Глава 34: преображение на последнем пире

Я хватаю тебя из времени,

Вырываю тебя из племени,

Застываю, стремясь в стремнину –

И бросаю себя в забвение…

(Неизвестный автор). [6]

 

В канун Нового года город притих, будто заснул на век…Вечером внезапно поднялась сильная метель – и Анна шла по улицам, залитыми бело-желтыми огнями, вслушиваясь в странный шелест снежной вьюги. В сумерках сновали люди, толпясь на остановках, ждали трамваев – снежный вихрь настигал их всех. Мелкие снежинки летели с небес, приглашенные на таинственный танец с ветром, который, будучи сильным, шептался с ними на своём лишь ему ведомом языке. Позёмка то бросалась в свет автомобильных фар, стелясь по самой земле, то кружилась в феерии ночных фонарей, будто в ожидании великого и непостижимого таинства. Ломкая хрустальная посыпь была прекрасна в своём тихом предпраздничном помешательстве: нет, она не буйствовала…но она помешалась, в многоликой тишине танцуя причудливый танец.

Странный ветер освобождал странный город – и тот вспархивал, подобно мифической птице, ввысь расправляя диковинные крылья как предвестие. И Анна внимала его полёту, открытому в Космос… Вот только как ни пыталась она разобрать языка той погоды, она лишь видела в нем единое удивление, которое не могло не посетить её душу.

Едва она переступила порог квартиры, как её и здесь настиг декабрьский холод: бесшумный порыв ветра распахнул окно, ворвавшись в её комнату – и Анна поспешила закрыть створки.

 

В самый Новый год, 31 декабря, Андрей уезжал, но не на праздник, а на работу. Подрядившись ведущим развлекательный программы в стиле «карнавальной ночи», он уехал в санаторий «Зеленый мыс».

Год близился к концу – и нужно было подводить итоги, и в душе у Анны роились смешанные чувства: у неё были поводы для грусти и для радости одновременно.

Этот Новый год они с Эмилией Генриховной встречали вдвоем… И уже не было сил и желания делать какой-то праздник. В этот раз у них не было даже ёлки – и внизу просто играл телевизор. «Я всё никак не могу уловить, какой он на самом деле… - думала Анна. – Он всё пытается угодить всем, но так и не может развязать узлы своей жизни, которые сам себе и завязал… Ценит ли он по-настоящему ценное?.. Или для него всё есть игра?.. По крайней мере, всё самое важное ему уже давно сказано. А дальше пусть сам решает… Его часто не бывает там, где его действительно любят… - и Анне стало как-то не по себе от этих мыслей. Он не позвонит даже сегодня – забудет. И это она тоже знала.

Она спустилась в гостиную и развесила на окна серебряный дождь. Ёлку заменила хрустальная ваза, вокруг которой обвилась разноцветная гирлянда.

С каким-то странным чувством, что чего-то очень важного сейчас недостает, уходила Анна в наступающий 2009 год. Выпить по бокалу шампанского и лечь спать – это всё, что оставалось сделать. Насколько было возможно чудо?.. Она об этом не знала…

 

- Доброе утро… С Новым годом… - еле слышно прозвучал голос Андрея, когда Эмилия Генриховна заваривала лимонный чай.

 

Он стоял на пороге кухни, прислонясь к дверному косяку, и выглядел непривычно: в его голодных глазах тлела талая грусть, его разношенный свитер и опущенные плечи говорили о степени усталости. Он был абсолютно трезв и очень утомлен.

- С Новым годом…Конечно… - отвечала Эмилия Генриховна. – А я вот чай завариваю, пока все спят…

- Я, вот, хочу поздравить… - вдруг заговорил Андрей. – Мы ведь ещё только будем отмечать Новый год… - и его глаза блеснули тем осознанным, потухающим свечением, которое свойственно человеку, принявшему какое-то очень важное, судьбоносное решение…

 

 

Ближе к вечеру, Анна вышла из своей комнаты и собиралась спуститься вниз. Внезапно, из соседней комнаты в дверном проёме показалась голова Андрея Кылосова. Он нерешительно бочком замер на пороге. Его отоспавшееся после бессонной ночи лицо выражало какое-то безумное, ошалелое счастье, которого она не видела у него ещё никогда:

- С Новым годом! – его голос взволнованно дрожал.

- С Новым годом! – ответила Анна, и ей показалось, что она сейчас сама сойдёт с ума от его вида.

- Я хотел бы поздравить… - Было видно, что где-то на кончике языка у него так и болталось непреодолимое желание пригласить Анну к себе, и он его перебарывал. – Тогда…я…принесу? – прерывисто выпалил Андрей, пристально глядя ей в глаза.

- Ой, вы знаете, - отвечала она как можно приветливее, - мне сейчас нужно будет уйти. Но я обязательно вернусь. Через час вы будете дома?

