VIII. Вещи и их «бытие». Правещь. Человек, животное и орудия. Эволюция техники. 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

VIII. Вещи и их «бытие». Правещь. Человек, животное и орудия. Эволюция техники.



Небольшое количество времени, которое было мне от­ведено, я уделил хотя бы краткому разбору вышеприведен­ных примеров. Дело в том, что упомянутая программа, сверхъестественное бытие человека, в осуществлении кото­рых заключается вся наша жизнь, не должна представлять­ся вам как нечто абстрактное и неопределенное. Хотя и несколько сумбурно, я всячески хотел показать наличие определенной функциональной связи между направлением развития техники и тем способом бытия, который выбирает человек. Бесспорно, подобная жизненная задача, задача бытия человека, принадлежит к философским вопросам в самом строгом смысле, но как раз этого ее аспекта я всеми силами избегал, стараясь подчеркнуть прежде всего пред­посылки, которые содержатся в факте существования тех­ники и о которых чаще всего умалчивают, а ведь они и со­ставляют всю суть. Всякая вещь - это главным образом ряд условий, выполнение которых создает ее возможность. Кант называл их «условиями возможности», а Лейбниц, рассуждая более трезво и здраво, - «ингредиентами», или «требованиями». Любопытно, что подобные ингредиенты, или требования, какой-нибудь вещи чаще всего остаются без всякого внимания. Мы просто проходим мимо них, как если бы они не служили глубинной основой вещности. Ко­нечно, кто-то из вас наверняка принадлежит к тому типу слушателей, о котором, сказать по правде, мне бы не хоте­лось долго распространяться. А короче, для таких людей слушать - значит всегда узнавать лишь то, что и так ясно: не важно, известно ли об этом досконально или исключи­тельно понаслышке. Дело состоит в умении услышать, и, чем нежданнее, новее сказанное, тем больше внимания следует ему уделить. Так вот, особы такого рода обяза­тельно воскликнут: «Прекрасно! При чем тут техника? Ведь техники в ее реальности, в ее действии мы не видим!» Но разве не ясно, что, отвечая на вопрос: «Что это та­кое?» - мы всегда разбираем, разрушаем сам предмет, иначе говоря, совершаем возвратные движения: идем от формы вещи, такой, как она дана и как она воздействует, к ее составным частям, слагаемым, которые мы стремимся определить? Бесспорно, отдельно взятый компонент не вещь, последняя - только произведение составных частей, и, чтобы такое произведение, результат были налицо, ока­зывая воздействие, нужно, чтобы ингредиенты исчезли из поля зрения как таковые, то есть взятые по отдельно­сти. Чтобы увидеть воду, нужно, чтобы исчезли водород и кислород. Определение какой-либо вещи, полученное в ре­зультате перечисления ее слагаемых, предпосылок, того, что она подразумевает, если должна быть, превращается в нечто типа правещи. Эта правещь и есть бытие самой ве­щи, то, что следует обнаружить, поскольку вещь - нали­цо и ее как раз искать не надо. Напротив, бытие и опре­деление, то есть правещь, показывают саму вещь in statu nascendi, ибо в полной мере мы познаём лишь то, что так или иначе возникло у нас на глазах.

Предпосылки, которые я акцентировал до сих пор, безусловно, не единственны, но все они - самого ради­кального характера и потому - скрытые и, следовательно, остающиеся чаще всего без внимания.

Наоборот, практически все, как правило, замечают, что, если бы человек не был настолько умен, чтобы откры­вать новые связи между окружающими его вещами, он ни­когда бы не изобрел каких-то средств или методов для удовлетворения потребностей. И как раз потому, что это столь очевидно и понятно, необходимости говорить об этом не возникало. Вопрос вообще оставили без внимания, что в конечном итоге повлекло за собой серьезную ошибку. Ведь если кому-то свойственна та или иная деятельность, это еще не значит, будто он ее действительно осуществляет. Хотя мы частенько встречаем людей, которые, имея глаза, дабы видеть, тем не менее не видят даже творящегося у них под носом просто потому, что всецело заняты своими мыслями. Они не видят, хотя и наделены зрением, то есть они не осуществляют данной деятельности, поскольку их интересует не происходящее у них на глазах, а, наоборот, то, что разворачивается в их внутреннем мире. Ведь есть люди, которые, обладая математическими способностями, не занимаются математикой, поскольку она их не интере­сует.

Итак, одной способности делать что-нибудь вовсе не достаточно, чтобы сделать именно это, и, следовательно, для существования техники отнюдь не достаточно одного технического разума. Ибо технический разум - это спо­собность, а техника - реализация данной способности, ко­торая может остаться и неиспользованной. Значит, гораздо важнее не ответ на вопрос, обладает ли человек той или иной технической способностью, а выяснение причин ре­ального существования техники. Последнее можно понять, только предположив, что человек обречен быть техником независимо от желания или от степени технической ода­ренности. Я как раз и старался объяснить это на предыду­щих лекциях.

