Детство и юность императора гейнриха IV до начала его войн с саксонцами. 1056-1073.

(в 1082 г.).

Предисловие автора.

Возлюбленному и всегда сердечно уважаемому владыке Верперу (Werinheurs), достопочтенному епископу святой Мерзебургской церкви — Бруно, слуга, его, и может быть слуга самый последний, приносит ему посильную дань своей преданности душою и телом!

Когда кто-нибудь, желая принести дар, избирает для того самое драгоценное из своего достояния, то долг справедливости требует, чтобы и тот, кому дар приносится, принял его с особенною благосклонностью. Так думал я, являясь пред вами, высокопочтенный отец, кому я всегда желал бы служить по мере сил своих и даже сверх сил, с приношением дара, который должен выразить внешним образом всю полноту моего усердия. Я осмотрел все углы своей сокровищницы, и не нашел между своими богатствами ничего, чтобы в такой мере соответствовало и вашему достоинству и моему чувству уважения, как наука. Я считаю этот дар драгоценнейшим из всех возможных приношений; потому что нет ничего благороднее науки по происхождению, ничего возвышеннее — по пользе, ничего достойнее — по прочности. Золото и все то, что люди считают за драгоценнейшее, добывается из земли, и не приносить никакой пользы душе, доставляя одну некоторую помощь бренному телу, даже служить иногда постыднейшим страстям. Оставляя же богатства без всякого употребления, нельзя иметь уверенности в сохранении их, потому что земные сокровища, поедаемые молью и пожираемые ржавчиною, никогда не бывают вечны. Но наука помощию рассудка добывается из сокровеннейшей глубины духа; она не обязана заботиться о пользе бренного тела; но за то ею образуется и обогащается ум того, кто предан ей; она не боится старости и смерти, потому что сильнее самого времени, и держит пред глазами читателя, как новое, то, что увлекается круговоротом времени в пропасть забвения. [806]

Я хочу кратко и правдиво описать войну короля Гейнриха (IV) с саксонцами, на сколько я знаю ее от принимавших участие в ней. Эта война замечательна своими громадными размерами, а больше всего, милосердием божественным, какое мы испытали на себев продолжении этой войны. Это ясно увидит каждый, кто не погнушается прочитать предлагаемое мною повествование. Исполняя суд свой над нами, Господь претворил вино гнева в елей милосердия, дабы мы познали истину слов, которые сказал пророк: «Всегда смутитися души моей во гнев,милость твою помянеши» (Авв. 3, 2), и апостол: «Верен Бог, иже не оставит вас искуситися, паче еже можете» (I Кор. 10, 13).

Но прежде нежели я начну повествование о войне, мне необходимо сказать несколько слов о детстве и юности Гейнриха, чтобы читатель, узнав об этой эпохе жизни императора, не удивлялся, что он в зрелом возрасте мог предпринять гражданскую войну. А чтобы кто нибудь не наругался над моим трудом, я прикрываю его щитом вашего имени: пусть первая страница, которая им украсится, защитить от оскорбления все следующия за нею! И да найдет благоговейное приношение у вас, достопочтенный отец, благосклонный прием!

__________________________

1. Когда император Гейнрих (III) мирно почил от здешней жизни (1056), общим избранием германских князей на престол его государства вступил сын Гейнрих Четвертый (1056-1106), которого он к несчастью оставил после себя в живых. Но Гейнрих был еще пятилетним ребенком, и управлять, как то следует государством, не мог; почему князья сделали такое распоряжение, чтобы мать юного государя, почтенная императрица Агиеса, заботилась и о воспитании императора и о делах империи. Гейнрих подростал, но не преуспевал в мудрости ни пред людьми, ни пред Богом, и кичась своим ко-ролевским достоинством, ни во что не ставил наставления своей матери. Тогда достопочтенный Анно, архиепископ Кельнский, силою отнял Гейнриха у матери (1062) и со всею заботливости, как то следовало по отношении сына императора, занялся его воспитанием, причем имел в виду не столько пользу короля, сколько выгоды империи. Анно знал слово писания, что «царь ненаказанный погубить люди своя» (Иис. Сир. 10, 3). Небезъизвестно ему также было и то, что многие люди низкого происхождения прославились великими добродетелями, тогда как люди происхождения высокого, но не получившие доброго образования и наставления, своими пороками возбуждали к себе всеобщее презрение.

