Эстетика тождества в средневековом романе о Тристане и Изольде

Средневековые литературы разных стран обнаруживают много типологически сходных черт, которые до недавних пор не находили истолкования или толковались превратно. Ю. М. Лотман для фольклора и средневековой литературы сформулировал понятие «эстетики тождества», основанной, с одной стороны, на отождествлении изображаемых явлений жизни с уже известными аудитории и вошедшими в систему «правил» моделями - штампами, с проистекающим отсюда значением «общих мест». С другой стороны, в жанрах средневековой литературы наблюдается и значительная свобода форм. В литературе средневековья не было еще стройной поэтики жанров (А. Мелетин-ский). Социальная среда возникновения и функционирования произведения определяла сюжет, особенности характеристики персонажей, выбора художественных и языковых средств выражения. Сюжет романа о Тристане и Изольде являет яркий пример этой особенности. «Магистральный сюжет» (Л. Пинский) романа о любви восходит к корнуэльской версии кельтских

фольклорных преданий, очертания которой прослеживаются также в ирландских сагах VIH-XI веков.

Роман, написанный неизвестным автором в середине XII века, уже содержит «фабульные узлы» фрагментов, представленные позднее в версиях Тома (Tomas, около 1170 года) и Беруля (Beroul, около 1190 года). В современной медиевистике выделяют эпическую, лирическую и рыцарскую версии (Ж. Ш. Пайен). Лирическая версия характеризуется интересом прежде всего к внутреннему миру героев, их любовным переживаниям, это версия Тома. Эпическая версия связана с именем Беруля.

Сюжет романа - история страстной, роковой любви жены короля и его племянника, бегства и трагической смерти. Успех романов о Тристане и Изольде был обусловлен той особой ситуацией, в которую были поставлены герои, и концепцией их чувств. Любовь - главный мотив романа. Разные авторы создали роман - прославление любви, которая «сильнее смерти» и которая не желает считаться ни с установленной феодальным обществом иерархией, ни с законами общества. Конфликт между чувствами героев и феодальными законами верности сюзерену (и мужу), принадлежащей этике развитого средневековья, обусловил успех романа на обширном временном и географическом пространстве. Отождествление явлений действительности с известными читателям и слушателям случаями из жизни порождает близость авторской и читательской оценки (можно вспомнить историю незаконной любви короля Филиппа и Бертрады де Монфор, которой не помешал даже запрет Папы Римского, наложившего интердикт на все его королевство).

Сюжет романа воспринимается как «свой» сюжет, в котором, по словам А. Веселовского, «изменения в понимании типов Тристана и Изольды не произошло» на протяжении веков истории европейской литературы.

Однако к кельтскому стержню добавлены «чужие» побеги. Так, из античных сказаний взят мотив черного и белого паруса, из бродячих повестей - хитрости влюбленных, из религиозной литературы - мотив божьего суда. Это «чужое» в романе о Тристане и Изольде не противоречит литературному этикету эпохи и не нарушает эстетики тождества средневековья.

С. М. Фомин Французский писатель Андрей Макин?

Последний роман Андрея Макина, как и все предыдущие, посвящен русской теме и имеет броский заголовок «Реквием по Востоку» («Requiem pour l'Est». - P.: Mercure de France, 2000). По стилю и жанровым параметрам он практически идентичен первой книге, сделавшей Андрея Макина известным писателем. «Французское завещание» («Testament francais». - P.: Mercure de France, 1995) получило несколько премий, в том числе и самую престиж-

Ш. Заказ№ 1321289

ную- Гонкуровскую. Тем более парадоксальной представляется судьба «Реквиема по Востоку», который, несмотря на обширную критику, так и не стал во Франции бестселлером.

Этот феномен дает повод поразмышлять о предметах не только литературных, но общекультурных, иначе говоря, об особенностях национальной концептосферы, выразителем которой писатель является. Известно, что в идеале посредник должен ориентироваться в концептосферах обеих культур. Ему должны быть известны внутренняя энергия языков, движение «внутренней формы», национальные стереотипы, «ключевые слова и ключевые метафоры» культур⁸⁶. Понятно, что в пределе посредник является билингвом. Однако это сдвоенное бытие не всегда гармонично. В межкультурной коммуникации возможны сбои.

