Былина вторая, о том, как поехал Иван Годинович свататься за настасью дмитриевну, и Что из этого вышло

Во стольном во городе во Киеве у ласкова князя Владимира заводилось столованье-почестной пир на многих князей-бояр, на сильных могучих богатырей, на всех поляниц удалых, на всех гостей заморских. Все на том пиру напивалися, все на том пиру наедалися, пьяны-веселы сидят, один удалой добрый молодец Иван Годинович не ест, не пьет, не кушает, белой лебеди не рушает.

Спрашивает его Владимир, князь стольно-киевский:

— Что же ты Иванушка, не пьёшь, не ешь, не кушаешь, белой лебеди не рушаешь? Место ли тебе на пиру не приглянулося, иль невежа какая тебя обидела?

Отвечает ему Иван сын Годинович:

— Ай же ты, князь Владимир Красно Солнышко! Место мне на пиру приглянулося, невежа меня никакая не обидела, да сижу я, грустну думу думаю. Все-то у нас в стольном Киеве молодцы поженены, все-то красны девицы замуж повыданы. Один я, Иван, неженат хожу.

Говорит ему князь стольно-киевский:

— Ай же ты, Иван сын Годинович! Коли есть у тебя невеста любимая — бери, не задумайся. А коли добром не дадут — отними силою.

Говорит ему Иван сын Годинович:

— Есть у меня невеста присмотрена, в городе живёт в Чернигове, дочь гостя торгового Дмитрия, зовут-то её Настасья Дмитриевна. Умом она умна и станом статна, лицом бела как белый снег, щёчки румяны как маков цвет. Походка у ней павиная, а речь-то у ней лебединая, брови у ней черней соболя, очи у ней ясна сокола.

Говорит ему князь стольно-киевский:

— Ты бери-ка, Иван, золотой казны сколько надобно, бери силы с собой сколько требуется, поезжай в Чернигов-град, сватай Настасью Дмитриевну.

Говорит ему Иванушка Годинович:

— Ай же ты, любезный Владимир князь! Не нужна мне золотая казна, не нужна мне сила-армия, возьму с собой я лишь Ефимку-слугу парубка.

А и видели добрых молодцев на коней сядучи, да не видели на тех конях едучи, поскакали Иван с парубком чистым полем, аж пыль заклубилася.

Приезжали Иван Годинович с Ефимкой в славный город Чернигов, заходили к купцу торговому Дмитрию. Подъезжали они к крыльцу точёному, вязали коней к кольцу золочёному, заходили в палаты белокаменные, крест клали по-писанному, поклоны вели по-учёному. Говорит им купец-гость торговый Дмитрий:

— Чего пришли, гости небывалые? Чего надобно, гости заезжалые? Садитесь-ка хлеба-соли кушати, белой лебеди рушати.

Говорят ему добры молодцы:

— Ай же ты, добрый Дмитрий Черниговский, гость купеческий! Мы приехали к тебе не хлеба-соли кушати, не белой лебеди рушати. Приехали мы сватать дочь твою Настасью Дмитриевну за удала добра молодца Ивана Годиновича.

Отвечал им Дмитрий, гость купеческий:

— Ай же ты, Иванушка сын Годинович! Настасья моя уж три года просватана за Кощея басурманина, за Трипетовича.

У Иванушки сердце тут разгорелося, вскочил Иван на резвы ноженьки, схватил он свой ножище-кинжалище, ударил ножищем во дубовый стол, разлетелся стол на щепы мелкие. Говорил тут Иван купцу Дмитрию:

— Ах ты, Дмитрий, гость Черниговский! Добром не отдашь — возьмём силою!

Выходила тут Настасья Дмитриевна, бросалась Ивану на белу грудь, говорила родному батюшке:

— Не пойду за Кощея Трипетовича, за неверного царя заморского. Пойду за удалого добра молодца Иванушку Годиновича.

Хватал её Иван за руки белые, за перстни злачёные, выводил на широкий двор, сажал на добра коня, да повёз в стольный Киев-град.

Выезжал Иван с Настасьюшкой да со слугой Ефимкой-парубком в чисто поле. Говорил тут Иван Ефимке-парубку:

— Поезжай, Ефимка, в стольный Киев-град, скажи князю Владимиру, что добыл я Настасьюшку, что везу её в Киев-град венчаться в церкви Божией.

Поехал Ефимка в стольный Киев-град, а Иван с Настасьей раскинули шатёр белополотняный, да легли в нём отдыхать-прохлаждаться, в постели мягкой забавляться.

Тут приехал к Дмитрию, купцу Черниговскому, Кощей Трипетович, велит привести Настасью Дмитриевну. Говорит ему Дмитрий Черниговский:

— Увёз её Иван Годинович. Не с добра я отдал, а он силой взял.

Поскакал Кощей за Иваном вдогонку, подъезжал к шатру белополотняному, вызывал Ивана Годиновича на бой богатырский. Услыхал его Иван Годинович, видит — беда пришла неминучая. Выскакивал он из шатра белополотняного, садился на добра коня, надевал сбрую богатырскую, поскакал на Кощея Трипетовича.