- Хорошо…Ладно. Тогда через час…

 

Дома и улицы проносились мимо неё быстрее стрел, в душе поселилось необыкновенное затаённое предчувствие, которое пугало её, но и манило к себе. Она действительно вернулась через час, как и обещала. Андрей будто караулил всё это время, поскольку та же самая картина немедленно повторилась вновь: его лучезарное лицо опять нарисовалось в узкой щелке света. Прядка волос на его затылке вздыбилась – и он стал похож на глазастого цыплёнка. И Ане вдруг стало жаль его.

- С Новым годом! – повторил Андрей – Всё поздравить никак не могу…

- Хорошо, сейчас поздравите! – улыбнулась она в ответ.

 

Через несколько минут он сам появился в гостиной, неся бутылку шампанского в руках.

- Вот, это тебе, - протянул он Анне сувенир в виде мягкой ёлочной игрушки – бычка. – Точнее, вам с мамой. А где, кстати, она?

- Сейчас подойдёт.

- А-а-а…

 

Он сделал еле уловимое движение вперёд, и Анна обняла его. Повеяло лавандой - Андрей вдруг сам прижался щекой к щеке Ани так, как уставший человек, растрогано ищущий теплоты, любви и заботы.

…Пробка с хлопком вылетела прочь, оставшись у него в руке. Над горлышком поднялся белый дымок – и в бокалы полилось игристое шампанское. В Андрее появилось нечто новое, он был какой-то не такой, другой… будто что-то чудесное в одно мгновение вошло в его душу и, притомившись, вот-вот грозило вырваться наружу. От него не пахло ни спиртным, ни табаком. Ничем, кроме его одеколона. Он был трезв и чуточку печален.

 

- Я слышу, здесь уже хлопки начались! – спустилась к ним по лестнице Эмилия Генриховна.

- Что ж, - начал Андрей, - хочется сказать вам, что нужно в этом году  БРАТЬ БЫКА ЗА РОГА, – заговорил он внезапно каким-то странным образным языком.

 

В этом человеке определенно что-то нарастало, подобно вулканической лаве, он пристально смотрел в глаза.

- Брать не агрессивно, но… настойчиво… - закончил он.

В его глазах, словно молния, сверкнуло решительное отчаяние – и он, Андрей Кылосов порывисто сжал руку Анны в своей ладони, мягкой, как подушка, легкой и сильной одновременно. Не до конца понимая, что происходит, и боясь ошибиться, Аня не могла проронить ни слова, зато это невысказанное гораздо красноречивее пробегало по нервам.

- Да, брать быка  за рога… Я ЗНАЮ, О ЧЁМ Я ГОВОРЮ… - в его глазах вспыхнула страсть, и он всё ещё не отпускал руки Анны. – ДА, АНЯ, ДА… И теперь я хочу выпить за то, чтобы никакой кризис не тревожил душу… ВЕДЬ БЫТЬ С ВАМИ – ВЕЛИКОЕ СЧАСТЬЕ… а на остальное – можно я скажу слово? - насрать… Всё будет хорошо!

- Андрей?.. – переспросила Эмилия Генриховна.

- Я знаю, о чём я… ДА, АНЯ, ДА …- уверенно повторил Андрей Кылосов, и его рука скользнула по её плечу. - Я просто медленно, но верно иду к СВОЕЙ ЦЕЛИ…

- М-мм?

- ДА, ЭМИЛИЯ, ЭТО КАК РАЗ ТО, О ЧЁМ ТЫ СЕЙЧАС ПОДУМАЛА… Я ОБ ЭТОМ ЖЕ. ДА-ДА…

Анна сидела, будто оглушенная, и все ещё не могла поверить своим ушам. На секунду она зажмурилась, чтобы проснуться… Но нет, она определенно не спала. Перед ней всё также сидел он, тот самый Андрей Кылосов. Что за великое действо происходило за дверью его комнаты за весь прошедший день, было известно только звёздам. Но какой-то всесильный маг и чародей избавил его от духовной слепоты. Отверзлись очи Андрея – и увидел он Истину, с души его упала темная пелена – и поселился в ней лучезарный свет. И сам он преобразился, помолодев лет на двадцать: щеки пылали румянцем, а в синем, посветлевшем взоре просиял океан.

 

- Что-то удивляешь ты меня, Андрей Анатольевич… - пытаясь скрыть волнение, заговорила Эмилия Генриховна – ты сегодня какой-то не такой…

 

Он опустил глаза и грустно улыбнулся:

- Просто вчера… я работал… всю новогоднюю ночь… для других… И ВДРУГ Я ЗАДАЛ СЕБЕ ВОПРОС: ГДЕ Я? И КТО Я?.. и Я.. Я – ПОНЯЛ…

-   А ведь Аня целый вечер ждала, что ты позвонишь…

- Да-аа, - протянул он. – Я…Я вспомнил, что не позвонил…. -  кажется, в его уставшем от пустоты сознании роились тягучие мысли. – А можно я поделюсь?

