Педагогические изыски: глупость или пошлость? 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Педагогические изыски: глупость или пошлость?



(конкурсные истории)

 

Писать на заявленную тему грустно, но что поделать, если в по­следнее время в педагогической практике все чаще сталкива­ешься с тем явлением, которое священник и мыслитель прото­иерей А. Шмеман в своих дневниках называет «спекуляцией на понижение». Пошлость — это прежде всего ординарность, но ординарность с претензией на оригинальность. В педагогике она проявляется в стремлении учителя к внешним эффектам в ущерб глубине постижения подлинных ценностей и смыслов образования, в желании любой ценой завоевать расположение ученика, абсолютизируя его актуальные потребности. Склады­вается впечатление, что такой учитель в качестве девиза своей деятельности взял слова из пошловатого шлягера и адресовал их ученику: «Ты скажи, ты скажи: че те надо? че те надо? Я те дам, я те дам, че ты хошь».

Худо, когда школа полностью игнорирует осознанные по­требности ребенка, но весь вопрос заключается именно в том, насколько они осознанны. Подлаживание под ученика, потакание ему во всем, включая неразвитость вкуса и примитивизм предпочтений, — оборотная сторона детоцентризма в педаго­гике, который в последние годы незаметно пришел на смену культуроцентризму. Особенно зримо это проявляется во время проведения учительских конкурсов, где педагог должен явить высокому жюри свою авторскую позицию. Сразу оговорюсь, много лет наблюдая конкурсные уроки, я имел честь познако­миться с выдающимися педагогами, чей уникальный педагоги­ческий почерк свидетельствовал о высочайшей культуре и масштабе личности этих мастеров. Их внутреннее достоинство и чувство меры никогда не позволяли им опускаться до деше­вых эффектов и дурной театральности. Но, наряду с этим, каж­дый раз испытываешь невероятное чувство неловкости и опус­каешь глаза, когда сталкиваешься с фальшивой мелодеклама­цией, стремлением во что бы то ни стало встать на котурны и любой ценой выжать интерес к своей персоне.

Босая, простоволосая учительница начальных классов вхо­дит к детям в образе Аленушки, чтобы вместе ними печалиться о трагической судьбе братца Иванушки. Другая учительница, сделав необходимую поправку на свой возраст, облачается в костюм Бабы-Яги и влетает в класс на метле. Одним словом, в гостях у сказки. Бесчисленные юные и молодящиеся англичан­ки, клонированные с Мери Поппинс, скачущие в отложных бе­лых воротниках с зонтиками среди детей. Интересно, в кого они преобразятся ближе к пятидесяти годам? Или, быть может, преподаватель английского языка — специфическая возрастная профессия, вроде балерины, чья творческая биография имеет естественные физиологические ограничения? Нет, я совсем не против стимулирования познавательной деятельности учащих­ся, в том числе и при помощи игровых приемов. Но превращать уроки в беспрестанный капустник, заигрываться до умопомра­чения, не значит ли это искусственно тормозить развитие ре­бенка? Если продолжить эту же линию на потакание интересам ребенка из начальной школы в основную, где, как известно, протекает пубертатный период, остается лишь построить шест посреди класса и вести преподавание основ наук вокруг него, поддерживая необходимую для этого физическую форму. Чем не современный способ стимулирования страсти, в том числе и к учению, у подростков?

Между тем «спекуляция на понижение» продолжается и в старшей школе, хотя, разумеется, не в столь одиозных фор­мах. В конце восьмидесятых годов я попал на урок к одному из модных тогда учителей литературы. Изучался роман И. С. Тур­генева «Отцы и дети». Разбиралась авторская ремарка в конце романа. После смерти Базарова Анна Сергеевна Одинцова вышла замуж за «человека молодого, доброго и холодного как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, по­жалуй, до счастья... пожалуй, до любви». У Тургенева эта фраза устало-ироничная, он не верит в банальность «стерпится — слю­бится». Но у педагога своя, более «важная» этическая задача. Количество разводов в стране растет, браки распадаются. Поче­му бы не использовать классика в воспитательных целях? «Ребя­та, — возглашает с придыханием учитель, — это так нравствен­но — доживать до любви». Тем самым педагог грубо ломает ав­тономию авторского текста, подменяя личность писателя своей собственной: интерпретатора. Такая операция по сути своей антикультурна. Чем, собственно говоря, вульгарный социологизм, долгие годы имевший место при школьной трактовке классиков, отличается от превращения их текстов в этические прописи?