Когда же король переступил возраст простодушного детства, и достиг юности, которая имеет такой простор для всего дурного, [807] и когда таким образом увидел себя на том пункте, где самосская буква расходится в две стороны, он, оставляя без внимания ее правую, но тесную и крутую линию, избрал для себя левую дорогу, но широкую и удобную ¹; он уклонился решительно от стези добродетели, и вознамерился вполне и всецело отдаться своим страстям. Так как Анно сдерживал порочные наклонности Гейнриха, то император желал прежде всего освободиться от опеки своего учителя: а под его властью ему не все было дозволено, что нравилось. Гейнриху было ненавистно всякое попечительство над собою, так как он считал самого себя опекуном всего государства. Отделавшись от епископа, король начал жить самостоятельно, и тогда уже стало ясно, что он не намерен следовать путям истинной жизни. Если терние страстей опасно даже для тех, которые иссушают их частыми постами и искореняют из своего сердца усердною молитвой; то можно представить, как роскошно оно развивалось в душе Гейнриха, если ни он сам, пылавший огнем первой юности и насыщенный довольством царственных наслаждений, не принимал никаких мер для очищения нивы своего сердца, и никто другой не осмеливался взять в руки заступ для искоренения зла в короле, не терпением никакого назидания.

2. В то время архиепископом Бременским был Адальберт ², человек гордый и надутый до такой степени, что никого не почитал равным себе ни по благородству происхождения, ни по святости жизни. Раз, совершая в присутствии короля торжественную обедню, и взошедши по обыкновенно на кафедру для проповедывания слова божия, Адальберт выразил свое сожаление о том, что добрые и благородные люди перевелись на этой земле, и что из всего старого дворянства (nobiles) остались только он, да король — себя он поставил впереди — и это Адальберт утверждал в присутствии двух родных своих братьев, «Хотя, прибавил Адальберт, я и не ношу имени своего брата, князя апостолов, Петра, однакож имею одинаковую с ним власть, или даже еще большую, так как я никогда, подобно Петру, не отрекался от Христа».

3. Однажды, какая-то аббатисса его епархии (т. е. Гамбургской) оскорбила чем-то Адальберта, и за это должна была, в знак своего послушания, по его одному слову, в четырнадцать дней расстаться с этой жизнию. Адальберт знал, что она лежит больная, и потому в своей суетности рассчитывал, что его приказание может легко [808] исполниться, и если только аббатисса умрет, то он будет всех уверять, что она умерла по его слову. Но через четырнадцать дней аббатисса, выздоровев, послала за чем-то вестника к епископу. Едва лишь Адальберт увидал посланного ею, как, исполненный радости, обратился к окружавшим его с такою речью: «Разве власть моя над этой женщиной — меньше, чем власть брата моего Петра (апостола) над Сапфирою? Смотрите! эта несчастная умерла по моему повелению». Но когда посол приблизился, и Адальберт узнал, что аббатисса жива и здорова, то, пристыженный в своей гордости, он умолк.

