Семья Франклин: работа с сопротивлением

Этот рассказ поможет нам поговорить о сопротивлении в контексте данной ситуации. Давайте рассмотрим, как терапевт работает с сопротивлением и избегает мобилизации сопротивления у семьи Франклинов. У этой семьи сопротивление выражено не сильно. Контакт достигнут, и все члены семьи свободно задают друг другу разные вопросы. Однако похоже, что под видом контакта им позволено вторгаться за личные границы другого. Когда человеку задают слишком много вопросов и он начинает чувствовать, что ему навязывают контакт, вправе ли он отказаться говорить о чем-то слишком личном? Что можно считать допустимым в нормальной семье?

Отцу семейства сорок три года, он преподаватель, а матери сорок два, она врач. У них трое сыновей: Мэту семнадцать, он собирается поступать в колледж, Лэсу пятнадцать, он еще учится в школе, а Джерри двенадцать.

 

Мэт: Я не хочу никаких обидных выпадов.

Мать: Я тоже не хочу, правда, я никогда не знаю, что может тебя обидеть. Когда ты заговорил об этом, я стала представлять себе, что ты чувствуешь.

Отец: Все, что здесь происходит, важно для нас.

Мэт: А я и не говорю, что не хочу разговаривать о чем-нибудь важном. Просто мне кажется, вы могли бы заметить, что у нас есть определенный настрой...

Отец: Все это прекрасно, и я это приветствую, но я совершенно не понимаю, где здесь обидные выпады.

Мэт: Я думаю, вы оба знаете, что это такое. Это когда скажешь что-нибудь и думаешь: “Зачем я это сказал?” Вот вам пример: когда я уехал с Крисом на каникулы, вы дали мне понять, что недовольны.

Отец: Согласен. Ты прав, было бы разумнее обходиться без подобных вещей. Но мне кажется, для разговоров о том, что мы чувствуем, двери должны быть распахнуты. Ведь если мы говорим о своих чувствах, это не значит, что мы хотим обидеть друг друга.

Мэт: Хорошо.

 

Сопротивление членов семьи происходит на осознанном уровне. Так как членам семьи трудно определить или понять, что такое “обидные выпады”, у них возникает ощущение тайны. Тайна порождает проекции, потому что общий смысл не найден.

Интроекции возможны тогда, когда кому-то просто сообщают информацию, а он не задает вопросов, или кто-то обижен чем-то и принимает это, не высказывая претензий.

Решение проблемы может проходить еще несколькими способами: вы можете отрицать обиду или оправдывать ее. Вы также можете удивляться, что кто-то обиделся на вас, обесценивая сказанное другими, или, наоборот, сожалеет об этом.

 

Терапевт: Я хотел бы сказать вам, что просто поражен, как быстро вам удалось найти интересующую всех тему. Вы поговорили, проработали ее и пришли к согласию. Это здорово. Большинство семей не умеют так активно и быстро разрешать свои проблемы. Мне было приятно видеть, что вам это удается. А сами вы замечали, с такой легкостью вы расправляетесь с возникающими в вашей семье трудностями?

 

Фокусируя свое внимание на сильной стороне и состоятельности семьи, терапевт оказывает ей поддержку: “Посмотрите, какие вы хорошие! Посмотрите, как легко вам удается справляться со своими проблемами! Я поражен!” Ведь понятно, что не любая семья может позволить чужому человеку стать участником их жизни.

Но если этот человек говорит им: “Ребята, я знаю, какие вы хорошие, и все у вас получается. И если мы встретимся еще, вы должны знать: я на вашей стороне. Правда, если есть светлая сторона, значит, может быть и темная, которая вам может и не понравиться. Но я пойму и приму это”. У терапевта есть привилегия и одновременно тяжелая ноша – определять светлые и темные стороны семьи.