- Да, конечно!

- Мне два дня назад звонила одна женщина. Моя сокурсница. У неё трое детей, двоих из которых она родила сама в ванной… Но сейчас она разводится с мужем, и он отсудил у неё 11-летнего сына. И теперь она не имеет права с ним даже видиться… Как это можно понять? Как принять? Как объяснить?..

 

 Эта история почему-то сильно его задела и растрогала почти до слёз…

- Это есть такой анекдот, - без перехода продолжал он, - сидят два старичка… я понимаю, уже смешно… Сидят два старичка. Один другому говорит…кх-м – прочищал Андрей горло и заговорил охрипшим голосом: «Ну, что? А ведь помнишь, были мы с тобой как две розы. Особенно я!» – «Да-а, - отвечает ему второй: «были как розы, а теперь – просто старые хрены. Особенно ты!»

 

По комнате покатился смех. Но едва ли кто-нибудь мог знать, что в  последний раз. Ночь заплетала странный и щемящий до боли в груди сюжет. Будто кто-то всемогущий, всевышний и милосердный отпускал всех собравшихся за тем столом на волю. На волю, в которой уже не было преград для исполнения всех, даже самых невероятных желаний. И, казалось, и вправду для этого дома больше не было ничего невозможного. Он творил чудеса, хрупкой пеленой их укрывая, спасая, даруя веру, надежду, любовь…

 Преодолевая горечь лет, преодолевая нечто большее в себе, вскинув голову назад, Андрей вдруг захохотал так, как может хохотать пленник, наконец-то вырвавшийся из сырой темницы на чистый, зеленый луг, залитый весенним солнцем, так, как может хохотать человек, победивший смерть, поборовший довлеющие над ним  страхи, так, как может захохотать человек, желающий заплакать от чувства собственной свободы… Теперь он был свободен. Свободен!

- Мне было великим счастьем встретить вас! – и это тоже говорил он, Андрей Кылосов. Просто Андрей. – Я решил. Я – остаюсь… Мне будет трудно. Но я – остаюсь. На одном корабле плывём… За вас! За то, чтобы у вас всё было хорошо!

- Нет, - наконец осмелилась Анна. – Давайте лучше – ЗА НАС!

- Хорошо. За нас! – подтвердил он, и так они допивали второй бокал.

 

 Потянувшись через стол, Андрей коснулся щекой щеки Эмилии Генриховны, словно ребёнок, просящий защиты у старшего.

- А про театр, Аня… - хотел, было, сказать он.

- Я поняла… - остановила она. Всё было понятно без лишних слов.

- Ведь любит же тебя Аня! – воскликнула вдруг Эмилия Генриховна запросто. – Самый лучший ты у нее. Самый красивый. Всё мечтает поцеловать тебя в Новый год!

 

Андрей словно бы весь вспыхнул ярким огнем – порывисто и ласково притянул он Анну к себе и поцеловал в губы. И она боялась, что её сердце мигом разорвётся от счастья в эту ночь. Она хотела целовать его ещё и ещё – и целовала… наивно, слегка касаясь его губ десятки раз…

 

И плыла эта комната в космической ночи, где мириады звёзд совершают свой путь. Она жила и была теперь совсем отдельно, казалось, как сама Вечность. И горел в ней самый простой электрический свет, такой, как всегда. Здесь всё было по-прежнему: белые стены, шёлковые красные шторы, стол, разной сервант вместо стены… и лишь от празднично сонливого города отделяла тонкая завеса серебряного дождя… Так и должно было быть. И так стало… И безотчетно, страстно хотелось верить, что так был спасён ещё один человек.

Сидя за столом, они оба спасли друг друга, ибо всё никак не могли отпустить друг друга, крепко сцепив руки: Андрей положил свою ладонь на ладонь Анны. Их руки сцепились в замок, переплелись.  И они  всё никак не могли насмотреться друг на друга, будто виделись впервые, но уже давно знали Судьбу. Анне нравилось держать его приятно теплые ладони, будто они сливались с её собственными руками, были частью её самой. А его наполненные слезой глаза приветливо на неё смотрели. И весь он был похож на распустившийся бутон.

- Ну… я пойду? – несмело намеревался подняться из-за стола Андрей. – Просто сегодня меня ещё ждут в одном месте… И надо бежать…

- Прямо весь ты нарасхват такой красивый, - засмеялась Эмилия Генриховна.

- Что поделаешь…ведь за красоту тоже приходится платить. Что-то отдавать.

- Ты смотри – весь хоть не отдайся!

- Постараюсь!

- А может, ты ещё посидишь? Может, вина выпьешь?

- Хорошо, уговорили, - не без удовольствия поддался он на уговоры с таким выразительным видом, будто и вправду захотел пойти на всё.

