Глава 38. Камни не умеют плакать

- Человек человеку бред, темнота и ад, -
он сказал, - оглянись вокруг, если мне не веришь.
- Нет, - кричу, - человек человеку - сад!
Человек человеку кит, океан и берег!

Человек человеку лето и тёплый дождь,
посмотри, как сверкает солнце в глазах и в сердце!..
- То блестят ножи – человек человеку нож,
и удар под ребро от рождения и до смерти.

©Мария Махова

Чёрное стекло февральского вечера опустилась на город. Анна потеряла счёт дням и датам. Ей казалось, что всё ещё был февраль… Холодные черные одежды – цвет, который избрал для себя февраль 2009-ого… Ему полагалось быть белым. Но он был чёрным. И всё последующие дни. Анна не знала точно…

 В нижней комнате тоже было темно. Только в кухне горел свет, давая лёгких отсвет белых электрических ламп. На кухне Андрей долго мыл посуду. Анна стояла у окна в комнате и, кажется, не решалась на что-то. Наконец, она неслышно подходошла к порогу кухни и также неслышно приблизилась к Кылосову. На нём тёмно-серый плотный свитер с длинными рукавами. Его спина… Она напряжена, как у зверя, готовящегося к прыжку. Мускулы на его спине напряжены так, будто от них исходит какой-то далёкий, нелюдимый жар. Она не видела этого под одеждой, но чувствовала: к её горлу подкатил комок. Кажется, что даже сам его затылок и его шея тоже были напряжены. Он не шелохнулся. Анна не слышала его дыхания. Она посмотрела на его серые волосы с проседью…

Её рука слегка, как можно тише, касается их, провела по волоскам и… Андрей резко вскинул голову, отмахиваясь от её жеста. Взгляд его стальных, холодных глаз резал её наотмашь кинжальной, острой, незабываемой болью поперек. Бесплотная, метафизическая сталь оставляла раскроенный тонкий след на её сердце. Пораженная внезапным ударом, разящим, как нож убийцы, она удивленно смотрела на него. И ей показалось, что если бы в этот момент в его руках был настоящий нож, он бы пересёк воздух им точно также… Но он – моет тарелки. А нож у него и так есть. В глазах. Анна опустила голову, едва делая шаг назад… Поперечная боль мучительна… особенно если она является ответом на нежность…

Анна нашла в себе силы поднять на него глаза. В тот момент в них не было слёз, хотя её сердце кровоточило. С трудом разжав губы, она произнесла только одно: «Не надо меня бояться…». Он ничего не ответил… С этими словами она вышла из кухни.

А он – продолжил мыть тарелки. Анна приблизилась к окну, опершись руками в подоконник. Через холодное стекло она увидела мглистую беззвездную ночь на земле. На земле, где по-прежнему были дома, горели жёлтые фонари. Но света было мало. Казалось, точно так же, как и воздуха. Ей чувствовалось, что у неё внутри взорвали солнце. И его пылающие осколки, гаснув в атмосфере, подают вниз из чёрной, безжизненной Вселенной… а ядерная энергия отравляет Анну где-то там, посреди груди. Она смотрела перед собой и внутрь себя – и не видела ничего, кроме сжигающей тьмы… А где-то позади неё, через резную стенку серванта, на кухне, всё ещё шумела вода, лил свет электрических ламп и стояла эта безжалостная, жёсткая спина человека, которого она любила всем своим израненным сердцем.

Это было похоже на мучительный, нескончаемый сон. Ночной кошмар, в котором не было ничего абсолютно кошмарного и фантастически инфернального… Было чувство, одно лишь только чувство, от которого хотелось проснуться. Анне хотелось открыть глаза, но весь ужас был в том, что её глаза были открыты…

Спиной она слышала, как он закончил своё дело, собрал тарелки в тазик, вошёл в комнату, свернул на лестницу и удалился наверх, отмерив шагами семнадцать ступенек.

Они были не чужими людьми, но это было их кармой. Они знали друг друга и в прошлой жизни. Но что-то пошло не так. Может быть, чьё-то сердце обратилось в камень. Или в картон … Картонное сердце в виде «валентики» с глупыми, пустыми стишками валялось у него в комнате на столе и, видно, было дороже, милей…

Земля уходила у Анны из-под ног. Или же этой земли уже больше не было вовсе. Эта чёрная, вселенская ночь, этот кинжальный взгляд Андрея на кухне, в белом свете электрических ламп, поразили её сердце десятком ножей, претворяясь в тысячи тревожных, неясных снов и предчувствий. Она не знала, как жить. И жить хотела едва ли… Но камни не умели плакать.

 

 

 

 

                                    

                                                                                       

                                                                                   

                                                                              

 

 

            

       

        

 

                                     

 

     Глава 39: Паук.

