II. Состояние и благосостояние. «Потребность» в опьянении. Ненужное как необходимое. Относительный характер техники.

I. Первый подход к теме

Значение, преимущества и недостатки техники - вот один из главных вопросов, вокруг которых в самое ближайшее время развернутся горячие споры. Я был всегда убежден: писатель призван как можно заблаговременнее познакомить читателей с тем, что через пару лет станет настоящей проблемой. Иначе го­воря, писателю следует вовремя вооружить людей ясными идея­ми и понятиями, чтобы в разгар битвы они сохраняли хладно­кровие человека, который в принципе уже сделал выбор. On ne doitecrire que pour faire connaitre la verite, - говорил Мальбранш, отбросив литературную изысканность. Уже давно и, по всей ве­роятности, бессознательно человек Запада окончательно пе­рестал уповать на литературу, вновь ощутив острейшую жажду ясных и разных идей относительно всего, что ему представляет­ся важным.

Поэтому я и рискнул сегодня выступить на страницах La Nation с подобными, отнюдь не литературными заметками, в основе которых - курс моих университетских лекций, прочи­танных два года назад и посвященных проблемам техники. Итак, что такое техника?

Давайте предпримем первый, еще далеко не самый актив­ный и решительный штурм нашей проблемы.

Известно: с наступлением зимы человек страдает от хо­лода. В этом чувстве - «мерзнуть» - соединены два раз­ных момента. Во-первых, человек обнаруживает в своем окружении некую реальность, называемую «холодом».

Во-вторых, данная реальность причиняет ему страдание, пред­стает ему как нечто враждебное. Что значит здесь «враж­дебное», думаю, ясно. Возьмем крайний случай, когда мороз столь силен, что кажется, будто человек неминуемо замерзнет заживо, иными словами, когда он чувствует, что «умирает от холода». Иначе говоря, здесь мороз уничтожает, отрицает са­мого человека. Но человек не хочет гибнуть, наоборот, как пра­вило, он желает выжить. Мы настолько привыкли наблюдать в других, да и в самих себе, эту жажду жизни, то есть стремление утвердить себя наперекор любым неблагоприятным условиям, что даже не понимаем, насколько это необычно; да и сама по­становка вопроса: почему человек предпочитает бытие небы­тию? - представляется нелепой или по крайней мере наивной. И тем не менее речь об одном довольно скромном и, безуслов­но, законном вопросе. Данный вопрос чаще всего возникает, когда мы говорим об инстинкте самосохранения. Но, во-первых, идея инстинкта самосохранения необыкновенно туман­на и неопределенна. Во-вторых, даже если бы эта идея казалась совершенно понятной и очевидной, все и так знают: не инстинк­ты властвуют над человеком, а сам человек управляет собой с помощью других способностей, таких, как разум и воля, воздей­ствующих именно на инстинкты. И лучшее тому доказатель­ство - факт, что многие предпочитают смерть жизни и незави­симо от каких бы то ни было соображений уничтожают в себе этот странный инстинкт самосохранения.

Таким образом, ссылка на инстинкты неудовлетворительна. Ведь даже исходя из них или, наоборот, целиком их игнорируя, мы видим: человек продолжает жить, поскольку так хочет. Это и вызывает повышенный интерес: почему жажда жизни - нор­ма? Почему нам не все равно - жить или умереть? Какой смысл имеет подобное жизненное стремление?

Не будем спешить с ответом. По крайней мере на сегод­няшний день мы можем удовлетвориться вполне прозаи­ческим выводом: человек хочет жить, и потому, когда ему угрожает холод, он испытывает потребность укрыться от него и как-то согреться. Удар зимней молнии воспламеняет сухое дерево, и первобытный дикарь спешит к огню, по­сланному случаем, чтобы погреться около пламени. Такой способ согреться - акт, посредством которого человек удовлетворяет свою потребность спастись от холода, вос­пользовавшись первым же подвернувшимся источником тепла. Я произношу эту фразу с тем естественным смуще­нием, с каким изрекают общеизвестную истину. И нам еще предстоит убедиться: подобное смущение как первоначаль­ная реакция на повторение общих мест здесь вполне уместно. Но если мы изрекаем столь тривиальные истины, то, безусловно, должны до конца понимать их смысл. Иначе не избежать чрезмерной самонадеянности, которой мы сплошь и рядом грешим. Итак, согревание - это акт, с помощью которого мы стремимся направить на себя либо тепло, уже имеющееся в наличии, либо то, которое мы на­ходим. Подобное действие сводится к неким движениям, присущим человеку от роду, иначе говоря, к его способно­сти ходить и тем самым приближаться к источнику тепла. В иных случаях, когда тепло не связано, например, с лес­ным пожаром, окоченевший от мороза путник укрывается в первой же попавшейся пещере.

