III. Усилие ради сбережения усилий. Проблема сбереженного усилия. Изобретенная жизнь

Моя книга «Восстание масс» отчасти была вызвана к жизни глубоким и искренним подозрением, возникшим у меня где-то в 1927—1928 годах (то были времена prosperity)_t мыслью, будто наша замечательная, великолеп­ная техника находится под серьезной угрозой. Уже тогда я подумал, что техника как-то проскользнет у нас между пальцами, испарится гораздо раньше, чем можно себе во­образить. Ныне, спустя пять лет, моя тревога только уси­лилась. Даже инженеры прекрасно понимают: сегодня мало быть профессионалом. Ибо покуда профессионалы решают свои узкие задачи, история выбивает у них из-под ног вся­кую почву.

Итак, нужно быть начеку, нужно научиться выходить за рамки своего занятия, внимательнее всматриваться в об­лик жизни - а он всегда целостен. Высшую жизненную способность не передадут ни профессия, ни наука, посколь­ку данная способность - это свод всех профессий и всех наук, а также многое другое. Жизненная способ­ность - это всеохватная настороженность. Человеческая жизнь и все, имеющее к ней отношение, есть постоянный, абсолютный риск. Коготок увяз - всей птичке пропасть. Так и культура: дав небольшую трещину, она мгновенно опустошается, разлетается на несметное число осколков. Оставив, однако, в стороне эту сферу больших и важных и все-таки бессодержательных возможностей, предложим лучше самому человеку-технику сравнить свое вчерашнее положение с тем, которое сулит будущее.

Ясно по крайней мере одно: любые (то есть социаль­ные, экономические, политические) условия, в которых человеку-технику придется работать завтра, в корне отличны от тех, в которых ему приходилось трудиться до сих пор.

Итак, не будем говорить о технике как об уникальном, положительном явлении, как о единственной в своем роде, неизменной и устойчивой человеческой реальности. Это неумно; и чем сильнее будут ослеплены подобным пред­ставлением сами техники, тем вероятнее возможность полного упадка и гибели, которые ожидают современную технику.

Ведь достаточно, чтобы хоть чуть-чуть изменилась суть самого благосостояния, оказывающего воздействие на чело­века, чтобы хоть чуть-чуть преобразовалась идея жизни, от имени которой, исходя из которой и ради которой чело­век делает все, что делает,- как традиционная техника рухнет, развалится и примет иное направление.

И все же находятся люди, считающие, будто современ­ная техника гораздо прочнее своих предшественниц уко­ренилась в истории, поскольку как таковая она имеет существенные черты, отличающие се от всех остальных, например, строго научную основу. Но подобная уверен­ность, по сути, обман. Даже несомненное превосходство нынешней техники оборачивается столь же несомненной ее уязвимостью. И если сейчас техника зиждется на точно­сти и строгости науки, то это значит всего-навсего, что она опирается на большее число условий и предпосылок по сравнению с ранее существовавшими се типами, которые в конечном счете были более независимы и спонтанны.

Подобные гарантии как раз и служат источником колоссальной угрозы, которая нависла над европейской культурой. Безусловная вера в прогресс, в то, что уже теперь достигнут такой исторический уровень, когда просто немыслимо предположить сколько-нибудь существенный регресс и, следовательно, в будущем человечество будет механически идти только вперед, окончательно расшатала устои бдительности, позволив варварству и одичанию снова ворваться в мир.

Однако оставим эти темы, поскольку сейчас мы не можем обсуждать их всерьез. Лучше подведем некоторые итоги.

1. Нет человека без техники.

2.Техника крайне изменчива и нестабильна, поскольку всецело зависит от представлений, которые в каждую историческую эпоху складываются у нас относительно благосо­стояния. В эпоху Платона китайская техника во многом превосходила греческую. И точно так же некоторые тех­нические сооружения древних египтян превышают совре­менный уровень европейцев. К примеру, озеро Мерис, о котором нам сообщил Геродот. Одно время оно считалось мифическим, однако позднее было открыто его местона­хождение. Гигантское гидравлическое сооружение вмещало 3430000000 кубометров воды, благодаря чему весь район дельты, ныне превратившийся в пустыню, отличался не­обыкновенным плодородием. Та же судьба постигла и fogara, расположенные в Сахаре.