Повторяю: когда речь идет о технике, мы, конечно, на­чинаем рассуждать о мыслительной способности человека и спешим назвать эту способность решающим отличием че­ловека от животного. Но сегодня уже никто не вправе со спокойной уверенностью, как это сделал Франклин век на­зад, назвать человека animal instrumentificum,animal tools making. Ибо не только в известных опытах Келера с шим­панзе, но и во многих разделах зоопсихологии мы сталки­ваемся с более или менее выраженной способностью жи­вотного изготовлять простейшие орудия. Во всех подобных, наблюдениях главное, по-видимому, - существующая у животных способность к умственной деятельности, доста­точная для изобретения орудия. Сама же ущербность животного, или то, что действительно делает для него невоз­можным полное овладение инструментом, коренится от­нюдь не в мышлении sensu stricto, а в других условиях зоологического существования. Так, Келер утверждает, что основной недостаток шимпанзе - слабая память, неспособ­ность запомнить случившееся недавно и, следовательно, крайне скудный материал для творчества.

Тем не менее решающее различие между животным и человеком - отнюдь не та, лежащая на поверхности, раз­ница, которая обнаруживается при сравнении психических механизмов. Главное - прежде всего разность результатов, порожденных подобными различительными признаками, ибо именно они (результаты) придают существованию жи­вотного совершенно иную - по сравнению с человеческой - структуру. Не обладая развитым воображением, животное неизбежно оказывается неспособным выработать какой-либо жизненный проект, в корне отличный от мно­гократного повторения тех же самых актов, которые оно выполняло до определенного момента. Одного этого доста­точно, чтобы провести радикальное различие между жиз­ненными реальностями животного и человека. Но если жизнь не сводится к осуществлению проекта, то и мышле­ние вырождается в чисто механическую функцию, лишен­ную порядка и смысла. Мы часто забываем, что интеллект, сколь бы развитым он ни был, не может сам из себя выве­сти свое направление и, следовательно, достичь подлинных технических открытий. Понимание само по себе не знает, что предпочесть среди бесконечного разнообразия вещей, которые можно «изобрести», и теряется в безграничных возможностях. И только в таком существе, где ум послу­шен воображению (но не техническому, а творящему жизненные проекты), может выработаться техническая способность.

Все сказанное преследовало побочную цель: противо­стоять достаточно стихийному, весьма распространенному, господствующему сейчас мнению, будто в конечном счете есть лишь одна настоящая техника, а именно современная евроамериканская, по сравнению с которой все осталь­ное - только неуклюжий жест и наивная попытка ей под­ражать. Считаю необходимым подвергнуть подобный взгляд самой жесткой критике, включив современную технику - на правах лишь одного технического вида - в широкую и многообразную панораму человеческих техник вообще. Тем самым я придаю техникам Америки и Европы относительный смысл и утверждаю, что каждому человече­скому проекту, каждому типу жизни соответствует своя техника.

Однако, установив эти соответствия., я сразу вынужден подчеркнуть своеобразие современной техники, те ее чер­ты, которые как раз и порождают подобный мираж, пред­ставляя нам ее (с известной долей истины) как технику по преимуществу. В силу целого ряда причин техника занима­ет - а ныне как никогда - крайне высокое положение в системе факторов, слагаемых человеческой жизни. Та зна­чимость, которая постоянно присуща технике (в силу приведенных причин), проступает, к примеру, в таком простом факте: всякий раз, как историк пытается охватить единым взглядом значительные временные промежутки, ему поневоле приходится описывать их, указывая на осо­бые технические средства, присущие данным этапам. Самый ранний период существования человечества, в це­лом едва еще различимый и в общем покрытый мраком не­известности, называется древнейшим каменным веком, или эолитом; затем наступает древний каменный век, эпоха орудий из неотесанного камня - палеолит, затем - брон­зовый век и т. д. Итак, имеем ли мы право включить в этот список и наше время, назвав его тоже веком, но не той или иной техники, а просто «техники» как таковой? И хотя человек всегда был только человеком-техником, мы можем с полным основанием задать вопрос: какие моменты в эволюции технической способности привели к наступле­нию эпохи, которую даже в формальном смысле следует считать «технической»? Несомненно, это объясняется тем, что отношение между человеком и техникой было возведе­но в небывало высокий ранг, в особую значимость, кото­рую необходимо определить точнейшим образом; но в свою очередь столь большую ценность техника могла получить лишь потому, что сама техническая функция изменялась в каком-то весьма существенном смысле.