То не две горушки вместе столкнулися, то съехались в чистом поле два могучих богатыря. Ударились они в копья острые — копья те поломалися, а друг друга богатыри не ранили. Стали биться они в сабли острые — сабли те притупилися, а друг друга богатыри не ранили. Замахнулись богатыри в палицы булатные — палицы погнулися, пополам преломилися, а Иван с Кощеем друг друга не ранили.

Соскочили они тут с добрых коней, да сходились в рукопашный бой. Удалой добрый молодец Иван Годинович знал увёртки богатырские, схватил он Кощея за шиворот, зацепил он своей правой ногой его за левую ногу, да кинул его о сыру землю, да сел ему на белы груди. Кричит Иван Настасье Дмитриевне:

— Подай мне ножище-кинжалище, разрежу я Кощею груди белые, выну сердце поганое, добрым людям на смотрение, старухам на роптание, чёрным воронам на граянье, серым волкам на военье.

Говорит тут с сырой земли Кощей Трипетович:

— Ай же ты, молода Настасья Дмитриевна! Не давай ему ножища-кинжалища! Пойдёшь ты с Иваном жить — будешь бабой ты портомойницей, старому да малому будешь кланяться. А пойдёшь со мною жить — будешь царицей законною, стар и млад будет тебе кланяться.

У бабы глупой волос долог, да ум короток. Выскакивала она из бела шатра, хватала Ивана за жёлты кудри, сбивала его на сыру землю. Вставал тут Кощей на резвы ноженьки, вдвоём они Ивана заламывали, привязывали его к сыру дубу, сами шли в бел шатёр отдыхать прохлаждаться, в постели мягкой забавляться.

Прилетели тут два сизых голубя, на сырой дуб садилися, стали промеж собой разговаривать:

— Что за головушка тут привязана, что за бедовая тут прикована? Из-за девки поганой, из-за сводницы, из-за неверной душегубицы.

Кощею те слова не понравились, достаёт он из шатра Иванов тугой лук, берёт из колчана Иванову стрелку калёную, тугой лук натягивает, стрелку на него накладывает, хочет голубков тех сизых застрелить. А Иван Годинович у сыра дуба приговаривает:

— Уж ты батюшка мой, тугой лук, уж ты матушка моя, стрела калёная! Не пади ты, стрела, ни на воду, ни на гору, ни в сырой дуб, ни в сизых голубков. Обернись ты, стрела, в грудь Кощееву, вырви ты сердце поганое.

Полетела стрела не на воду, не на гору, не в сырой дуб, не в сизых голубков, обернулась стрела в грудь Кощееву, вырвала сердце поганое добрым людям на смотрение, старухам на роптание, чёрным воронам на граянье, серым волкам на военье.

Заплакала тут Настасья Дмитриевна:

— От одного бережка я откачнулася, а к другому бережку не прикачнулася.

Говорит ей Иван Годинович:

— Отвяжи-ка меня, Настасья Дмитриевна, от высокого сырого дуба.

Говорит ему Настасья Дмитриевна:

— Отвязала бы я тебя от сыра дуба, да ты меня ведь будешь бить да мучить.

Говорил ей Иван Годинович:

— Не буду тебя бить да мучить, а дам тебе только три науки молодецкие.

Слова те Настасье не понравились, брала она саблю острую, замахнулась на Ивана Годиновича, хотела рубить ему буйну голову.

У Иванушки тут сердце молодецкое разгорелося, плечи богатырские пораздвинулись, затрещал сырой дуб сверху донизу, разлетелся в щепы мелкие. Отходил Иван от сыра дуба на волю вольную, брал Настасью за косу жёлтую, да отсёк ей руки белые. Говорил:

— Эти руки мне не надобны, обнимали они Кощея поганого.

Отсёк он ей губы красные, говорил:

— Эти губы мне не надобны, целовали они Кощея поганого.

Вынул глаза её ясные, говорил:

— Эти глаза мне не надобны, глядели они на Кощея поганого.

Говорил ей тут Иван Годинович:

— Ну-тко, Настасья свет Дмитриевна! Теперь хошь замуж иди, хошь вдовой живи, а мне нынче ты не надобна.

Поехал Иван в стольный Киев-град один-одинёшенек, приходил к князю Владимиру во высок терем, говорил таковы слова:

— Ай, Владимир князь стольно-киевский! Всякому жениться хочется, да не всякому женитьба даётся.

 

* * *

 

Да, Алексей, такая вот история вышла. Неча ножищем-то было размахивать.

А брат-то Иванов, Ставр, тот крепкую себе жену нашёл, хорошую жену — Василису Микулишну, Микулы Селяниновича дочь. Микулин-то род — он землёй крепок, с этим не борись. Их трое сестёр было — Василиса, Марья да Настасья. Настасья за Добрыню пошла, а Василиса за Ставра.