 

На волшебных сайтах все ответы –

                                                                                             Заменяют слайдами рассветы…

                                                                                             Тишины заброшенных порталов

                                                                                                                             Не хватало…

                                                                                                   Скотчем укрепляем нервы…

                                                                                                     Просыпаемся, наверно…

                                                                            

                                                                              (Слова популярного хита весны 2009 г.)

... Мартовская зима 2009-ого. Подталая кромка снега. Острая как пластина, как лезвие бритвы, о которое можно порезаться. Воздух, пропитанный взмокшей городской пылью и влагой... Он не спеша идешь по дорожке под её – нет, их общим - окном. Останавливаеться, закуривает сигарету - и продолжает свой путь. Ему как будто не хватает сил - и он перепивает эту бредово-вешнюю усталость... Утреннее солнце, начинающее пригревать, из-за облаков так некстати. Его лучи предательски тянутся по диагонали с востока, освещая мир... и снег в нём. Отзываются резью. Они больно бьют его в спину, которую Анна провожает взглядом...

 Но он этого не видит... Тонкая чёрная куртка и чёрная кепка, из-под которой видна его ещё пепельно-серебристая, плакучая седина.

"Совсем поседел... в 47 лет... " - проплывает у Анны в голове. И ей становится вдруг немного жаль его. И себя тоже...

Репетиция. Как всегда с утра. Солнечное весеннее утро… В последние дни он всегда шел на репетицию по этой дорожке. Неторопливые, размеренные, но стремительные шаги. Весь как осенний лист. Весной. И только непрогретое солнце – в спину. Прозрачное, медово-талое. Вдоль по дороге. «Какой же он всё-таки седой… - думает она, - пропащий…» - и еще долго смотрит в след, пока он вовсе не исчезает из виду, оставляя глазам щемящее чувство… По радио зазвучала отчаянная скрипка, сплетенная в сложную мелодию: «Ты будешь знать, что я твой добрый гений, я буду знать, что ты любишь меня…». 

Но идёт он всегда, даже не в духе с утра, с удивительно прямой спиной... в которую бьёт это безжалостное солнце...

Сеть… Сеть звуков радиоволн… Она расползалась, раскручиваемая мнимым магнитным волшебством. Наполняя городской воздух электрическим фиолетово-золотистым озоном хаотично сменяющих друг друга, современных мелодий, вплеталась фоном в поток мыслей. Скоротечно. Впрыскивая в кровь сопричастность к живой жизни: «Ты не оставишь меня, ангел-хранитель мой/ Голос твой мне обещал: “я вернусь”…» – «Бог те-бя выдумал/ Для дво-их, видимо, / Раз-де-лил пополам, словно реку берегом» – «В зеркале ищу отражения - / Там еще не ты, но уже не я… / Пусть все будет, как решит / Монолог твоей души…».

Прерывая ход радиохитов в рекламных паузах, голос Кылосова давно завоевал пространство города и вырывался далеко за его пределы… Везде. Он был везде. «Магазин “Индиго” приглашает вас на третий этаж торгового центра “ Кировский-Люкс ”. У нас вы можете приобести джинсовую одежду…– звучало из всех динамиков глубокими, бархатистыми низами. Оно энергично и непреодолимо, неотступно вползало во все магазины, большие и маленькие, во все кафе и забегаловки, парикмахерские и столовые… Растекалось по всем улицам, скверам, переулкам и аллеям… расходилось в центре и на окраинах… Этот голос выносился из всех радиоприемников, из каждого проносящегося мимо автомобиля… Казалось, из всего, что могло звучать… Звучать радиоволнами…«Кофейня “ Чайковский ” приглашает всех на завтраки и обеды. С 9 до 12 часов дня – завтрак от 30 рублей…- и не было этому конца и края… «Прогноз погоды представляет сеть торговых центров ***… - звучало вереницей с экранов телевизоров. На всех телеканалах. На всех радиостанциях. Каждый час… Сетку рекламного вещания тотально заполнял этот голос… Гуру радиоголосов…

Центростремительные силы сочно наполняли город. Цветастыми звуками… Динамичным отдающимся эхом. А голос, время от времени сменяя мешанину музыкальной вермешили, брал его в кольцо. Обволакивал и подступал со всех сторон. Цепляясь за воздушные массы, взвихренно улетал в поднебесье… Неотвратимо. Вездесущее – оно серебристой ртутью стекало в колбу мира и, мгновенно растворясь огромными прозрачными шарами, подпрыгивало, волнами вспархивало в свободную безбрежную высь... В лунность глаз – туманность… и они стекленели как ртутная серебристая колба мира, как свет сафитов. Другие они…Притяжения больше нет. Голубые всполохи ночного огня холодили, заключая внемирность. Дым сигарет растворял город – Екатеринбург пропадал в его причудливых, капризных завитках, будто его и не бывало совсем. И существовал он только в неприкосновенной паралельности… легкий как крыло ангела и тяжелый как кованное железо… Время водянистыми каплями стекало по стеклу в ночь. А паук ошалело плел свои сети. Кислее лимона. Но бодрее цитруса. А с далеких небес на него растерянно улыбаясь, смотрела вечность…

