Позитивная теория и нормативизм.

 

1. Самодостаточность позитивной теории. Позитивная теория (или общая теория позитивного права), суммирующая данные аналитической юриспруденции, - это самодостаточная юридическая наука, предметом которой является догма права. Это не “вчерашний день” науки, не наука “низшего сорта”, а полновесная и высокозначимая область знаний. Позитивная теория со своими “ответвлениями” (историей права, сравнительным правоведением) и в сочетании с социологией права. занимает свое, достойное место в системе юридических наук и выполняет во всем комплексе юридических знаний свои особые и, надо прямо сказать, незаменимые функции в области законодательства, юридической практики, правового обучения, а также как ступень в постижении логики и смысла права.

В тоже время надо видеть, что позитивная теория не имеет в правоведении всеобъемлющего значения, не может претендовать на то, чтобы “перекрыть” собой все участки и ступени юридических знаний, в том числе – философию права.

Между тем в науке были предприняты попытки в пределах позитивной теории развить такую научную концепцию, которая сама по себе предстала бы в виде “вершины” юридических знаний, дала бы праву своего рода исчерпывающую “философию”. Эти попытки, которые принесли известный познавательный эффект, вместе с тем придали позитивной теории не свойственные ей черты дисциплины с неоправданными претензиями, сообщили самому выражению “юридический позитивизм” неодобрительный смысловой оттенок, довольно широко распространившийся в науке.

Такого рода попытки нашли выражение в концепциях нормативизма, наиболее последовательно и ярко – в “чистой теории права” Г. Кельзена и его последователей.

2. Теории нормативизма. Нормативистский подход к праву имеет известные и, пожалуй, даже серьезные объективные основания. Этот подход исходит из того, что в самой “высокой” теории не следует покидать собственный предмет юридических знаний, догму права, и при этом надлежит брать за основу трактовки права его реально существующие особенности, прежде всего – свойство нормативности.

Действительно, именно.юридические нормы, содержащиеся в правовых источниках (“законах”), имеют для права определяющее значение; именно в нормативных принципах и конкретизированных нормативных положениях позитивного права содержаться критерии, на основе которых в практической жизни определяется правомерное и неправомерное поведение – юридически дозволенные и юридически недозволенные поступки, иные факты, со всеми вытекающими отсюда юридическими последствиями, связанных с исконным предназначением права – решением конкретных жизненных ситуаций.

К сожалению, свойству нормативности в нормативистских теоретических концепциях (прежде всего – в “чистой теории права” Г. Кельзена и его сторонников) придано всепоглощающее значение, когда нормативные начала права объясняются опять-таки через нормативные категории, не выходящие за область долженствования.

По логике суждений Г. Кельзена его “чистая теория” отвлекается при рассмотрении права от всех внешних связей и факторов для того, чтобы во имя последовательно объективного подхода замкнуться при объяснении права исключительно на одной лишь юридической форме, на одной лишь юридической догматики. Отсюда замкнутость анализа только сферой “долженствования”, многоступенчатой “нормой”^[16] - идея, в соответствии с которой каждая “нижестоящая” юридическая норма должна выводится из нормы “вышестоящей”, вплоть до “основной нормы”, увенчивающей всю пирамиду позитивного права, что и влечет за собой понимание права в духе крайнего юридического нормативизма^[17].

Кельзен и его сторонники именую себя приверженцами философии Канта. Но это не так. Г. Кельзен и его сторонники, использовали не столько суждения знаменитого философа о праве (они, напротив, в конечном счете выходят за сферу праву – в область самих основ человеческого бытия, свободы и разума), сколько отдельные элементы его теории познания^[18] или своеобразно толкуемые положения философа о “форме”, будто бы ставшими основой “чистой теории права”^[19].

Нормативистские воззрения Г. Кельзена и его сторонников (как и в взгляды иных приверженцев нормативизма, таких, как воззрения Г. Харта), с их не оправдавшимися претензиями, в известной мере дискредитировали позитивную теорию, способствовали изображению ее в виде отрасли знаний из прошлого, некоего заскорузлого и крайне формалистичного “юридического позитивизма”, далекого от принципов демократии, требований современного гражданского общества. Распространению такого рода представлений способствовало и состояние юридической науки в советском обществе, в котором в обстановке самодержавного тиранического режима позитивная теория – притом не всегда в классических, конструктивных вариантах, в соединении с коммунистическими догмами – получила довольно бурное развитие (об этом - дальше).