Для того чтобы до конца осознать, что же такое совре­менная техника, необходимо начертать ее четкие контуры на фоне всего технического прошлого - словом, хотя бы бегло описать грандиозные перемены, которые претерпела техническая функция. Иначе говоря, выделить значитель­ные стадии технической эволюции. Таким образом, рас­сматривая отдельные срезы прошлого, называя какие-то этапы, расставляя вехи, мы добьемся того, что туманное, смутное прошлое приобретет перспективу и движение. И лишь тогда удастся открыть, из каких конкретно форм тех­ника возникла и к каким другим формам она движется.

 

Наверх

IX. Стадии техники.

 

Данный вопрос столь серьезен и труден, что я сильно колебался, выбирая тот или иной принцип, согласно кото­рому можно было бы различать интересующие стадии. Не­сомненно, однако, что следует прежде всего отказаться от одного, хотя и весьма очевидного, принципа: ни в коем случае нельзя членить техническую эволюцию, приняв за основу то или иное изобретение, сколь бы важным и ха­рактерным оно ни казалось. Ибо все, что я здесь сказал, направлено прямо против того общего заблуждения, что главное в технике - это разные изобретения. Но можно ли назвать хоть одно, которое превзошло бы по значимости всю колоссальную махину техники в известную историче­скую эпоху? Ведь только вся совокупность техники, взятая в целом, действительно имеет определяющее значение и дает возможность говорить именно о прогрессе или измене­нии. В конечном итоге не найдется ни одного сколько-ни­будь важного открытия, если мы станем мерить его исполинской мерой общей эволюции. Кроме того, как мы убедились, величайшие типы техник приходили в упадок после того, как их разработали окончательно, или вообще исчезли с лица Земли. А иногда их даже приходилось открывать заново. Немаловажно и то, что одного изобрете­ния, которое имело место где-то и когда-то, вовсе не доста­точно, чтобы оно получило свое подлинное техническое значение. Порох и печать - два открытия, представляющиеся нам важнейшими, - давным-давно, на протяжении долгих веков были известны в Китае, но так и не нашли себе там достойного применения. Только в XV веке в Евро­пе - по всей видимости, в Ломбардии - порох приобрел значение огромной исторической силы, и тогда же в Герма­нии такой же силой стала печать. Итак, если учесть все это, то каким временем датировать эти технические откры­тия? Ясно одно: они вошли в историческую действитель­ность, только слившись с общим строем техники конца Средневековья и испытав влияние конкретной жизненной программы той эпохи. Порох, применяемый для стрельбы, и печатный станок - вот истинные современники буссоли и компаса; все четыре изобретения, как легко догадаться, выдержаны в одном стиле, характерном для того переход­ного (от готики к Ренессансу) периода, который обрел свою кульминацию в Копернике. И все четыре открытия, как видим, воплощают союз человека с далью, представляя со­бой прием acüo in dislans, лежащий в основе современной техники. Так, пушка приводит в моментальное столкнове­ние далеко отстоящих друг от друга противников; компас и буссоль связывают человека со звездой и четырьмя сторо­нами света; печатный станок соединяет одинокого, погруженного в себя индивида с бесконечной (не имеющей пре­дела во времени и пространстве) периферией, которую со­ставляет вся совокупность потенциальных читателей.

С моей точки зрения, исходным принципом для перио­дизации технической эволюции должно служить само отно­шение между человеком и техникой, иначе говоря, мнение, которое сложилось у человека о технике, - и не о том или другом ее конкретном типе, а о самой функции вообще. Данный принцип, который лежит в основе нашего подхода, не только проясняет прошлое, но и сразу позволяет отве­тить на два поставленных здесь вопроса: о существенном изменении жизни, которое вызвала современная техника, и о той большой роли, которую она играет в жизни человека теперь и не идет ни в какое сравнение с прошлой ролью.

Итак, исходя из этого, можно выделить три значитель­ные стадии в технической эволюции.

A. Техника случая.

B. Техника ремесла.

C. Техника человека-техника.

Техникой случая является та техника, где в роли чело­века-техника выступает случайность, способствующая изо­бретению. Такова первобытная техника доисторического человека, а также нынешних дикарей. Я имею в виду са­мые отсталые племена (это цейлонские ведды, семанги с острова Борнео, пигмеи Новой Гвинеи и Центральной Аф­рики, туземцы Австралии и т. д.).

Итак, каково представление о технике такого перво­бытного ума? Здесь возможен ответ лишь в высшей степе­ни ограничительного характера: первобытный дикарь не сознает техники как таковой, то есть и не подозревает, что среди его способностей существует некая специфическая, которая позволяет преобразовывать природу в желательном направлении.

И это так.