Зависнув в сетях тлеющей ночи, перемигивался молчаливый электрический свет. За окнами ночная автострада уносилась в измерение фееричных, праздничных огней, тайных гадостей, высоких печалей и коротеньких измышлений, подлинных радостей и оживленного любопытства. Душа шалила… то игриво, то замирая… Звезды бросались во мрак – синеющее небо начинало светать. 

Запутавшись, уличный ветер вспыхнул в глазах паука, подмешав в коктейль дробленые льдинки и остывшие виски. И дни однообразно и уныло размазались по окну. Тягучая паутина душила паука. Ноги только неустанно крутили педали двухколесного велосипеда – и в спину бил морозящий дождь… Мысли – пунктиром. Слова – точками. Вместо цветов. Нервы на растянутых ниточках - вверх-вниз, вверх-вниз… Напрочь забыто. Забыто все. То, что можно перестать быть  пауком… Там, в темноте… Там нет больше ничего, кроме темноты. Что ж, наверно, не важно. Плести паутину важнее….

 

Глава 40: Кукла.

А туман на небо возвращается

Мне моя родная улыбается

Я её сжимаю крепче крепкого

Сердце бьётся вновь, а думал, нет его

Неизвестно что, ветром унесло

Может, не было, вовсе ничего

И не скалилось и не хмурилось

А луна взяла и зажмурилась…

(Из песни группы

«Танцы минус», «Оно»,2009)

Вечером Анна принесла Андрею в комнату поужинать. Он, как и прежде, любит варёную рыбу, поэтому она принесла ему два больших куска.

- Мне много, - говорит он. - Спасибо.

- Не съешь - оставишь... – отвечает она.

 

Через некоторое время он спускаеться вниз. В полутёмной комнате торшер не светит, а как-то неприветливо жёлто чадит.

 

- Аня, я готов поговорить... – садиться он в кресло.

 

Но он скорее готов не говорить. А только слушать... Говорит пока только она - и получается монолог:

- Да, не напрягайся ты так. Ничего плохого я тебе не скажу, - пытается она улыбнуться и разрядить обстановку, видя, как по его лицу пробегают какие-то тяжёлые, будто свинцовые, мысли. И он сидит, опустив глаза.

- Я не напрягаюсь. У нас сейчас убойные репетиции. С 9 утра до 9 вечера, с небольшим перерывом. Я просто очень устал. Морально и физически...

- Понимаю, это очень тяжело... И непросто... – отвечает она, не зная, как лучше вступить в разговор. -... Знаешь, не за горами мой день рождения уже. И невольно начинаешь думать о жизни, всё взвешивать что ли. Несмотря на то, что я вроде ещё немного живу, но, к сожалению, уже потеряла много близких и дорогих мне людей. Было много утрат. И я не хочу потерять кого-то ещё. Наверное, я этого не переживу...

 

Он вдруг порывисто вскинул на неё взгляд, как будто не знал, но догадывался, о чём она говорит. А она продолжала:

 

- Я хочу, чтобы Ты знал, что Ты мне очень дорог. Не говори ничего сейчас. А просто послушай...

- Я слушаю... слушаю...

- Я знаю, у тебя много проблем. - то, что она говорила, давалось ей с трудом. - И я понимаю, я слышу тебя...

Его пальцы заиграли по подлокотникам кресла... Каждый его жест, неуловимое настроение, ожидание слова, нарушавшего его молчание, рождали в ней страх вот-вот услышать из его уст что-то неотвратимо страшное, поражающее насквозь...

 

Ей показалось, что она - кукла, подвешенная на ниточки, которыми сейчас играют его пальцы по подлокотникам... Вот только ниточки эти - посреди груди. Трепещущие лески - нервы. На них подвешено сердце. В его власти их обрезать. У него есть ножницы...

...Они оба начинали существовать в каком-то параллельном, сложном, образном мире... как на огромной сцене, с которой невозможно уйти за кулисы. С которой просто - невозможно уйти. Или можно уйти только одним способом...

...На несколько мгновений они замолчали, сидя в тусклом желтом свете комнаты. В звенящей тишине квартиры, в которой мы были теперь одни. И в ночи за окном.

 

- Я даже не представляю, что Ты можешь отсюда когда-нибудь уйти... - продолжила, наконец, она. -... ибо я не знаю, что будет дальше тогда... Поверь, я ведь сама не знала, что всё так получится. О чём говорю, я знаю. Я серьёзно не привыкла шутить такими вещами. Это очень серьёзно. Подумай...