Вместе с тем нормативистские концепции в их различных вариациях принесли и приносят ныне известный положительный эффект – способствуют более основательному пониманию свойств права, его особенностей как институционного нормативного образования.

В современной литературе верно отмечено в отношении нормативистских концепции, иных далеко не всеми признаваемых учений, относящихся к аналитической юриспруденции: “…каждое из них (при всех своих недостатках, спорности тех или иных положений и т.д.) выполнило свою особую функцию в рамках специфического разделения научно-юридического труда, внесло свой вклад в процесс модернизации и обогащения юридической мысли, содействовало углублению юридических исследований и развитию юридической науки”^[20].

 

3. “Философский” уровень теории права; возможно ли вообще? Неоправданность выведения “философии” из позитивного права как такового (“самого по себе”), его особенностей как нормативного образования порождает сомнение насчет того, возможно ли в плоскости аналитической юриспруденции вообще теория более высокого порядка, чем обобщения и классификации, обычно, со времен римского права принятых в правовых исследованиях юридико-догматического порядка, в том числе исследованиях наиболее высокого уровня – общей теории права?

В самом деле. Фрагменты правовой действительности, на которых строится позитивная теория, представляют собой многообразный, разноплановый набор самых различных юридических форм и институтов – юридические нормы, законы, правовые акты, юридические конструкции, формы юридической интерпретации и т. д.

На первый взгляд, все это производит впечатление некоторого, чуть ли ни хаотического сборища каких-то юридических частиц, разрозненных “атомов”. Эти частицы обладают свойствами устойчивых объективных явлений, из которых складывается догма права. В связи с логическими особенностями позитивного права их можно каким-то образом обобщить, выработать соответствующие понятия, выделить ведущее звено (Например, нормативность), систематизировать весь правовой материал по каким-то однородным группам, как это и было сделано общей теории права и вкратце изложено в первой части книги.

Они, эти разнообразные правовые явления, довольно отчетливо – и это важно для решения практических вопросов, для правового обучения - распределяются по трем плоскостям:

нормы права и правоотношения (внутреннее строение позитивного права);

законы, иные нормативные акты, юридическая техника (внешняя форма права);

акты реализации, применения, толкования (действие права).

Для общей теории позитивного права понятия и термины “поставляют” юридические дисциплины, в целом соответствующие этим трем группам – гражданское право, отрасли публичного права, процессуальные дисциплины.

Ну, вот, вообщем-то и все, что казалось бы определяет “потолок” научных обобщений, не уступающих – скажу еще раз – по своей значимости обобщениям иных прикладных наук, но все же по приведенным данным весьма далеких от того, чтобы давать основания для выработки теории высокого, “философского” порядка. Свидетельство того – неоправданность по итоговым выводам нормативистских концепций, даже такой весьма отработанной, утонченной, как “чистая теория права” Г. Кельзена и его сторонников.

И все же... И все же, нет ли и на уровне позитивной теории, относящейся к аналитической юриспруденции, теоретических резервов – научного потенциала для выработки научных положений высокого “философского” порядка? Ведь обозначилась же – как было отмечено в завершении краткой характеристики догмы права в первой части книги – какая-то вездесущая “троица” - дозволения, запреты, позитивные обязывания, которые пронизывают все основные группы правовых явлений? И которые как будто бы свидетельствуют о существовании более глубокого пласта правовой материи?

Оказывается, - да, существуют такие резервы, такой потенциал! И научные разработки более высокого уровня, чем простые обобщения догматической юриспруденции, причем - на основе такого рода простых данных позитивной теории, стали постепенно развертываться в связи с рядом факторов, характерных для социального развития, которое в основном относится к середине ХХ столетия.

Один из таких факторов – это, как ни парадоксально, развитие правовой теории в условиях в принципе неправового советского общества – то, что можно назвать феноменом советской теории права.

 

5.Феномен советской теории права. В России, в условиях советского общества (1917-1991 гг.) сформировалась своеобразная – “советская” - юридическая наука. По своим существенным особенностям она – как и “случай” советской цивилизации в целом – представляет собой особое, уникальное историческое явление, особый, хотя и выбивающийся из общих направлений мирового развития феномен развития человеческого духа и интеллекта по вопросам права, характеризующиеся противоречивыми содержанием и последствиями.