4. Когда Адальберт жил при королевском дворе, и ежедневно уставлял королевский стол самыми изысканными кушаньями, то однажды случилось, что все запасы были истощены, и стольник Адальберта не имел ничего столь вкусного, что бы можно было подать к королевскому столу. Денег также не было для покупки дорогих кушаний, потому что все было израсходовано. Епископ знал о том хорошо, и спрятался в тот день так, что стольник не мог нигде его найти. Он долго искал своего господина, и наконец все же нашел его в капелле, где укрывался Адальберт. Стольник стал стучать в дверь, и просил, чтобы его впустили. Епископ, узнав его по голосу, бросился тотчас же на пол, как бы для молитвы. Стольник однакож пошел, и, увидев епископа распростертым, стал кашлять и харкать, чтобы обратить на себя его внимание. Но так как все было напрасно, то стольник сам наконец распростерся рядом с епископом, как бы желая помолиться с ним вместе, и стал шептать Адальберту на ухо: «Помолитесь-ка о том, чтобы вам было что сегодня поесть, потому что до сих пор у нас нет ничего, что бы можно было с честию поставить на ваш стол». При этих словах, епископ вскочил, как бы внезапно пробужденный, и воскликнул: «Дурак! что ты сделал? ты дерзнул прервать мою беседу с моим Богом! Если б ты видел то, что допущено было увидеть брату Трансмунду; ты никогда бы не осмелился приближаться ко мне во время молитвы». Трансмунд же был тут, и так как он знал, чем можно понравиться епископу, то и объявил, что он давно уже замечает, что во время молитвы Адальберта с ним беседует ангел. Трансмунд был живописец, родом из Италии.

5. Когда Гейнрих, подобно невзнузданному коню, пустился во всю прыть по дороге разврата, Адальберт старался сделаться его доверенным соучастником. Он желал того не с тою целью, чтобы назиданием исторгнуть из сердца короля терние беззакония, и насадить в нем семена добродетели; но чтобы омочить ростки порока росою лести, и малые зародыши правды заглушить горечью злого учения. Не являлся Адальберт к королю, когда он замышлял беззаконие, с словами Товии: «Сохраняй себя от всякого студного дела; благодари [809] з а все Господа; моли Его, чтоб Он руководил тебя, и чтобы ты следовал слову Его во всех своих начинаниях». Не являлся Адальберт к королю с мечем упрека, прикрытым завесою притчи пророка Нафана, чтобы сам король слезами смыл совершенное им преступление; и не поражал душевной язвы короля быстрым ударом, чтобы разом очистить совесть его от зловредного начала. Нет! Адальберт выдавал ему за апостольское учение такие злые внушения: «Делай все, что тебе угодно, и заботься об одном, чтобы умереть в православии». А писание говорит: «Не следуй злым пожеланиям», и еще: «Не посевай семен неправды, дабы не пожать их седмерицею». Но Адальберт стоял на своем, как будто бы можно в один час изменить свою жизнь, и забывал сказанное: «К чему привык человек в детстве, того он не оставит и в старости» (Солом. 22, 6); и еще: «Запах, который вберет в себя новый сосуд, надолго сохранится в нем» (Горац. Письм. I, 2, 70). Это недостойное учение епископа укрепляло короля в его злых нравах; он кинулся в бездну наслаждений, подобно неразумному коню или лошаку; Гейнрих, повелитель многих народов, основал в собственном сердце престол злому вожделению, которое есть начало всех пороков.

6. В одно и тоже время Гейнрих имел по две и по три наложницы. Но и этим он не довольствовался. Когда бы он ни услышал, что кто нибудь имеет молодую и красивую дочь или жену, то в случае неудачи обольщения, приказывал брать силою. Часто, в сопровождены одного или двух товарищей, ночною порою он отправлялся всюду, где надеялся увидеть кого нибудь; иногда ему все удавалось, но в другое время жизнь его находилась в серьезной опасности со стороны родственников или мужей. Благородная и прекрасная супруга Гейнриха (Берта Савойская), которую он против своей воли взял за себя по совету князей, была так ему ненавистна, что он не мог охотно видеть ее после свадьбы, да и свадьбу едва праздновал. Гейнрих всячески старался развестись с своею женою; чтоб потом оправдывать свои беззаконные поступки некоторым видом законности, если б ему было отказано во вторичном браке ³.