- Хорошо, Аня...

- Я понимаю, что это ответственность. За человека. За тебя. Со своей стороны, я готова её взять на себя, - старалась я подобрать нужные, сильные слова. - Я привыкла и готова отвечать за свои мысли и поступки. Я хочу, чтобы Ты поверил, что мне можно ДОВЕРЯТЬ и довериться.

 

- Я в этом и не сомневаюсь. В этом нет никакого сомнения, - ответил он.

 

- Ведь среди множества проблем есть какие-то главные вопросы, на которые стоит ответить самому себе. Ответить на перепутье: "Собственно Где Я? Где мне будет лучше?". Есть такое время, когда необходимо менять что-то главное. Менять основательно. Ибо само оно не изменится и рискует превратиться в вечность... Не правда ли? Как ты думаешь?

- Да всё так, как ты говоришь, - подтвердил он и тут же добавил, вздохнув: -... на словах...

- Я хотела бы, чтобы всё, что я сказала тебе сегодня, не ушло в пустоту, не кануло в безмолвие...

- Хорошо, Аня, хорошо...

Мы подошли к лестнице.

- Просто держи это в голове. И подумай крепко.

- Хорошо.

- И спасибо тебе за понимание.

- Взаимно...

 

Так они снова разошлись по комнатам.

 

...Накануне, за несколько дней до, он с Эмилией Генриховной вышел из квартиры вместе. И, бессильно опустившись на лавку перед подъездом, он некоторое время задумчиво слушал её.

- Мне нужно подумать, Эмма... - ответил он.

 

Свет, размазанным квадратом брошенный из прихожей на стену около лестницы, освещал комнату, погруженную в глубокие сумерки... Входя в полосу света, Андрей переступил порог комнаты... Его дыхание принесло с собой этот запах водянистого, невероятного весеннего снега... На мгновение он остановился - и на его лице поползла игра света и тени...

 

- Привет. Как дела?.. Может быть, есть какие-то проблемы?.. Мы можем поговорить об этом, - сказала Анна.

Опустив голову, он тяжело вздохнул:

- Проблемы-то есть... и на работе, и юридические, и человеческие...

 

 Так, с этими словами, он стал удаляться вверх... или вниз...

 

На кассовом чеке пробито время – 23: 57. В «Магнуме» он тратит тысячу рублей на бутылку виски и три пива  Плаунер- Хефе Вайссир … «Господи! Да что ж такое-то!» – думает Анна, - так вот почему он вчера опять заявился в четвертом часу утра!..». И логика рисует картину субботней ночи: в 23: 57 он выходит из магазина в кромешную холодную мглу… Что дальше? Блуждание по округе. Где-то поблизости. Да, он прекрасно всё разнюхал…

    

 Так, от него оставалась ровно половина… На сцене он живет и чувствует, но сойдя с нее… НЕ ЖИВ. Теперь он – ПРИЗРАК. ПРИЗРАК! уходящий в ничто, убивший себя… И Анна поняла… поняла, почему так трудно… ибо каково это – ЖИТЬ ЗА ДВОИХ? Когда душа осталась жить только в одном теле, и остался свет. В другом – он померк. И этот другой больше не жаждет возрождения, просветления. Ибо – ПРИЗРАК… Путающийся в многоликих паутинах паук.

 

 

Глава 41: Природа механизма.

 

                                                                                Земля уходит из-под ног

                                                                                                         За горизонт -

                                                                                           И от ненужных слёз

                                                                                                 Нам не поможет зонт…

 

(Из популярной песни весны 2009г)

В первый день мая повалил мягкий, разнеженный весной снег. Он усыпал город невероятными белыми хлопьями, похожими на мягкую вату, взбитой рассыпчатой пеной устроился на ветвях деревьев, пригнувшихся под его тяжестью. Город стал снежной сказкой… Анна шла поздним вечером домой… Диво дивное! Красота неописуемая открывалась взору! В свете слегка пожелтевших вечерних фонарей заснеженные деревья-купола затихли на пустынной центральной улице, крупицы снега, каждая снежинка мерцала как бриллиантовая посыпь… Город стал единым нереальным, непостижимым узором… как игрушка в стеклянном шаре… чуть веяло прохладой… опустилась благодатная тишь. Волшебство! Природное волшебство, превращающее улицы в растворенную белую сказку! Сказку здесь, наяву. В воплощение сна… Екатеринбург в бриллиантовом мае… как нечто надземное утопал в упоенной, успокоенной красоте… в многоликом мерцании снежного, расснеженного, рассыпанного света, в веселье разбитого хрусталя. Оторванный и оторвавшийся от земли…

