

Тебя, пробивающегося сквозь метель зимним вечером.

Твое сильное дыхание и мерное биение твоего сердца

в тяжелых доспехах,

Твое черное цилиндрическое тело, охваченное золотом

меди и серебром стали,

Твои массивные борта, твои шатуны, снующие у тебя

по бокам,

Твой размеренный гул и грохот, то нарастающий,

то теряющийся вдали,

Твой далеко выступающий вперед большой фонарь,

Твой длинный белый вымпел пара, слегка розоватый

в отсветах,

Густые темные клубы дыма, изрыгаемые твоей трубой,

Твой крепко сбитый остов, твои клапаны и поршни,

мелькающее поблескиванье твоих колес,

И сзади состав вагонов, послушных, охотно бегущих

за тобою

И в зной и в дождь, то быстро, то медленно, но всегда

в упорном беге.

Ты образ современности – символ движения и силы –

пульс континента;

Приди послужить музе и уложись в стихи таким, каким

я тебя вижу,

Внося с собой бурю, порывы ветра и хлопья валящего

снега,

Днем – предваряемый звоном сигнального колокола,

Ночью – молчаливым миганием твоих фонарей.

Горластый красавец!

Мчись по моим стихам, освещая их мельканьем твоих

фонарей, оглашая их твоим бесшабашным шумом,

Буйным, заливистым хохотом твоего свистка – будя эхо,

грохоча, сотрясая землю, всю будоража,

Подчиняясь только своим законам, идя своим путем.

И голос твой не слезливая арфа, не бойкий рояль,

А пронзительный крик, повторяемый скалами и холмами,

Далеко разносящийся вдоль прерий, и по озерам,

И к вольному небу – весело, сильно, задорно.