Культурологические воззрения

Представителей европейского Просвещения

 

Эпоха Просвещения представляет особую страницу в истории Европы. Никогда ранее не провозглашались столь громкие здравицы в честь человеческого разума, не высказывалось столь много надежд на быстрое избавление от религиозного и социального гнета, никогда ранее не звучала столь яростно критика церкви и института абсолютизма. Д'Аламбер называл XVIII столетие «веком философов», ибо никогда ранее не действовало одновременно такое количество блестящих умов и никогда ранее социальная мысль не оказывала столь мощного влияния на процессы, протекающие в экономической, политической и духовной сферах общества. Наиболее емкую характеристику эпохи Просвещения дал Ф. Энгельс в своем предисловии к книге «Анти-Дюринг»:

 

Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближающейся революции, сами выступали крайне революционно. Никаких внешних авторитетов какого бы то ни было рода они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего. Это было время, когда мир, по выражению Гегеля, был поставлен на голову сначала в том смысле, что человеческая голова и те положения, которые она открыла посредством своего мышления, выступили с требованиями, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений, а затем в том, более широком, смысле, что действительность, противоречащая этим положениям, была фактически перевернута сверху донизу. Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены как старый хлам; мир до сих пор руководствовался предрассудками и все прошлое достойно сожаления и презрения. Теперь впервые взошло солнце, и отныне суеверие, несправедливость, привилегии и угнетения должны уступить место вечной истине, вечной справедливости, равенству, вытекающему из самой природы, и неотъемлемым правам человека¹.

 

Эпоха Просвещения дала целую россыпь великих имен, хорошо известных любому образованному человеку. Это Вольтер и Руссо, Монтескье и Ламетри, Гассенди и Дидро, Мабли и Морелли, Гольбах и Мирабо, Вашингтон и Тюрго, Джефферсон и Кондорсе, Пейн и Франклин, Гердер и Гёте, Фергюссон и д'Аламбер. Большинство просветителей объективно выполняли миссию идеологов восходящего класса буржуазии и поэтому их прежде всего волновали вопросы социального переустройства общества, политической власти, экономических отношений, материального и социального неравенства. Интересовались они и проблемами познания, смысла человеческой истории, предназначения и сущности человека. Затрагивали они и вопросы эстетики, много и обстоятельно рассуждали о природе прекрасного и закономерностях развития искусства. Никто из просветителей также не прошел мимо проблемы общественного прогресса, соотношения природы и общества. Круг этих вопросов обсуждается в работах практически каждого представителя просвещенческой мысли. Однако в трудах некоторых из них он дополняется размышлениями о соотношении культуры и натуры, о противоречиях развития человеческой цивилизации, об особенностях взаимодействия различных культурных миров. Среди тех, кто затрагивал этот пласт проблем, прежде всего следует назвать Руссо, Мирабо и Гердера, которых с полным основанием можно отнести к числу основоположников теоретической культурологии, ибо в их трудах содержится практически весь тот комплекс идей, опираясь на который строят свои теоретические конструкции не только мыслители XIX в., но и XX века.

 

Осмысление проблемы культуры в работах

Ж.-Ж. Руссо

 

Жан-Жак Руссо (1712—1778) вошел в историю как крупнейший представитель французского Просвещения. Его по праву считают одним из главных идеологов Великой французской буржуазной революции, духовным отцом деятелей Конвента 1793 г., среди которых были Робеспьер, Сент-Жюст, де Мулен, Дантон, талантливым педагогом, создавшим просвещенческую теорию воспитания, моралистом, крупным писателем, драматургом, правоведом. Обосновав принцип естественного равенства людей и создав концепцию «общественного договора», Руссо вместе с Гоббсом и Локком заложил теоретические основы буржуазной демократии, восторжествовавшей на протяжении последующих двух столетий в большинстве стран мира. Нет сомнения в том, что без работ Руссо не могли бы появиться ни знаменитая «Декларация прав человека и гражданина» — первая в истории человечества конституция, ни «Билль о правах», ставший основой конституции Соединенных Штатов Америки, ни «Русская правда» Пестеля, которую декабристы рассматривали в качестве основного закона для будущей республиканской России.