Другая потребность - питание. Питаться можно плода­ми деревьев, съедобными кореньями или же мясом живот­ного. Еще одна потребность - в питье и т. д.

Итак, удовлетворение одной потребности обычно при­водит к другой: ходить, иными словами, покрывать рассто­яние; и поскольку порой важно преодолеть расстояние как можно быстрее, человек вынужден манипулировать време­нем, сокращать его, выигрывать. И наоборот: если жизни угрожает враг (хищный зверь или просто другой человек), мы вынуждены обратиться в бегство, другими словами, за наименьшее время покрыть наибольшее расстояние. Терпе­ливо идя по этому пути, мы постепенно опишем систему потребностей, с которыми сталкивается человек. Согре­ваться, питаться, ходить и другие сходные действия — та­ков актив жизнедеятельности человека. Человек сталкива­ется с этими действиями точно так же, как и с потребно­стями, удовлетворению которых они служат.

И хотя все эти истины столь очевидны, что, повторяю, даже немного стыдно говорить об этом, следует обратить внимание на смысл, который выражает здесь слово «по­требность». Что мы имеем в виду, когда говорим, что, со­греваясь, принимая пищу, двигаясь, человек удовлетворяет потребности? Все такие действия, несомненно, естественно необходимы для жизни. Человек признает эту материаль­ную и объективную необходимость, поскольку именно так он се субъективно ощущает. И эта человеческая необхо­димость часто условна. Подброшенный камень с необходимостью падает, и данная необходимость категорически безусловна. А человек может прекрасно обходиться без пищи, как это делает ныне Махатма Ганди. Итак, в еде са­мой по себе нет нужды. Это действие потребно для жизни, необходимо в той мере, в какой человеку необходимо жить, если это вообще необходимо. Таким образом, исход­ная потребность - жизнь, а все остальные - только ее следствия. Но мы уже говорили: человек живет, поскольку сам того хочет. Потребность жить не навязана человеку силой, как материи «навязано» свойство сохраняться. Жизнь - потребность потребностей: она необходима ис­ключительно в субъективном смысле, иначе говоря, просто потому, что человек самовластно решает жить. Это потреб­ность, рожденная волевым действием, смысл и значение которого мы предпочитаем не раскрывать, а просто исхо­дим из него как из простого факта. Так или иначе, человек проявляет удивительное упорство в том, чтобы жить, длить свое пребывание в мире даже вопреки тому, что он - единственно известное существо, обладающее способ­ностью (с онтологической и метафизической точек зрения странной, удивительной и тревожной) уничтожать себя и прекращать свое присутствие здесь, то есть в мире.

И по всей видимости, это стремление столь непомерно, что, даже когда человек не может удовлетворить потребно­стей, нужных для поддержания жизни (поскольку окружа­ющая природа не дает ему необходимых средств), он сам никогда не смирится с подобной судьбой. Так, если побли­зости нет огня, возникшего от удара молнии, или сколько-нибудь сносной пещеры, человек не может осуществить нужное действие, согреться; если же он не нашел плодов, кореньев и ему не подвернулось какое-нибудь животное, то ему нечем питаться. Именно в таких случаях человек при­бегает ко второй очереди репертуара своих актов: разводит огонь, строит дом, возделывает землю или охотится. Дело в том, что подобный репертуар потребностей и репертуар действий, которые их непосредственно удовлетворяют с по­мощью наличных средств - если таковые имеются, - оди­наковы для человека и животного. Единственное, в чем мы не можем быть до конца уверены, - это в том, испытывает ли животное такое же желание жить, как и человек. Иные скажут, что данный вопрос неуместен и даже несправедлив по отношению к животному. С какой это стати животное вдруг меньше дорожит жизнью, чем человек? Дело в том, что у животного нет таких интеллектуальных средств для зашиты своей жизни. Все так; однако здесь возникает подозрение, которое, несмотря на всю свою слабость, все-та­ки опирается на научные факты. Последние же неопровер­жимо свидетельствуют: любое животное, будучи лишено возможности осуществить какие-либо действия, входящие в его элементарный набор и направленные на удовлетворе­ние потребностей, никогда ничего не предпринимает и ти­хо ждет смерти. Во всех таких случаях человек, наоборот, молниеносно пускает в ход действие иного типа - произ­водство, изготовление того, чего нет у природы; и здесь не важно, нет ли его вообще или просто нет под рукой. При­рода, таким образом, означает не что иное, как человече­ское окружение, его обстоятельства. Так, человек разводит огонь, если его нет, или роет пещеру, то есть строит дом, если поблизости его нет, а также седлает коня или изго­товляет автомобиль, чтобы преодолевать пространство и время. А теперь заметим: разводить огонь - это отнюдь не то же, что греться; возделывание поля сильно отличается от такого действия, как прием пищи, а изготовить автомо­биль - далеко не то же самое, что бежать. Вот когда мы окончательно убедились, что нужно было заранее опреде­лить такие элементарные действия, как ходьба, еда, согре­вание.