Перед нами как раз случай Андрея Макина, писателя, выросшего в России, русского по рождению и полурусского по воспитанию благодаря своей французской бабушке, привившей мальчику любовь к Франции и французскому языку, что и привело впоследствии юношу из русской глубинки в Париж. Кстати, в теоретическом плане неполный билингвизм может представлять еще больший интерес, чем случай полного владения концептами обеих культур. Ошибки интерпретатора порой дают более яркое представление о сущности национальной концептосферы, чем носителя лишь «своего» национального сознания.

По просьбе нижегородского университета французская исследовательница предложила список из десяти основных концептов, характеризующих француза. Как она справедливо указала, этот перечень «может быть оспорен (и уже оспаривался)»⁸⁷. Несмотря на русские корни, Ирен Сокологорски -французский ученый, чье сознание не разорвано между способами жить и существовать. Для любого, кто внедряется во французский мир с желанием в нем закрепиться, список Ирен Сокологорски дополнится, очевидно, еще одним или двумя концептами, которые нельзя сбрасывать со счетов. Как справедливо замечают исследователи особенностей современной Французской цивилизации, «основная жизненно важная забота французов - быть истинными французами. Они абсолютно убеждены в собственном превосходстве -общественном, моральном и индивидуальном - над всеми народами мира»⁸⁸. То есть в понимании истинного француза быть гражданином Французской республики большая честь, которую инородец должен заслужить и оставаться за это благодарным Франции всю свою сознательную жизнь. Вот почему так понравился им первый роман А. Макина «Французское завещание». Французам льстило, что какой-то русский провинциал в течение жизни ле-

⁸⁶ См.: Проблемы межкультурной коммуникации. Материалы международного семинара. Н. Новгород, 2000, с. 14.

⁸⁷ Сокологорски И. Французское // Проблемы межкультурной коммуникации... с. 41.

⁸⁸ Н. Япп, М. Сиретт. Эти странные французы. М., 1999, с. 5.

леял мечту увидеть далекую страну, которая ассоциировалась в его сознании с Эльдорадо благодаря долгим рассказам бабушки-француженки, волею судеб оказавшейся в русской глубинке. Главный герой романа называет ее Францией-Атлантидой. И хотя французы абсолютно убеждены в собственном превосходстве, им иногда приятно показать широту души.

По тону «Французское завещание» - панегирик французскому образу жизни, ее культуре. Это заявка на получение пропуска в блистательный мир, олицетворением которого в русском сознании являются Париж, Енисейские поля или ежегодные праздники высокой моды. Действительно, «французская часть» романа прописана очень тщательно и с огромной любовью, будь то воспоминания бабушки о столице и ее пригородах, Прусте и приезде русского царя. Французам льстила и другая мысль романа - о том, что французская бабушка Шарлотта Лемонье, кроме целого чемодана вырезок о своем французском прошлом, оставила ему главное наследство - это французский язык. «Эти два взаимосвязанных «узла» - материально-конкретное (французская речь, «язык-инструмент», литературные произведения) и душевно-духовное, воображаемое (Франция-Атлантида) - суть моменты личностного и личного развития героя Макина, и изображаются в формах «диалектики души» и сознания»⁸⁹, то есть во вполне французской, прустовской традиции, что также было высоко оценено французами.

О том, какой окажется русская часть, автору можно было особенно не беспокоиться. Изданная во Франции, книга должна была соответствовать минимальному набору французских стереотипов о России и милой французскому сердцу легенде о загадочной русской душе: «А. Макин поэтизирует русскую избу, изображение которой становится лейтмотивным в романе. Изображение России связано с образом русской мадонны - молодой женщины с ребенком у морозного окна - и с прекрасными пейзажными зарисовками в импрессионистической манере»⁹⁰.

Сегодня автор «Завещания» - известный французский писатель, который полагает, что добился права на равных беседовать с французами, потому что прожил в стране более десяти лет и получил французское гражданство. Его новые соотечественники, однако, полагают, что Макин злоупотребил их гостеприимством.

Именно неблагодарным предстает перед читателями Андрей Макин в «Реквиеме по Востоку», где его раздражает сытая французская жизнь с пустыми разговорами, неприязненным отношением к иностранцам, нежелани-

⁸⁹ В. А. Пестерев. Модификация романной формы в прозе Запада второй половины XX столетия. Волгоград, 1999, с. 142.

⁹⁰ M. M. Владимирова. Две Атлантиды: образ Франции и образ России в романе А. Макина «Французское завещание» // Норма. Интерпретация. Диалог культур. Н.Новгород, 1998, с. 11.

10'291

ем вникать в проблемы современного мира, стремлением замкнуться в мире вещей и «прелестных картинок».

