Романтическая проза А. А. Бестужева-марлинского 20-х – 30-х гг. XIX века. Проблематика, романтический конфликт, проблема историзма.

Все повести Б-М можно разделить на 3 типа:

1. Исторические

2. Светские

3. Этнографические

Проза Б-М оставалась по своей основной программе декабристской. Общеромантические требования сюжета сочетались с антидеспотической проблематикой. Во всех произведениях испытание проходит не герой, но идеалы, созданные его воображением. Непременное торжество справедливости сопровождает все повести.

Рассмотрим повести ливонского цикла (исторические). «Замок Венден» 1831, «Замок Вейгаузен»1824, «Ревельский турнир» 1824, «Замок Эйзен»1825, «Поездке в Ревель» 1825.

В рыцарских повестях Бестужева мы видим Ливонию с момента завоевания немцами этого края до ликвидации ордена в русско-ливонокой войне 1561 года.

Бестужев развертывает определённый исторический эпизод в самостоятельный сюжет, создает на основе исторического факта художественное повествование, в котором углубляется социальный смысл темы. Выбор истории Прибалтики, объясняется объективными причинами (цензура), но

1)Вообще в ливонских повестях много преддекабристского и прямо декабристского. «Ревельский турнир» легко объясняется отношением Бестужева-декабриста к купеческому сословию. Важно было изобразить ревельского купца выше и рыцарей и дворян-феодалов. Здесь, бесспорно, сказались симпатии декабриста к русскому купечеству. И в России Бестужев видел упадок торговли, стеснение купеческого сословия, и фигура ревельского купца, вышедшего из турнира победителем, была весьма кстати. О значении торговли и купеческого сословия в экономическом развитии России Бестужев писал в трактате, представленном на рассмотрение Николая I.

2)Ливонские феодалы имеют много общего с русскими помещиками, и те и другие — прежде всего изверги, угнетающие человечество. Да и сама тема о немецко-ливоноких баронах, об остзейском дворянстве в двадцатые годы XIX века была по-своему темой русской, близкой русской действительности, так как Прибалтика была частью России,— это были российские губернии. Остзейская аристократия занимала в Петербурге ответственные государственные посты, настойчиво добивалась власти и имела сильное влияние на реакционную политику Александра I. «Предпочтение немецких фамилий перед русскими,— писал Бестужев из Петропавловской крепости,— обижало народную гордость. Тогда-то стали говорить военные: для того ли освободили мы Европу, чтобы наложить ее цепи на себя».

3)Аналогия между средневековой Ливонией, где немецкие рыцари-феодалы в течение многих столетий угнетали эстов и ливов, и александровской Россией, где самодержец преклонялся перед всем прусским и старался превратить страну в казарму прусского образца, была доступна сознанию тогдашнего читателя. О содержании ливонских повестей можно сказать словами самого Бестужева: «Политика, устраняя лица, смотрит только на факты». А факты, о которых рассказывал Бестужев в своих ливонских повестях, характеризовали не только Ливонию, но и Россию, сквозь ливонское прошлое просвечивала современная крепостническая действительность.

СЛЕДУЕТ АППЕЛИРОВАТЬ К КОНКРЕТНЫМ ПРИМЕРАМ ПО СОДЕРЖАНИЮ ТЕКСТОВ, ПРИВОЖУ НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ.

Нравственных основ ливонского рыцарства Бестужев касается в повести «Замок Нейгаузен» (1824). Здесь Бестужев отмечает противоречия в самой рыцарской среде. Действующие лица повести — старый барон Отто и его семья — становятся жертвами бессовестнейшего коварства рыцаря Ромуальда фон Мея, влюбившегося в Эмму, жену сына Отто — Эвальда, и, не встретив взаимности, оклеветавшего ее перед мужем.

Семья старого барона необычна для той исторической обстановки: оставив рыцарские доспехи, Эвальд занимается садоводством и женится не на знатной девице, а на бедной сироте Эмме (впоследствии оказывается, что Эмма — русская девушка Марфа, двухлетней похищенная у родителей немецкими меченосцами во время одного из разбойничьих набегов). В этой семье находит приют пленный новгородец Всеслав, впоследствии вместе со своим другом, тоже пленным новгородцем, Андреем спасший Эвальда из рук Ромуальда фон Мея, готовившего над ним кровавую расправу.