З. Еще один вопрос, на который следует незамедлитель­но ответить: обладала ли техника прошлых эпох чем-то об­щим, то есть была ли у ее разновидностей некая сквозная ветвь, развитие которой и давало новые открытия, хотя, разумеется, ценой немалых ошибок, регресса, потерь и за­бвения? Тогда можно было бы говорить о безусловном тех­ническом прогрессе. Хотя и в таком случае исследователю грозит серьезная опасность оценить этот абсолютный про­гресс с присущей ему чисто технической точки зрения, а ведь последняя никак не абсолютна. Скорее всего, пока он высказывает ее с безапелляционностью субъекта, якобы обладающего истиной в последней инстанции, человечество уже расстается с подобными воззрениями.

Нам еще предстоит поговорить о разных типах техни­ки, об их судьбе, достоинствах и границах, но сейчас важ­нее не упустить основное: вопрос о том, что такое техника, поскольку именно в нем скрыты важнейшие тайны. Как уже было сказано, к техническим действиям относятся не те действия, где мы прикладываем усилия, чтобы не­посредственно удовлетворить наши нужды - будь то эле­ментарные или, наоборот, избыточные; технические дей­ствия - это, напротив, такие, где мы, во-первых, прикла­дываем усилия, чтобы что-то изобрести, и, во-вторых, стремимся выполнить план деятельности, который позво­ляет:

1. Прежде всего обеспечить удовлетворение элементарных потребностей.

2. Добиться этого минимальной ценой.

3. Создать новые возможности, производя вещи и давая жизнь явлениям, отсутствующим в человеческих обстоя­тельствах. Таковы, например, мореходство, воздухоплава­ние, радио и телеграфная связь.

Оставив на время третий пункт, назовем два решаю­щих признака всякой техники, а именно: во-первых, она уменьшает, а зачастую и сводит на нет усилия, обуслов­ленные обстоятельствами, и, во-вторых, добивается этого, так изменяя своим воздействием окружение, что оно при­нимает новые формы, облегчает жизнь.

Ресурсосберегающим по отношению к человеку свойст­вом является и ее надежность. Ведь все тревоги, заботы и страхи, которые у нас вызывают подстерегающие опасно­сти, суть своего рода усилия, навязываемые природой.

Итак, техника - это главным образом усилие ради сбережения усилий. Иными словами, это действия, которые мы предпринимаем, чтобы полностью или частично избе­жать неотложных забот и дел, навязываемых обстоятельст­вами. И хотя в данном вопросе достигнуто как будто согла­сие, тенденция обыкновенно выделять лишь лицевую, наименее интересную сторону проблемы все-таки сохраня­ется. А ведь именно обратная сторона таит в себе важней­шие, глубинные загадки.

Разве не удивительно, что человек тратит силы, чтобы их сберечь? Здесь мне возразят: техника - это меньшее усилие, с помощью которого удается сберечь большее, и это ясно и понятно. Но тогда остается загадочным совер­шенно другое: на что будет потрачено сбереженное и тем самым высвобожденное усилие? Или иначе: если посредст­вом технического рвения человек освобождается от сроч­ных дел, к которым призывает его природа, то что же он будет делать без них, как заполнит свою жизнь? Ибо ниче­го не делать - значит опустошать жизнь, то есть не жить, а это несовместимо с человеческим существованием. Дан­ный вопрос вовсе не из области фантастики - уже сейчас он укоренился в реальности. Его ставил даже такой, безус­ловно, тонкий и проницательный мыслитель, как Кейнс (хотя он всего лишь экономист); в самом скором време­ни - если, конечно, не будет регресса - техника позволит человеку трудиться не больше одного или двух часов в день. Что же человек будет делать остальное время? Фак­тически такая реальность сегодня уже налицо: в некоторых странах рабочий день длится 8 часов, причем люди трудят­ся только пять дней в неделю. И все говорит о том, что в ближайшем будущем трудовая неделя сократится до четы­рех дней. Как распорядиться таким огромным количеством свободного времени, чем заполнить ту зияющую пустоту, которая откроется в жизни?

Вообще говоря, сам факт, что современная техника столь обострила данный вопрос, еще не означает, что он не был предзадан, другими словами, присущ любой технике, поскольку, как уже было сказано, она неукоснительно ведет к сбережению усилий и забот. И это не случайный, неожиданный, побочный результат технического дела. Наоборот, именно стремление к экономии сил вызывает к жизни самое технику. Вопрос необходимо вытекает из сути техники как таковой, поэтому мы не можем понять последней, ограничиваясь простым утверждением, будто она сберегает усилия и не раскрывает, куда и на что это сэконом ленное усилие будет направлено.