И в том и в другом случае мы сталкиваемся с опрощением и огрублением. На другом уроке тот же педагог учил девушек ждать ребенка по Наташе Ростовой. Что с того? В своем знаме­нитом письме М. П. Погодину Толстой писал о том, что в его произведении заметят «дребедень»: насмешку над Сперан­ским, постельный роман, но не увидят самого главного — «мысли мои о границах свободы и зависимости и мой взгляд на историю...». Упрощенный подход понравился и победно заша­гал по стране. Еще бы, ведь, наконец, найден способ приближе­ния классиков к интересам тинейджеров. Как еще заставить их читать сложные книги?

На мой взгляд, есть только два способа существования пе­дагога в культуре: становиться на четвереньки перед ребенком, до предела упрощая цели и смыслы образования, или подни­мать его до максимально возможного уровня, разумеется, с уче­том его реальных учебных возможностей. Вероятнее всего, в коррекционной школе без понижения планки не обойтись, но это не повод повсеместно снижать уровень преподавания.

Справедливости ради, замечу: корни «спекуляции на пони­жение», конечно же, не в школе, они во всеобщем омассовлении и опошлении культуры. Педагоги, как бы они карикатурно ни выглядели, говоря подростковым языком, лишь «повелись» на общую тенденцию, которую глубоко вскрыл в своих дневни­ках уже упомянутый протоиерей Александр Шмеман. Несколь­ко его верных замечаний, на мой взгляд, проясняющих нынеш­нюю культурно-педагогическую ситуацию, я считаю целесооб­разным привести в конце этих заметок.

Первое, что отмечает он как дефект современной культуры, — кошмарный, трусливый культ молодежи. «Молодежь, говорят, правдива, не терпит лицемерия взрослого мира. Ложь! Она только трескучей лжи и верит, это самый идолопоклоннический возраст и вместе с тем — самый лицемерный. Молодежь «ищет»? Ложь и миф. Ничего она не ищет, она преисполнена острого чувства самой себя, а это чувство исключает искание. Чего я искал, когда был «молодежью»? Показать себя, и больше ничего. И чтобы все мною восхищались и считали чем-то осо­бенным. И спасали меня не те, кто этому потакал, а те, кто этого просто не замечал. В первую очередь — папа своей скромно­стью, иронией, даром быть самим собой и ничего «напоказ». Об него и разбивалась вся моя молодежная чепуха, и я чем больше живу, тем сильнее чувствую, какую удивительную, дей­ствительно подсознательную роль он сыграл в моей жизни».

Здесь необходимо сделать уточнения. Священник и педагог, ректор православной семинарии в Америке, Александр Шмеман далек от того, чтобы огульно отрицать возможность духов­ных поисков в среде молодых людей, воспитанием которых он неустанно занимался всю свою жизнь. Его справедливое раз­дражение и неприятие вызывают трусость и пошлость взрослых людей, сотворивших из молодежи идола. Дневниковая запись относится к 1973 году, когда в отечестве нашем кумиром офи­циально считался пролетариат. Спустя десятилетия мы «догна­ли» Америку в превозношении молодежной субкультуры. Се­годня все средства массовой информации, мода и кинемато­граф ориентированы в первую очередь на эту возрастную категорию. Фетишизация молодежи не могла не захлестнуть и школу. Но и здесь мы неоригинальны, повторяя безбрежное американское чадолюбие, предоставляющее ребенку свободу даже в пределах таблицы умножения. В этом контексте нам ин­тересны меткие замечания Александра Шмемана, сравниваю­щего американское и французское образование, поскольку сам он учился во Франции в тридцатые годы прошлого века.

«Если целью и единственным назначением школы считать учение и образование, то мой лицей это делал очень хорошо и, главное, без всякой лишней суеты. Не было этой постоянной «проблематики» — как «подходить к детям», к «молодежи». Школа не претендовала быть «всем» и не волновалась, главное, доволен ли я, счастлив ли и т. д. Не вторгалась в мою личную жизнь, не звала меня никуда, не выдавала себя за жизнь. <...> Все было серьезно, без болтовни и без риторики, без того ин­фантилизма, которым пронизана любая американская школа. «Это похоже на тюрьму». Нет, это похоже на школу, в которой никто не обсуждает «проблемы» — нужно ли учить Корнеля и Расина, историю и географию... Здесь я ставлю пятерку с мину­сом, и студент приходит выяснять, в чем дело. Там, получив за сочинение какие-нибудь 13 3/4 из 20, мы испытывали гордость, знали, что недаром».