7. Наконец он велел одному из своих сверстников приобресть особенное расположение королевы, и обещал ему великую награду, если он съумеет достигнуть такой цели. Гейнрих надеялся, что со стороны королевы не будет противодействия, потому что она, недавно еще вступив в брак, была совершенно брошена своим мужем. Но королева в женском теле имела мужественное сердце, и тотчас поняла источник всей интриги. Потому сначала, она старалась показать как бы неудовольствие, видя знаки особенного внимания приставленного к [810] ней, но когда тот, сообразно желанию короля, упорно добивался своей цели; то королева обещала ему, повидимому, свою благосклонность. Он доложил обо всем королю, и сказал ему час, который был предназначен ему для свиданья. В условленное время, король, вне себя от радости, идет вместе с ним в покои королевы, чтобы быть свидетелем ее преступления, и потом или требовать формального развода, или же что казалось ему лучше, убить свою жену. Лишь только его спутник стукнул в дверь, и королева быстро отворила ее, король, испугавшись, чтоб ему не остаться одному за дверьми, поспешно проскользнул вперед в комнату. Королева узнала его тотчас же, и прихлопнула дверь так сильно, что товарищ короля остался за дверью. Потом призвав своих служанок, она приказала им бить Гейнриха палками и скамейками, которые для того нарочно были приготовлены заранее. «Подлый человек!» говорила королева, «откуда родилась в тебе дерзкая мысль оскорбить королеву, которая имеет такого сильного мужа?» Король кричал, что он именно и есть Гейнрих, муж ея, и хотел только навестить ее. Жена возражала на это, что тот не может быть мужем, кто воровским образом крадется к жене; что еслиб он действительно был Гейнрих, то пришел бы к ней совершенно открыто. Гейнрих был избит до полусмерти, а потом выгнан из спальни; королева же заперла дверь, и легла спать. Гейнрих никому не смел рассказать о случившейся неприятности, но выдумал другую болезнь и пролежал целый месяц в постели. Королева не щадила ни его головы, ни остального тела; била его, как нипопало, но однако так, чтобы не нанести ему ни одной раны. Когда Гейнрих поправился, то, не взирая на полученный им жестокий урок, продолжал свою беззаконную жизнь.

В 8 и 9 гл., автор приводит еще примеры распущенной юности Гейнриха и за тем переходить к другим его порокам, занося в свою хронику все, что только мог, собрать злейший враг короля.

10. Обыкновенно и случается так, что чем постыднее нарушение брака, тем гнуснейшими злодеяниями оно сопровождается. Гейнрих не одной Вирсавией пожертвовал своей страсти, а потому и не одного Урию погубил. Он совершил так много бесчеловечных убийств, что нужно сомневаться, было ли то сделано по бесстыдной страсти, или вследствие неслыханной жестокости. Вообще он был страшно жесток; но еще жесточе свирепствовал он по отношению к своим приближенным. Случалось, что человек, принимавший участие во всех его секретных подвигах, знавший всю его низость и все его злодеяния, и оказывавший ему всевозможное содействие, внезапно подвергался смертной казни в то самое время, как он беззаботно подавал свой голос в пользу какого нибудь нового убийства, задуманного королем. И за что Гейнрих [811] наказывал смертью? За одно слово, сказанное против его воли, за одно безмолвное движение, выражавшее неудовольствие на предприятие короля. Потому, хотя Гейнрих имел и много советников, но никто не дерзал поднимать голос, противный его воли. Если же кто нибудь по неведению давал королю неприятный ему совет, то и за эту бессознательную ошибку платился своею кровию. Никто из подвергавшихся казни не замечал гнева Гейнриха до самого момента казни.