Первая интервенция приостанавливает процесс развития сопротивления. Она поддерживает хорошее самочувствие у участников и уводит их от противостояния. Тем самым терапевт как будто говорит: “Вы пришли сюда, чтобы посмотреть на свои недостатки, и, наверное, поэтому вы волнуетесь. Если я буду, уподобляясь вам, рассматривать оскорбления, которые вы наносите друг другу, вы почувствуете себя еще хуже. Тогда вам захочется объединиться против меня и сказать: “Мы не такие плохие, как вы думаете. Вообще-то мы хорошая семья”. Когда терапевт присоединяется к сильным сторонам семейной системы, он снижает сопротивление контакту между членами семьи, а также между ним самим и семьей. Он налаживает с ними хорошие “рабочие” отношения.

Эта интервенция также дает позитивное подкрепление семье в целом. Она призывает участников: “Продолжайте делать то, что вы делаете хорошо”. Позже, спрашивая их, о том, как легко они решают свои проблемы, терапевт побуждает семью проявить любопытство к своему интерактивному процессу.

Терапевт поддерживает сильные качества семьи, и первая интервенция проходит как простой комплимент. Она напоминает членам семьи об основных проявлениях их состоятельности – они способны называть свои проблемы и готовы их обсуждать.

Как ни странно, большинство семей не готовы принимать такие “комплименты”. Ведь они зафиксированы на своих недостатках, проблемах и неприятностях. Упоминания о сильных сторонах в поведении семьи не кажутся им уместными в подобной ситуации.

 

Отец: Лэс и Джерри, что вы думаете о том, что Мэт может покинуть нас, как в прошлом году?

Лэс: Мэт часто уезжает из дома, и мне кажется, что ничего особенного не случится.

Джерри: Когда Мэт отправился на каникулы, мы знали, что он скоро вернется. Это совсем другое. А тут я не знаю, когда его ждать.

Отец: Мне тоже так кажется. Мэт, как ты относишься к тому, что можешь покинуть гнездо?

Мэт: Я отношусь к этому хорошо... Нет, не потому, что я хочу уйти из дома. Я думаю, что мне захочется вернуться, что я буду скучать первые несколько недель, но я знаю: справлюсь с этим.

Мать: Я по-настоящему гордилась тобой, когда ты сам спланировал свою поездку, выяснил расписание рейсов и организовал ужин с друзьями.

Мэт: Мама, ты совсем не вспоминаешь своих братьев. Непохоже, что у вас с папой были братья и сестры. Мне это странно.

Отец: Мне это тоже странно, особенно когда я думаю, как вы, мои сыновья, покинете дом, и о том, как вы близки друг с другом и с нами.

Лэс: А как ты понимаешь, что ты с кем-то близок?

Отец: Я буду надеяться, что не потеряю связь с тем, кто мне близок.

Джерри: Да, правильно.

Отец: А как ты определишь, что такое близость? Мои сестры и я, например, не особенно играли друг с другом, когда росли вместе. Мама тоже, как мне кажется, не особенно дружила с дядей Джимом. А вот вы все время вместе.

Мать: Я тоже много думала о том, как и где вы станете жить.

Лэс: Я собираюсь продавать драгоценности в Аризоне. А ты приезжай ко мне в гости.

Отец: И все-таки как бы там ни было, близки мы или нет, о будущем говорить рано.

 

Такие вопросы – палка о двух концах. С одной стороны, они проясняют то, что происходит, позволяют преодолеть непонимание и углубляют контакт между членами семьи. Вопросы предотвращают проекции и интроекции – никто не додумывает и не предполагает за другого. Темная же сторона заключается в полной свободе задавать вопросы в любой момент, что может нарушать автономность и быть назойливым внедрением в личную жизнь. В таком случае контакт между членами семьи, наоборот, прерывается и становится неопределенным.