   Анна продолжала видеть это и замечать. Ее душа не утратила чувство великолепия, будучи измученной тяжелыми предчувствиями, вывернутыми в кромешное и горькое отчаяние последних месяцев. Вид столь чудесного города успокаивал ее… но она боялась только одного – ЧТО ВСЁ НАЧНЕТСЯ СНАЧАЛА. И ОНА СНОВА НЕ ВЫБЕРЕТСЯ, СНОВА УПАДЕТ В ЭТУ ГОРЬКУЮ БЕЗДНУ, В КОТОРОЙ ОТНЯТА ЛЮБАЯ НАДЕЖДА НА СВЕТ, НА ОБЛЕГЧЕНИЕ.  «Нет, Аня, нет… - жгли ее в пепел слова Андрея, так погано и так трусливо произнесенные им тогда, 4 января, на лестнице… Они истачивали, изъедали сердце … Неужели она столько много сделала ради этого? Это было явно не то. Что-то дикое, неподдающееся осмыслению, здравому смыслу. Это было тем, что заставляло дрожать там, внутри, каждый нерв, дрожать душу, ПОДВЕШЕННУЮ НА НИТОЧКАХ, РАНИМО ВСХЛИПЫВАЮЩУЮ НА ВЕТРУ, МАЛЕЙШЕЕ КОЛЕБАНИЕ КОТОРОГО ПРИЧИНЯЛО ЕЙ БОЛЬ-ВОСПОМИНАНИЕ. Чертово, во веки проклятое воспоминание! Что-то не то, что-то заведомо и жестоко сбитое с курса, вероломно порушенное… То, с чем НЕВОЗМОЖНО ДАЛЬШЕ БЫЛО ЖИТЬ, ТО, ОТ ЧЕГО КАЖДЫЙ ВЗДОХ – В ТЯГОСТЬ, КАК НЕЧТО НЕНУЖНОЕ…

Неужто все закончится именно так… как невозможное… Забыть, бросить она не могла… не могла так просто уйти из этой истории… Хотя уйти… Уйти можно только через одно – через окно. Прямиком в ад. чтоб не мучиться больше… ибо больше было не по силам. Это испытание было Анне не по силам… Что-то выше силы. За гранью силы. Когда нельзя жить без кого-то. Нельзя жить без него, ибо он – это жизнь. Смерть… Она маячила перед ней. Анна молила о ней каждую ночь. Каждый день, ибо видела в ней избавление, вечное забытие несбывшихся надежд и такой простенькой незамысловатой мечты, которая была так легка и так близка… Но ее смывал бесконечный поток слез. И Анна удивлялась тому, как она еще не выплакала все глаза и как может человек настолько страдать. Но эта была ее собственная, отнятая жизнь. И если это было еще одно горе, посланное ей, то она отказывалась его принимать. Оно ей больше не было нужно, ибо больше не сносимо… сравнимо со смертью…

 

   Как? Как могло всё это произойти после всего того, что было пережито и так искренне, незабвенно высказано? Сделано и высказано не Анной.  Самим Андреем. Который был в тот вечер как распустившийся бутон… и его растаявший, безумно ошалелый от счастья взгляд глубоких синих глаз… И вдруг остановка… Испуг… Назад! Назад-назад! Напопятную! И дом, укрытый черным крылом ворона… И поселилась там вековая мгла, пришедшая из глубин древнего Хаоса, когда во вселенной еще не было ничего… Но незваная, нежеланная, мерзкая…

Господи, ведь шел Андрей сам. Сам!.. Что? Что может спасти… Осознание вины за «НЕТ». ПОКАЯНИЕ, РАСКРЫТОЕ В ПЕРВОЗДАННОМ «ДА». Все равно должен быть выход. Должен быть прямо сейчас.

 

В конце апреля исполнялся Анне 21 год…Вечер окрасился бардовым, оттенками красного. Красные шторы. Красные розы в хрустальной вазе. Приглушенный свет висел где-то под потолком внизу… «Господи! Зачем? Зачем мама только опять его пригласила?..» – думала Аня, и любая мысль вызывала боль за грудиной. Она почувствовала это, застегивая последнюю пуговицу на атласной лавандовой блузке… Внутри прошивал острый кол где-то посредине груди до горла. Привычное чувство за последние дни. Такое корявое и такое мучительное. Сжимающее приступ слез. Просто приступ. И что-то на ниточках. Чересчур тонкое. Напрасно оголенное жестоким, неприветливым, холодным ветрам. Чересчур живое, чересчур искреннее в мире камней…

 

«Ему ведь все равно… все равно наплевать. Ему никто не дорог…» - уткнулась Анна в подушку у себя в комнате…

 

Внизу заскрипел ключ. Согнувшись почти до самого пола, кукла с цветком в руках заглянула на кухню, но не обнаружила там никого, кроме Эмилии Генриховны.