Убежден, при всем том, что меняется время, модернизиру­ется содержание образования, реальной является проблема пе­регрузки учащихся, не стоит опускаться до пошлости. Признаки педагогической пошлости: болтовня, риторика и инфантилизм.

 

«Кто может первым посмеяться над собой?»

 

В русской классической литературе навечно запечатлен облик учителя: неудачника, брюзги и зануды Беликова. Если бы только он один! Не жаловали классики представителей нашей профес­сии. И поделом. Отсутствие чувства юмора и здоровой само­иронии — верный признак непрофессионализма. Об этом писал еще знаменитый литературовед Я. В. Пропп: «Наличие юмористической жилки — один из признаков талантливости на­туры». Из воспоминаний Горького о Толстом мы знаем, как много смеялись втроем Толстой, Горький и Чехов. Когда к Чехо­ву в Ниццу приехал профессор Максим Ковалевский, они, сидя в ресторане, смеялись так, что обращали на себя внимание всех присутствовавших.

Что показывают эти примеры? Они иллюстрируют наблюде­ние, что есть люди, в которых имеющийся в жизни комизм вы­зывает естественную реакцию — смех. Способность к такой ре­акции — явление положительное; оно есть проявление любви к жизни, жизнерадостность. Но встречаются люди, к смеху от­нюдь не расположенные. Причины этого могут быть различные. Если смех есть один из признаков даровитости, если к смеху способны одаренные и вообще нормальные живые люди, то не­способность к смеху иногда может быть объяснена как следст­вие тупости и черствости. Неспособные к смеху люди в ка­ком-нибудь отношении бывают неполноценными. Может ли смеяться чеховский Пришибеев, или человек в футляре Бели­ков, или полковник Скалозуб? Они смешны, мы над ними сме­емся, но если вообразить их в жизни, то, очевидно, что к смеху такие люди неспособны.

По-видимому, есть некоторые профессии, лишающие огра­ниченных людей способности смеяться. Это в особенности те профессии, которые облекают человека некоторой долей влас­ти. Сюда относятся чиновники и педагоги старого закала. «В го­родском архиве до сих пор сохранился портрет Угрюм-Бурчеева. Это мужчина среднего роста, с каким-то деревянным ли­цом, очевидно никогда не освещавшимся улыбкой» — так Салтыков-Щедрин изображает одного из градоначальников в своей «Истории одного города». Но Угрюм-Бурчеев не единич­ный характер, а тип. «Это просто со всех сторон наглухо закупо­ренные существа» — так говорит о подобных людях Салты­ков-Щедрин. К сожалению, такие «агеласты» (т. е. люди, неспо­собные к смеху) часто встречаются в педагогическом мире. Это вполне можно объяснить трудностью профессии, постоянством нервного напряжения и пр., но причина не только в этом, а в особенностях психической организации, которая в работе педа­гога сказывается особенно ясно. Недаром Чехов своего челове­ка в футляре изобразил педагогом. Белинский в очерке «Пе­дант» пишет: «Да, я непременно хочу сделать моего педанта учителем словесности». «Преподавателям, неспособным по­нять и разделить хороший смех детей, не понимающим шуток, не умеющим никогда улыбаться и посмеяться, следовало бы рекомендовать переменить профессию» (В. Я. Пропп).

Последнее утверждение звучит весьма зловеще. Отчасти «утешает» лишь то, что педагог хотя бы в данном контексте на­конец-то приравнен к чиновнику.

Грустный пример полного отсутствия чувства юмора проде­монстрировал однажды один из наших педагогов на выпускном вечере. На школьной сцене было развернуто заседание суда присяжных. В качестве подсудимых выступали учителя, которые обвинялись в различных грехах. Например, в преступном вовле­чении подростков в факультативные занятия, в заражении детей пагубной страстью к знаниям, в совращении несовершеннолет­них, выразившемся в привитии им патологического пристрастия к математике, и т. д. и т. п. Каждому учителю, как водится, предо­ставлялось последнее слово подсудимого, где он мог привести необходимые аргументы в свою защиту. Под громовые раскаты смеха в зале учителя «выкручивались» как могли, но неотвратимо получали оправдательный приговор, а в придачу к нему еще и шутливый подарок, зримую метафору их так называемого пре­ступления. Математик — туристский топорик, чтобы с его по­мощью, подобно папе Карло, из неотесанных бревен создавать вполне смышленых мальчиков в математическом классе, литера­тор — игрушечную лиру, дабы мог пробуждать чувства добрые у следующих поколений юных филологов, историк — игрушечный пылесос: неоценимый инструмент для сбора пыли веков.