Терапевт внимательно ищет те “узкие места”, на которых семья начинает “буксовать”. Например, только ли взрослые задают вопросы? Как это выглядит – как допрос или как живой интерес? Если в семье кто-нибудь, кто не задает вопросов и не проявляет любопытства, потому что боится это делать? Есть ли в семье люди, которые могут задать вопрос, независимо от того, насколько другой готов на него ответить?

 

Терапевт: Сейчас мне бы хотелось на минутку прервать вас и сообщить о том, что я заметил. Как вы помните, я попросил у вас разрешения вступить в разговор, если увижу что-нибудь, что вас заинтересует. Когда я обращал ваше внимание на то, что кто-то мог задавать вопросы, а кто-то просто сообщал некоторую информацию о себе, всякий раз мне казалось, что я вижу определенную модель. Например, большинство вопросов исходило с одной стороны, затем вопросы стали поступать с другой стороны. Или, когда мне казалось, что в основном информация шла от одного источника, внезапно она начинала поступать из другого. Удивительно, но, похоже, вы все способны задавать вопросы друг другу. Я еще не до конца уверен в этом, потому что мы еще только начали работать, но, по-видимому, каждый из вас чувствует себя свободным спрашивать и отвечать друг другу. Может быть, это и не совсем так, но пока что мне так показалось.

Итак, я хотел бы попросить вас подумать о том, действительно ли каждый из вас настолько волен спрашивать любого обо всем, или это не так? Мне было бы интересно, если бы вы попробовали поразмышлять об этом, если вас это вдохновляет.

 

Что же делает терапевт для того, чтобы снизить сопротивление и усилить интерактивный процесс? Давайте посмотрим, что он сказал на самом деле. “Сейчас мне бы хотелось прервать...” – говорит терапевт. Это означает: “Я уважаю то, что вы делаете. Я знаю, это ваша семья и ваша борьба, и я уважаю и принимаю вашу борьбу друг с другом”. Выявляя то, что может быть интересным для членов семьи, терапевт напоминает им: “Это ваша работа, ваше любопытство, ваша энергия, но они очень важны и для меня. Я буду продолжать поддерживать вашу энергию, вызывающую ваше любопытство и способности к самонаблюдению, чтобы в будущем вы не нуждались во мне и сами смогли увидеть, что происходит и где причины ваших трудностей”.

Терапевт развивает тему обмена информацией между членами семьи. Насколько им легко говорить о себе? Как трудно им делиться друг с другом своими сокровенными переживаниями, ведь это связано с теми самыми “обидными выпадами”?

Далее терапевт говорит: “Удивительно, но, похоже, вы все способны задавать вопросы друг другу!” Следующий шаг – предложение провести эксперимент на уровне осознавания, чтобы убедиться в том, что они могут спрашивать каждого или говорить “что угодно”. Клиницист развивает тему, снимая ограничения, наблюдая, насколько свободна семья, и исследуя возможности появления болезненных точек, страхов и затруднений.

 

Мэт: Мне было легко задавать личные вопросы Лэсу и Джерри. А потом я уже стал задавать такие вопросы маме и папе.

Мать: Я пыталась понять, кому я могу задавать вопросы. Этим летом я задавала Лэсу очень много вопросов и сама много рассказывала ему о себе. С Мэтом я осторожнее, но не думаю, что это такая уж проблема. Как ты думаешь, Мэг?

Мэт: Конечно.

Отец: Я думаю, что долгое время мы не могли задавать друг другу вопросов. Я часто испытываю сомнения, когда мне хочется спросить вас о чем-то. Наверное, это как-то связано с вашими возрастными проблемами, но иногда это бывают и совершенно невинные вопросы.

Мать: Как думаете, ребята, вы задаете мне вопросы? Я что-то не припомню.

Мэт: Мне кажется, вопросы возникают, когда мы смотрим семейный альбом с фотографиями. Но я думаю, что ты имеешь в виду главный вопрос.

Отец: Довольно трудно говорить о себе: я слышу, что вы все время задаете вопросы маме, но не слышу, чтобы вы задавали их мне.