Существенно отставшая от передовых и престижных направлений мировой юридической мысли, жестко зажатая до недавнего времени идеологией ортодоксального марксизма–ленинизма-сталинизма и практикой коммунистической диктатуры, советская юридическая наука при всей парадоксальной, во многом ужасающей правовой действительности сумела все же на своеобразном, новом срезе правовой действительности раскрыть свой потенциал, свои теоретический резервы, выявить специфический спектр изучения права философского уровня, имеющий, по мнению автора этих строк, дальнюю перспективу, связанную к тому же с продолжением либерального направления российской философско-правовой мысли.

Импульс к такому парадоксальному и вместе с тем высокозначимому развитию правовой науки в условиях советского общества задало дореволюционное правоведение, которое во втором десятилетии ХХ в. обозначило себя в качестве передовой по мировым стандартам отрасли юридических знаний с весьма сильными к тому же тенденциями к философскому постижению реальных правовых явлений (в особенности, в трудах выдающегося цивилиста, правоведа –мыслителя И.А.Покровского^[21]).

В соответствии с этим указанный особый спектр, более высокий уровень правовой теории, раскрывающий потенциал юридического позитивизма, опирается как раз на разработки аналитической юриспруденции, ее – как это ни покажется удивительным - развитие в советских условиях.

Ведь при всех негативных качествах советского правоведения, которое являла собой прямое выражение большевистских, леворадикальных коммунистических взглядов, соответствующих господствующим в то время революционно-романтическим, утопическим марксистским постулатам, надо видеть и то, что аналитической юриспруденции получила фактическое признание в качестве необходимой данности на всех этапах развития советского общества. Ведь аналитическая юриспруденция – отрасль знаний прагматического порядка, неотделимая от работы юридических органов, от самой практической юриспруденции, которая для достижения нужного уровня эффективности нуждается в определенной сумме аналитических данных (что, кстати сказать, потребовало с первых дней октябрьского переворота 1917 г. привлечения немалого числа “спецов”, юристов-профессионалов к деятельности правотворческих органов, судов, к юридическому обслуживанию хозяйственной деятельности при всем “революционном” неприятии юридических ведомств прошлого, их аппарата).

Всплеск аналитического правоведения произошел в годы нэпа. Нэп ознаменовался развитием гражданского оборота, связанным с ним некоторым упрочением законности, развитием судебной деятельности. Аналитическая юриспруденция в период нэпа, воспринимая достижения дореволюционной юридической науки, продвинулась в разработке ряда проблем вперед, сосуществуя - не всегда, впрочем, мирно - с ортодоксальной марксистско-ленинской доктриной.

С крушением нэпа в результате возобладания на пороге 1930-х годов сталинского тоталитарного режима пришел конец и оживлению аналитического правоведения. Его представители подверглись жесткой критике приверженцами ортодоксальной теории, были заклеймены как “догматики” и “схоласты”, и само это направление правоведения чуть теплилось в университетах, в самой практике работы юридических учреждений. Многие высококлассные юристы-профессионалы, теоретики и практики, были изгнаны из научных учреждений и практических органов, оставили юридическое поприще, были репрессированы.

А потом, во второй половине 30-х гг., произошло явление, на первый взгляд, парадоксальное - в науку права и в юридические вузы на освободившиеся места после очередной расправы режима со своими приверженцами - расправы с марксистами-ортодоксами в области правоведения вернулась сохранившаяся дореволюционная профессура. И она не только способствовала решению практических задач (во имя которых произошло их возвращение в преподавание и в науку), но и принесла с собой гражданско-либеральный пафос русской интеллигенции кануна революции, а главное, тот потенциал высокой культуры аналитической юриспруденции, ее достижений, который поставил Россию первых двух десятилетий нынешнего века на одно из ведущих мест в мировой юридической науке.

И как это ни покажется поразительным, годы неистовства беспощадного тоталитарного режима ознаменовались наряду со “сталинизированной” ортодоксальной теорией резким подъемом аналитического правоведения, в особенности в цивилистике, а также в трудовом праве, семейном праве, процессуальных отраслях, уголовном праве. Получили развитие и общетеоретические исследования специально-юридического профиля, вновь стали утверждаться фундаментальные общеправовые понятия - “право”, “субъективное право”, “правоотношение”, “законность”.