 

Они выпили вина – и его душа начинала потихоньку пьянеть. Он долго прятал её, но этот вечер растрогал её, расшевелил. И теперь она была здесь, будто у Анны на ладони. Вообще-то вряд ли здравомыслящий человек согласится с тем, что взрослого 46-летнего мужчину, тем более привыкшего к куда более крепким горячительным напиткам, могло так разнести всего лишь от пары бокалов слабенького шампанского и бокала красного вина, похожего по крепости на сок…

- А можно я сейчас спою? Сыграю на гитаре? – осенённый эйфорией и какой-то всепоглощающей любовью взволнованно предложил Андрей.

- Да, с удовольствием послушаем!

 

Присев на краешек дивана, он стал настраивать гитару на нужный лад. Но струны не слушались его, точно так же, как и его собственная душа, собственное расстроенное бытие, которое он теперь в полной мере понял. Как-то совсем просто, как-то совсем по-домашнему, как-то совсем по-русски этот человек сидел в кресле, будто осознавая свои ошибки, на которые он попусту и слишком долго растрачивал себя. «Сейчас, сейчас…» – шептал Андрей, натягивая струны, но, казалось, чем больше он пытался настроить гитару, тем больше он её расстраивал.

Анна только смотрела на него – и всё думала, думала, думала…

- Сейчас. Подожди немножко… - повёл он на неё  глазами, полными растроганной нежности и отчаянной притягательности. – Это честь для меня…

- А можно я больше не буду вас называть на «Вы»? – спросила она.

-  Да. Можно, Аня, можно…

 

Тогда она подошла и обняла его, в который раз поцеловав. Неведомые глубины отогрелись в нем, но по-прежнему ничего не выходило.

То ли клён шумит…

О любви… -

пробовал запеть его сильный романсовый баритон, но голос дрогнул. – Нет, не могу без звука…

 

Так, Андрей забросил гитару – и они незаметно остались вдвоем.

 

Под прицелом далёкой и близкой зимней ночи, Андрей и Анна просто стояли посреди комнаты и обнимали друг друга, будто в раз потерявшие и в раз нашедшие такое, что они долго скрывали сами от себя.

Анна прижалась к нему и почувствовала, какой он сильный и теплый. Взглянув на него, она вдруг увидела, как его взор медленно точно в рапиде, устремляется на стеклянный сервант позади, будто всматриваясь в дрожащие блики хрусталя.

  Тонкая, рожденная световой игрой, плоскость стала подобной расплавленному стеклу, струящемуся вокруг них и колеблющемуся, как ранимый и терпкий туман. В нём растворялось рвущееся, прозрачное чувствование, заставляющее менять природу вещей, наполняющее их смыслом  реальности нереального. По стеклу бежал дождь, растекаясь в ночную синюю тишь.

 В этой тиши они снова очутились за столом - Андрей судорожно сжимал руку Ани, будто боясь потерять спасение, боясь её отпустить. Её единственную, её – последнюю. Как надежду. Только теперь они крепко прильнули друг к другу лбами. Близко- близко… И их дыхание стало общим.

- Мы НЕ ЗРЯ… НЕ ЗРЯ ПОВСТРЕЧАЛИСЬ… Это просто… просто мы большие молодцы… - шептал Андрей.

- Скажи теперь мне честно, - спрашивала она, - ты меня любишь?

- Если честно… - готов был он задохнуться, -  то…ДА…

Ночную тишь разбудили далекие звуки фейерверка, раскраивающего воздух за окном…

Заёрзав на стуле, он попросил кофе и всё твердил, будто завороженный: «Мы – молодцы… Спасибо…Спасибо…». И было совсем не важно, что он уже сидит на её месте и ест торт её ложкой из её же тарелки. В этом было много трогательного.

Перед ним дымилась горячая чашка кофе.

- Ты даже представить не можешь, - говорила она, - что… было…

- Да… Я знаю… - он вновь её целовал сам. – Я ведь всё понимал…

 

Внезапно по его щекам ручьём  полились слёзы… Андрей Кылосов сидел перед Анной и впервые – плакал …

- Что ты? – вскочила она со стула, утирая его слезы. – Что ты? Не плачь! Я не хочу, чтобы ты плакал!

Со всей силой он обхватил её руками и привлек к себе, как беззащитный маленький мальчик:

- Спасибо. Спасибо тебе ЗА МЕНЯ…

Перед ней плакал взрослый мужчина – а она словно бы собирала его по кусочкам, возрождая его изломанную душу, прорывающуюся откуда- то, сотканную из сотен частиц, запрятанную под пыльной коркой театральной успешности, но на самом деле ранимо пугливую и незакаленную. Сейчас же эта душа трепетала под бурным наплывом чувств, горевала и безотчетно радовалась…

- Ты сядь… сядь… - смахивая рукой слезу, осторожно усадил он Аню на место. - Это ведь всё оттуда… Изнутри… Сейчас это просто я. Просто – Андрей Кылосов, такой, какой есть… Эх-х, красиво… Это красиво…

- Я всё знаю… Но давай не будем сейчас о плохом…

- Мне не стыдно… не стыдно говорить тебе о своих проблемах…

- Дело в том, что с некоторых пор… - начала она, но тут же оборвалась… - зачастую твои проблемы становились и моими тоже…

- Давай без дураков… не бери ничего в голову. Я скоро со всем разберусь – всё будет хорошо…

 

В Анне теперь обострялся разум, и всё стало предельно чётким: нечто щемящее не покидало её, хотя и чувство тихой радости, которое будто скрывалось само от себя, переполняло сердце.