11. Расскажу при этом историю одного из приближенных Гейнриха, именем Конрада. Это был юноша хорошего происхождения и хорошего образа жизни; на нем лежало только одно пятно участия в советах королевских. Однажды Конрад находился в Госларе, вполне уверенный, что пользуется полною благосклонностию короля. Король в это время жил в крепости Гарцбурге, куда кроме товарищей Гейнриха и соучастников его замыслов никто не мог явиться без зова. Вдруг Конрад получает от короля приглашение немедленно прибыть в Гарцбург в сопровождении не более, как одного оруженосца: Конрад, полагая, что он приглашается для какого нибудь тайного совета, в котором кроме его никто не может участвовать, делает даже больше, нежели ему приказано: чтобы показать свою доверенность к Гейнриху, он сам делается своим оруженосцем, и едет в Гарцбург без всякой свиты. Въезжая в лес, Конрад заметил засаду, но не думал, чтобы это было приготовлено против него; однакож будучи совершенно один, он смутился пред толпою, и поспешно направился к близь лежащей церкви. Бургард, бургграф Мейссенский, презренный исполнитель порученного ему преступления, следовал за Конрадом в церковь, и дал ему честное слово, что ничего неприятного с ним не случится, если он выйдет из церкви. Конрад конечно не поверил, но знал, что святость церкви не остановит злодеев; а потому вышел и отдался Бургарду. Злодеи загнали его в уединенное место, и жестоко замучили до смерти, как им было то приказано. За что он должен был умереть, это не сказано ему было даже в последние минуты, да и до сих пор остается неизвестным в точности; был впрочем слух, что король мстил ему за его отношения к одной из своих наложниц? Чтобы отклонить от себя подозрение, король приказал всем своим друзьям преследовать злодеев, которым между тем велено было скрываться. Конрада же велел похоронить с почетом; сам присутствовал печальный на его похоронах, и пролил не мало слез: он был мастер притворяться. Но при всем том никто не хотел думать, чтобы убийство Конрада совершено было без повеления императора, как то и было на самом деле.

12. Рассказывают, что Гейнрих умертвил своими руками одного из своих товарищей, юношу весьма благородного происхождения, между тем как, повидимому, он с ним шутил. Тайно похоронив [812] убитого, на другой день он раскаялся в своем поступке перед наставником своим Адальбертом, и епископ, не требуя никакого покаяния от него, немедленно дал ему разрешение. Но так как я не мог достаточно исследовать это произшествие, то и желал бы лучше считать его сомнительным, хотя о нем говорит весь свет.

13. Но я слыхал от одного из приближенных к Гейнриху, который пришел от двора к своему брату — а брат был епископ и желая похвалиться пред ним, рассказывал, что при дворе никто не пользуется такою благосклонностию короля, как он. Епископ, брат его, слушал все это с удовольствием и усердно увещевал его, чтобы он всячески старался поддержать расположение короля, доказывая ему, что такое расположение очень почетно для него и полезно для всего их родства; тогда пришедший возразил: «Я постарался бы об этом, если б вместе с милостию земного царя я мог сохранить также милость царя небесного; но я знаю, что кто пользуется доверенностию и милостию нашего властителя, тот не получит жизни вечной». Когда этот благоразумный человек стал мало по малу удаляться от двора, реже и реже посещать тайный совет короля, не покидая впрочем дворца совсем; тогда король, заметив в своем слуге такое охлаждение, не стал распрашивать о причине того, и не дал ничем заметить своего неудовольствия; не трогая своего меча, он хотел погубить своего слугу чужою рукою. Вследствие того Гейнрих послал его с каким то поручением к королю руссов: не знаю впрочем, не было ли это поручение одним предлогом. Тот охотно взялся за предложенное ему, с одной стороны находя в том верное доказательство прежней милости короля, так как он продолжает доверять ему свои тайны, с другой — надеясь выслужить у короля своими трудами порядочный лен, в случае успешного исхода дел. Наконец, не менее приятно было ему и самое удаление от двора. И так он отправился, вовсе не предчувствуя той участи, какая была ему изготовлена. После нескольких дней путешествия, посольство остановилось ночевать в одной гостиннице, и устроило там богатую пирушку. Когда общество достаточно разгулялось, бивший с ними славянин, человек низкого состояния, обращается к присутствовавшим с такими словами. «Я имею при себе секрет: мне вручил грамоту епископ Эппо (Наумбургский), с тем, чтобы я передал ее тому государю, к которому вы отравляетесь в качестве послов». Посол просил показать ему то, и увидал письмо запечатанное королевскою печатью. Не думая долго, он сломал печать, и велел своему писцу объяснить ему содержание письма. Писец прочитал и перевел; содержание было следующее: «Знай, что ты ничем лучше не докажешь своей дружбы ко мне, как устроив все так, чтобы этот посол мой никогда не возвращался в мое государство. Мне все равно, какое бы средство ты ни избрал для того, [813] вечное ли заключение в темнице, или смерть». Но посол, бросив это письмо в огонь, весело продолжал свое путешествие, отлично исполнил поручение, и возвратился домой сам богато одаренный и с царскими подарками для короля.