И пусть порой такого рода отраслевые и общетеоретические исследования уходили в область абстракций, стояли на грани игры в понятия; пусть не всегда были доведены до конца, в частности, в силу отрицания идей естественного права, разграничения права на публичное и частное; пусть они попали в зону жестокого огня, который вела ортодоксальная политизированная наука (беспощадная политическая бдительность неизменно рассматривалась как знак преданности сталинизму). Здесь важен сам факт. Факт развития теории позитивного права, в том числе – общей теории, на основе аналитической юриспруденции, которое стало заметным явлением по мировым меркам. Тем более - в обстановке, когда на Западе специально-юридические исследования были оттеснены бумом социологических и философских исследований. И это не только привело к ориентации на восприятие ценностей мировой и отечественной правовой культуры, но и подготовило предпосылки для развития правоведения в новом, перспективном направлении.

 

6. Успехи и перспектива. Отмечая положительные стороны развития юридической науки в условиях советского общества, в том числе общетеоретических разработок, необходимо иметь ввиду следующее. Речь при указанных констатациях, разумеется, не идет о всех сторонах и о идеологическом существе новой, возобладавшей с середины 1930-х гг. официальной версии “марксистско-ленинской общей теории права”, которая в отличие от одноименной идеологической дисциплины прежнего времени представляла некий конгломерат данных юридического позитивизма и подогнанных под “современность” марксистских догм., партийных директив. Эта дисциплина. по своей духовной мировоззренческой целеустремленности служила тоталитарной системе, прикрывала, оправдывала, а то и возвеличивала бесчеловечный коммунистический режим. Отсюда – ее апологетическая, точнее, апологетически-восторженная направленность. В ней, как и в иных сферах официозного обществоведения, возобладала линия на то, чтобы “не видеть”, а еще лучше оправдывать пороки существующей общественной системы, более того, безудержно восхвалять, изображать в виде самых лучших в мире действующие юридические порядки, нормы и принципы, восторгаться ими.

В какой-то мере такая идеологическая направленность советского правоведения сталинского и постсталинского времени затронула и юридическую догматику. Даже простое добавление слов “социалистическое” и “советское” к понятиям “право”, “законность”, “правоотношение”, “норма” и другим, казалось бы, технико-юридическим определениям призвано было возводить соответствующие категории на самый высокий ценностный уровень. Потому-то и выражения “новый, особый, высший исторический тип”, “лучшее в мире”, “принципиально отличное от буржуазного”, неизменно добавляемых при рассмотрении советского права, приобрели значение непререкаемых и обязательных характеристик, сопровождающих обсуждения любых правовых явлений. Апологетическая направленность правовой науки, видимо, стала наиболее выразительным проявлением более широкой черты всей общественной жизни в условиях режима сталинской тирании, находящейся в одном ряду с беспощадным террором, - гигантской фальсификации действительности.

Следует видеть и то, что многие общетеоретические разработки в рамках новой версии “марксистко-ленинской общей теории права” оказались бесплодными также с интеллектуальной, философской сторон. Ее философская основа - положения о классовости права не только свели этот институт цивилизации и культуры к одной политической стороне (причем ничего принципиально нового в существующие представления при таком подходе не добавляя), но и исказили смысл его социальной силы и помешали подойти к его пониманию как объективированного институционного образования. Рассматриваемый путь в сфере юридических знаний показал свою тупиковость, бесплодность, а по ряду моментов дал отрицательный результат, отбросив юридическую науку назад по сравнению не только с мировым уровнем, но и с уровнем, достигнутым этой специальной отраслью знаний в дореволюционной России.

В то же время не следует упускать из поля зрения главное - то, что в советском правоведении получили признание (в том числе по статусу “общей теории” и с претензией на некий философский уровень, пусть даже одной лишь “претензией”) общетеоретический разработки догмы права, опирающиеся на данные аналитической юриспруденции. И этой - обстоятельство высшей степени важное. Важное по той причине, что в советской науке, несмотря на крайне неблагоприятную политическую и идеологическую обстановку, оставался реальный, объективированный предмет юридический знаний – юридические реалии, охватываемые понятием “догма права”. Тот предмет, достаточно основательное понимание которого было необходимым для преподавания юридического осмысления и проведения научных исследований в соответствии с возродившимися российскими традициями.

И как раз по этой причине аналитическая юриспруденция в советской юридической науке получила своеобразное, в каком-то смысле неожиданное продолжение, которое в итоге подвело юридические знания к новому, судя по всему, перспективному направлению изучения права.

