Вересковые пустоши глочестера

 

 

Вниз по реке Глочестер, там

Стоит рыбацкий флот,

Вверху – подходит лес к холмам,

У ферм пасется скот.

Здесь полдень голубой

Струит на вереск бледный свет,

На пустошь и морской прибой,

Уводит ветры за собой

Мчать за июнем вслед.

 

В тени коряги львиный зев

На страже рощи встал,

Ромашки краше юных дев,

Шиповник жарко ал.

Пирушка мотыльков

Идет, раскрылся барбарис,

Плющ на черемухе повис,

Пьянея от цветов.

 

Кувшинок яркой желтизной

Пестрит прибрежный луг,

Ныряют ласточки сквозь зной,

Зовя своих подруг.

Над морем чаек крик

Затих, но слышен щебет птиц,

Вдруг стайка легкая синиц

Скользнет, как синий блик.

 

Сама земля здесь непрочна,

Нечеток контур дюн,

Уходит из‑под ног она,

Изменчив цвет лагун,

Песок на много миль

Кругом да вереска поля,

Упругий мох пружинит иль

Планеты в такт качнулся киль –

Плывет корабль‑земля.

 

Строй облаков погожим днем

Летит, как паруса,

И солнце мачтовым огнем

Плывет сквозь небеса.

Как шлюпка за кормой,

Луна льет тусклый свет на борт,

И шхуна мчится по прямой,

Как будто ведом ей самой

Ее далекий порт.

 

О боже, боже! Где причал,

Известно ли земле?

Иль мечется корабль у скал

Как бы слепой во мгле?

Кто нынче капитан,

Земля их видела не счесть,

Тот был безумен, этот пьян,

Кто занят покореньем стран,

А кто любил поесть.

 

Хоть наглухо задраен люк,

Закрыт зловонный трюм,

Я слышал исступленный стук,

Проклятья, крики, шум,

Я бросился во тьму,

Но мне сказали снизу: «Нет, –

Ты здесь не нужен никому»,

Я устремился на корму,

«Останься» – был ответ.

 

Желтеет лютик в ивняке,

Лиловый иван‑чай

Склоняет чашечку к реке,

Кто дал мне этот рай,

Где улиц нет в грехах,

В грязи, со смрадом городским,

В котором смешан зной и дым?

И кто дал братьям в пищу прах?

Когда воздастся им?

 

В Глочестер строй рыбацких шхун

Везет домой улов,

Мелькают паруса средь дюн

Немыслимых цветов.

Монеты в кошельках

Звенят, и звонки голоса,

Есть что припрятать в сундуках,

Есть что растратить в кабаках,

Спешите, паруса!

 

Но ты, корабль душ людских,

Когда узришь сквозь мглу

Свой порт и призраков каких

Увидишь на молу?

И, развевая флаг,

Придешь, тайфуны покоря,

В свои знакомые моря

Иль горсть оборванных бродяг

Опустит якоря?

 

 

ОДА ВО ВРЕМЕНА СОМНЕНИЯ

 

(После того как автор увидел в Бостоне статую Роберта Голда Шоу, убитого во время штурма Форта Вагнер 18 июня 1863 года, когда он командовал первым добровольческим негритянским полком, 54‑м Массачусетским.)

 

I

 

Средь сутолоки уличной стоит

Сен‑Гуденовский бронзовый солдат,

В честь Шоу Роберта, что был убит,

Когда на приступ шел его отряд,

Он вознесен на постаменте тут,

Но мимо толпы праздные идут.

Средь суеты, торговли, болтовни

Я слышу отдаленный гул весны

И знаю – в эти мартовские дни

Охвачены тревогой и они,

Хоть прям их взгляд и поступь их тверда,

Те, кто погиб от горя и стыда

За то, чтоб наша жизнь была чиста.

 

 

II

 

По улицам течет людской поток,

Парк черен, и средь голых крон

Не зеленеет ни один листок,

Но слышу я капели дерзкий звон.

Я знаю, что любовь сильней небес,

Уже скороговоркой шепчет лес,

И ручейки среди камней бегут

И лед смывают потихоньку в пруд.

