Этапы письменного освоения иноязычного слова

 

В процессе приспособления чужого слова к русской письменной системе возникает несколько вариантов графической записи заимствования, которые И. В. Нечаева именует графическими оппозициями [Нечаева 2008: 14]. По мнению исследователя, подобные оппозиции «отражают те взаимосвязи, которые существуют в языке между графикой и орфографией, и подлежат урегулированию орфографическими методами». Эта точка зрения опирается на формулировку А. А. Зализняка, согласно которой «орфография - это совокупность правил, предписывающих выбор одной из графически правильных записей [курсив наш. - Д. Х.] для всех случаев, когда такая запись не единственная» [Зализняк 2004: 172]. «Графически правильной» А. А. Зализняк называет «запись некоторого отрезка звучащей речи (например, словоформы), если, будучи прочитана по основным правилам чтения…, она дает именно ту фонетическую последовательность, которая записывалась» [Зализняк 2004: 172].

Иными словами, в современной лингвистической науке принято говорить о двухэтапном освоении иноязычной лексики в русском письме: графическом (этапе колебаний) и орфографическом. «На первом этапе создаются графические записи слова; на втором - орфографическом - осуществляется выбор эталона написания» [Нечаева 2008: 14].

В настоящей работе мы будем говорить лишь о первом из указанных этапов, для чего необходимо предварительно охарактризовать основные понятия графики.

Основные понятия графики

 

Графема - минимальный знак определенной системы письма, выражающий отношение соответствующей единицы языка (план содержания) к ее графическому обозначению (план выражения).

Графика устанавливает связь алфавита с системой фонем языка, то есть определяет принципы и правила обозначения буквами фонем и их сочетаний безотносительно конкретных морфем (в отличие от орфографии, которая устанавливает принципы и правила употребления букв алфавита в конкретных морфемах).

В. Ф. Иванова определяет основную задачу графики как восполнение «...отсутствия специальных букв для парных мягких согласных» [Иванова 1974: 68].

Эту задачу графика решает с помощью слогового принципа - способа соединения букв на письме, в соответствии с которым гласные и согласные буквы пишутся и читаются с учетом соседних букв. В основе этого принципа лежит графический слог как единица чтения и письма.

Слоговой принцип русской графики применим как к гласным, так и к согласным буквам. Твердость и мягкость согласных звуков [м] и [м’] в словах мал и мял передается не разными согласными буквами, а гласными «а» и «я», первая из которых указывает на твердость предшествующего согласного звука, вторая - на мягкость. Соответственно этой функции гласных, они подразделяются на «несмягчающие» (а, о, у, э, ы) и «смягчающие» (я, ё, ю, е, и). Как пишет А. Б. Шапиро, «уже в первых русских памятниках твердость и мягкость согласных перед гласным последовательно обозначались различием гласных букв...» [Шапиро 1951: 96]. Кроме того, мягкость согласных на письме может быть обозначена с помощью буквы ь.

Применение слогового принципа русской графики к гласным выражается в обозначении на письме сочетания й (йот) + гласный. Это сочетание обозначают йотированные буквы. В позиции не после согласных й (йот) + гласный, согласно слоговому принципу графики, передается с помощью смягчающих гласных:

а) в начале слова (якорь, ёлка, юмор, есть);

б) после гласных (маяк, раёк, краюха, поесть);

в) после разделительных твердого (ъ) и мягкого (ь) знаков (объять, разъём, адъютант, объезд; семья, зверьё, вьюга, пьеса, воробьи).

Так, сочетания [йа], [йу], [йо] в словах моя, мою, моё передаются с помощью букв я, ю, ё, которые в этих случаях читаются иначе, чем после согласных букв. То есть, согласно слоговому принципу графики, чтение гласных, как и чтение согласных, зависит от соседства с другими буквами.

Слоговой принцип графики для русского языка очень удобен, так как сокращает количество букв, необходимых для передачи мягких согласных звуков и йота. Однако в ряде заимствованных слов наблюдаются отступления от слогового принципа графики.

Во-первых, при обозначении звука [й] используется не йотированная буква, а сочетание й + гласный (йод, фейерверк, секвойя и др.) или же вместо ё пишется ьо, а вместо я - ья (брильянт, павильон, бульон и др.).

Во-вторых, в заимствованных словах сочетание парного по твердости-мягкости согласного с гласным е не всегда обозначает смягчение согласного. Например, термос [тэрмас], партер [партэр], контейнер [кантэйн’ир], кашне [кашнэ] и др.