Итак, размышление о технике заставляет открыть в самой теме, словно косточку в плоде, ту удивительную тайну, которую таит бытие человека. Ведь человек существо, которое вынуждено (если оно хочет жить) пребывать в природе, погружаться в нее. И с этой точки зрения человек - животное. В чисто зоологическом смысле жизнь – это то, что нужно для выживания. Но ведь человек делает все, чтобы такую жизнь свести к минимуму, чтобы вообще не испытывать потребности делать то, чтовынуждено делать животное. В той пустоте, кoтopaя осталась после преодоления человеком животной жизни, он созидает иные, уже небиологические заботы, которые навязаны природой, а изобретены им для себя самого. Именно эту, изобретенную, выдуманную, как роман или театральная пьеса, жизнь человек называет человеческой жизнью или же благосостоянием. Следовательно, она выходит за рамки природы, она не дана человеку, подобно как камню дано свойство падать, а животному - довольствоваться жестким, неизменным набором естественных актов, иначе говоря - принимать пищу, убегать, вить и т. д. Наша жизнь создастся самим человеком, и созидание начинается с изобретения. Так неужели наша жизнь в этом особом смысле — всего-навсего... плод воображения»? Неужели человек - своего рода автор какого-то романа, писатель, который силой вымысла творит фантастическую фигуру персонажа с надуманными занятиями, которые он осуществляет ради самоосуществления, или, иначе, для реализации себя как человека-техника?

 

Наверх

IV. К первоосновам.

Все прежние ответы на вопрос: «Что такое техни­ка?» - исполнены поистине волшебного легкомыслия. И хуже всего - не случайно. Подобная необыкновенная лег­кость мыслей наблюдается едва ли не во всех вопросах, действительно связанных с человеком и человеческим. Да и нам, безусловно, не удается внести хотя бы какую-то ясность в эти проблемы, если мы не отважимся рассмот­реть их на подлинно глубинном уровне, где и возникает все человеческое. И если, рассуждая об интересующих нас предметах, мы будем все так же принимать свои представ­ления о человеческом за нечто известное и само собой разумеющееся, важнейшие стороны бытия по-прежнему будут оставлены без внимания. Именно так и случилось с техникой. Поэтому давайте со всей ответственностью отне­семся к тому изначальному смыслу, который таит в себе техника. Как и почему существует в мире столь странное явление, столь абсолютный акт, который представляет тех­ника, техническая деятельность? Если мы действительно желаем получить серьезный ответ на этот вопрос, то нужно решительно и немедля заглянуть в подстерегающие нас на этом пути глубины.

Лишь тогда мы увидим, как одно сущее (то есть чело­век, если он желает существовать) вынуждено пребывать в другом - в мире или природе. И это пребывание одного в другом - человека в мире -должно отвечать одному из трех требований.

1. Природа представляет пребывающему в ней человеку только сплошные удобства в чистом виде. Это значит, что человеческое бытие целиком и полностью совпадает с бытием мира, и человек оказывается целиком творением природы. Таковы камни, растения и, по-видимому, живо­тные. Но в таком случае человек не имел бы потребностей (ни о чем бы не заботился и ни в чем бы не нуждался). Его желания никак не отличались бы от их исполнения. Ибо человеку всегда хотелось бы одного: чтобы все в мире существовало так, как оно существует. А стоило бы ему что-нибудь себе еще пожелать, и оно ipso facto тут же являлось бы, как в сказках про волшебную палочку. По­добное существо не могло бы воспринимать мир как отлич­ное от себя, поскольку данный мир не оказывал бы ему никакого сопротивления. Путешествовать, странствовать по белу свету означало бы путешествовать, странствовать внутри самого себя.

2. Однако могло бы произойти и обратное: мир создавал бы человеку одни трудности, иначе говоря, бытие человека и бытие мира находились бы в абсолютном противоборстве.
В таком случае у человека не было бы никакой возможно­сти укрыться в мире, он не мог бы находиться, пребывать в нем ни секунды. Но тогда так называемой «человеческой
жизни» не было бы вовсе, как не было бы и техники.