Итак, обогрев, земледелие, производство автомобилей не являются действиями, направленными на удовлетворе­ние потребностей. Они - совершенно нежданно - подразу­мевают прямо противоположное: отмену вышеуказанного примитивного набора действий, служащих удовлетворению потребностей. В конечном счете их удовлетворению посвя­щен упомянутый второй репертуар действий, но - и в этом вся суть! - он предполагает определенное качество, которого как раз у животного-то и нет. Речь идет не столь­ко о мышлении - если будет время, мы об этом еще пого­ворим, - сколько о способности на время освобождаться от насущных жизненных требований, отвлекаться от них и предоставлять себе свободную возможность для занятий разными видами деятельности, которые сами по себе вовсе не являются удовлетворением потребностей. Животное, на­оборот, всегда и непреложно к ним жестко привязано. Его существование - это система подобных элементарных потребностей, называемых «органическими» или «биологи­ческими», и, кроме того, система актов, направленных на их удовлетворение. Животное как существо, или бытие животного, полностью совпадает с указанной двойной системой; само животное и есть не что иное, как такая система. Вообще жизнь, взятая с биологической и органиче­ской точек зрения, и есть только это. И здесь уместно спросить: имеет ли смысл говорить о потребностях приме­нительно к подобному существу? Относя это понятие к человеку, мы считали, что потребность заключалась в условиях sine quibus поп (непременных), с которыми он сталкивается, чтобы жить. Но они не суть его жизнь, и, наоборот, человеческая жизнь не совпадает или по крайней мере не во всем совпадает с составом природных потребно­стей. Если бы они совпадали, как у животных, если бы человеческое бытие состояло из еды, питья, согревания и т. д., то человек не ощущал бы подобные действия как по­требности, то есть как непреложные требования, которые адресованы его подлинному бытию, с которыми он просто не может не считаться, но которые в свою очередь вовсе не составляют его самого. Таким образом, у нас нет основа­ний предполагать, будто животное испытывает потребности в том субъективном смысле, в каком мы употребляем это понятие применительно к человеку; конечно, животное чувствует голод, но ведь животному ничего другого не ос­тается, как страдать от голода, искать пищу. Иначе говоря, животное не может испытывать голод как потребность, не­способно рассматривать такое желание как нечто, с чем должно считаться, чего не удается избежать и что жестко навязано самым неумолимым образом. Наоборот, если бы человек не испытывал подобных потребностей и, следова­тельно, не нужно было бы стремиться к их удовлетворе­нию, все равно ему оставалось бы многое из того, что можно было бы сделать. В полном распоряжении человека оказалось бы огромное пространство жизни, то есть такие заботы, дела, которые он как раз и считает подлинно свои­ми. И поскольку, с одной стороны, еду, добычу и сохране­ние тепла человек не считает атрибутами жизни, не включает в истинную жизнь, а с другой - ему приходится только мириться с существующим положением вещей, то в результате подобные дела и заботы представляются ему в отчетливой форме необходимого, неизбежного. Все это вне­запно открывает нам весьма странное условие человече­ской жизни: если все прочие существа совпадают со своими объективными условиями - с природой или обстоятельст­вами, - человек с ними никогда не совпадает; напротив, он - нечто чуждое обстоятельствам, отличное от них. Но поскольку у человека нет иного выхода, если он захочет находиться и пребывать в своих обстоятельствах, он вынужден принять все навязанные ими условия. Вот почему они и предстоят ему как нечто враждебное, вынужденное, мучительное.