В последних главах, в которых романное начало попирается открытой публицистичностью, он ядовито описывает интеллектуальную элиту, которая благодаря своему доступу к средствам массовой информации формирует национальную концептосферу, национальный вкус и от которой напрямую зависит судьба самого писателя. Уже это вызвало глухое раздражение элиты.

Андрей Макин знает, что формирование концептосферы напрямую связано с национальными мифами, которые для любого француза священны. Широкая читательская аудитория могла бы великодушно простить ему нападки на высоколобую элиту, которую плебс исторически не любит, но вот напоминания о национальном позоре Второй мировой войны она не прощает даже собственным «пророкам»⁹¹. Между тем у русского (советского) писателя в голове - столь же жесткий набор мифов и императивов. Андрей Макин не хочет быть просто бытописателем, как того желали бы его новые соотечественники. Ему хочется стать нравственным гидом нации, учителем, обязанным рассказать истинную правду о фашизме, Франции и СССР тем, кто наивно полагает почти на официальном уровне, что войну выиграли сами французы при поддержке своих западных собратьев. Его возмущает, что официальные средства массовой информации пытаются приучить зрителя и читателя к мысли, что «это американцы их спасли и что русские не способны делать даже приличные кастрюли»⁹². Но есть в его судьбе и творчестве еще более глубокий, почти трагический разрыв.

Действительно, перед нами французский писатель, который ценит французский менталитет и французский стиль жизни. Но наиболее «живучим» русским концептом, который так удивляет всех иностранцев, является ностальгия, почти равнозначная в русском сознании патриотизму. Можно блестяще говорить на новом родном языке, можно легко ориентироваться в новом для себя «океане» концептов, но в первом поколении невозможно отказаться от того, что во всем мире называется «русской душой». И тут Макин поступает почти с французской логикой. Как только при нем начинают несправедливо хулить его бывшую родину, а именно под таким знаком прошли все предшествовавшие появлению книги годы, он забывает французскую «мифологию» и поступает как вполне русский человек, у которого «собственная гордость». Его гневные антифранцузские тирады вызваны спорами о России, «которая в политическом смысле - покойник. Или скорее фантом. Фантом, который надеется еще на то, что может испугать, а вызывает скорее

⁹¹ Н. Япп, М. Сиретт. Эти странные французы... с. 67.

⁹² A. Makine. Mercure de France. P., 1995, p. 232.

⁹³ Ibid, p. 203.

Очевидно, что в новой творческой попытке Андрею Макину придется вновь доказывать собственную «французскость», что сделать ему будет несложно благодаря блестящему французскому и умению отыскивать русско-французские сюжеты. Важнее другое. Его опыт показывает, что иностранцу можно понять чужие мифы, но никому не удастся вырваться из цепких лап кон-цептосферы той родины, которую принято называть матерью, тем более если матерью этой является такая эксцентричная и властная женщина, как Россия.

К. В. Чайка «Свое» и «чужое» в цикле о Клодине С. Г. Колетт

Начало литературной деятельности Сидони Габриэль Колетт связано со своего рода мистификацией, что всегда подразумевает наличие некоего элемента игры и вседозволенности со стороны автора, находящегося под маской. Раннее творчество писательницы представлено четырьмя романами, составляющими цикл. Они появились под именем Вилли - псевдоним первого мужа Колетт, известного парижского журналиста и музыкального критика Анри Готье-Виллара.

Роман «Клодина в школе», открывший серию, вышел в 1900 году. Он не только по времени совпал с наступлением нового века, но и стал абсолютно новым явлением во французской литературе рубежа столетий. Уже первая фраза романа: «Меня зовут Клодина, я живу в Монтиньи; здесь я родилась в 1884 году, но, скорее всего, не здесь умру», - резко выделялась из произведений декаданса и литературы «конца века»⁹⁴. Был найден совершенно оригинальный тон. Колетт удалось создать новый тип героя, так как литературных предшественниц Клодины тоже не оказалось.

Замысел романа возник из рассказов писательницы в кругу друзей о детстве и школьных годах, прошедших в маленьком городке в провинции. По совету мужа она записала эти воспоминания, сохранив непосредственность и живость устной речи. В их совместной работе Вилли выступил не столько в роли соавтора, сколько сурового учителя. Отлично зная вкусы читающей публики того времени и исходя из чисто коммерческих целей, он настаивал на большом количестве «пикантных подробностей», а также «местных словечек» - диалектных выражений Бургундии, откуда была родом Колетт. Это и определило специфику всего цикла. В его основе лежат автобиографические факты, скомпонованные настолько причудливо, что исключают возможность достоверности повествования.