Мать: Иногда вы оба готовы пойти мне навстречу, а потом все начинается сначала. Иногда мне просто нужен ответ.

 

Настаивая на вопросах и обнаруживая чувства, человек отделяет себя от других. Однако спрашивая о чем-то глубоко интимном, можно оказаться назойливым и получить отпор. Здоровые семьи стараются найти баланс между любопытством и назойливостью. Мы можем сообщать просто информацию, а можем сообщать и нечто такое, что способно причинить боль. Семья и терапевт исследуют эти варианты.

 

Терапевт: Позвольте я продолжу свои рассуждения. Я не совсем ясно представляю себе, куда мы двигаемся, но я заметил, что все вы, похоже, легко и свободно говорите друг с другом, как сообщая о себе информацию, так и спрашивая о чем-то других. Я как будто слышу ваши реплики: “Да, мы свободно говорим, но... но... но...” И можно только предполагать, что это за “но”. Итак, позвольте мне предложить вам кое-что, а вы скажете, нужно вам это или нет.

Каждый из вас мысленно либо задает вопросы другому, которые не хотелось бы задавать, либо говорит что-то, о чем бы не хотел говорить. Просто подумайте о том, о чем вам не хотелось бы говорить, или о том, о чем не хотелось бы спрашивать. Я гарантирую: вам не придется произносить этого вслух, даже за пределами моего кабинета. Далее, подумайте о тех вопросах, которые вам хотелось бы задать кому-то, но вы не станете их задавать; или подумайте о том, что бы вам хотелось сказать о самом себе или о другом человеке, но вы не скажете этого. А затем посмотрите, сможете ли вы объяснить, почему вы этого не делаете. После вы просто скажете, почему вы можете или не можете так сделать. Не произносите ваши мысли вслух. Например, вы можете сказать: “У меня есть вопрос, который я не собираюсь тебе задавать, потому что...”

Может быть, это даст нам некоторые намеки на то, что мы упускаем. Мне кажется, в этом что-то есть. Хорошо? Как вы думаете? Понятно ли я выразился? Попробуйте подумать о том, как много вопросов или замечаний вы не могли бы произнести. Возможно, каждый из вас пятерых мог бы подумать о двух таких вопросах к двум разным людям. И если нам повезет, мы сможем послушать каждого из вас.

 

Эта третья интервенция после долгого выслушивания и восстановления происходящего укрепляет эксперимент. Заявляя: “Я не совсем ясно представляю себе, куда мы двигаемся” и “Вы скажете, нужно вам это или нет”, терапевт вызывает доверие прежде настороженных членов семьи. Таким образом, он дает им понять: “Я осторожно следую за вами, и это единственно возможный способ, который принесет вам пользу”. Все сомнения, сопротивление и вопросы допустимы. А затем эксперимент предлагает новую отчетливую, адресную форму, которая поддерживает личные границы участников. В то же время эксперимент исследует то, что может оказаться болезненным или трудным для членов семьи, и потому они не могут сказать или спросить об этом.

Идея эксперимента прозрачна: человек может иметь свои секреты, и если он хранит их при себе – это нормально. Быть может, очень важно в тех или иных случаях не говорить то, что может причинить другому боль, и не делать тех самых “обидных выпадов”, о которых говорит Мэт. В этом не ничего ужасного, это вполне естественно для членов семьи. Кроме того, эксперимент оставляет за участниками “безопасную возможность” все-таки сказать нечто вроде: “Да, я бы мог спросить об этом, и она (или он) с удовольствием ответили бы”. Эксперимент дает семье свободу обращения к трудным переживаниям.

 

Отец: Вы хотите, чтобы мы объяснили, почему нам трудно говорить о чем-то. И это может быть какой-то вопрос или что-то о нас самих.