- Ой! Это ты, Эмма… - молвила кукла, - А где Аня? Я… Я-я, кажется, опоздал… - и винтики механизма, с трудом начавшие вращаться, вращаться через себя, тронуло смущение.

 

Кукле не удалась маленькая клоунада, ибо программа механизма была сбита неожиданностью. И кукла замерла …

Одев на себя рубашку в бордово-белую полоску как и тогда, в прошлый раз, кукла спустилась вниз с красной розой.

- С днем рождения! Это тебе… чтобы не капало… - сказал он, протягивая Анне бордовый зонт.

 

Комната насытилась огненными, затемненными, но слишком яркими цветами. Гранатовая чайхана…Рассыпанный турмалин… Расколотый рубеллит… И над столом – зависающая в воздухе РЕЗЬ. Тягучая, крапающая душу… Напряженная.

- Давайте выпьем за то, чтобы всегда было радостное… главное радостное… там… внутри состояние… - выдавил Андрей из себя какой-то бессвязный тост…

 

Механизм заглох. Тормозил. Не то что-то там. Зажатая, сдавленная усталость. Неискренне… Безжизненно. Как выжженная палящим солнцем, растрескавшаяся земля. Пустыня. И – молчание. Тяжкое. Нежеланное… И, сжавшись, как птичка на ветру, затрепетала издерганная душа Анна.

Разговорить не удается. Едва-едва слетают слова с губ о репетициях «Ханумы», бессмысленные и топкие. Размазан, натянут как струна… «Я занят… Я не побегу, - тоном, полным безразличия, отказывал «Натуле» еще днем, - … Я не освобождаюсь…»

И кажется впервые так резко.

 

И вот он здесь. Сидит… Ест молча. А за окном – темная, открытая, испуганная ночь. В пурпурно-бордовом - НАПРЯЖЕННАЯ, НЕМАЯ РЕЗЬ… Будто лезвие сечет воздух, разделяя его, как торт, на маленькие, равные части. Но не достанется никому. Здесь, в могуществе глухо вспыхнувших красок. Он очень, очень изменился… Неживой… словно пленкой обтянут. И с ним трудно. Трудно рядом сидеть. Воздух пульсирует чем-то инородным, отчужденным… и все. Два бокала шампанского – с трудом. Рюмка водки – с трудом.

 

- Может еще по бокальчику? – предлагает Эмилия Генриховна.

- Нет, Эмма. Не могу… - окрашиваются глаза настороженностью. – У меня   желудок, - в уголках рта закисшая, стариковская гримаса…

- Знаю же! А я тебя вылечу! – бодренько восклицает Эмилия Генриховна. – У меня лекарство хорошее есть! И ничего не заболит!

- Нет… Просто потом плохо будет… вывернет…

 

 

 Растеклась тревожность. Там. У Анны. Неуютно. Беспредельно. Безбрежно. Будто стена… Стена, от которой трудно дышать, от которой тесно душе. Живой душе в мире, ставшем единожды незнакомцем…

Анна читает одну сказку, которую сочинила сама. Читает до конца… Андрей внимательно слушал ее. Лицо его то мрачнело от скрытых внутренних теней и мыслей, то вдруг прояснялось невыразимым просветлением.

 

«Голая правда! Голее не бывает!» – раздавался нечеловеческими, обезумевшими интонациями его голос в ночи. В кабинке. – Журавлев и Суханкин! На радио «Компас»! – надрывно вещал он на разные тональности, будто обезумев, не чуя себя живым. Не чуя ни себя, ни других, он превратился сам собою в одно Радио, голосящее на неведомых языках умственного Помешательства: - Рэдьо Ком-паас – ОЧ-ЕНА КАЛОШЕЕ РАДЬО!!! Я и маяяя сабакааа слушааэм рэдьо Компаас!!!» - не помнящий себя, не понимающий, не слышащий себя, забывший человечество и что человек…Нет, другое что-то… Что-то ужасное… Бессознательно утратившее лик. Безликое… «Исповедь негодяя… Исповедь НЕГОДЯЯ!.. В постели с врагом!  В постели…С ВРАГОМ!..»

Взрывающее страхом сознание крылось в этих нотах… Нарыв затаенного, зарождающегося в полуистерическом дыхании Сумасшествия. Оно грузно поднималось на глиняных ногах, закипая на кончике языка, на губах, судорожно приближенных к микрофону в той маленькой кабинке из одеял. Круглыми глазами в окно удивленно заглядывала мгла, липучими черными нитями манящая Безумие на пир. На пир! На пир!!!