Руссо родился в семье женевского часовщика, что дало ему возможность впоследствии получить швейцарское гражданство во время вынужденной эмиграции из Франции, где он подвергся гонениям за публикацию своих работ. Относительно детства и юности Руссо известно очень мало. О событиях тех лет можно судить только по скупым сведениям, что содержатся в его «Исповеди», написанной им в зрелые годы. Если опираться на этот биографический источник, то можно сказать, что детство и юность Руссо не были безоблачными. Он рано узнал нужду, и ему пришлось приложить огромные усилия для того, чтобы стать образованным человеком. Рано покинув отчий дом, он многие годы провел в скитаниях, меняя места жительства и виды занятий. Ему пришлось быть лакеем, переплетчиком, музыкантом. Одно время он состоял на службе в качестве домашнего учителя в семье Г. Мабли, который вошел в историю европейской общественно-политической мысли в качестве одного из видных представителей утопического коммунизма XVIII в. Все эти годы Руссо много читает, постепенно предуготовляя себя к занятиям философией, в чем он видел свое призвание.

В двадцатилетнем возрасте Руссо приезжает в Париж, где случай сводит его с Дидро и д'Аламбером, которые привлекают его к работе над издаваемой ими «Энциклопедией». Но вскоре по идейным соображениям Руссо расходится с энциклопедистами, занимавшими более умеренные позиции в ряде принципиальных вопросов, чем Руссо, который, выйдя из низов и испив полной мерой чашу унижений, выпавшую на долю образованного плебея, мыслил более радикально.

В это же время он начинает заниматься литературным трудом. Первую известность Руссо приносит трактат «Рассуждение, способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов?», опубликованный по решению Дижонской Академии наук, присудившей Руссо первую премию за этот труд на ежегодно устраиваемом конкурсе (книга была издана в 1750 г.). Затем в свет выходят трактаты «О причинах неравенства между людьми» (1754 г.), «Новая Элоиза», «Об общественном договоре», «Эмиль, или о воспитании» (все изданы в 1764 г.). Имя Руссо становится широко известным европейскому читателю, который с нетерпением ждет выхода новых работ французского мыслителя. Однако вскоре фортуна поворачивается к Руссо спиной. В

1765 г. по приговору Парижского парламента производится публичное сожжение «Эмиля» как безнравственной книги, преисполненной ереси и хулы на католическую церковь. На Руссо обрушиваются преследования королевских властей, и, спасаясь от ареста и заключения в Бастилию, он бежит в Женеву, откуда через год по приглашению знаменитого английского философа Юма перебирается в Англию. Однако вскоре после идейной размолвки с Юмом, Руссо возвращается в Женеву, где и проводит остаток дней. Здесь он пишет свою знаменитую «Исповедь», о которой Робеспьер в письме к создателю этого произведения писал: «Твоя удивительная «Исповедь», эта откровенная и смелая эманация самой чистой души будет рассматриваться потомками не столько как произведение искусства, сколько чудо добродетели»². «Исповедь» стала последний книгой, созданной гениальным французским мыслителем. Умер Руссо в нищете и одиночестве, забытый теми, кого он любил и перед кем преклонялся, но не забытый его идейными противниками. После свержения монархии во Франции якобинцы перенесли его прах в Пантеон, однако в первый же месяц Реставрации останки Руссо вместе с останками Вольтера, с которым он полемизировал всю свою сознательную жизнь, были изъяты из Пантеона. И только в годы Второй республики они были возвращены на прежне место, где прах Руссо покоится и сегодня среди останков величайших людей Франции.