В. Ф. Мейеров выделяет понятие графограммы. Графограммы - буквы, дифференцирующие фонемное качество звуков-соседей и использующиеся поэтому принудительно (орфографическая регламентация при их использовании не требуется. Ср.: упрёк и урок).

«Однако в силу разных причин они могут выходить из-под контроля графических правил, вовлекаясь в конкуренцию по отношению друг к другу. Так возникают весьма нетривиальные орфографические ситуации [Мейеров 1999: 3; 8].

 

История становления норм

 

В Древней Руси орфографическая норма была признаком рукописи, писца, писцовой школы. Теория русской орфографии начинает складываться с середины XVIII в. - эпохи поисков нормы русского литературного языка, наиболее рациональных принципов правописания, стремления к упорядочению языкового употребления.

Оживленные дискуссии XVIII в. среди лингвистов и литераторов неблагоприятно действовали на положение правописания в школах, в печати. Размышляя о том, как установить рациональное правописание, А.П. Сумароков писал: «Но чем пособить, когда Россия ни какова не имеет собрания, пекущегося о языке и словесных науках: да и в школах ни Российскому правописанию, ни грамматике Российской не учат» [цит. по: Шапиро 1951: 179].

В XIX в. по-прежнему отсутствовали единые нормы, опирающиеся на строго обоснованные научные принципы, так что разнобой в целом ряде написаний оказывался очень значительным. «Трудно найти что-нибудь неопределеннее русского правописания: это какой-то хаос, в который никто еще надлежащим образом не потрудился внести порядок и стройность системы. Начиная от правописания целых слов, где иногда одно слово пишется на несколько манер…, до писания букв», - говорилось на страницах журнала «Отечественные записки» [Отечественные записки 1839].

Нестабильность письма в XIX в., «период анархического состояния русского правописания», сменилась на «орфографическое диктаторство» после выхода Циркуляра Министерства народного просвещения от 21 мая 1885 г. «О введении в средних и низших учебных заведениях составленной акад. Я. К. Гротом книги «Русское правописание» [Григорьева 2003: 259].

К началу XX столетия призывы к упрощению русской орфографии выливаются в широкое движение, и в 1900 г. Московское и Казанское педагогические общества выступили с проектами реформы русского правописания. К этому времени уже сформировалась фонология, которая оказала сильное влияние на развитие теории русской орфографии.

В 1904 г. при Академии наук была создана Орфографическая комиссия, председателем которой стал Ф. Ф. Фортунатов, членами - И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Шахматов и др. Основным направлением работы комиссии стала попытка построить орфографию на едином принципе и избавить русское письмо от написаний, которые не отвечают современному состоянию языка. Среди деятелей реформы были сторонники построения орфографии как на фонетических, так и на морфологических или традиционно-исторических началах, однако в результате возобладал принцип именно морфологической орфографии, при котором письмо оказывается способным передавать составные части слов в их наиболее чистом, независимом виде.

Рекомендации Орфографической комиссии окончательно были приняты лишь в Советской России во время реформы орфографии 1917-1918 гг.

В 1929 г. была созвана новая Орфографическая комиссия, которая должна была завершить усовершенствование русской орфографии. Но проект Главнауки, появившийся в 1930 г. не был одобрен.

С 1934 г. в Москве и Ленинграде развернулась работа по упорядочению и улучшению существующей орфографии. Итогом стали изданные в 1956 г. «Правила русской орфографии и пунктуации» - первый академический свод правил, первый опыт наиболее полной кодификации и первый в истории русской культуры официально утвержденный документ, имеющий статус обязательного для всех пользующихся русским языком. В том же году вышел «Орфографический словарь русского языка» под редакцией С. И. Ожегова и А. Б. Шапиро.

Введение для большинства написаний единой безвариантной нормы привело к утверждению так называемого орфографического режима, «Домостроя письма» [Григорьева 2003: 259], когда владение правилами русского языка было возведено в ранг нравственной категории.

В начале 1960-х гг. развернулись дискуссии о необходимости уточнения и изменения действующих правил. В результате были разработаны «Предложения по усовершенствованию русской орфографии», выдвинутые в 1964 г. Орфографической комиссией, в состав которой входили не только выдающиеся языковеды (В. В. Виноградов, А. А. Реформатский, С. И. Ожегов), но и учителя, психологи, писатели (например, К. И. Чуковский). Однако «Предложения...» не были приняты.