Мать: Почему мы что-то утаиваем друг от друга? А потом гадаем, почему человек не может сказать это или: “О, Боже мой, я никогда не предполагала этого”.

Мэт: Если я признаюсь в том, что не могу сказать тебе что-то, потому-то и потому-то, кто-то другой скажет: “А почему он не может сообщить это мне?” Мне кажется, этот кто-то обидится.

Отец: Так можно неожиданно обнаружить, что кто-то недоволен тобой или может быть недовольным, при том что причина недовольства не открывается.

 

Если вы не делитесь с близкими, никто не будет расстроен или обозлен на вас за то, что вы испытываете такие непонятные или “безумные” чувства. Если вы не задаете “трудных” вопросов, вы никого не расстроите. При этом вы изолируете свою боль от других и почувствуете себя одиноким человеком, находящимся вне контакта с семьей. Итак, получается, что если вы не поворачиваете свои чувства вовнутрь (не подвергаете их ретрофлексии), то рискуете навлечь на себя недовольство окружающих и произвести “обидные выпады”. Ретрофлективные чувства, в свою очередь, дают человеку ощущение безопасности, внутреннего спокойствия, но за это он платит дорогую цену – изолирует себя от близких.

 

Терапевт: Я уверен, что в вашей семье действительно кто-то будет разочарован или травмирован. Это происходит не в каждой семье, но в вашей скорее всего произойдет. Поэтому давайте представим себе, что кто-то уже расстроен тем, что услышал, и посмотрим, что получится. По-моему, это интересный вариант? Хорошо?

 

Эта интервенция продолжает предыдущую. Терапевт предполагает: “В вашей семье человек не будет чувствовать себя в безопасности, если начнет задавать некоторые вопросы или высказывать определенные соображения. Этот эксперимент дает вам возможность, не задавая “опасных” вопросов, лишь поделиться трудными переживаниями, как если бы вопрос был задан или было высказано соображение: “Если бы я сказал тебе это, ты бы обиделся...”

 

Отец: Значит, вы не будете задавать вопросы, потому что боитесь, что можете получить ответ, который вам не понравится?

Мэт: А мне кажется, что вы будете смеяться. Некоторые вопросы, которые я хотел бы задать, могут показаться дурацкими. Я всегда приблизительно знаю, что вы можете мне ответить.

Отец: Когда ты говоришь, что вопросы дурацкие, и боишься, что над тобой посмеются, ты думаешь, что кто-то решит, что ты дурак? То есть вместо того чтобы задать мне эти вопросы, ты говоришь: “М-н-н, а что бы сказал папа?”

Мэт: Да, ты можешь подумать: “Я веду себя здесь не так глупо, как ты”.

Отец: Это был “обидный выпад”?

Мать: У меня тоже были похожие ощущения. Мне показалось, что если я что-то скажу, все начнут смеяться.

Лэс: Это правда.

Мать: Произойдет одно из двух. Или все начнут смеяться и приговаривать: “Ну, мама, ты даешь!” Или меня вовсе не будут слушать и начнут перебивать. Это очень хороший способ закрыть мне рот. Поэтому мне и приходится переводить все в шутку, только так мне не удается сказать то, что действительно хочется.

Отец: Я чувствую то же самое. Довольно трудно делиться своими чувствами. Я тоже боюсь, что вас это только позабавит. Вы, парни, легко отбиваетесь. Мне тяжело, когда я говорю вам что-то серьезное, а вы считаете, что это какая-то дребедень. Тогда я останавливаюсь и перевожу разговор на другую тему. И в отчаянии говорю: “Ну и черт с вами!” Поэтому я останавливаюсь, когда мне хочется поделиться с вами.

 

Сопротивление приобретает парадоксальную форму. Обмен информацией обычно обогащает контакт и, соответственно, снижает сопротивление, однако чрезмерная информация может быть болезненной для других, тогда люди начинают избегать контакта, отталкивая близких, что тоже травмирует их, или, пользуясь языком данной семьи, выливается в “обидные выпады”.