Руссо создано множество литературных, философских и эстетических трудов. Но из всего его богатого идейного наследия для культурологов представляют интерес три работы: уже упоминавшийся трактат, получивший премию Дижонской Академии; «Письмо к д'Аламберу о зрелищах» и «Опыт о происхождении языков, а также о мелодии и музыке». Именно в них Жан-Жак Руссо демонстрирует примеры применения культурологического подхода, выступая в роли критика западноевропейской цивилизации, хорошо видящего всю противоречивость движения человеческого общества по пути прогресса. Значение этих работ для теоретической культурологии трудно переоценить, достаточно сказать, что на них опирались такие выдающиеся представителями философской мысли, как Кант, Гегель, Шиллер, братья А. и Ф. Шлегели, Ницше, Шпенглер, Ортега-и-Гассет, Хейзинга и многие другие, внесшие весомый вклад в осмысление кризиса европейской культуры.

Критикуя западноевропейскую цивилизацию, Руссо противопоставляет испорченности и моральной развращенности так называемых «культурных» наций простоту и чистоту нравов народов, находящихся на патриархальной стадии развития. В этом он идет по стопам Монтеня, который в своих «Опытах» возводил на пьедестал «естественного человека», живущего в гармонии с природой и не затронутого тлетворным влиянием цивилизации. Руссо пишет:

 

Теперь, когда изысканность и утонченный вкус свели искусство нравиться к определенным правилам, в наших нравах воцарилось пошлое и обманчивое однообразие, и кажется, что все умы отлиты по одному образцу. Вежливость предъявляет бесконечные требования, приличия повелевают; люди постоянно следуют обычаю, а не собственному разуму и не смеют казаться тем, что они есть на самом деле. Покоряясь этому вечному принуждению, люди, образующие то стадо, которое называется обществом, будучи поставленные в одинаковые условия, совершают одинаковые поступки, если их не удерживают от этого более сильные побуждения. Поэтому никогда не узнаешь наверное, с кем имеешь дело, и, чтобы узнать друг друга, нужно дождаться крупных событий... Какая вереница пороков сопровождает эту неуверенность! Нет ни искренней дружбы, ни настоящего уважения, ни полного доверия, и под однообразной и вероломной маской вежливости, под этой хваленой учтивостью, которой мы обязаны просвещению нашего времени, скрываются подозрения, опасения, недоверие, холодность, задние мысли, ненависть и предательство³.

 

Причину сложившегося печального положения вещей Руссо видит прежде всего в развитии науки, которое, по его мнению, самым негативным образом воздействует на умы. С его точки зрения, именно развращающее влияние науки стало причиной гибели египетской и греческой цивилизаций, падения Рима и Константинополя. Подтверждение правильности своей позиции Руссо находит в рассуждениях Сократа, к авторитету которого он неоднократно апеллирует по ходу изложения своих мыслей. Обращается он и к работам древних римлян периода республики, в частности, к трудам Катана, который обличал греческую ученость, видя в ней причину падения гражданских добродетелей. Приговор, который выносит Руссо, таков:

Народы! Знайте раз и навсегда, что природа хотела оберечь вас от наук, подобно тому, как мать вырывает из рук ребенка своего опасное оружие. Все скрываемые ею тайны от вас являются злом, от которого она вас охраняет, и трудность изучения составляет одно из немалых ее благодеяний. Люди испорчены, но они стали бы еще хуже, если бы имели несчастье родиться учеными...⁴.

 

Многознание, считает Руссо, следуя за ходом мысли библейского пророка Экклезиаста, не научает, а тот, кто умножает знание, умножает скорбь. Более того, истина в науке достигается ценой множества заблуждений, во сто крат превышающих пользу от этих истин. Поэтому не удивительно, что «роскошь, развращенность и рабство во все времена становились возмездием за наше надменное стремление выйти из счастливого невежества, на которое нас обрекла вечная Мудрость»⁵.