В главе 14, автор снова обращается к одной скандалезной истории двора Генриха IV.

15. Ко всему этому злу Гейнрих присоединял еще одно качество, которое поддерживало его в старых грехах, и давало повод ко множеству новых. Именно, он поставлял епископов не по предписаниям церковного законодательства, и повышал их не по мере заслуг; но чем кто больше давал денег, и чем кто был снисходительнее к его порокам, тот почитался у Генриха более достойным епископства. Если таким образом кто нибудь уже достиг епископского звания, а за тем являлся другой искатель, который давал денег еще больше, и еще бессовестнее льстил страстям короля, то Гейнрих низлагал первого, как виновного в симонии, а на его место поставлял другого, как достойнейшего. Таким образом происходило то, что в то время во многих местах было по два епископа, из которых ни один не был достоин своего сана. Епископство Бамбергское столько же доходное, сколько и славное некогда ученостию своего клера, Гейнрих отдал, или лучше сказать продал за неймоверную сумму одному ростовщику, который гораздо лучше понимал относительную ценность различных монет, нежели текст какой нибудь книги — не говорю уже о понимании и истолковании текста: он с трудом мог разбирать его. Однажды за вечерней службой накануне Пасхи он следующим образом прочел в собрании своего просвещенного духовенства известные начальные слова библии: Terra autem erat inanis et vacca ⁴. По истине, сам епископ был ничто иное, как двуногая корова, бессмысленная и чуждая всякого сознания. Впрочем, не смотря на то, что этот епископ не щадил ни своих, ни церковных денег для поддержания благосклонности короля, Гейнрих низложил его, место отдал другому, который также мало был достоин своего сана по образованию и образу жизни, и еще постыднее потворствовал коровою в его злых делах.