Все шло как нельзя лучше, в зале царило веселое, приподня­тое настроение, пока одна учительница категорически отказа­лась выйти на сцену, заявив при этом, что, подобно герою ро­мана М. Горького «Мать» Павлу Власову, она признает единст­венный суд: суд своей партии. Дело происходило в конце семидесятых годов, и подобное заявление меньше всего похо­дило на шутку. Над залом нависла гнетущая тишина. Этот де­монстративный жест как нельзя лучше выражал идеологиче­скую позицию данного педагога, несогласного с превращением серьезной процедуры выпускного вечера в балаган. Что ж, она имела право на свою точку зрения, но оборотной стороной ее «принципиальности» было рекордное количество конфликтов с учащимися и их родителями в течение учебного года. Среди прочих причин напряженных взаимоотношений с детьми у это­го учителя не последнее место занимало полное отсутствие чув­ства юмора. Бог судья пожилой учительнице, которая вскоре была вынуждена уйти из школы.

Урок математики в выпускном классе. Молодой аристокра­тичный учитель, упивающийся собственной эрудицией, острый на язык. Ведь это так приятно: блеснуть в аудитории остроуми­ем. У доски симпатичная девушка, чей ответ далек от идеала. Путая формулы, она с большим трудом добирается до конца изложения материала. Учитель, бросая в аудиторию ироничные взгляды, с сарказмом произносит: «Ну что же, Иванова, так и быть, поставлю вам «три», ведь математика не ваша стихия». Смех класса — «награда» за проявленное остроумие, а у де­вушки на глазах немедленно наворачиваются слезы. На второй парте справа — парень, который ей не безразличен. А учитель поиздевался над ней в его присутствии.

Формально к этому педагогу не придерешься, ибо оскорб­ление было нанесено не впрямую, а в тонкой язвительной фор­ме. Но от этого оно еще страшнее и изощреннее. Нет, что ни го­вори, смех — грозное оружие в руках учителя, а потому пользо­ваться им надо предельно осторожно и лишь с добрыми намерениями.

Особенно убедительно выглядит педагог, который, даже по­пав в нелепую, комичную ситуацию (с кем не бывает), умеет с честью выйти из создавшегося положения.

Готовился серьезный открытый урок биологии, который дол­жен был проводиться в присутствии высоких гостей. Урок был богато оснащен чучелами разнообразных животных. Как пола­гается, грозные члены аттестационной комиссии заняли свои места в конце класса заранее, еще на перемене. Прозвенел зво­нок, и взволнованная учительница, войдя в класс, произнесла заготовленную фразу: «Ребята, сегодня к нам в гости пришли звери». Ребячьи головы немедленно повернулись к гостям. С ужасом осознав контекст, в котором была произнесена эта фра­за, призванная сразу же включить детей в работу по теме урока, она продолжила, обращаясь к комиссии: «Уважаемые добрей­шие гости, я, разумеется, имела в виду не вас, а братьев наших меньших». И, улыбнувшись, она обвела руками экспонаты ка­бинета, выставленные на уроке. Дружный добрый смех был ей ответом. Смеялись все: она, дети и строгие проверяющие.

Доктора вызывали?

 

Звонок давнего приятеля: «Слушай, у меня проблемы с доч­кой. Необходима твоя экстренная помощь». Несколько слов о наших с ним отношениях, без чего будет непонятна тональ­ность и стилистика разговора, логика предпринятых после него педагогических действий.

Он — замечательный врач (отсюда просьба об экстренной по­мощи), руководитель крупной клиники. По жизни мы шли парал­лельными курсами, в один год защитили докторские диссертации, а еще через два года были избраны в свои академии. Но наши две параллельные прямые периодически пересекались, подтверждая на практике постулат неэвклидовой геометрии. Точками пересе­чения всегда были дети. Он по моей просьбе «вытаскивал» труд­ные случаи, возвращая здоровье больным ребятам. Я разбирался со своими пациентами, детьми его сотрудников. Загруженные сверх всякой меры, спасающие жизни чужих детей, они не всегда могли уделить должное внимание собственным. За годы знаком­ства между нами сложился ироничный стиль общения, при кото­ром даже самые серьезные вопросы обсуждались в полушутли­вом тоне на грани студенческого стеба. Приятель — мой ровес­ник, женат вторым браком на женщине, которая значительно моложе его. Собираясь круто повернуть свою личную жизнь, он приехал посоветоваться. Состоялся мужской разговор.

— Как ты на это смотришь?