А ветер пряным югом вдруг запах,

Как будто аромат виргинских мхов

Растущих лишь на вековых дубах,

Он захватил с собой из тех краев

За Каролиной, где плоды в садах

Сгибают ветки, иль его порыв

Пришел с благоуханных островов,

Что Мексиканский окружил залив.

 

 

III

 

На мысе Анны стайка детворы

В дом землянику принесет и тмин,

Охотник на холме гусиный крик

Услышит скоро и увидит клин,

Над Теннесси летящий до зари

Из Освенго в Солт‑Сент‑Мари,

Туда, где скалы реют над водой

И где огромный, буйный, молодой

На западе Чикаго распростерт,

Неугомонный, острый на язык,

Сознанием судьбы великой полн,

Над озером, как нимб, расцветив порт.

Как море в ожиданье кораблей,

Зеленой чередой пшеничных волн

Расстелется в Дакоте гладь полей.

В пустынях Аризоны в свой черед

Свершат весны загадочный обряд,

Среди песков, что, как слюда, горят,

Приветствуя светил круговорот.

Ветра вновь жертвы принесут богам,

Когда сияющая Сьерра позовет

Вершины взмыть, танцуя, к облакам

Под распахнувшийся небесный свод.

Кедр запоет под бурей, как гобой,

Рек заструится сумрак голубой,

И рыбы замерцают в глубине.

Морям Аляски Шастой подан знак,

Там старых льдов тяжелый слышен гул,

Сползающих во тьму по крутизне,

На айсберги весенний вихрь подул,

А Марипоза сквозь лиловый мрак

Гавайи созерцает при луне;

Тропический качает ветерок

Верхушки пальм, и Запад и Восток

Неотличимы, словно близнецы,

Там света сходятся далекие концы,

Хоть розно жить и повелел им Бог.

 

 

IV

 

Но что за звуки там слышны?

Увы! То не морской прибой,

Там, заглушая шум весны,

Вдали кипит постыдный бой.

Смириться ль со стыдом и мне,

Но ведь не зря же здесь стоят

Фигуры бронзовых солдат,

Отдавших жизнь своей стране!

Сурова правда наших дней!

И ноша долга тяжела,

Как хороша моя земля,

Да будет божья длань над ней!

Увы! несчастье и позор!

Сорвать венок с ее главы,

Венок лирической листвы,

И тихо вымолвить укор.

Ужели мне права даны

Скорбеть иль порицать,

На стыд и боль моей страны

Ленивым пальцем указать?

 

 

V

 

Ложь! Ложь! Клянусь! Был правым каждый бой!

Влекла нас справедливость за собой,

Не запятнал Республику разбой,

Для нас война покуда не базар,

Победа – наша честь, а не товар.

Нас ложь и грязь коснуться не могли,

Здесь безупречный сын моей земли

С венцом бессмертной славы на челе,

Надменной Новой Англии душа,

Ведущая измученных рабов,

Вчера освобожденных из оков,

Что вслед за ним бредут едва дыша

Туда, где смерть встречает честь во мгле.

Он с ними был на берегу всю ночь,

Стараясь мрак и холод превозмочь,

Он пробирался к каждому ползком,

Слова простые подбирал с трудом,

В отверженную плоть вдыхая жар,

Покуда каждое из этих темных лиц

Не ожило при наступленье дня,

И черепки, что выкинул гончар,

Не стали чашей грозного вина,

Чистейшей ярости, что горем рождена.

Затем наверх, где жерлами бойниц

Темнел в морском тумане бастион,

Рядами укреплений окружен,

И где соцветья адского огня

На небе распускались вновь и вновь

И рассыпали смерти семена.

Они шли вверх, и проливали кровь,

И гибли здесь, на этой высоте,

Свободными. А после в темноте,

Когда рассеялся давно сраженья дым,

Брезгливо побросали их тела

В могилу общую. Навеки с ним

Теперь соединила их земля.

Природы нерушим круговорот,

Один над ними горный лавр взойдет,

И ветерок его овеет в зной,

Два сердца станут розою одной.

Упряма демократия земли –

И равенства непобедим закон,

Рука к руке под этот лавр легли

Невежественные рабы и тот,

Кто знал, что здесь не равенства оплот,

А вековой неправды бастион,

Который наконец‑то нами взят.