16. Между тем среди таких обстоятельств король уже достиг юношеского возраста. Когда Бременский епископ Адальберт сделался могущественнейшим из его советников, Гейнрих, по его наставлению, начал отъискивать в пустынных местах высокие и от природы неприступные горы и на этих горах строить укрепления, которые могли бы служить прекрасною защитою и украшением, государства, [814] если бы были поставлены на более приличных местах. Первый и обширнейший из этих новопостроенных замков был назван Гарцбургом. Он был отлично укреплен снаружи, и обнесен крепкою стеною, с башнями и прочными воротами. Внутри замка построен был роскошный королевский дворец. Там же соорудили великолепный монастырь, обладавший богатыми сокровищами. В этот монастырь Гейнрих собрал изо всех стран многочисленное и знатное духовенство. Многия епископства со всеми своими учреждениями едва равнялись этому монастырю, а иные даже уступали ему. Всякое драгоценное церковное украшение, которое Гейнрих видел у какого нибудь епископа, старался он добыть себе просьбою или силою, и потом отдавал в гарцбургский монастырь. В других замках Гейнрих заботился не столько о красоте и роскоши, сколько о твердости. Благословенно, трижды благословенно было бы имя его, если б он устроил эти твердыни, чтобы противодействовать язычникам. Если б это было так, то конечно все язычники давно бы приняли св. крещение, или по крайней мере платили бы на вечные времена дань христианским князьям. Но все эти постройки Гейнриха сначала казались нашим соотечественникам (т. е. саксонцам) детскою забавою; ибо никто не знал злых намерений короля. И так как они не видели в том никакой опасности для себя, то не только не препятствовали Гейнриху, когда то еще было возможно, но даже помогали ему работою и деньгами, ожидая, что он после докажет свое мужество в войне с чуждыми народами. Но когда по замкам были расставлены гарнизоны, которые начали делать набеги на окрестности, чтобы собирать жатву там, где не сеяли, принуждать к рабской работе свободных, и оскорблять их жен и дочерей; тогда только они поняли, что значили эти замки, но не отважились ни на сопротивление, ни на защиту себя. Только те, которые сами страдали, жаловались втайне жителям отдаленных местностей, не испытавшим потому хищничества королевских гарнизонов. Но эти последние не думали помогать угнетенным, итаким образом усиливали тиранию, которая потом охватила и их. От поселян король перешел потом к рыцарскому сословию, и от похищения предметов сельской промышленности, к похищению свободы. Так, Гейнрих поступил, как с рабом, с Фридрихом, который занимал видное место между свободными людьми и даже в среде дворянства. Также жестоко король преследовал Вильгельма, который был весьма богат деньгами, но слишком в умственном отношении скуден. Эти-то два поступка и вооружили всю Саксонию против Гейнриха. Впрочем, когда саксонцы начали открытую войну против короля, то Фридрих и Вильгельм оба забыли свои клятвы, оставили отечество и жалкими перебежчиками явились на стороне врагов. Но об этом я скажу ниже. [815]

В последующих главах, от 17 до 22, автор, рассказывает коротко тайные приготовления с обеих сторон, к войне; Гейнрих изгоняет из Швабии ее герцога Оттона, который бежал к Магнусу, герцогу Саксонскому, но оба они были принуждены сдаться (1071 г.), и Гейнрих заключил их в темницу; в тоже время он заключил, союз с Даниею, но нападение саксонцев на Люнебург принудило короля выпустить Магнуса и обещать Саксонским князьям, в день Петра и Павла, 29 июня 1078 года, созвать сейм, в Госларе для устройства дел ⁵.

23. Когда за тем приблизился праздник князей апостолов, а именно Петра и Павла (29 июн. 1073), король назначил всем саксонским князьям собраться в Госларе, с тем чтобы, если случилось что нибудь достойное обсуждения в государственных делах, он мог решить по всеобщему совещанию с князьями. Все радостно поспешили туда в надежде, что бедствия, давно уже испытываемые Саксониею, получат свой конец. В самый день праздника, назначенный для совещания, на рассвете собрались у дворца епископы, герцоги, графы и другие князья, и сидя напрасно ожидали, чтобы король или вышел к ним, или их позвал к себе. Но двери его покоев оставались запертыми: он играл в кости с своими сверстниками, ни мало не заботясь, что столь знатные люди, как последние слуги, ждут у его дверей. Так прошел весь день, и никто не выходил к ним известить о случившемся. Когда же наступила ночь, один из придворных вышел к ним и с насмешкою спрашивал князей, как долго они думают еще ждать, потому что король другим выходом уже ушел из дворца и поспешил в замок. Тогда все они, испытав такое унижение со стороны короля, пришли в такое негодование, что, если бы не остановил их маркграф (Лаузицкий) Деди, то они в туже минуту без всякого страха, отказались бы от присяги на верность. С этого дня и по той причине началась война; этот день был началом всех последовавших бедствий. В туже ночь, все князья, подкрепив себя пищею, вместе с своими советниками, пока другие спали, собрались в церкви и объявили, пролив предварительно слезы, что они предпочтут жесточайшую смерть, нежели останутся жить после такого бесчестия. Они определили день и место для собрания всего саксонского народа, где сообща посоветуются о восстановлении свободы, которую хотят у них очевидно похитить; после же того все возвратились домой с твердым намерением никогда более не являться по королевскому призыву на службу.