Столь же негативно относится Руссо и к искусствам, считая, что их воздействие самым отрицательным образом сказывается на общественной морали. Особенно гневные филиппики Руссо направлены на театр, который, с его точки зрения, является подлинным рассадником дурных нравов. В своем «Письме к д'Аламберу» Руссо пишет:

 

Возьмем французскую комедию в ее наиболее совершенных образцах... Но кто будет спорить против того, что театр самого Мольера, чьими талантами я восхищаюсь больше всех, представляет собой целую школу пороков и дурных нравов, более опасную, чем книги, которые специально ставят задачу им научить. Величайшая его забота состоит в том, чтобы высмеивать доброту и простодушие и вызывать сочувствие к тем, на чьей стороне хитрость и ложь: у него честные люди только болтают, а порочные действуют, и чаще всего — с блестящим успехом.... Всмотритесь в комическое начало у этого автора: вы всегда обнаружите, что двигателем комического у него является порочная натура, а предметом — врожденные недостатки, что хитрость одного казнит простоту другого и что дураки становятся жертвою злых. И хотя это слишком верно, если говорить о свете, отсюда не следует, что нужно было выводить это на театре с видом одобрения, как бы подталкивая вероломных людей посмеяться над чистосердечием честных, объявив его глупостью⁶.

 

Менее опасной, с точки зрения развращающего влияния на общественные нравы, является трагедия, но и к ней Руссо относится с недоверием. Подозрительность Руссо вызывает тот факт, что далеко не всегда средствами трагедии восхваляются герои, могущие служить образцами добродетели. Законы данного жанра, считает Руссо, часто выводят героев за рамки общепринятых норм морали, следовательно, они не могут служить примером для тех, кто стремится жить в соответствии с нравственными императивами. К тому же гипертрофированные чувства, надуманные коллизии, красивые жесты, которыми так богата драма, весьма далеки от жизни и не могут вдохновлять обычных людей, особенно из «третьего сословия», которые живут будничными заботами и далеко не титаническими страстями. Осуждая культ героики на театральной сцене, требуя правдоподобного изображения жизни в пьесах, выносимых на суд зрителей, Руссо превозносит домашнюю сторону человеческой жизни, считая, что показ обыденного в его лучших образцах должен стать главной задачей театра как института, оказывающего огромное воздействие на умы и настроения граждан.

Руссо ставит под сомнение облагораживающее воздействие не только театра, но и других видов искусства, провидчески замечая, что искусство всегда было спутником роскоши и в силу этой тесной связи всегда стремилось прежде всего удовлетворять духовные потребности сильных мира сего. «Редко бывает, — пишет он, — чтобы роскоши не сопутствовали науки и искусства, последние же никогда не обходятся без нее»⁷. Искусство, ставящее свой целью ублажение богатых, не только не нужно, но и, по его мнению, не имеет права на существование, ибо в нем нет ценности эстетического в силу подчиненности вкусов художника далеко несовершенным вкусам заказчика.

Идея развращающего влияния роскоши красной нитью проходит через все труды Руссо, который именно в ней видел конечную причину всех тех несчастий, которые подстерегают как отдельного индивида, так и весь человеческий род на его трудном пути. Тот, кто стремится к роскоши, ставит перед собой ложную цель, ибо наслаждение тонкими винами, изысканными кушаниями, комфортом, считает он, есть только одна (и далеко не главная) предпосылка обретения человеческого счастья.

Руссо разводит понятия роскоши и богатства. Страна, где 9/10 прозябают в нищете, а только 1/10 блаженствует в роскоши, по его мнению, не может быть процветающей.