В описанной беседе буквально каждый член семьи чувствует себя как потенциальная жертва насмешек или каких-то других способов издевки, и не находится никого, кто бы хотел разубедить в этом другого. Как только отец близко подступается к болезненным переживаниям Мэта, мать перебивает его своими собственными жалобами. Единственное, в чем они все признаются друг другу – в своей уязвимости.

 

Терапевт: Можно я скажу вам, что вырисовывается из того, что я вижу и слышу, если это соответствует тому, что говорите и слышите вы. Я снова хочу сказать вам: вы производите на меня сильное впечатление. Сомневаюсь, чтобы существовало много семей, которые могут так свободно разговаривать друг с другом. Вы задаете вопросы. Один или два раза мне показалось, что вы делаете “обидные выпады” — вы называете это высмеиванием друг друга. А знаете, далеко не так просто назвать “обидные выпады” высмеиванием. Однако, похоже, у вас это получается удивительно легко. И я думаю, раз у вас это получается здесь, значит, и дома вы ведете себя так же. Поэтому в вашей семье все идет хорошо.

И все-таки я услышал и другое – ваш милый стиль общения задевает за живое каждого из вас. Вы можете говорить или не говорить об этом, но как же тогда другой узнает о том, что задел другого?

Вот что я узнал, слушая вас: вы действительно не препятствуете друг другу, когда задаете вопросы, которые задевают вас, и отвечаете на них. Удивительно, но факт. Но, возможно, вы хотели бы поговорить и о тех случаях, когда это не срабатывало?

Лэс: Мне кажется, мама, ты бы хотела, чтобы наша семья была идеальной. Я думаю, ты добиваешься цели, которой очень трудно достичь любой семье. Может быть, если ты не будешь так сильно настаивать на этом, будет лучше. А ты, наоборот, все время стараешься добиться лучшего, а когда не получается, взрываешься. Говоришь: “Я чужая в этой семье... Ах! Ах! Ах!” Ты знаешь, что в семье четверо парней и только одна девчонка, ведь ты - 20 процентов семьи.

Мать: Я уже слышала подобные заявления и раньше.

Лэс: Это не для того, чтобы отделить тебя от нас. Я просто хочу сказать, что, может быть, тебе надо обратить на это внимание. Может быть, поэтому мы не можем общаться, не обижая друг друга. Иногда я чувствую себя подавленным от того, что мы должны все время так общаться. А иногда мне кажется, что мы не оглядываемся друг на друга. Вы предоставляли мне свободу, когда мне надо было принимать решения, при этом делали все возможное, чтобы оказать на меня давление, чтобы я чувствовал себя самым сильным в семье. То есть на самом деле, я не чувствовал себя свободным, потому что я все равно не дотягивал до ваших требований.

Мать: Если я правильно тебя поняла, тебе кажется, что я хочу, чтобы наша семья была самой лучшей, и при этом не считаюсь с вашими потребностями. Это так?

Мэт: Нет. Я думаю, что ты забегаешь вперед, ты хочешь влезть поглубже в нашу личную жизнь, когда этого делать не нужно. Мне кажется, ты слишком давишь на нас.

 

Главное сопротивление происходит тогда, когда кто-то травмирован, а затем отторгнут. Вторичное сопротивление контакту заключается в том, что человек не признается в том, что задет чьим-то высказыванием. Он оказывается в безопасности, ретрофлектируя свою травму, пряча ее от других, но цена такой безопасности – отторжение от других членов семьи. Дети слегка насмехаются над матерью, но она не защищается, не просит о поддержке, и атака продолжается.

 

Терапевт: Позвольте мне на минутку прервать вас. Пожалуй, сейчас это необходимо. Как вы узнаете, что ваша мама обижена? И как вы сами показали бы, что задеты кем-то или чем-то?