— Я не советчик в таких вопросах и не берусь воспитывать взрослых людей.

— Но ты же педагог. Вот и ответь, как может сказаться раз­ница в возрасте в двадцать четыре года на наших дальнейших отношениях?

— Ты врач, тебе виднее.

— Не иронизируй, ты прекрасно понимаешь, что я спраши­ваю про духовную общность, а это твоя специализация.

— У меня нет накопленного практического опыта в этом вопросе. Я, знаешь ли, всегда тяготел к зрелой красоте. И осо­бых эмоций по отношению к юным дамам не испытываю. Как вспомню, что недавно мог сидеть со своими седыми прядками над их грязными тетрадками, так сразу внутри и снаружи все опускается. Единственный вопрос, который я могу задать при знакомстве с молоденькой девушкой: в каком году вы окончили школу?

— Это в тебе говорит профессионал. У нас тоже так бывает. В. В. Вересаев в «Записках врача» замечает, что, когда видит хо­рошенькую девушку, первым делом обращает внимание на то, как у нее работают мышцы при ходьбе. Но ты уходишь от ответа на поставленный вопрос.

— Что тебе сказать? Общность культуры предопределяется общностью интересов, а те, в свою очередь, общностью судьбы и временем созревания личности. Допустим, ты вырос на автор­ской песне, а она «фанатеет», как выражаются сегодня моло­дые, от тяжелого рока. Помнишь, как пишет Жванецкий: «Хо­чешь очистить помещение от молодежи — включи классиче­скую музыку». Студенческий сленг нашего с тобой времени и сегодняшний — это два разных языка. Ты можешь, например, понять вопрос: шнурки в стакане?

— Нет.

— Вот видишь. В переводе это означает: родители дома? Предки мешают «оттягиваться по полной программе». Их до­садное присутствие в квартире так же нелепо и смешно, как шнурки от ботинок в чайном стакане. Мы с тобой, старик, для них — шнурки.

— И это мне говорит маститый педагог? Чем же ты тогда за­нимаешься в школе, если все они такие?

— Ну, не все. Я, конечно, несколько сгустил краски, но в пе­дагогических целях, чтобы продемонстрировать тебе разрыв в ценностных предпочтениях разных поколений.

— А тебе известно, что большинство талантливых детей рождаются в браках между пожилым отцом и молодой ма­терью? Биографии нобелевских лауреатов неоспоримо доказы­вают эту закономерность. Мужчина генетически передает ре­бенку интеллект, а женщина — здоровье!

— Я понял, ты решил произвести на свет гения. Чарли Чап­лин тоже родил в семьдесят лет. Только я что-то не слышал о втором великом актере с той же фамилией. Слушай, давай прекратим эту бессмысленную дискуссию. В таком деле советов не спрашивают.

С того памятного разговора прошло десять лет. За это время мы неоднократно встречались, обсуждая чужих детей, оказывая им посильную помощь. Каждый в рамках своей специальности. Но к деликатному вопросу его брака не возвращались никогда. Вероятнее всего, я обидел его своим скептическим отношением к неравным разновозрастным бракам. Я знал, что у приятеля родилась дочка, в которой он, как и полагается пожилому отцу, души не чаял. Но и эта тема была до сих пор закрыта для обсуж­дения в связи с тем же злополучным разговором. И вдруг этот звонок.

— Что случилось?

— Ты представляешь? Ребенок всего лишь в третьем классе, а уже начал врать.

— Ну почему сразу врать? Педагогическая наука отличает намеренную ложь от детских фантазий. Улавливаешь разницу? Дети часто создают себе вымышленный мир, в котором испытывают более интенсивные эмоции, нежели в актуальном мире. Ландшафт детской души сложен. Им сегодня занимаются дет­ские психоаналитики.

— Оставь старика Фрейда в покое. У меня другой случай: клинический. Ребенок увиливает от занятий, изобретая при этом хитроумные комбинации, позавидовать которым могли бы ге­рои Агаты Кристи.

— Вероятно, интеллект она унаследовала от отца, — ляпнул я некстати, но, поняв, что приятелю не до шуток, попросил: — Вот с этого момента подробнее, пожалуйста.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что ситуация с ребен­ком сложилась довольно банальная. Желая вложить в девочку как можно больше, родители до предела загрузили ее дополни­тельными занятиями: иностранный язык, художественная гим­настика, музыкальная школа. Будучи не в силах выдерживать такую нагрузку, ребенок начал изворачиваться, лгать, придумы­вать хитроумные детективные ходы. Например, мифическую потерю ключей от квартиры. Отсутствие ключей якобы помеша­ло взять из дома необходимую для занятий спортивную форму. Пришлось до вечера дожидаться родителей у консьержки и т. п. Выслушав всю эту одиссею, я предложил немедленно сократить нагрузку ребенка, попутно отметив, что самое неприятное в та­кой ситуации то, что девочка получила опыт обмана, который, если не принять необходимых мер, может стать ее второй нату­рой.