В последующих главах, от 24 и до 131, автор излагает ход военных действий до вторичного отправления Гейнриха в Италию с войском, 1081 г., против Григория VII, которой еще в 1076 г. принял сторону саксонцев, и обратил [816] внутреннее междоусобие Германии в борьбу папской власти с императорскою. Автор останавливается на начале 1082 г., когда саксонцы, воспользовавшись удалением короля, вместе с прочими князьями провозгласили антикоролем Германна Луксембургского.

Клерик Бруно.

Liber de bello Saxonico. 1-23.

Клерик Бруно (Bruno, clericus Magdeburgensis) был природный сакс и состоял, в эпоху восстания Саксония против Гейнриха IV, при лице Магдебургского епископа Вернера, родного брата архиепископа Кельнского, Анно. По одному своему родству и по главному положению среди национальной саксонской церкви, Вернер, когда герцог саксонский Магнус был схвачен королем, стал во главе восстания страны. В 1078 г., Вернер Магдебургский, разбитый войсками Гейнриха IV, едва спасся от ненависти поселян, стоявших на стороне короля, и вместе с нашим историком бежал к Вернеру, епископу Мерзебургскому. Там-то в изгнании, Бруно и писал свою «Книгу о саксонской войн!» с приложением очерка жизни Гейнриха IV, посвятив свой труд тому, у кого враги короля нашли себе убежище. Все это достаточно уже определяет отношение нашего автора к описываемому им предмету: на историю Бруно должно смотреть, как на голос известной части общества; из Бруно мы узнаем, что и как говорили о Гейнрихе IV в Саксонии, но не то, кем был на самом деле Гейнрих IV. Автор не мог однако совершенно скрыть истину; из его же рассказов о войне видно, что патриотизм, саксонцев был только сословный; одна феодальная аристократия, выдававшая себе в средние века за народ, восстала против короля, и потому угнетенное сельское сословие не сочувствовало этому восстанию. Так как Бруно писал по памяти, то его изложение исполнено анахронизмов, но главное значение его труда состоит в том, что автор имел счастливую мысль скопировать и поместят в свою историю все письма Гейнриха IV и Григория VII, какие ему попались под руку, из эпохи борьбы папы с королем. Это последнее обстоятельство сделало особенно драгоценным труд Бруно (см. ниже, в ст. 57). — Издании: Pertz, Monum. V, 327-384. — Переводы. - Нем. Wattenbach (Berl. 1853,), в Geschichtsschr. d. d. Vorzeit Lief. 21. — Критика: Smolka, De Brunonis bello Saxonico. Wrat. 1856; ср. в превосходном сочинение об истории того времени Stenzel, Geschichte der fraenkisch. Kaiser. II, 55-67.

Комментарии

1. Самосскою буквою называлось греческое ипсилон Y, с которым самосец Пифагор сравнивал дорогу жизни: сначала общая дорога детства, а потом, направо тонкая и узкая линия добра, и на лево — широкий путь зла.

2. См. его жизнь, выше, у Адама Бременского, в ст. 61, на стр. 760.

3. Впоследствии Гейнрих примирился с нею и жил потом всегда хорошо.

4. Вместо, vacca - пуста; а vacca зн. корова.

5. Наш автор вообще страдает анахронизмами: Магнус был выпущен гораздо позже сейма в Госларе.

(пер. М. М. Стасюлевича)
Текст воспроизведен по изданию: История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том II. СПб. 1864

БРУНО

КНИГА О САКСОНСКОЙ ВОЙНЕ