Орфографическая комиссия 1972-1973 гг., учитывая неудачный опыт 1964 г., уже не работала над подготовкой нового свода правил, а занималась разработкой предложений по частичным изменениям действующего свода. Правда, и проект 70-х не был реализован.

С. М. Кузьмина и В. В. Лопатин так отзываются о Своде-56: «Это был первый законодательно закрепленный, общеобязательный свод правил, ликвидировавший разнобой в правописании. Однако спустя сорок лет после их публикации нельзя не признать, что текст правил во многом устарел: многие формулировки не соответствуют современному научному пониманию тех или иных языковых явлений, устарел иллюстративный материал, а в целом ряде случаев правила не соответствуют и практике письма…» [Кузьмина, Лопатин 1996: 100].

Поскольку число «орфографических случаев», не регламентируемых правилами 1956 г., постоянно увеличивается, в конце XX века в Институте русского языка им. В. В. Виноградова в Москве и в Орфографической комиссии РАН началась работа над проектом новой редакции правил. Главная задача новой редакции - сделать правила более подробными, восполнить некоторые упущения свода 1956 г., ввести новый материал и разработать принципы правописания новых слов. Авторы проекта совершенно справедливо отказывались называть свои предложения реформой, потому как речь шла лишь об урегулировании некоторых орфографических норм.

Предложения Орфографической комиссии вызвали бурное обсуждение, которое сопровождалось накалом публицистических страстей. В СМИ появлялись такие, например, заголовки как «Реванш двоечников», «Новояз-2000» и т. п. Однако в действительности предлагаемые изменения не затрагивают основных принципов русской орфографии и не покушаются на главнейшие устои норм.

От части предложений, подвергнутых наиболее ожесточенной критике, авторы проекта в результате отказались (например, устранить исключения и писать брошура и парашут; устранить нарушения слогового принципа графики и писать конвеер, феерверк и т. п. и др.).

Б. И. Осипов так комментирует негодование общества: «…повторилась ситуация 1964 г.: огонь общественной критики сосредоточился на предложениях писать у в словах брошюра и парашют. Я уж не говорю о журналистах-невеждах, то и дело смешивающих орфографию и язык, и о журналистах-невежах, допускающих грубые личные выпады против председателя орфографической комиссии В. В. Лопатина» [Осипов 2003: 261].

«Мелочная реформа - вообще наихудший вариант орфографических реформ. А когда эта реформа касается каких-то широко известных правил или даже исключений, то гневный протест “общественности” неминуем. …Исключения помнит любой человек средней грамотности, более того, гордится тем, что помнит, считая это чуть ли не вершиной учености» [Осипов 2010: 206].

Задача корректировки ныне действующих правил (на практике - не всегда действующих) требует довольно скорого решения. И доказательством тому может служить огромное количество ошибок, которое демонстрируют сегодняшние печатные издания. Стоит отметить, что орфографические реформы всегда успешно претворяются в жизнь лишь в период коренных изменений в государстве (реформа 1917 г., реформа 1956 г. или, например, реформа сербской орфографии Вука Караджича, реформа письма в Болгарии или в Японии после Второй мировой войны). Поэтому новаторские предложения филологов отвергались обществом и в 1960-х, и в 1970-х годах, и на рубеже XX - ΧΧΙ веков. Однако лингвистам необходимо регистрировать языковые изменения, изучать тенденции развития языка, невзирая на политические условия.

Т. М. Григорьева следующим образом описывает современные орфографические тенденции: в научных кругах ведутся дискуссии о вариантности русского письма, «о необходимости введения в словарь формулировок типа “предпочтительнее, возможно также, не является ошибкой”», то есть постепенно утверждается идея, что «возможность орфографического выбора не приведет к анархии письма, но «поможет избавиться от проявления “самодурства” ревнителей строгой орфографии» [Григорьева 2003: 261].

Эта точка зрения является историческим продолжением воззрений Орфографической комиссии 1901 г.: «...нет никакой надобности в единстве орфографии: разнообразие только не должно быть столь велико, чтобы затруднить понимание» [Брандт 1901: 58]; «единообразие письма не исключает некоторого разнообразия в несущественных и спорных случаях»[цит по: Григорьева 2003: 261].

Указанная тенденция к языковой вариантности особенно наглядна на примере орфографии новейших заимствований. Это еще раз доказывает, насколько важным становится анализ изменений в графическом освоении иноязычной лексики.