- Ты знаешь, мне всегда казалось, что я ощущаю мир как-то иначе, чем остальные, понимаешь? – сказала Анна.

- Понимаю… Я ведь тоже какой-то странный…

-  А ещё я впервые в жизни этой весной писала стихи…

- Эти стихи про нас? – спросил он.

- Да.

- Замечательно…

- Только не пей больше так много, ладно?

- Этого не обещаю…

 

 Они оба встали из-за стола. Он всё хотел уйти – и никак не мог. Не мог покинуть её. А она – не хотела его отпускать...

Они остановились у лестницы. Он сжал её в своих объятьях. Да так сильно и так нежно, что у Анны на несколько мгновений перекрыло дыхание и показалось, что она вот-вот треснет пополам. Его губы сами впились в её – уже совсем по-мужски, но всё также необыкновенно мягко. В них был затаенный внутри, пылающий огонь нежности и беспредельной тоски. Тоски по счастью… Так целуют в последний раз. Так целуют перед гибелью. Поцелуем прямо в сердце. Раз и навсегда. Так, как никто и никогда не сможет повторить. Так, что всё прошлое и дальнейшее исчезает. И остаётся только это… 

Он отнял свои губы от её губ. И весь мир закружился у Анны под ногами. Но он держал её.  Бесконечно множилась какая-то хрупкая ранимость, растворенная в глубоких, опаленных теплом глазах этого мужчины, мягкого, как плюшевая игрушка, и гибкого, как барс.

Анна провела рукой по его пепельным волосам и вспомнила, как когда-то мечтала об этом:

- У тебя волосы мягкие… Как у ребёнка…

- Да?.. Вот только краска их портит…

- Это ничего…

- У тебя тоже… - вторил Андрей этой освобождающей, смелой игривости, касаясь головы Ани, - у тебя тоже мягкие волосы… Ну, если совсем немного пожестче…

- Я хотела бы, чтобы ты ничего не забыл, о чём мы здесь с тобой говорили…

- Я не забуду… Долго…

 

Хлесткие ветра стихали в пустыне мира. И неважно, сколько времени прошло. Оно теряло свою власть над пространством: в нём утихали великие бури, когда тягостные, бесчеловечные сумерки развеиваются над душой.  Колба песочных часов лопнула, брызнув миллионами осколков в руке - и не стало той губительной пустыни, над которой зависали непроницаемые, грозовые тучи…

Она не хотела отпускать Андрея на улицу в эту чудесную ночь. Но, собравшись, он уже стоял в прихожей, одетый в серую куртку.

- Аня, я ухожу…

- Как? – округлились её глаза. – Насовсем?

- Нет, к друзьям...

 

Он сделал несколько шагов к двери, но внезапно остановился и снова приблизился к ней:

- Но я вернусь… Обязательно вернусь… - его долгий, молчаливый и какой-то просветленно опечаленный взгляд повис в воздухе. В который раз Андрей потянулся к Анне, согревая её пальчики в своей ладони. – Значит, теперь ты и я?..

- Значит так…

Он немного помолчал.

- Мне бы водички… - попросил он.

- Какой водички?

- Попить…

- Тебе холодной или горячей?

- Любой…

 

Она подала ему стакан.

- Водичка-то горячая… - рассмеялся раскатисто он.

- Браво, артист! – хлопнула в ладоши Анна.

- Нет,  - грустно улыбаясь на прощание, откликнулся Андрей. – Не артист. ЧЕЛОВЕК. ПРОСТО АНДРЕЙ КЫЛОСОВ. ПРОСТО – ЧЕЛОВЕК…

…Его ненастроенная гитара так и осталась лежать на кресле. Отпустив его в ночь, Анна была уверенна, что он уже не вернётся до утра. Ей бы взять и не отпустить его. Никогда. Никуда. Но он рвался пойти. И она – отпустила…

Она ещё не знала, что видела его тогда в последний раз, что видела себя в последний раз и всё то, что радовало ее… она никогда больше не увидит ни того самого Андрея Кылосова – просто человека, которого она знала и любила, казалось, сто лет, ни его души. Ибо вместо него к ней придёт некто другой…

Что-то свершится, но все они мирно уснут, досматривая остаток ночи, чтобы очнуться в совершенно другом, запредельном мире.