3. Третья возможность - это, собственно, сама реальность. Человек, поскольку ему необходимо быть в мире, сталкивается с тем, что мир сплошь и рядом опутывает его плотной замысловатой сетью, предоставляя удобства и в то же время чиня препятствия. По сути, мир из них и со­стоит. Скажем, земля, почва поддерживает человека своей упругостью, твердостью, позволяя ему прилечь для отдыха или и убежать от опасности. Тот, кто тонул в морской пучине или срывался с крыши, вполне оценил надежную твердость земли. Но земля - это еще и расстояние, и как часто она разделяет жаждущего и родник! Иной раз земля вдруг круто поднимается вверх откосом, который предстоит одо­леть. Вот, пожалуй, радикальнейший из, феноменов: наше существование в мире окружено удобствами и трудностями. И именно это придает особый онтологический характер реальности, называемой человеческой жизнью, бытием человека.

Если бы на жизненном пути вообще не встречалось удобств, то пребывание человека в мире было бы невоз­можным; иначе говоря, он вообще не существовал бы, а следовательно, не было бы и проблемы. Но поскольку удобства, которыми удается воспользоваться, все же встре­чаются в жизни, то и возможность жизни реализуется. Однако эта возможность всегда под угрозой - ибо человек встречает и трудности, и помехи. Отсюда вывод: человече­ское существование, пребывание в мире вовсе не означает пассивного присутствия; наоборот, оно неизбежно предпо­лагает борьбу с трудностями и неудобствами, препятствую­щими нам надежно укрыться в мире. Любому камню суще­ствование всегда предзадано в изначальном, готовом виде, ему не нужно бороться, чтобы быть тем, что он есть: кам­нем среди природы. Для человека существование всегда подразумевает борьбу с окружающими трудностями; ины­ми словами, в каждый миг человек вынужден создавать себя самого. Можно сказать и по-другому: существование дано человеку как абстрактная возможность. Но реаль­ность ее человеку приходится завоевывать самому; в каждый жизненный миг не только экономически, но и метафизически человек обречен зарабатывать себе на жизнь.

И все-таки почему? По всей видимости - и здесь я выражаю ту же мысль другими словами, - потому, что человеческое и природное бытие полностью не совпадают. Вероятно, бытие человека отвечает тому странному усло­вию, в силу которого в одних своих моментах он явно сродни природе, а во всех остальных - нет. Человек одно­временно и естествен, и сверхъестествен. Это своего рода онтологический кентавр, одна половина которого вросла в природу, а другая - выходит за се пределы, то есть ей трансцендентна. Данте мог бы сказать, что человек нахо­дится в природе, как лодка, вытащенная на берег, когда одна половина се лежит на песке, а другая - в воде. Природное, или естественное, человеческое начало осуще­ствляется само по себе - здесь нет проблемы. И именно поэтому человек не считает природное подлинным бытием. Наоборот, сверхъестественное, надприродное в человеке никак не может считаться осуществленным, итоговым - он всегда в стремлении к бытию, в жизненном проекте. Это и есть наше подлинное бытие, наша личность, наше «Я». Ни в коем случае нельзя истолковывать эту сверхъестествен­ную и антиестественную часть человека в духе былого спи­ритуализма. Здесь нет и речи об ангелах или так называе­мом духе - смутной и странной идеи, преисполненной ма­гических отголосков.

То, что вы называете жизнью, не что иное, как неудер­жимое стремление воплотить определенный проект или программу существования. И ваше «Я», личность каждого - это не что иное, как воображаемая программа. Все, что вы делаете, вы делаете ради осуществления этой про­граммы. И если вы сидите сейчас здесь и слушаете меня, то лишь потому, что в той или иной степени уверены: это поможет вам стать - как в личном, так и в общественном смысле - тем «Я», которым, по вашему мнению, вы долж­ны и хотите стать. Итак, человек - это прежде всего нечто, не имеющее телесной или духовной реальности; человек - это программа как таковая и, следовательно, то, чего еще нет, и то, что стремится быть. Но здесь я предви­жу одно возражение: а возможна ли программа без предва­ряющего размышления, без предзаданной мысли, а значит, ума, души - неважно, как это называть. Не стану обсуж­дать это подробно, поскольку не хочу пускаться в столь трудное философское плавание. Замечу одно: совершен­но неважно, возникает ли программа, проект, к примеру, стать крупным финансистом обязательно в форме идеи. Суть в том, что «быть» такой программой отнюдь не зна­чит быть подобной «идеей». Ведь я преспокойно могу мыс­лить такую идею, будучи тем не менее весьма далек от то­го, чтобы быть подобным проектом.