1. Набор технических актов первобытного человека весьма ограничен; мало того, объем таких действий на­столько незначителен, что не может быть и речи об их
выделении в особое образование, отличное от совокупности естественных, или природных, актов, безусловно занимаю­щих в жизни дикаря несравненно более важное место. А
значит, дикарь - человек лишь в весьма относительной степени, практически - сущее животное. Таким образом,технические действия на этой стадии имеют неопределен­ный характер, входя в состав природных актов и являясь в представлении первобытного человека частью нетехниче­ской жизни. Первобытный человек сталкивается со способностью разводить огонь ровно в такой же мере, в какой он сталкивается с умением ходить, плавать, бить и т. д. И поскольку такие естественные движения представляют постоянный, раз и навсегда данный набор, то и технические действия отвечают тем же условиям. Первобытному уму недоступен решающий признак: способность производить перемены и способствовать прогрессу, который в принципе беспределен.

2. Простота и скудость первобытной техники приводят к тому, что связанные с ней действия могут выполняться всеми членами общины, то есть все разводят огонь, масте­рят луки, стрелы и т. д. Техника не выделяется из всевоз­можных занятий, и здесь даже нет намека на факт, который ознаменует наступление второго этапа эволюции, когда лишь вполне определенные люди - а именно ремесленники - будут изготовлять известные предметы, выполнять конкретные операции. Единственное разделение, происходящее на довольно ранней стадии, состоит в том, что мужчины предаются одним техническим занятиям, а женщины - другим. Но это обстоятельство еще не дает права выделить такой технический факт в нечто особое, с точки зрения первобытного человека, ведь и набор естественных актов отличается у женщин и мужчин. То, что женщина возделывает поля - а основательницей земледелия была женщина, - кажется первобытному уму столь же естественным, как и то, что она время от времени рожает детей.

3. Неосознанным обычно остается и самый очевидный и характерный технический момент - произведение откры­тий. Первобытный человек не ведает о своей способности изобретать, и, следовательно, на этом этапе открытие не представляет собой результата целенаправленного поиска. Как уже говорилось, здесь, скорее, само решение ищет че­ловека, а не наоборот. В постоянном и бессознательном об­ращении дикаря с окружающими предметами внезапно, по случайности возникала определенная ситуация, приводив­шая к новому и полезному результату. Например, когда кто-нибудь, играючи или пытаясь избавиться от нервного зуда, по инерции тер одним куском дерева о другой, заго­рался огонь. Тогда первобытному уму открывалось видение новой связи между предметами. Обычная палка, которая раньше служила либо для нанесения ударов, либо опорой при ходьбе, неожиданно представала как нечто совершенно новое - рождающее огонь. Вообразите себе, до какой сте­пени был потрясен дикарь! Он явственно видит: природа, словно по волшебству, поведала ему одну из сокровенных тайн. Ведь огонь для дикаря уже был божественной силой, пробуждал в нем религиозные чувства. И вот еще один факт - палка, вызывающая огонь, - тоже наполняется магическим смыслом. Все виды первобытной техники изна­чально окружены чудесным ореолом, являясь в глазах дикаря ровно в той мере техникой, в какой последняя на­делена волшебными атрибутами. В дальнейшем нам еще предстоит убедиться, что и магия - тоже своего рода тех­ника, хотя и фантастически ненадежная.

Итак, первобытный человек не признает себя творцом изобретений. Открытие заявляет ему о себе в качестве еще одного измерения природы, в виде некой силы, которую именно природа и должна ему сообщить. Важно, что эти могучие свойства исходят от природы и направлены к че­ловеку, а не наоборот. Например, изготовление различных орудий и домашней утвари, по мнению первобытного чело­века, не исходит от него самого, подобно тому как от него не исходят его собственные руки и ноги. Человек еще не ощущает себя как homo faber (мастера). Его ситуация очень напоминает положение шимпанзе в опытах Келера, когда обезьяна вдруг понимает, что палка, которую она держит, может пригодиться для неожиданной цели. Келер называет этот эффект впечатлением «ага!», поскольку по­добным возгласом выражает свое настроение человек, от­крывший новые связи между вещами. По-видимому, речь идет о биологическом законе trial and error — «проб и оши­бок» — применительно к явлениям сознания. Так, инфузо­рия «пробует» занимать различные позы и в конце концов обнаруживает, что одна из них приводит к положительным результатам. И тогда инфузория закрепляет такое положе­ние как привычку.

Вернемся, однако, к первобытной технике. На данной стадии она предстоит человеку еще как природа. А поточ­нее, то на этом древнейшем этапе открытия первобытных людей, выступая результатом простого случая, подчинены теории вероятности. Иными словами, какому-то числу воз­можных стихийных комбинаций между вещами соответст­вует какая-то вероятность того, что данные отношения предстанут перед человеком в некоторой форме, позволяю­щей ему открыть в предметах зачатки полезных орудий.

 

Наверх



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2019-04-27; просмотров: 152; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.234.202.202 (0.025 с.)