И все-таки это лишь отчасти объясняет способность че­ловека временно отвлекаться от подобных нужд, отклады­вать или приостанавливать их воздействие и, отрешаясь от них, посвящать себя другим занятиям, которые не сводятся к непосредственному удовлетворению данных потребно­стей.

Животное неспособно высвободиться из ограниченного набора естественных актов - исключить себя из природно­го мира, - поскольку оно и есть самое природа; отделив­шись, оно просто лишилось бы своего места в ней. Но человек, бесспорно, несводим к собственным обстоятельст­вам. Он лишь погружен в них, причем так, что иногда все же способен от них избавиться и, самоуглубившись, сосре­доточиться на себе. Лишь тогда, и только тогда, человек может по-настоящему осмыслить все, что непосредственно и прямо не связано с удовлетворением категорических тре­бований и нужд, возникших в жизненных обстоятельствах. В такие внеприродные, сверхъестественные моменты само­углубления или возврата к себе человек как раз выдумыва­ет и осуществляет все действия упомянутого, второго, разряда: разводит огонь, строит жилище, возделывает поле, конструирует автомобиль.

Все такие акты обладают общей структурой. В них вхо­дит некое изобретение, устройство, с помощью которого человек надежно, по собственной воле и с пользой для себя получает то, чего нет в природе и в чем тем не менее он нуждается. Неважно, что здесь и сейчас нет огня. Мы его разведем, иначе говоря, здесь и сейчас выполним, согласно представленной схеме, действие, которое было для этого раз и навсегда придумано. Подобное устройство зачастую подразумевает создание какого-нибудь предмета, приспо­собления, орудия, чье простое действие с неизменностью даст нам то, в чем мы до этого испытывали нужду. Такими инструментами, приспособлениями могут быть, например, два куска сухого дерева и трут, с чьей помощью первобыт­ный человек добывал огонь, или же хижина, которую он себе строил, чтобы укрыться от холода.

Действия такого рода изменяют или преобразуют об­стоятельства, природу, и в результате возникает то, чего до сих пор не было (все равно - не было ли его здесь и сейчас или его не было и нет вообще). Это и есть технические действия, свойственные исключительно человеку. А совокупность таких актов - не что иное, как техника, ко­торую можно определить как преобразование человеком природы с целью удовлетворения потребностей. Последние, как мы уже убедились, - это категорические требования, предъявленные человеку природой. Человек отвечает на них, навязывая изменения природе. Итак, техника - это реакция человека на природу или обстоятельства, в ре­зультате которой между природой, окружением, с одной стороны, и человеком - с другой, возникает некий посред­ник - сверхприрода, или новая природа, надстроенная над первичной. Подчеркиваю: техника - это отнюдь не дейст­вия, которые человек выполняет, чтобы удовлетворить потребности. Такое определение неточно, поскольку оно годится и для чисто биологического набора животных ак­тов. Техника - это преобразование природы, той природы, которая делает нас нуждающимися, обездоленными. И цель его - по возможности ликвидировать подобные по­требности так, чтобы их удовлетворение не составляло ни малейшего труда. Если бы, всякий раз страдая от холода, человек тотчас же получал в свое полное распоряжение огонь, он, очевидно, никогда бы не испытывал потребно­сти в тепле, как обычно мы не испытываем потребности в дыхании. Мы просто дышим. Только и всего. Именно это и делает техника: соединяет тепло с ощущением холода и тем самым практически уничтожает его как потребность, нужду, лишение и заботу.

Итак, для начала и в общих чертах мы ответили на вопрос: «Что такое техника?» Сделав уже первые шага, мы столкнулись с возросшими трудностями, и вместе с тем те­ма техники стала гораздо интереснее. И как я надеюсь, в этом мы еще убедимся.