Мы оплатили дорогой ценой Победу.

Не сравнится ни с одной

Святыней этот бронзовый солдат.

И мы теперь не повернем назад,

За это отдал жизнь его отряд.

 

 

VI

 

О горькая, измученная тень!

Ты хочешь ли, чтоб наступил тот день,

Когда из глаз твоих уйдет упрек,

Ты ждешь ли до сих пор тех гневных строк,

Ненужных, запоздалых, может быть,

Что я пытался в сердце затаить,

Не омрачая солнечные дни?

Когда о подвигах средь праздной болтовни

Твердили как о скучных новостях,

Крик застывал на бронзовых устах,

Румянец проступал сквозь бронзу щек.

Здесь только бард великий должен петь,

Чья лира может плакать и скорбеть,

Неужто ни один не сыщется средь нас?

Ужель Уитмена великий дух угас?

Я верю, что раздастся гордый глас,

Хоть тайно и скорбит весенний свет,

Хоть ветер донесет до нас нет‑нет

Заокеанской битвы мрачный шум,

Хотя закат таинственно угрюм,

Хотя и вопрошаем мы с тоской

Грядущее, и мог ли быть такой

Итог у наших горестных побед,

И у кого нам требовать ответ,

Пока красноречивые мужи

Запутались в хитросплетениях лжи

И забивают пустословьем рот,

Продажной фальшью равнодушных од.

Я уши терпеливо зажимал,

Не слушал оскорбительных похвал,

Писклявых, унизительных речей –

Враги нас просят не тупить мечей,

Пока духовности не сменим мы сосуд

На варварства пустые черепки,

Что более удобны для руки,

Сжимающей тюремный ключ иль кнут,

Освободившись от морали пут,

Сокровищам ума не место тут.

Достоин ли венец борьбы отцов?

За то ли бились мы, в конце концов,

И нас ли Мильтон нацией орлов,

Что в горних высях правды родились,

Назвал когда‑то, разве поднялись

Мы к солнцу в поднебесии парить,

Чтоб там с богами наравне царить?

Иль ничего уж не осталось у детей

От птиц, кроме утробы и когтей,

И каждый пусть сам по себе живет,

Болотных птиц поселим средь болот,

К мышам летучим филинов и сов,

А солнце мы оставим для орлов?

 

 

VII

 

О нет!

Мы все ж так низко не падем!

Струится в наших жилах кровь отцов!

Измученная Куба под ярмом

Стонала обессиленно вчера,

И разносили тропиков ветра:

«Спасите нас, иначе мы умрем!»

Вся Алабама эхо этих слов

Услышала, и всколыхнулся Мэн,

Достиг Айдахо ветер перемен,

И гордо распрямился гордый штат,

Отправив армии на запад и восток.

Во имя пылких мальчиков‑солдат,

Что в Сан‑Хуане на холме лежат,

А ведь любой из них узнать бы мог

Очарованье девичьей любви,

И звездную печаль, и древний жар,

Когда поют ночами соловьи.

Мы требуем: не дайте осквернить

Их благородных жертв священный дар,

Их смерть себе на пользу обратить.

Республика потребует отчет

У каждого, кто листик украдет

Из их побед лаврового венка,

У каждого, чья жадная рука

На славу их посмеет бросить тень,

Для каждого придет расплаты день.

И ясным днем на вас падет позор,

Подкараулит ночью вас, как вор.

Мы покараем всех наверняка.

Не искушайте нас, ведь мы слабы.

Не тронем мы свободных островов,

Пускай клянет нас с жарких берегов

Неотомщенных мертвый грозный хор,

Пусть мы для них трусливые рабы,

Мы чашу горькую должны испить до дна –

Зола нас побелит, как седина,

До крошки хлеб отчаянья съедим,

Поднимется над хижинами дым,

И будет плач стоять у нас в домах,

И мысль родится наконец в умах,

И, с опозданьем, может быть, прозрев,

На вас тогда мы выместим свой гнев.

Страшитесь!

Может быть, мы слепоту простим,

Но низость и корысть не пощадим!