— А может, ты поговоришь с ребенком? — вкрадчивым го­лосом попросил приятель.

— Я не Кашпировский и не умею лечить на расстоянии.

— Зачем на расстоянии? Приезжай к нам домой, посидим, пообщаемся.

— Я тебе что, доктор по вызову?

— А если бы и так? Я, например, руководитель клиники, но до сих пор у операционного стола, чтобы не потерять чувстви­тельность пальцев. Если надо, выезжаю на дом к больным. Кста­ти, а как у тебя с пальчиками? Не потеряли еще педагогическую чувствительность?

Откровенно говоря, последнее замечание меня сильно за­дело. В голове мгновенно созрел план педагогической опера­ции.

— В воскресенье утром встречаемся у Третьяковской гале­реи. Ты наверняка до сих пор не удосужился сводить туда ре­бенка, — сказал я наугад, мстя за подозрения в утере мной пе­дагогической квалификации. И попал в точку.

— Да, действительно. Все как-то недосуг, ты же знаешь мою занятость.

— Не оправдывайся. Действуем по договоренности, берешь ребенка и ждешь меня у входа.

Третьяковка всплыла в сознании совершенно случайно, в свя­зи с проходившей в то время выставкой, приуроченной к двух­сотлетию со дня рождения художника Александра Иванова. Вот я и решил воспользоваться шедевром в сугубо воспитательных целях.

Ровно в одиннадцать мы стояли втроем у полотна «Явление Христа народу». Его масштаб и тщательность проработки обра­зов не могли не поразить воображение ребенка. Дав время де­вочке справиться с первым впечатлением, я повел речь об авто­ре, не забывая периодически проводить воспитательный мо­мент.

— Представляешь, чего стоило художнику создать картину площадью сорок квадратных метров? Видишь, сколько подго­товительных эскизов к картине вывешено вокруг? На эту работу ушло целых двадцать пять лет. Но ведь так в любом деле, будь то освоение иностранных языков или тренировки в художест­венной гимнастике. Совершенные достижения не бывают быст­рыми и легкими. За ними годы тяжелого, кропотливого труда. Сразу не получается ничего.

Нагнетая драматизм, рассказал о том, как художник, рискуя жизнью, доставил картину в Россию. Огромное полотно не по­местилось в трюм парусного корабля, пришлось перевозить его на палубе. Как назло, разразился сильный шторм, но автор все восемь дней не отходил от своего детища, хотя велика была опасность оказаться в бушующем море. От истории создания картины и доставки ее на родину мы перешли к содержанию произведения. К чести отца, девочка уже была знакома с дет­ской Библией. Поэтому ей не составляло большого труда в центральной фигуре на полотне узнать Иоанна Крестителя. Он призывает покаяться. В чем? И здесь пошла речь о грехах чело­веческих, в числе которых, как нетрудно догадаться в контексте данной педагогической ситуации, ложь. Разумеется, это не был монолог экскурсовода или нотация учителя. Скорее довери­тельная беседа с взаимным обменом впечатлений и соображе­ний по поводу увиденного на полотне в сопоставлении с реа­лиями жизни ребенка.

Мы вышли из музея. Девочка с удовольствием начала но­ситься по пешеходной зоне. Лукаво посмотрев на меня, при­ятель промолвил:

— Бедный художник. Он и не знал, что его картина станет инструментом педагогических манипуляций, — и, сжав с силой мою руку, добавил:

— А пальчики еще ничего!

— После операции необходим период долечивания и гра­мотная сиделка.

— Ты имеешь в виду супругу? Сделаем из сиделки ходилку по музеям.

Предназначение или диагноз?