 

 

                                                                  

 

 

   

 

                                                                                                                                               .

 

 

                                                                  

 

          

                               

         

 

            

 

 

                     

 

НОЧЬ ТРЕТЬЯ: ТЬМА.

 

Глава 35: Демон.

Когда бы знала я, в каких мирах

Его душа испытывает страх

Прошедшей жизни, тьмы её и светы,

Я возвратила бы её назад,

В исполненный цветенья майский сад,

Где есть одна любовь, а смерти нету…

Вода и ветер, ветер и вода…

Я выучила слово «никогда»,

Но и его когда-нибудь забуду –

Забуду как завьюженный погост,

Где снег лежал безмолвно в полный рост,

И таял в небесах, и жил повсюду…

(Из стихотворения Нины Ягодинцевой,

журнал «Урал», №3, 2009),

Наконец-то Анна была безгранично счастлива… После стольких сомнений и бурь во всё её существование входила  животворная тишь – отпечаток Мировой Гармонии на земле… Утром 2 января, улыбнувшись его гитаре, которая так никем не тронутая, продолжала лежать на кресле, Анна на несколько дней уехала из дома к отцу.

Однако к середине дня её начало тяготить какое-то мрачное предчувствие, настырно выбивающееся из непознанных глубин души: «Почему же он мне не звонит?.. – задавал ей вопрос окрыленный, но не затуманенный разум. Ведь он никогда ей не отказывал и не мог ослепнуть даже от такой великой радости. – А что если всё начнется сначала? «Натуля», беспредметные разговоры… А всё, что он сказал мне, превратится в шутку…Но едва ли так можно шутить с человеческим сердцем… Что это было тогда, если не его подлинная душа… его тайные, сокровенные мысли, которые он наконец-то решился высказать…».

Уезжая к себе домой, несмотря на некоторую тревогу, с окрыленным сердцем, Анна и представить себе не могла, что её там ждёт. «Как я его увижу?..» – волновалась она.

  

Он так и не смог настроить гитару… От неосторожного движения струны лопнули. Там…

 

… Вечером она увидела его. Он спустился по лестнице одетый в теплую серую куртку. Его лицо выглядело каким-то странно резиновым, будто на него силой натянули маску. В тусклом свете торшера, которым осветилась гостиная, из его опущенных глаз по щеке, блеснув, скатилась одинокая слеза.

 

- Ну, что стоишь, как не родной? Иди сюда! – улыбнулась Аня, распахивая объятия ему на встречу.

 

Он подошел и обнял, как-то безжизненно перевесив руки через её спину. Его губы коснулись её губ, и с них сорвался тихий обреченный смешок, будто им уже владели какие-то сторонние силы, которые начинали забирать его, и он не мог с ними справиться и лишь с сожалением отдавался им во власть…

«Ой, как холодно…» - тронула сердце Ан нарастающая тревога.

Потом он, ни слова не сказав, ушёл, и Анна с нетерпением ожидала его возвращения.

… Вернувшись, он некоторое время побыл в своей комнате, а затем спустился. Преодолевая последние десять ступенек, он имел абсолютно красное лицо и напоминал человека, которого только что вздернули вверх тормашками и, лишив души, запихнули туда нечто иное, инородное. Он напоминал того, с кем насильно и молниеносно провели данную операцию…

- Андрей, - поглаживая его плечи, остановила любимого Анна, но ей казалось, что сердце билось у неё в ушах и вот-вот вырвется наружу, - ты помнишь, о чём мы с тобой говорили 1-ого числа?

- НЕТ, - впервые тогда прозвучало это слово и страшно разрезало воздух. – НЕТ, НЕ ПОМНЮ… - он судорожно закусил губу, и Анна почувствовала, как его руки под рукавами кофты взмокли, по его телу покатился незнакомый ей жар, как из преисподней.

- Ну, как же… - пытаясь сохранить на лице беззаботную улыбку, продолжала поглаживать его руки Анна. – Как же не помнишь? Когда я помню!

- НЕТ, НЕ ПОМНЮ… - отводя взгляд, снова ответил он. – Напомни…

- Это ведь неправда…    Всё ты помнишь!

- У НАС СОСТОЯЛСЯ КАКОЙ-ТО СЕРЬЁЗНЫЙ РАЗГОВОР? – неожиданно поднял он глаза.

 

Анна в ужасе отпрянула, словно от удара: на неё смотрели глаза демона. Не человека. Из глубины зрачков, которые расширились до границ всей радужки, смотрелась черная мгла, они клокотали звериной тьмой, как бывает в фильмах ужасов. Но Анна никогда, никогда в жизни не подумала бы, что такое возможно за пределами киношных приёмов. «Господи, КТО ТЫ? КТО ТЫ? – судорожно замер на её устах вопрос. – С КЕМ я говорю? Ты НЕ Андрей!..».

Она не спала: страшные глаза другого продолжали сверлить её буравчиком.