 

Я знаю, — пишет он, что наша философия, щедрая на странные максимы, утверждает вопреки вековому опыту, — что роскошь придает государству блеск; но забыв о необходимости законов против роскоши, осмелится ли она отрицать ту истину, что добрые нравы содействуют прочности государства и что роскошь с добрыми нравами несовместима. Если признать, что роскошь является верным признаком богатства, что она даже в некотором смысле содействует умножению его, то какой вывод можно сделать из этого парадокса, столь достойного нашего времени? И во что обратится добродетель, если люди будут поставлены перед необходимостью обогащаться во что бы то ни стало?⁸

 

Отсюда вывод — увеличение общественного богатства не есть увеличение богатства, которым обладает отдельный индивид.

Руссо неприемлет тот моральный климат, который установился в современном ему обществе. Дух наживы, быстрого и неправедного обогащения органически чужд ему. Он с презрением относится к тем, кто исповедует культ денег и не способен возвыситься до понимания своего долга перед самим собой и своими согражданами.

 

Древние политики, — с горечью отмечает Руссо, — беспристрастно говорили о нравах и добродетелях. Наши говорят лишь о торговле и деньгах. Один скажет вам, сколько человек стоит в данной стране... другой, следуя этому счету, найдет такие страны, где он ничего не стоит, а то и такие, где он стоит меньше чем ничего. Они расценивают людей как стадо скотов. По их мнению, каждый человек представляет для государства известную ценность в качестве потребителя⁹.

 

Вывод французского мыслителя таков — государство, погрязшее в торгашестве и обогащении, стремящееся к роскоши, обречено на поражение в столкновении со своими воинственными соседями, ибо сибаритствующие граждане в принципе не способны противостоять тем, кто цель своей жизни видит в совершенствовании тела и духа. Пример тому Римская империя, которая, поглотив практически все богатства мира, стала добычей людей, не знавших, что такое комфорт, изнеженные Афины, завоеванные лакедемонянами, и, естественно, Сибарис, погибший из-за того, что его жители, знавшие цену роскоши, не знали, что такое воинская доблесть и были не способны отстоять честь и достоинство своей родины.

Обращаясь к состоянию современного ему общества, Руссо подвергает критике не только духовные, но и его экономические основы. С его точки зрения, главная причина всех недостатков — это социальное неравенство и лежащая в его основе частная собственность. Он пишет:

 

Первый, кто, огородив участок земли, сказал: это мое, и нашел людей достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, от скольких несчастий и ужасов избавил бы людской род тот, кто крикнул бы подобным себе, вырывая колья и засыпая ров: берегитесь слушать этого обманщика, вы погибли, если забудете, что продукты принадлежат всем, а земля никому¹⁰.

 

Экономика, функционирующая не ради блага всех, а ради получения доходов немногих, с точки зрения Руссо, абсурдна, ибо подрывает общество изнутри, порождая неравенство и, как следствие, ненависть бедных к богатым.

Таким образом, Руссо дает некую социальную анатомию западной цивилизации, критически осмысливая процессы происходящие во всех сферах жизни общества от экономики до искусства. Он показывает противоречивость общественного прогресса, в результате которого происходит не только приобщение к благам цивилизации широкого круга людей, еще недавно живших патриархальной жизнью, но и растет нищета и богатство на различных полюсах, увеличивается отчуждение человека от самого себя и результатов своего труда. В этом и состоит значение Руссо как культуролога, который одним из первых, заметив пороки просвещенческого проекта, выступил с предупреждением об опасности развития человечества по пути научной и технической рациональности.

Некоторые рассуждения Руссо могут показаться наивными, некоторые недостаточно обоснованными. В ряде мест Руссо противоречит сам себе, отстаивая, например, те тезисы, которые он с пылом опровергал несколько ранее. Однако противоречивость взглядов Руссо есть следствие противоречивости той эпохи, в которой жил и творил французский мыслитель. В то же время следует сказать, что в лучших своих произведениях Руссо демонстрирует незаурядный дар провидца, выходя далеко за границы тех возможностей, которыми располагала наука его времени. Его труды обладают, без преувеличения, непреходящей значимостью, и есть все основания считать их частью «золотого фонда» теоретической культурологии.