 

«Учитель, врач и актер — не профессии, это предназначение», — сказал незадолго до смерти замечательный актер 3. Е. Гердт. Или диагноз. Отличить диагноз от предназначения не так слож­но. И то и другое состояние души педагога имеет свою, ярко выраженную симптоматику. Довольно часто, выходя из метро, не зная точно, как пройти к месту очередного совещания, я по­чти всегда безошибочно определяю в толпе своих попутчиков и следую за ними. Специфическая печать лежит на их лицах. Ка­кая-то особая нервическая озабоченность и сосредоточенная настороженность перемежаются с непомерной гордыней и не­насытной жаждой самоутверждения. В данном случае мы име­ем дело с диагнозом. Справедливости ради, следует уточнить, что, в соответствии с занимаемой должностью, я по большей части принимаю участие в совещаниях администраторов: ди­ректоров и их заместителей. Зная не понаслышке о том, какой непомерный груз обязанностей лежит на современных руково­дителях школ, я далек от стремления иронизировать по поводу выражения их лиц, не излучающих оптимизма накануне сове­щания. Похоже, что и сам, в тревожном ожидании новых цен­ных указаний свыше, выгляжу не менее уныло. Однако ситуа­ция, что называется, модельная и потому нуждается в присталь­ном рассмотрении.

Современный администратор — это, как правило, учитель среднего возраста, прошедший закалку в школьных баталиях, достигший определенных успехов в профессии. В противном случае его не выдвинули бы на руководящую должность. Не­смотря на непомерную занятость, человек добросовестный и ответственный, он выкраивает время на преподавательскую ра­боту, оставляя за собой некоторое количество часов. Сил и вре­мени на подготовку к урокам катастрофически не хватает. Но накопленные знания и опыт позволяют до поры жить на старых запасах. Повторяю, что речь идет о модельной, достаточно рас­пространенной ситуации.

Разумеется, жизнь полна исключений, и судьба подарила мне знакомство с руководителями, которые счастливо сочетали в себе способности администратора и яркие дарования учите­ля, которые не угасали на фоне многотрудной директорской жизни. Среди них пятидесятидвухлетний директор Гатчинской средней школы №51, учитель немецкого языка, победитель Всероссийского конкурса «Учитель года — 2002» Сергей Ми­хайлович Смирнов. Ему и его открытому уроку на конкурсе зал аплодировал стоя. Волшебство, магия, артистизм, органич­ность, высокая научность — вот лишь некоторые штрихи, кото­рыми я могу передать впечатления от филигранной работы это­го педагогического мастера.

Но такая гармония административной и педагогической де­ятельности достигается далеко не всегда. Чаще мы наблюдаем обратную картину: наращивание административных мускулов и постепенное ослабление, вплоть до атрофии, мышц педагоги­ческих. Однако оставим в покое администраторов. В конце кон­цов каждому из них, в силу сложившихся обстоятельств, само­му решать, продолжать учительскую деятельность, компенси­руя на уроках недостаток былого азарта и увлеченности профессией административным ресурсом, или вовремя уйти со сцены, сосредоточившись на исполнении иных, также крайне важных для школы обязанностях. У администраторов, остано­вившихся в своем учительском развитии, по крайней мере есть серьезное оправдание, поскольку на практике неимоверно

трудно реализовать мечту поэта: «землю попашем, попишем стихи» (В. Маяковский).

Гораздо печальнее, когда остановка личностного роста про­исходит у педагога, не обремененного дополнительными обя­занностями. Явление достаточно распространенное: своеоб­разный педагогический кризис среднего возраста. Позади пер­вые «пробы пера», пройден сложный период адаптации в школе молодого специалиста, освоено содержание предмета, в кото­ром учитель ориентируется как рыба в воде, наработан педаго­гический инструментарий, позволяющий достаточно успешно обучать детей, выработалась учительская хватка, которая обес­печивает дисциплину практически в любом классе. Чего еще желать? Но тут-то незаметно и подступает опасность. Любая власть, включая власть над детьми, развращает. Даже если ее цель — благо растущего человека, его совершенное воспитание и обучение, а средства не тюрьмы и пыточные камеры, а всего лишь многократно испытанные способы воздействия на ребен­ка, со временем превратившиеся в клише и штампы. Рано или поздно они перестают срабатывать, но привычка достигать ре­зультатов у педагога остается. И тогда учитель усиливает напор, до отказа нажимает педаль газа, стремясь сохранить свое еще недавно безраздельное влияние на ребенка, объясняя себе са­мому растущее сопротивление материала исключительно внеш­ними причинами: дети стали хуже, раньше они были более чут­кими и отзывчивыми. Словом, «не тот это город, и полночь не та» (Б. Пастернак).