- Д-да… - с дрожью в голосе говорила она. – Да, у нас был разговор. Ты сказал, что любишь меня. Сказал, что честно любишь меня, и мы будем вместе. Сказал, что мы не зря встретились. Я по глазам видела – ты не врал. Ты был самим собой!

- НЕТ, АНЯ, НЕТ, - отвечал демон.

- Тогда что это было?

- НЕ ЗНАЮ… КАКОЙ-ТО ПОРЫВ…

 

Ночь за окном в шоке застыла. Сердце поразила первая поперечная боль. Демонические вихри разом отсекли у девушки крылья. Что-то опрокинулось. Перед ней стоял бес. Космос онемел и замер в испуге, оборвав нить Судьбы. Разбуженные ветры тысячелетнего Хаоса, хохоча, прошивали воздух…

- Прости, Аня, прости… - на мгновение из-под шкуры чужого выглянул прежний Андрей.

 

И Анна поняла, что это он уходит, прощаясь навсегда… Забираемый тьмой, он извинялся за то, что он так и не смог её преодолеть, за то, что тьма лишила его души, а он не смог сопротивляться…

- Но ты же всё знал… давно знал. Тебе мама сказала первой… - всё ещё не желая отпускать его руку, говорила Анна, но перед ней уже стоял незнакомый ей зверь, всецело завладевший оболочкой Андрея Кылосова.

- Я И ЕЙ СКАЗАЛ, ЧТО ЭТО НЕВОЗМОЖНО…

- Ты лжешь! Ты не говорил этого! Ты сказал только лишь про какой-то ложный груз за твоими плечами… Но нет такого «груза», который невозможно бы было сбросить!

- МОЖЕТ, МНЕ ЛУЧШЕ УЙТИ?

- Нет… Тогда давай обратно на «вы»…

- Нет, давай уж лучше на «ты».

 

С этими словами чужое существо удалилось к себе… 

Анна никогда не думала, что столь желанное сближающее «ты» отбросит их друг от друга на миллионы световых лет…

Она стояла посреди комнаты и не понимала, мертва она или ещё жива.

 Внутри неё забилась какая-то внемирность, которая обезболивает все чувства смертельной анастезией … Единственное, что отражало её сознание, пораженное столкновением с саднящей, колючей и безмолвной мглой, так это то, что произошло нечто очень страшное: что души у Андрея Кылосова больше не было. Её место занял кто-то другой, в одночасье завладевший телом Андрея и теперь безгранично властвовавший над ним, искажающий его разум…

Тьма победила его свет. Злые силы терзали его тело, и он переставал различать оттенки мира, ибо не ведал и не понимал сам того, что произошло. Бес словно ножницами отрезал его от всего мироздания и начинал свою разрушительную работу. Тот, кто раньше носил гордое имя Андрея Кылосова, теперь встал на пороге Хаоса и под его ногами разверзлась кипучая бездна… И с каждым последующим днём он медленно, но неуклонно падал вниз.

А Анна… Он убил её. Нет, это было хуже смерти… Для неё начинался ад на земле… Или ад уже за пределами жизни. Наверное, она умерла и попала в ад после смерти за что-то…

Ибо эти страшные, черные глаза демона теперь пришли в этот дом...

 

 

Глава 36: Внутри ада…

И только кто-то очень осторожный…

раздавил горящее сердце Данко…

(М. Горький, «Старуха Изергиль», легенда о Данко)

День вдруг поднял белую январскую вьюгу. С небес стеной повалил снег. Белый и хрупкий, как стекло. Зарядил острыми осколками, погружая панораму города в туманную дымку. Высотные дома расплылись в ней и ушли в небо. И казалось, что посыпь стала единым целым, возвращаясь обратно в густые облака. В городе-призраке не было больше ничего: ни страха, ни ужаса, ни сожалений. Только одна тишина. Странная снежная зыбкость походила на сплошной сигаретный дым, накуриваемый кем-то… “Don't smoke cigarettes!” – шепнули голоса сверху, но этот кто-то всё продолжал курить, причмокивая губами, не зная ни радости, ни любви. Город плыл в дурмане, влюбленный в свою вечную иллюзию без тревог и обид…

Метель прошла, выдернув в ясность и выпуклую четкость улицы – и город проявился из призрачности, как реакция на лакмусовой бумажке. «Но ведь я же был там… - запела его сердечная печаль по небрежно разрушенному блаженству. – Утишает тиш-шшь…».

Идя вдоль по заснеженному Екатеринбургу, Анна давно сложила для себя из кусочков льда слово «ВЕЧНОСТЬ», но не как Кай. А как снежная королева – для души. Не было ей в этот час ни тепло, ни холодно. Её некому было больше жалеть. А о себе самой она уже давно не жалела. Она остервенело рвалась прочь, но, казалось, что только для того, чтобы ещё сильнее удариться о непреодолимую преграду. Все, все вокруг видели то, какой была Аня. Никто не проходил мимо, никто не оставался равнодушным. Кылосов не видел  один. Но именно его одного полюбила она… именно того, кто не видел.