 

Теперь терапевт деликатно подводит участников к более ясному осознаванию: “Как вы узнаете, что ваша мама обижена?” и “Мама, почему вы не говорите им: “Эй, мне не нравится, как вы со мной разговариваете. Что это за “Ах! Ах! Ах!”? Это обидно”. А где отец? Почему устраняется? Почему не может сказать, что мать обижена? А как насчет маленького Джерри? Все члены семьи продолжают чувствовать поддержку терапевта и в то же время все больше задумываются над тем, как они обижают друг друга, как бы они могли научиться избегать этого. В конце концов, им может прийти в голову такой вопрос: “А какова цена того, что мы так открыты друг перед другом?”

 

Мэт: Может быть, мама скажет нам, действительно ли она обижена. У нее такое выражение лица. Ей тяжело принимать некоторые вещи, о которых мы говорим. Может быть, я и придаю слишком большое значение тому, что она делает. В какой-то степени, я считаю, что прав, а в какой-то – не прав. Я думаю, она это видит, но, вероятно, я преувеличиваю.

Мать: Иногда, когда я обижена, я затихаю на некоторое время. И чувствую, что меня нет даже на 20 процентов. А потом я немного прихожу в себя, поднимаю руки вверх и говорю: “Устроим-ка мы семейную вечеринку”. А затем устраиваю фейерверк.

Лэс: Но ты приходишь на вечеринку и пытаешься распоряжаться и говоришь: “Вот как надо жить”. А в этом нет ничего хорошего, потому что потом, уходя от нас, люди говорят: “Да, конечно, все в порядке”, а за дверью восклицают: “О, Боже, что она говорит!” Как это глупо.

Мать: Я смущена. И не из-за того, что ты говоришь: это я уже слышала. А потому что, боюсь, мои 20 процентов от всех голосов не являются решающими, ваши интересы так сильно отличаются от моих.

Мэт: Дело не в твоих процентах. А дело в том, как ты все подаешь. К примеру: “О! Я чувствую себя ужасно!” И твой голос весит гораздо больше, чем 20 процентов, если ты чего-то хочешь, даже если остальные этого не хотят. Не похоже, чтобы мы когда-нибудь могли тебя переспорить. Что касается серьезных решений, за тобой все 90 процентов.

Мать: Девяносто? О-о!

Джерри: Да, мы все это знаем.

 

Один из способов этой семьи оставаться в стороне и не приближаться друг к другу – говорить друг другу о том, что им нужно, при этом героически (даже стоически) не делиться своими переживаниями и обидами. Это в некотором роде извращенный способ общения, когда люди говорят друг другу правду любой ценой, невзирая на личности. В результате члены семьи подавляют свою боль и замыкаются в себе. Такой способ поведения создает трудности в общении.

 

Терапевт: Я снова прерываю вашу беседу, чтобы сказать: вы способны легко и свободно говорить друг другу все, что приходит в голову. В этом смысле вы потрясающая семья. Не сомневаюсь, что вы прошли большой путь, чтобы достичь этого.

Однако мы начали говорить с вами и о темных сторонах этой способности. Вы называете это “обидными выпадами” или “обидами”. Мы собираемся встретиться с вами на следующей неделе, и я предлагаю вам в течение предстоящей недели обратить внимание на то, что вызывает у вас обиду или боль. Не нужно ничего делать, менять или прерывать это состояние. Мне кажется, это не столь важно на данном этапе. Просто посмотрите, как часто (а может быть, и никогда) вы переходите границы дозволенного в обращении друг с другом. Вы можете просто поинтересоваться тем, что происходит в такие моменты, и, возможно, что-нибудь понять. Я не знаю, что вы обнаружите. Итак, каждый из вас обращает внимание на появление обиды, как она возникает, и что вы делаете с ней. Фокусируйтесь на том, что вы переживаете внутри. А потом поговорим об этом здесь. Хорошо?