Кто спорит, время действительно меняется само и меняет лица детей. Но с профессиональной точки зрения это означает ровно то, что и требовалось доказать: «в карете прошлого дале­ко не уедешь» (М Горький). Но принять эту очевидную истину на вершине жизни, когда, казалось бы, наступил расцвет педагогической карьеры, чрезвычайно сложно, даже мучительно. Ее неприятие ведет к тому, что класс превращается в пыточную ка­меру, причем в равной мере для обеих взаимодействующих сторон: учителя и его воспитанников. Происходит стремитель­ная деформация личности педагога. Он, незаметно для себя, меняется буквально во всем: ценностных установках, личност­ных предпочтениях, даже в манере поведения. Бывший демо­крат становится автократом, весельчак — занудой и педантом. Но при этом долгое время сохраняются осколки бывшего педа­гогического почерка. Тяжелое, противоречивое, крайне неорга­ничное впечатление производит такой педагог на уроке и за его пределами. Он вроде бы и не прочь, как в былые времена, по­шутить с подростками, искренне стремится растопить холод и сократить дистанцию, обращаясь к ним: «мужики», «братцы». Но все эти попытки завоевать расположение учеников сопро­вождаются настороженностью во взгляде и сталью в голосе. Вслед за естественной реакцией на более или менее удачную шутку — смехом — следует окрик с требованием сосредото­читься на учебной работе и не отвлекаться.

Вконец запутавшиеся ученики не знают, как реагировать на педагога, и потому их реакции также не отличаются адекватно­стью. Вдобавок ко всему на этом уроке перед учителем — уче­ники элитного лицейского класса. Их офисный внешний вид — отглаженные сорочки и модные галстуки — совершенно не со­ответствует обращению «мужики», возможно приемлемому в классах попроще, уместному в неформальной обстановке, на­пример в походе. В этом классе более органично звучало бы чуть ироничное «господа». Одним словом, перед нами разво­рачивается подлинная трагедия вчерашнего мастера, чей образ постепенно приобретает ярко выраженные гротескные, карика­турные черты профессионального диагноза.

Следующий неизбежный этап: конфликты с учащимися и их родителями, сетования на растраченную и не получившую должной оценки жизнь. «Я им всю жизнь отдала, а они...» — не­давно пожаловалась мне моя бывшая однокурсница, ныне учи­тель одной из соседних школ. Зная потенциальные, неиспользо­ванные возможности этого педагога, пользуясь привилегиями, которые предоставляет старинная студенческая дружба, я не стеснялся в формулировках:

— Как ты не понимаешь, что, с утра до ночи пропадая в шко­ле, и только в школе, ты перестала быть интересной и притяга­тельной для своих учеников?

— И это мне говорит маститый директор? Какое счастье, что я в свое время не поддалась на уговоры и не перешла к тебе на работу. Мой директор, между прочим, меня ценит и приводит в пример другим членам коллектива.

Продолжать разговор не имело смысла. А ведь я помнил ее веселой, энергичной девушкой-хохотушкой. Без ее участия в сту­денческие годы не обходился ни один капустник. Естественно, что, попав в школу, она быстро приобрела симпатию коллег и обожание детей. Так продолжалось четверть века, а теперь... Возраст здесь не является решающим условием заката педаго­гической карьеры. Не так давно ушла из жизни Наталия Василь­евна Тугова, блистательный учитель литературы. Даже в весьма преклонном возрасте, до тех пор, пока могла ходить, она вдох­новенно преподавала свой предмет, оставаясь притягательной для своих учеников.

В чем же секрет преодоления кризиса среднего педагогиче­ского возраста? Когда и при каких условиях он начинается? Вопросы совсем непраздные для молодого учителя. Ему, конеч­но, кажется, что его-то уж точно минует чаша сия. Между тем мои долголетние наблюдения говорят о том, что черты диагноза начинают проступать очень рано, буквально с первых шагов молодого специалиста в школе. Парадокс заключается в том, что чем успешнее и быстрее идет адаптация начинающего учи­теля, тем больше вероятность его профессионального заболе­вания в недалеком будущем. Отчего так? Все очень просто. Смышленый наблюдательный молодой человек, попадая в школу, как губка впитывает реалии окружающей его жизни. Это как на приеме у лорда: на столе бесчисленное количество при­боров, назначение которых тебе неизвестно, и, чтобы не опозо­риться, начинаешь присматриваться к поведению окружающих тебя людей и действуешь по образцу. Так и в школе. Молодой учитель вольно или невольно начинает копировать и воспроиз­водить в своей деятельности стиль общения и манеру поведе­ния своих коллег. В первую очередь тех, чьи успехи на педа­гогическом поприще неоспоримы, чей авторитет в глазах кол­лег и детей непререкаем.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-01-21; просмотров: 318; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.230.1.23 (0.089 с.)