 

Наверх

Наверх

Наверх

IV. К первоосновам.

Все прежние ответы на вопрос: «Что такое техни­ка?» - исполнены поистине волшебного легкомыслия. И хуже всего - не случайно. Подобная необыкновенная лег­кость мыслей наблюдается едва ли не во всех вопросах, действительно связанных с человеком и человеческим. Да и нам, безусловно, не удается внести хотя бы какую-то ясность в эти проблемы, если мы не отважимся рассмот­реть их на подлинно глубинном уровне, где и возникает все человеческое. И если, рассуждая об интересующих нас предметах, мы будем все так же принимать свои представ­ления о человеческом за нечто известное и само собой разумеющееся, важнейшие стороны бытия по-прежнему будут оставлены без внимания. Именно так и случилось с техникой. Поэтому давайте со всей ответственностью отне­семся к тому изначальному смыслу, который таит в себе техника. Как и почему существует в мире столь странное явление, столь абсолютный акт, который представляет тех­ника, техническая деятельность? Если мы действительно желаем получить серьезный ответ на этот вопрос, то нужно решительно и немедля заглянуть в подстерегающие нас на этом пути глубины.

Лишь тогда мы увидим, как одно сущее (то есть чело­век, если он желает существовать) вынуждено пребывать в другом - в мире или природе. И это пребывание одного в другом - человека в мире -должно отвечать одному из трех требований.

1. Природа представляет пребывающему в ней человеку только сплошные удобства в чистом виде. Это значит, что человеческое бытие целиком и полностью совпадает с бытием мира, и человек оказывается целиком творением природы. Таковы камни, растения и, по-видимому, живо­тные. Но в таком случае человек не имел бы потребностей (ни о чем бы не заботился и ни в чем бы не нуждался). Его желания никак не отличались бы от их исполнения. Ибо человеку всегда хотелось бы одного: чтобы все в мире существовало так, как оно существует. А стоило бы ему что-нибудь себе еще пожелать, и оно ipso facto тут же являлось бы, как в сказках про волшебную палочку. По­добное существо не могло бы воспринимать мир как отлич­ное от себя, поскольку данный мир не оказывал бы ему никакого сопротивления. Путешествовать, странствовать по белу свету означало бы путешествовать, странствовать внутри самого себя.

2. Однако могло бы произойти и обратное: мир создавал бы человеку одни трудности, иначе говоря, бытие человека и бытие мира находились бы в абсолютном противоборстве.
В таком случае у человека не было бы никакой возможно­сти укрыться в мире, он не мог бы находиться, пребывать в нем ни секунды. Но тогда так называемой «человеческой
жизни» не было бы вовсе, как не было бы и техники.

3. Третья возможность - это, собственно, сама реальность. Человек, поскольку ему необходимо быть в мире, сталкивается с тем, что мир сплошь и рядом опутывает его плотной замысловатой сетью, предоставляя удобства и в то же время чиня препятствия. По сути, мир из них и со­стоит. Скажем, земля, почва поддерживает человека своей упругостью, твердостью, позволяя ему прилечь для отдыха или и убежать от опасности. Тот, кто тонул в морской пучине или срывался с крыши, вполне оценил надежную твердость земли. Но земля - это еще и расстояние, и как часто она разделяет жаждущего и родник! Иной раз земля вдруг круто поднимается вверх откосом, который предстоит одо­леть. Вот, пожалуй, радикальнейший из, феноменов: наше существование в мире окружено удобствами и трудностями. И именно это придает особый онтологический характер реальности, называемой человеческой жизнью, бытием человека.

Если бы на жизненном пути вообще не встречалось удобств, то пребывание человека в мире было бы невоз­можным; иначе говоря, он вообще не существовал бы, а следовательно, не было бы и проблемы. Но поскольку удобства, которыми удается воспользоваться, все же встре­чаются в жизни, то и возможность жизни реализуется. Однако эта возможность всегда под угрозой - ибо человек встречает и трудности, и помехи. Отсюда вывод: человече­ское существование, пребывание в мире вовсе не означает пассивного присутствия; наоборот, оно неизбежно предпо­лагает борьбу с трудностями и неудобствами, препятствую­щими нам надежно укрыться в мире. Любому камню суще­ствование всегда предзадано в изначальном, готовом виде, ему не нужно бороться, чтобы быть тем, что он есть: кам­нем среди природы. Для человека существование всегда подразумевает борьбу с окружающими трудностями; ины­ми словами, в каждый миг человек вынужден создавать себя самого. Можно сказать и по-другому: существование дано человеку как абстрактная возможность. Но реаль­ность ее человеку приходится завоевывать самому; в каждый жизненный миг не только экономически, но и метафизически человек обречен зарабатывать себе на жизнь.