Беспощадному осмеянию подвергаются все жители Монтиньи, «город-

⁹⁴ Je m'appelle Claudine, j'habite Montigni, j'y suis nee en 1884 probablement je n'y mourrai pas. См.: Colette. Romans - recits - souvenirs (1900-1919) / Robert Laffont, 1991. P. 9. Здесь и далее перевод автора статьи.

ка лентяев», в котором легко узнать родную деревню Колетт Сен-Совер-ан-Пьюизей. Создавая образы главных персонажей, писательница широко использовала круг своих бывших школьных подруг и учителей. Но герои романа имеют мало общего с прототипами. Все они - злая карикатура, явно рассчитанная на немедленную ответную реакцию, так как намеки на реальных людей очень прозрачны. Колетт действительно никого не пожалела. Средоточием пороков в романе предстает фигура доктора Дютертра, Этот морально опустившийся человек - воплощение образа «грязного политика», не брезгающего никакими средствами ради успеха на выборах. Прототип Дютертра доктор Пьер Мерлу был политическим соперником отца Колетт. Он положил конец карьере капитана Колетта, о которой тот страстно мечтал. Писательница нашла способ жестоко отомстить за отца. Сатирическое начало в романе становится основой специфического художественного мира, в котором сочетаются лиризм и сарказм.

В произведениях цикла о Клодине авторская точка зрения не соответствует автобиографическому подходу, которым Колетт будет руководствоваться позже в воспоминаниях о детстве и о семье. Фигура матери, сыгравшей впоследствии огромную роль и ставшей под именем С идо «главным персонажем» творчества писательницы, здесь полностью отсутствует. «Если бы у меня была мама...» (si j'avais une maman), - только и говорит о ней Кло-дина. Образ отца вызывает в памяти классические примеры чудаков из романов Диккенса или Стерна, кабинетных ученых, которым их «конек» (в данном случае это малакология - наука о моллюсках) заменяет буквально все.

Тем более явственно на этом фоне звучат мотивы родного края как рая на земле. В художественной вселенной Колетт концепты родной земли, дома и особенно природы располагаются на вершине иерархии жизненных ценностей. Настоящая оригинальность романа заключается в умении автора передать трепетное чувство единения с природой, где «бродишь, забывая обо всем на свете, завоевывая и открывая для себя этот мир». Таким обостренным восприятием окружающего мира Колетт обязана матери. Жизненный девиз Сидо: «Смотри, слушай и наслаждайся!» писательница сделала художественным принципом своего творчества.

«Своей» стала в романах цикла тема домашних животных. Клодина просто не может обойтись без обожаемой кошки Фаншетты, наблюдение за повадками которой доставляет ей истинное удовольствие и открывает в авторе талант художника-анималиста. Колетт получила в дар от матери не только страстную любовь к растениям и животным, но и великую способность чутко вслушиваться и вглядываться в жизнь природы и в душевный мир человека. Эти темы на равных правах сосуществуют в ее произведениях, поражая глубиной постижения законов мироздания и микрокосма человеческой психики. В романе «Клодина в Париже» есть тонкое замечание, описывающее механизм «инстинктивной памяти», который затем ляжет в основу

цикла М. Пруста «В поисках утраченного времени». Клодина, заболев в Париже, потрясена до глубины души запахом букетика фиалок, принесенных ей отцом. «Аромат живых цветов, их прохладное прикосновение» немедленно возвращают ее в родной Монтиньи. Она «вновь увидела прозрачные, лишенные листьев леса, тропинки, усыпанные по бокам синими высохшими ягодами терновника и замерзшим шиповником; и спускающуюся уступами деревню, и башню, увитую темным плющом, который один только остается зеленым в это время года, и белую Школу под мягкими без отблесков солнечными лучами;... вдохнула мускусный, гниловатый запах опавшей листвы и затхлый воздух чернил, бумаги, промокших сабо в классной комнате». Синтаксис и словесная ткань этой фразы напоминают прустовские интонации.

Оппозиция «своего» и «чужого» пронизывает цикл о Клодине, реализуясь в единстве автобиографического и вымышленного. Сдержанный лиризм, умение сказать максимум в минимальном количестве принесли Колетт славу лучшего стилиста французской литературы XX века.

Н. С. Шалгинова