Здесь уместно вот какое пояснение. Советская юридическая наука с конца 1940-х, в 1950-1960-х гг. стала весьма значительно развиваться, так сказать, в количественном отношении. В связи с существенно расширенным после Великой Отечественной войны юридическим образованием, когда появились новые юридические вузы, кафедры, дисциплины, в науку влилось большое число молодых ученых-юристов; были образованы новые научные юридические учреждения, расширены старые. А каждая наука, достигнув известного количественного уровня (“критической массы”), в силу уж одного этого получает импульсы саморазвития; накапливаемая в ней познавательная энергия ищет выхода, ее потенциал должен каким-то образом и в чем-то реализоваться.

В чем же и как мог найти выход этот потенциал в те неблагоприятные для действительной науки годы? В тех ли направлениях углубления правовых знаний, которые стали в то же самое время передовыми и престижными в мировой науке, т.е. в правовой социологии и в философии права?

К сожалению, правовая социология и философия права были в советских условиях намертво скованы идеологией сталинизма, ее догмами и постулатами. Соответствующие исследования по большей части замыкались на идеологических понятиях, идеологемах, мифических представлениях, жесткой “методологии”, заранее заданных результатах и потому не могли достичь уровня плодотворного и перспективного творчества, утопая подчас в спекулятивных рассуждениях и спорах. Лишь в отдельных учебных и научных подразделениях стали постепенно формироваться научные подходы, нацеленные на поиск принципиально нового мировоззренческого взгляда на право (таких, как истолкование правовых явлений под углом зрения разграничения “право” и “закон”).

Каким же образом в отношении всего правоведения могли быть реализованы накопленные в нем и ищущие выхода творческие возможности и импульсы? Те возможности и импульсы, которые связанны с самой “живой жизнью” права и собственным предметом правоведения?

И вот тут возникла научная ориентация на то, чтобы не ограничиваться одной лишь простой специально-юридической обработкой правового материала исходными научными обобщениями, а идти дальше, стремясь (после такого рода обработки, на основе полученных таким путем данных, обобщений) достигнуть углубленного теоретического осмысления правовой материи..

 

7. Другие факторы. “Философский” уровень позитивной теории. Думается, однако, что сама по себе ориентация на углубленное осмысление реальной материи права не привели бы к сколько-нибудь значительным научным результатам, если бы в тоже время, середины 1950-х гг., не дали бы знать о себе другие факторы.

Именно в годы, когда в советской юридической науке внимание во многом сосредоточилось на реальной правовой материи и возникла направленность на ее более углубленное осмысление, на помощь такому повороту в правовых исследованиях пришли новые философские методы и приемы, получившие в ту пору серьезную разработку.

Прежде всего (и главным образом) - это теория систем, и основанная на ней системные характеристики явлений и предметов, их совокупностей, структурный и функциональный анализы, их “ механизменные ” интерпретации, а также аксиология, предопределившая значительность и необходимость ценностного “угла зрения” при рассмотрении явлений действительности. А затем - вырабатываемые на их основе в ходе исследований особые философско-правовые категории, - такие, как “правовое регулирование”, “правовая система”, ряд других, и в не меньшей степени понимание объективного права как институционного образования, открывшее путь к тому, чтобы относиться к предмету правовой науки как к объективированному явлению - в принципе такому же, как предметы естественных и технических знаний.

Это привело к неожиданным научным результатам. Оказалось, что право - именно как институционное образование (правовая материя) - обладает специфическими свойствами и закономерностями, особыми связями и соотношениями.

Последние с достаточной определенностью обнаружились при рассмотрении отдельных фрагментов догмы права (юридических норм, правовых отношений, юридических фактов и др.). Читатель, знакомый с современными философскими достижениями, быть может, и сам ощутил при ознакомлении с основными юридическими понятиями в первой части книги, что такого рода фрагменты (например, категории субъективного права, юридического статуса и ряд других) позволяют на основе современных данных философии углубить их характеристики

Но еще большие научные перспективы открылись при исследовании на основе современных философских данных права в целом - права как объективированного нормативного образования, в том числе - при изучении системы права, связей и соотношений между его отраслями и с еще большей определенностью - когда в рамках структуры права в целом были вычленены ее глубинные элементы - дозволения, запреты, позитивные обязанности, образующие, как выяснилось, в некоторых своих соотношениях особые типы и системы правового регулирования.