Вот чудовищное, ни с чем не сопоставимое условие человеческого бытия, которое превращает человека в суще­ство уникальное во всем мироздании. Странную, непонят­ную тревогу вызывает в нас такая судьба. Перед нами уди­вительное существо, чье бытиё состоит не в том, что уже есть, а в том, чего еще нет; иначе - сущее в том, чего еще не существует. Смысл всего остального в мироздании - в том, что оно есть. Звезда - это то, что уже есть, только и всего. Все, чей смысл бытия состоит в бытии, которое уже налицо и, следовательно, в котором его возможность совпа­дает с действительностью (то, что может быть, с тем, что реально есть),- все это называется вещью. Вещь имеет свое бытие уже готовым и свершенным.

Итак, человек - не вещь, а некое усилие быть или тем, или другим. И каждая эпоха, и каждый народ, и даже каждый индивид по-разному формируют такое общечело­веческое стремление.

Теперь, думаю, мы можем правильно понять все слага­емые того радикального феномена, который и составляет нашу жизнь. Существование означает прежде всего такое состояние, когда мы обречены осуществить проект, како­вым мы являемся в данных обстоятельствах. Нам не суж­дено, не дано выбирать мир, или обстоятельства, в которых мы живем. Наоборот, без какого-либо согласия с нашей стороны мы раз и навсегда ввергнуты в определенное окру­жение, в мир, который присутствует здесь и сейчас. Дан­ный мир, или обстоятельства, в которые я вмещен, - это не только окружающий меня фон, но и мое тело, моя ду­ша. Я - это не мое тело, ибо с ним я встречаюсь и должен жить - независимо от того, больное оно или здоровое. Но я - и не моя душа, поскольку сам встречаюсь с ней и вы­нужден на нее рассчитывать, чтобы жить, хотя иногда она меня сильно подводит из-за безволия и беспамятства. И те­ло, и душа суть вещи, а я отнюдь не вещь. Я - это драма, это борьба за то, чтобы стать тем, кем я должен стать. И это стремление, и эта программа, которые составляют на­ше «Я», прорываются в мир, запечатлевая в нем себя, оставляя на нем свой особый оттиск, а сам мир в свою оче­редь отвечает на мое воздействие, воспринимая или, наобо­рот, отвергая его, то есть потворствуя такому стремлению в одном и затрудняя его - в другом.

А сейчас я выскажу то, что до сих пор вообще не могло встретить должного понимания. Все, называемое природой, обстоятельствами, миром, изначально представляет собой в чистом виде систему удобств и трудностей, которые нахо­дит упомянутый человек-программа. И если подумать, то все три слова - только истолкования, данные человеком тому, с чем он изначально встречается и что являет лишь сложную совокупность удобств и трудностей. В первую очередь именно «природа» и «мир» выступают двумя поня­тиями, которые характеризуют нечто наличное или же су­ществующее само по себе, независимо от нас. Так обстоит дело с понятием «вещь», которое означает нечто, имеющее определенное и постоянное бытие, отдельное от человека, самостоятельное. Но, повторяю, все это лишь реакция на­шей мысли на то, что мы изначально обнаруживаем вокруг своего «Я». А то, что мы изначально обнаруживаем, на самом деле лишено бытия, отдельного, независимого от нас, ибо оно исчерпывает свое содержание, существуя как удобство или неудобство для нас. Следовательно, в той ме­ре, в какой оно существует относительно нашего намере­ния. Ведь нечто может быть удобством или трудностью только в связи с подобным усилием. Только в зависимости от нас, от наших чаяний, сообщающих нам самим подлин­ность, существуют те или иные - большие или меньшие - удобства и трудности. Из них и состоит наше окружение в его изначальном и чистом виде. Вот мир оказывается разным в каждую эпоху и для каждого отдельного че­ловека. На нашу личную программу, на се динамичность, подчиняющую обстоятельства, последние отвечают, форми­руя свой иной облик, предстающий как особые удобства и трудности. Вне сомнений, мир не одинаков для торговца и для поэта; и там, где один спотыкается на каждом шагу, другой чувствует себя как рыба в воде; и то, что одному глубоко омерзительно, другому доставляет высшую ра­дость. Конечно, миры обоих имеют множество общих черт - тех самых, которые вообще свойственны человеку как представителю известного рода. Но именно потому, что человеческое бытие - не данность, а лишь исходная, вооб­ражаемая возможность, род людской отличается такой не­устойчивостью и изменчивостью, которые не идут ни в ка­кое сравнение с различиями, характерными для животных. Словом, вопреки тому, что твердили ревнители равенства на протяжении двух прошлых веков и что за ними повто­ряют теперешние архаисты, люди бесконечно разны.

Наверх