«ГОЛАЯ ПРАВДА! ГОЛЕЕ не бывает! Говорильня!… Гово-рильня! Гово-ри-ЛЬНЯ!! Журавлев и Суханкин! На радио «КОМ-ПААС!» В эфире Катя Катина! Я и маяя сабакаа слушаэм радьо «Компас!»

Человек – в звук… звук –БЕЗ СЕРДЦА. В сердце – нету дверцы…Нервически растворено… Не стало его… Человек – в звук… А ЗВУК – ИСЧЕЗ… И человек – исчез… В звуке…и не жив он уже. Не жив.. МЕРТВ… Безумие… Никого… Никого не впустить… Никого не надо…

 

И что-то ещё. Что неприодолимо начало резать слух. Резать слух из радиодинамика … звуки его искаженного голоса. Напряженно вслушиваясь, в тонкое звучание, Анна вдруг осознала, что что-то произошло: в нём появились какие-то новые, совсем чужие интонации. Куда-то исчезли мягкие, бархатистые полутона, так отчетливо характеризовавшие этот солидный баритон. Они делали этот голос легко узнаваемым … Теперь же что-то циничное клокотало в его звучании, слишком явно приобретающим опасность быть спитым. Из его горла вылетала какая-то глубинная, сипловато-гортанная тональность. Но Кылосов, будто злясь за это, упрямо перебарывал себя  и будто нарочно записывал рекламы всё больше и больше, заглушая свой упрямый и настырный крик: «Я могу! Я всё ещё могу!…». Обманывая всех. Обманывая самого себя. Не видя причины, не видя истоков своего падения, он будто нарочно не понимал, что шёл против Космоса…

Так не могло длиться вечно…

Ожесточенная замкнутость Андрея набирала обороты. Целыми днями он вот так сидел в своей комнате.То вдруг снова куда-то уносился и несколько дней подряд возвращался поздней ночью. Как в лихорадке. И ему ничего было не нужно. Он всех забыл. Забыл себя. Все бездарно растерял, оставив себе нервическую, грузную усталость. На 47-ом году жизни… И Анне становилось от этого только еще печальнее. Печальнее там, в душе … насквозь промокшей и дрожащей от бесприютного холода. Его слишком много – но не может же он длится целую вечность… Должно же быть тепло. Тепло в человеке. Хотя бы немножко тепла. И капелька света… Но она вдруг отчетливо стала понимать, что Андрей стал уже совершенно другим, нежели был когда-то – и вот это новое в нем ей было уже совершенно не нужно… Надоедало.

  

 «Солнце мое! - писала она ему SMS, кроя в беззаботных буквах великое отчаяние, - Ты хоть живой там?))) Как ты думаешь, общаться вот ТАК, через стенку, - это здорово?))) Давай что-нибудь придумаем! P. S. Люблю удивлять!»

- Аня! – тут же выскочил он и позвал ее. – Живой еще… Не умер… Не волнуйся… - его глаза лучезарно оживились на миг и стали медленно тлеть синевой. – Просто работы много сложной…

- Я просто так… - приветливо улыбаясь, сказала она, - чтобы немножко поднять настроение…

- Спасибо! Ты подняла… - улыбнулся он.

 

И дверь за ним опять затворилась на веки вечные… чтобы сжечь работой. И пустотой.

 

«Зачем? Зачем ты мне все это говоришь? – натянуто напряженно говорил он опять «Натуле» этим же вечером. Его голос не выражал ничего, кроме утраченной души. – Зачем люди говорят? Нет, просто так они не говорят… Это в трамвае о погоде. О политике… Что значит, дать информацию? Для меня не существует такого понятия…»

И Анне вдруг стало страшно от услышанных слов. В них звучало что-то омертвело жестокое. Не только к «Натуле». Ко всему свету белому… Эта душа больше не жила желаниями, не имела никаких стремлений. Она просто не жила… и не просила возрождения…

 

 

Глава 42: Finita la comedia!

 

Друг недавний мой, скажи,

Что с собой мы сотворили.

                                                                                                                                                                  Почему мы нашу жизнь

В представленье превратили?

На глупую игру

Истратили таланты

И на чужом пиру

Как два комедианта

Мы с печалью и тоской

Даем спектакль шутовской…

Занавес! Отыграны все роли!

Занавес! Без масок все герои!

Занавес! Ослепли все прожектора!