И еще один фактор. Это – то обстоятельство, что советская юридическая наука в 1950-х гг. пережила своеобразную полосу в своем развитии, в чем-то похожую на обстановку в правоведении в дореволюционное время, - полосу правового романтизма.

Важно при этом сразу же сделать ударение на том, что вера в право, надежда на него в пятидесятые годы, как и в дореволюционное время, овладели умами людей, возросло внимание к праву, понимание его особенностей как своеобразного, уникального явления в жизни людей, обладающего значительной социальной силой и, значит, - потенциальными возможностями в решении трудных жизненных проблем.

На первый взгляд, такой поворот в развитии советского правоведения никак не вытекал из общего состояния юридической науки в советском обществе. В действительности же, процессы движения правовой мысли и в таких неблагоприятных условиях оказались более сложными, многоплановыми, в чем-то даже перекликающимися с крупными сдвигами в мировой правовой культуре, происходящими в 1950-1960 гг. “Деловые проработки” в юриспруденции, потребовавшие обстоятельного исследования правовой материи, стали постепенно приоткрывать ее “тайны” - механизменные и структурные особенности. Те особенности, которые характеризуют правовую материю как сферу строгих и точных реальностей, объективированных интеллектуальных ценностей, предполагающими не произвольное манипулирование законами и юридической практикой, а следование “законам законов”.

Как это ни парадоксально, на такую направленность развития правовой мысли, являющейся предосновой правового романтизма, в какой-то мере работали и негативные стороны советского правоведения, когда дает о себе знать сама логика права. Даже дежурные обязательные славословия по поводу мнимых достоинств социалистического права заставляли вести упорный поиск тех проявлений гуманизма и демократии, которые имеют отношение к праву, будто бы торжествующему в обществе социализма и светлого коммунистического будущего.

И конечно же, ключевую, до сих пор недооцененную роль в развитии позитивных процессов советского правоведения сыграло то обстоятельство, что в конце 1930-х гг. в результате немыслимых изгибов политической жизни советского тоталитаризма в науку и преподавание юридических знаний вернулись дореволюционные правоведы (в частности – такие видные цивилисты и специалисты в области теории юридической догматики, как А В.Венедиктов, М.М. Агарков, Е.А. Флейшиц, В. К. Райхер, Б.Б.Черепапхтн и до, во многом проводившие в своих трудах, кстати сказать, идеи И.А. Покровского). И что именно через них в 1940 -1960-ые гг. благотворное влияние отечественной и мировой правовой культуры стало все более – даже в условиях сталинских и неосталинских, андроповско-брежневских порядков – сказываться на состоянии советской юридической науки.

Отмеченные позитивные процессы в советском правоведении, явившиеся основой правового романтизма, стали своего рода предзнаменованием, неким приуготовлением к грядущим неотвратимо наступающим переменам. Можно даже предположить, что историческая судьба России – как и в дореволюционное (до октября 1917 г.) время – через этот, казалось бы, нелогичный феномен – правовой романтизм подала некий знак о возможной перспективе благотворных перемен не путем революционного насилия, а путем права. И вообще, достойно особого внимания то обстоятельство, что тот маячок свободы, который со смертью Сталина засветил в измученном тоталитаризмом обществе выступил перед людьми и историей в облике права.

Возвращаясь же к сегодняшнему дню, надо подытожить изложенное и сказать, что с точки же зрения состояния правовой науки все указанные ранее обстоятельства вывели общетеоретические исследования на новый, более высокий уровень – “философский” уровень позитивной теории, когда правовые явления, относящиеся к догме права, существуют в условиях, когда они могут получить сообразно требованиям времени истолкование с позиций новейших философских категорий, и следовательно, раскрыть свои особенности в новых качествах, связях и соотношениях. Впрочем нужно видеть и наличествующие ныне – и, увы, нарастающие – негативные факторы (проявившиеся в всплесках “силовых” методов в решении политических проблем, войне в Чечне 1994-1996 гг., в бессилии юридической системы решить проблемы с выплатой зарплаты, пытках содержащихся под стражей и др.), которые подчас возвращают юридическую мысль и практику к одним лишь формулам о “законе”, о необходимости одного лишь его строжайшего выполнения в смысле непререкаемости велений власти, требований “дисциплины”, оставляя положения о правах человека, о гуманизации права и другие требования права в его высоком значении для “внешнего употребления” и лозунговых деклараций.