 

А, может, просто все они умерли в ту Новогоднюю ночь? И проснулись уже там, за гранью жизни другими. Может что-то произошло в том доме мгновенное, что уносит жизни за доли секунды так, что и не успевают понять, что уже мертвы. Может быть, и дома того не стало, но не поняли они… А только все разом проснулись в АДУ…

Может быть, в ночь с 1-ого на 2-ое января 2009 года действительно произошла какая-то глобальная планетарная катастрофа, вызванная чьей-то злой волей, питаемая постоянными страхами… произошла мгновенно, молниеносно, поэтому тихо и незаметно для всех … Заодно и эти трое, наконец-то обретя счастье, встретили свой конец в разных местах: Аня с Эмилией Генриховной – мирно уснув в кровати, Андрей – уйдя в ночь к своим «друзьям»… Никто ничего не успел понять… Они проснулись. Они думали, что живут. Но никто из них не знал, что уже за концом света. И где-то в другом, обновленном мире всё вновь начинало развиваться по законам Гармонии. Этот мир был где-то совсем рядом, но к ним он приходил лишь во снах – и тщетно стремились они вернуться в него, ибо там, где были сейчас они – всё пошло по-другому. 

На утро Анна почувствовала, как проснулись только одни ее глаза, поскольку всё остальное тело казалось теперь неестественно легким, и оно не имело веса, будто от него осталась только одна оболочка, сделанная из папье-маше. Её пронизала сильнейшая анастезия, которая отнимает даже элементарные признаки жизни и способность сознания отображать мысли. Заглушенная боль превратилась в холодный, леденящий поток, устремленный по венам.

 Деревья, снег и тишина за окнами – всё казалось ненастоящим, неживым, словно реальность, воссозданная за пределом. Это был большой стеклянный куб, за стенками которого продолжал существовать мир, который они все покинули. Касаясь поверхности прозрачных граней, можно было узнать, что они настолько же тонкие, насколько и прочные. Бесполезно было пытаться разбить преграду бессильными кулачками, ибо по ним тут же пробегал морозный огонь. Те, кто оказался внутри куба, наяву стали видеть лишь страшные сновидения незнакомой им жизни. Холодное стекло преодолевалось только бесконечным сном в своей кровати, которому предавалась Анне, ибо только он стал проводником в мир разумных людей и течения реальности сообразно и логично последним событиям.

Там Кылосов ничего не забывал и не произносил этого абсурдного, разрушительного «нет». Это был человек, действительно принявший серьезное решение и готовый отвечать за свои слова и поступки. Реальный мир стал сном, перейдя эту плоскость, и в нем было разумное продолжение всему…

  И каждый раз открывая глаза, Анна молила лишь о том, чтобы эта ужасающая иллюзия, в которой они все вдруг очутились, перестала быть вечной, но, не получая облегчения, просила лишь о смерти.

Был ли это высший злой умысел или нет, но роковая цепь, остановившая время, замкнулась…

 

- Эмма?.. Вы спите? – раздался вдруг голос Кылосова за дверью комнаты.

Казалось, прошло не более нескольких минут, как Анна погасила свет и, прикрыв глаза, погрузилась во тьму. Сердце дрогнуло и утекло куда-то в пятки.

- Нет, Андрей, а что такое? – отозвалась Эмилия Генриховна.

- У вас, значит, тоже света нету… - проговорил он задумчиво, - Там… просто… в общем коридоре… у соседей… проводка коротнула…

- Ну, хоть не пожар?

- Э-э-э… нет… Просто свет выключили. Света пока не будет… Фонарик-то у вас есть?

- Нет. Но пока ещё не слишком темно.

 

Что происходило дальше, не знали ни Аня, ни её мать. Они не слышали, как Кылосов молча спустился вниз и вышел в общий коридор. В темноте он зажег фонарик и почуял приличное задымление. Горело где-то поблизости. Из соседних квартир повываливали взволнованные люди. Через несколько минут рука Кылосова открыла железную дверь пожарным в конце длинного коридора.

 

- Я уезжаю числа до 14-ого. По работе… - предупредил он Эмилию Генриховну несколько дней спустя.

 

Казалось, мысль о том, что в жизни было бессмысленно абсолютно всё, находила своё подтверждение. Анна не выходила из своей комнаты, потому что не хотела сталкиваться с тем, кто её предал. Не видеть, не слышать и не показывать себя… Цепь пустых, обезвоженных мыслей строилась из бесконечных звеньев «зачем?». Из неё и вытекало, что ничто и ни за чем…

И мы все – талантливые, но великие глупцы. И кто-то сверху, обманув нас, посмеивается над тем, что натворил… Таких глупцов и вправду стоило л