И все-таки почему? По всей видимости - и здесь я выражаю ту же мысль другими словами, - потому, что человеческое и природное бытие полностью не совпадают. Вероятно, бытие человека отвечает тому странному усло­вию, в силу которого в одних своих моментах он явно сродни природе, а во всех остальных - нет. Человек одно­временно и естествен, и сверхъестествен. Это своего рода онтологический кентавр, одна половина которого вросла в природу, а другая - выходит за се пределы, то есть ей трансцендентна. Данте мог бы сказать, что человек нахо­дится в природе, как лодка, вытащенная на берег, когда одна половина се лежит на песке, а другая - в воде. Природное, или естественное, человеческое начало осуще­ствляется само по себе - здесь нет проблемы. И именно поэтому человек не считает природное подлинным бытием. Наоборот, сверхъестественное, надприродное в человеке никак не может считаться осуществленным, итоговым - он всегда в стремлении к бытию, в жизненном проекте. Это и есть наше подлинное бытие, наша личность, наше «Я». Ни в коем случае нельзя истолковывать эту сверхъестествен­ную и антиестественную часть человека в духе былого спи­ритуализма. Здесь нет и речи об ангелах или так называе­мом духе - смутной и странной идеи, преисполненной ма­гических отголосков.

То, что вы называете жизнью, не что иное, как неудер­жимое стремление воплотить определенный проект или программу существования. И ваше «Я», личность каждого - это не что иное, как воображаемая программа. Все, что вы делаете, вы делаете ради осуществления этой про­граммы. И если вы сидите сейчас здесь и слушаете меня, то лишь потому, что в той или иной степени уверены: это поможет вам стать - как в личном, так и в общественном смысле - тем «Я», которым, по вашему мнению, вы долж­ны и хотите стать. Итак, человек - это прежде всего нечто, не имеющее телесной или духовной реальности; человек - это программа как таковая и, следовательно, то, чего еще нет, и то, что стремится быть. Но здесь я предви­жу одно возражение: а возможна ли программа без предва­ряющего размышления, без предзаданной мысли, а значит, ума, души - неважно, как это называть. Не стану обсуж­дать это подробно, поскольку не хочу пускаться в столь трудное философское плавание. Замечу одно: совершен­но неважно, возникает ли программа, проект, к примеру, стать крупным финансистом обязательно в форме идеи. Суть в том, что «быть» такой программой отнюдь не зна­чит быть подобной «идеей». Ведь я преспокойно могу мыс­лить такую идею, будучи тем не менее весьма далек от то­го, чтобы быть подобным проектом.

Вот чудовищное, ни с чем не сопоставимое условие человеческого бытия, которое превращает человека в суще­ство уникальное во всем мироздании. Странную, непонят­ную тревогу вызывает в нас такая судьба. Перед нами уди­вительное существо, чье бытиё состоит не в том, что уже есть, а в том, чего еще нет; иначе - сущее в том, чего еще не существует. Смысл всего остального в мироздании - в том, что оно есть. Звезда - это то, что уже есть, только и всего. Все, чей смысл бытия состоит в бытии, которое уже налицо и, следовательно, в котором его возможность совпа­дает с действительностью (то, что может быть, с тем, что реально есть),- все это называется вещью. Вещь имеет свое бытие уже готовым и свершенным.

Итак, человек - не вещь, а некое усилие быть или тем, или другим. И каждая эпоха, и каждый народ, и даже каждый индивид по-разному формируют такое общечело­веческое стремление.

Теперь, думаю, мы можем правильно понять все слага­емые того радикального феномена, который и составляет нашу жизнь. Существование означает прежде всего такое состояние, когда мы обречены осуществить проект, како­вым мы являемся в данных обстоятельствах. Нам не суж­дено, не дано выбирать мир, или обстоятельства, в которых мы живем. Наоборот, без какого-либо согласия с нашей стороны мы раз и навсегда ввергнуты в определенное окру­жение, в мир, который присутствует здесь и сейчас. Дан­ный мир, или обстоятельства, в которые я вмещен, - это не только окружающий меня фон, но и мое тело, моя ду­ша. Я - это не мое тело, ибо с ним я встречаюсь и должен жить - независимо от того, больное оно или здоровое. Но я - и не моя душа, поскольку сам встречаюсь с ней и вы­нужден на нее рассчитывать, чтобы жить, хотя иногда она меня сильно подводит из-за безволия и беспамятства. И те­ло, и душа суть вещи, а я отнюдь не вещь. Я - это драма, это борьба за то, чтобы стать тем, кем я должен стать. И это стремление, и эта программа, которые составляют на­ше «Я», прорываются в мир, запечатлевая в нем себя, оставляя на нем свой особый оттиск, а сам мир в свою оче­редь отвечает на мое воздействие, воспринимая или, наобо­рот, отвергая его, то есть потворствуя такому стремлению в одном и затрудняя его - в другом.