(Из одноименной песни И. Аллегровой)

И жизнь – как кино… Ряд смешанных картин, сложенных в один сплошной сюжет. И играли люди мизансцены жизни. Но кто из них играл? Кто-то один… Но свет прожекторов волею судеб зажигался для них двоих. Вот только второй… другой… жил как чувствовал. Первый тянул на сцену, давно превратив свое существование во что-то эфимерное, несуществующее, расписанное под дешевую конфетную обертку. И он кричал: «Все – грим! Грим! Грим!» - не замечая, как краска давно течет по его щекам…

Прожектора давно опечалили и обожгли ее душу. Душу Анны, которая мечтала всего лишь о своем маленьком счастье. Мечтала вытянуть его из грима…

Вероломно порушенный мир, казалось, был где-то совсем рядом. Тот самый, замирающий в хрустальном воздухе ночи, длиною в миллионы разноцветных красок. И в этом жило что-то свое, родное, близкое, в которое хотелось мигом прорваться, позабыв все горести и неудачи. Но каждый раз это была преграда из тонкого, текучего, расплавленного, но непроницаемого стекла, сотканного из жесткого взгляда Кылосова. Из взгляда спивающейся гутаперчивой куклы с картонным сердцем. Из мирового бездушия и статичности, не знающей ни жалости, ни сострадания…

Звездные фиолетово-синие, с запахом арбузной свежести звуки далекой зимы, тающий, затихающий кристально-серебряным перезвоном свет театральной грусти и плывущая улыбка увлажненных синих глаз – все это осталось где-то далеко. Растворилось в калейдоскопе кинокадров, сменяющих друг друга в памяти бытия. Это и был тот мир, где было живо все… И надежда, и любовь, и вера, и свет, и вселенная… маленькая, но своя… Хотелось… дико, неизбывно, отчаянно хотелось вернуться ТУДА.

И не видела Анна ни солнца, ни травы под ногами, ни облаков над головой. Всё померкло. Утратило цвет, превратившись в один лишь дымчатый кусок льда.

  

Первые июньские дни выдались на редкость теплыми. К вечеру внезапно заплакал дождь… И человек окончательно стал куклой. С печалью смотрела на это Анна. Где-то там… далеко-далеко… и близко… где-то на горизонте обоженной души… Кылосов больше не знал ни боли, ни сочувствия, ни сострадания, ни любви… А знал ли он ее вообще когда-нибудь? Мог ли сопереживать, чувствовать, понимать что-либо?..

Глаза его остекленели. И отразилось в них безумие беспамятства, безумие, бесконечность пустоты. Битое, склизкое стекло… Отупелое. Тупое. Ударишь в грудь, в самое сердце – и только бездонная пустота отзовется эхом да примнется, скрипнув, картон… «тон-тон-тон»… Отрицание отрицания… Отрицание в квадрате равно отрицанию самого себя… Разойдутся винтики, заработают.

Из кровати – прыг… да по лестнице вниз – скок – поскок. Только рука – хлясть вкруг по перилам и – пулей на улицу вон… Бессонница мучает. Сидит «В контакте» до утра…

А спутник Анне – одна лишь музыка. Вдоль, по радиоволнам… где время от времени мелодии вторят ее душе. Нет-нет, да и заиграет какая-нибудь песня… из той, далекой арбузности, из синего мерцающего света – и вспархнет подстреленной голубкой, скатившись слезой по щеке украдкой, душа… Всё – кадры плывущей кинопленки. Но имя ей – МИР …

За окном стояла изнурительная 30-тиградусная жара, и воздух раскалялся от солнечных жестких лучей. Казалось, сладковато пахнет гниющим мясом… Стеклянные глаза Кылосова овеялись летней испариной. Не помня себя, блуждая в остервенелых, истёртых во хмелю потоках, он, пошатываясь, слетел вниз. «Здласссуйсссь… Йоо… Йэс-сся… - на безликом языке с трудом воспроизвел он набор звуков, обращенных к Эмилии Генриховне и, как уколотый, ударившись головой о косяк, неуправляемо вышагнул в дверь. И его не стало.

Ближе к вечеру 5 июня Анна получила следующую SMS-ку: «Аня, меня до понедельника не будет» – из чего можно сделать вывод, что, по крайней мере, на пару минут он сделал усилие и стал вменяемым. Да еще как! Первый раз поставил запятую!

Она проводила в его комнате долгие-долгие вечера. Глаза воспринимали множество разноцветных картинок, бежали насквозь по строчкам… А она смотрела – и думала… сердцем… Её не тревожил яркий электрический свет. Он был выключен, порядком утомив. И горящий монитор окружала вползающая в окно ночь… Анна не знала, на что еще ей можно было уповать, к чему стремиться. Ведь этот человек не знал любви… Но таилось что-то непознанное, неузнанное… приходящее ночными ветрами в летнюю сладковато-зеленую тишь, в которой мотыльками вздрагивала посвежевшая в прохладе листва… Но запах лета был грязным, запыленным и сладковатым, как запекшаяся кровь…

«В контакте» он нашел всех Кылосовых… Теперь они все были здесь: Сеня, Юлия, «Натуля», Даша и даже сестра «Натули», непонятно зачем затесавшаяся в общие друзья. Однако пообщался он полноценно только со своим родным сыном…

Обилие разнород