Очень легко свести сюжет этой повести к обычной ссоре из-за женщины двух рыцарей тевтонского ордена и таким образом представить повесть в свете готическом; однако более внимательный ее анализ не позволит сделать такое заключение. В_самом пеле: вместо прославленной в готическом романе рыцарской дружбы — вероломство, вместо рыцарского обожания женщины — коварство и клево!,к «священный тайный суд» — игрушка

в руках ливонских феодалов, судьи всегда на стороне СИЛЬНОГО и могущественного

Не случайно Бестужев ввел в повесть новгородцев Всеслава и Андрея: он снова хотел напомнить о том, что между эстонцами и новгородцами возможны самые дружеские отношения, — ведь и история Ливонии, начиная с XIII века, дает примеры совместной борьбы русских и эстонцев с немецко-шведскими захватчиками. Желая подчеркнуть эти дружеские отношения, Бестужев «поручил» помогать новгородцам в деле спасения Эвальда эстонскому крестьянину, кормщику ладьи, ибо и он также ' ненавидел «злодея» — рыцаря Ромуальда. Эстонец перевозит новгородцев на остров Эйзель, где томится в темнице ни в чем не повинный Эвальд. Всеслав и Андрей освобождают его из заточения и выбрасывают рыцаря Ромуальда из окна башни, чтобы он «не заражал воздух своим дыханием».

Основной конфликт повести «Замок Эйзен» в одинаковой степени характеризует и феодальную Ливонию и крепостническую Россию. Подобный же сюжет, но уже чисто русский, мы видим в «Дубровском» Пушкина. «Замок Эйзен» и «Дубровский» — повести одного социального плана. Пушкин не закончил своей повести, не рассказал о поединке Дубровского с Троекуровым. Но это сделал задолго до Пушкина Бестужев, прикрыв тираноборческий сюжет ссылками на ливонскую хронику и одев своих героев в рыцарские доспехи. В своей последней ливонской повести Бестужев пошел на прямое сближение рыцарских сюжетов с декабристской политической моралью, с декабристской идеей социального мщения. Барон Бруно находит справедливого мстителя в лице своего племянника:

В повести «Замок Эйзен» отсутствует мотив наказания «самосудного убийцы»: «самосудному убийце» нельзя «отказать в сострадании», но есть еще некий метафизический закон правосудия,

Далее обратимся к циклу светских повестей. «Фрегат «Надежда»» 1833, «Мореход Никитин» 1834, «Испытание» 1830, «Страшное гадание» 1831, «Аммалат-бек» 1832, «Мулла Нур» 1836г.

В творчестве Александра Бестужева постоянно ощущаются элементы ретроспекции, возвращающие читателя к недавнему прошлому. Сама проблема человеческих страстей и воли была связана с практическими идеями декабристов, с декабристской оценкой человеческого характера. Декабристы не признавали стихийного культа чувства, они выше всего ставили волю к борьбе, способность воспламеняться душой при взгляде на беды отечества. Напомним, что законоположение Союза Благоденствия предписывало «изыскать средства изящным искусствам дать надлежащее направление, состоящее не в изнеживании, но в укреплении, облагораживании и возвышении нравственного существа нашего». Декабристы связывали задачи воспитания с национальной почвой, с характерными особенностями русского народа, с его историческими традициями.

Бестужевские повести не лишены дидактизма, но это дидактизм декабристского толка. Бестужев придавал огромное значение воспитанию молодого поколения в духе возвышенных чувств и мыслей.

Он вовсе не охотник за фабульностью как таковой, за происшествиями ради происшествий. Напряженная фабульность имеет у него свое внутреннее оправдание. Полный и цельный образ человека, по Бестужеву, может дать только драматический сюжет, где человек борется, дерзает, спорит с жизнью, укрепляет свою волю и характер. Где есть воля, там и чувство и мысль, там и весь человек.

Критика светского общества, нравственных пороков этого общества, критика «человека без воли», одновременно основание принципов высокой нравственности и создание положительных волевых характеров — таковы мотивы декабристской светской повести, повести обличительно-дидактической.