А сейчас я выскажу то, что до сих пор вообще не могло встретить должного понимания. Все, называемое природой, обстоятельствами, миром, изначально представляет собой в чистом виде систему удобств и трудностей, которые нахо­дит упомянутый человек-программа. И если подумать, то все три слова - только истолкования, данные человеком тому, с чем он изначально встречается и что являет лишь сложную совокупность удобств и трудностей. В первую очередь именно «природа» и «мир» выступают двумя поня­тиями, которые характеризуют нечто наличное или же су­ществующее само по себе, независимо от нас. Так обстоит дело с понятием «вещь», которое означает нечто, имеющее определенное и постоянное бытие, отдельное от человека, самостоятельное. Но, повторяю, все это лишь реакция на­шей мысли на то, что мы изначально обнаруживаем вокруг своего «Я». А то, что мы изначально обнаруживаем, на самом деле лишено бытия, отдельного, независимого от нас, ибо оно исчерпывает свое содержание, существуя как удобство или неудобство для нас. Следовательно, в той ме­ре, в какой оно существует относительно нашего намере­ния. Ведь нечто может быть удобством или трудностью только в связи с подобным усилием. Только в зависимости от нас, от наших чаяний, сообщающих нам самим подлин­ность, существуют те или иные - большие или меньшие - удобства и трудности. Из них и состоит наше окружение в его изначальном и чистом виде. Вот мир оказывается разным в каждую эпоху и для каждого отдельного че­ловека. На нашу личную программу, на се динамичность, подчиняющую обстоятельства, последние отвечают, форми­руя свой иной облик, предстающий как особые удобства и трудности. Вне сомнений, мир не одинаков для торговца и для поэта; и там, где один спотыкается на каждом шагу, другой чувствует себя как рыба в воде; и то, что одному глубоко омерзительно, другому доставляет высшую ра­дость. Конечно, миры обоих имеют множество общих черт - тех самых, которые вообще свойственны человеку как представителю известного рода. Но именно потому, что человеческое бытие - не данность, а лишь исходная, вооб­ражаемая возможность, род людской отличается такой не­устойчивостью и изменчивостью, которые не идут ни в ка­кое сравнение с различиями, характерными для животных. Словом, вопреки тому, что твердили ревнители равенства на протяжении двух прошлых веков и что за ними повто­ряют теперешние архаисты, люди бесконечно разны.

Наверх

Наверх

Наверх

Наверх

Наверх

IX. Стадии техники.

 

Данный вопрос столь серьезен и труден, что я сильно колебался, выбирая тот или иной принцип, согласно кото­рому можно было бы различать интересующие стадии. Не­сомненно, однако, что следует прежде всего отказаться от одного, хотя и весьма очевидного, принципа: ни в коем случае нельзя членить техническую эволюцию, приняв за основу то или иное изобретение, сколь бы важным и ха­рактерным оно ни казалось. Ибо все, что я здесь сказал, направлено прямо против того общего заблуждения, что главное в технике - это разные изобретения. Но можно ли назвать хоть одно, которое превзошло бы по значимости всю колоссальную махину техники в известную историче­скую эпоху? Ведь только вся совокупность техники, взятая в целом, действительно имеет определяющее значение и дает возможность говорить именно о прогрессе или измене­нии. В конечном итоге не найдется ни одного сколько-ни­будь важного открытия, если мы станем мерить его исполинской мерой общей эволюции. Кроме того, как мы убедились, величайшие типы техник приходили в упадок после того, как их разработали окончательно, или вообще исчезли с лица Земли. А иногда их даже приходилось открывать заново. Немаловажно и то, что одного изобрете­ния, которое имело место где-то и когда-то, вовсе не доста­точно, чтобы оно получило свое подлинное техническое значение. Порох и печать - два открытия, представляющиеся нам важнейшими, - давным-давно, на протяжении долгих веков были известны в Китае, но так и не нашли себе там достойного применения. Только в XV веке в Евро­пе - по всей видимости, в Ломбардии - порох приобрел значение огромной исторической силы, и тогда же в Герма­нии такой же силой стала печать. Итак, если учесть все это, то каким временем датировать эти технические откры­тия? Ясно одно: они вошли в историческую действитель­ность, только слившись с общим строем техники конца Средневековья и испытав влияние конкретной жизненной программы той эпохи. Порох, применяемый для стрельбы, и печатный станок - вот истинные современники буссоли и компаса; все четыре изобретения, как легко догадаться, выдержаны в одном стиле, характерном для того переход­ного (от готики к Ренессансу) периода, который обрел свою кульминацию в Копернике. И все четыре открытия, как видим, воплощают союз человека с далью, представляя со­бой прием acüo in dislans, лежащий в основе современной техники. Так, пушка приводит в моментальное столкнове­ние далеко отстоящих друг от друга противников; компас и буссоль связывают человека со звездой и четырьмя сторо­нами света; печатный станок соединяет одинокого, погруженного в себя индивида с бесконечной (не имеющей пре­дела во времени и пространстве) периферией, которую со­ставляет вся совокупность потенциальных читателей.