 

Терапевт щепетилен со всеми членами семьи, не выбирая правого или виноватого. Он остается в стороне от непосредственно происходящего между членами семьи и поэтому не дает советов матери или кому-нибудь другому. Терапевтическая сессия нацелена на сохранение и поддержание феноменологической реальности существования семьи и делает упор на стимулирование интереса членов семьи к себе и друг другу. Это обязательное условие терапии, даже если у нас нет богатого материала и клиенты покидают кабинет с чувством обиды и неполноценного общения. Говоря профессиональным языком, это род ретрофлексии и десенсибилизации. Возможно, это то, что требует “героических” усилий по направлению к внутренним изменениям.

Сопротивление – это избегание контакта. Но что происходит в данном случае? Может быть, это саморазрушительная блокада семьи? А может быть, сопротивление служит разным функциям?

Представьте, что вы молодой человек в семье, где принято задавать вопросы, обсуждать дела и делиться информацией. Что произойдет, если вы захотите оставить некоторые секреты при себе и не проявите энтузиазма, когда отец или мать начнут высказывать свое мнение по поводу ваших планов или мечтаний? А что, если вы боитесь насмешек или “обидных выпадов”, даже если в семье у вас не было такого опыта, но вы уже получили нечто подобное от своих одноклассников или учителей? Что вы будете делать, если ваши родители захотят, чтобы вы стали врачом, а вы собираетесь продавать безделушки на блошином рынке? А если вы родитель? Как вы будете защищать своего подрастающего ребенка от слишком сильного давления общественного мнения или от собственных грандиозных планов относительно его будущего? Как вы скажете своему повзрослевшему ребенку: “Прошу тебя, ты причиняешь мне боль, когда говоришь, что все это ерунда”?

 

Заключение

В финале этой главы мы увидели, каким образом сопротивление контакту в данной семье работает на различных уровнях. Всегда ли ретрофлексия так уж “плоха”? Нет, ретрофлексия является основной ценностью цивилизованного общества, а семья становится носителем этих ценностей. Ретрофлексия мешает людям обижать друг друга или причинять боль другим, говоря “горькую” правду прямо в глаза. Когда мы предвосхищаем критику со стороны родителей (братьев, сестер и учителей), так ли уж мы уходим от реальности? Проецируем ли мы в этом случае наши собственные карательные меры?

В описанной нами сессии терапевт неторопливо исследует такое поведение в семье. Возможно, свобода говорить каждому все и в любое время является сомнительным благом в данной семье. Не исключено, что Франклинам нужно учиться не только тому, как и когда задавать вопросы, но и тому, как и когда их не задавать. Все это в такой же степени касается и обмена информацией. Каждый должен спросить себя: “Хочу ли я рассказать это о себе или сказать то, что я думаю о других?” Не лишним будет представить себе реакцию других на ваше замечание или вопрос. А вдруг кто-то может обидеться, воспринять ваш вопрос, как “обидный выпад” или даже предательство?

Терапевт помогает Франклинам рассмотреть их взаимную заинтересованность, обиды или разочарование. По мере того как мы работаем с этой семьей, мы начинаем понимать, что сопротивление может стать способом фильтрования и регулирования контакта между членами семьи, чтобы он не был слишком грубым, критичным, откровенным или оскорбительным для других. Семья Франклинов начинает исследовать, какими ранимыми они могут быть, общаясь друг с другом подобным образом.

Я представил вам формальное определение сопротивления в семье или супружеской паре, а также и варианты некоторых способов регулирования контакта в данной семье. Я продемонстрировал, как можно исследовать феноменологию данной семьи и использовать возникшую тему для терапевтического эксперимента. Такого рода детальный анализ конкретной сессии должен быть полезным для терапевтов в работе с сопротивлением. Поскольку любое сопротивление переживается как прерывание на границах контакта, будет только естественным переключиться на работу по управлению личными и системными границами.