С моей точки зрения, исходным принципом для перио­дизации технической эволюции должно служить само отно­шение между человеком и техникой, иначе говоря, мнение, которое сложилось у человека о технике, - и не о том или другом ее конкретном типе, а о самой функции вообще. Данный принцип, который лежит в основе нашего подхода, не только проясняет прошлое, но и сразу позволяет отве­тить на два поставленных здесь вопроса: о существенном изменении жизни, которое вызвала современная техника, и о той большой роли, которую она играет в жизни человека теперь и не идет ни в какое сравнение с прошлой ролью.

Итак, исходя из этого, можно выделить три значитель­ные стадии в технической эволюции.

A. Техника случая.

B. Техника ремесла.

C. Техника человека-техника.

Техникой случая является та техника, где в роли чело­века-техника выступает случайность, способствующая изо­бретению. Такова первобытная техника доисторического человека, а также нынешних дикарей. Я имею в виду са­мые отсталые племена (это цейлонские ведды, семанги с острова Борнео, пигмеи Новой Гвинеи и Центральной Аф­рики, туземцы Австралии и т. д.).

Итак, каково представление о технике такого перво­бытного ума? Здесь возможен ответ лишь в высшей степе­ни ограничительного характера: первобытный дикарь не сознает техники как таковой, то есть и не подозревает, что среди его способностей существует некая специфическая, которая позволяет преобразовывать природу в желательном направлении.

И это так.

1. Набор технических актов первобытного человека весьма ограничен; мало того, объем таких действий на­столько незначителен, что не может быть и речи об их
выделении в особое образование, отличное от совокупности естественных, или природных, актов, безусловно занимаю­щих в жизни дикаря несравненно более важное место. А
значит, дикарь - человек лишь в весьма относительной степени, практически - сущее животное. Таким образом,технические действия на этой стадии имеют неопределен­ный характер, входя в состав природных актов и являясь в представлении первобытного человека частью нетехниче­ской жизни. Первобытный человек сталкивается со способностью разводить огонь ровно в такой же мере, в какой он сталкивается с умением ходить, плавать, бить и т. д. И поскольку такие естественные движения представляют постоянный, раз и навсегда данный набор, то и технические действия отвечают тем же условиям. Первобытному уму недоступен решающий признак: способность производить перемены и способствовать прогрессу, который в принципе беспределен.

2. Простота и скудость первобытной техники приводят к тому, что связанные с ней действия могут выполняться всеми членами общины, то есть все разводят огонь, масте­рят луки, стрелы и т. д. Техника не выделяется из всевоз­можных занятий, и здесь даже нет намека на факт, который ознаменует наступление второго этапа эволюции, когда лишь вполне определенные люди - а именно ремесленники - будут изготовлять известные предметы, выполнять конкретные операции. Единственное разделение, происходящее на довольно ранней стадии, состоит в том, что мужчины предаются одним техническим занятиям, а женщины - другим. Но это обстоятельство еще не дает права выделить такой технический факт в нечто особое, с точки зрения первобытного человека, ведь и набор естественных актов отличается у женщин и мужчин. То, что женщина возделывает поля - а основательницей земледелия была женщина, - кажется первобытному уму столь же естественным, как и то, что она время от времени рожает детей.