Столкновение цивилизаций: микроуровень

 

Она ворвалась в кабинет и бросила в лицо директора прямо с порога:

— В вашей школе меня оскорбляют по национальному при­знаку.

Серьезное обвинение, четкая, отточенная формулировка, слышать которую из уст шестиклассницы было несколько удиви­тельно. Но горящие гневом от ущемленного национального достоинства глаза требовали отмщения. Через пять минут возбу­дитель национальной розни был препровожден в кабинет ди­ректора. Им оказался мальчик Равиль. Имя, по этическим соображениям, изменено, но подозрения в великорусском шо­винизме отпали с порога.

— Он назвал меня чеченской террористкой...

Не давая разгораться страстям, сразу приступаю к увещева­ниям.

— Как же тебе не стыдно? Вы оба мусульмане, а ты оскорб­ляешь девушку-единоверку.

— Да, единоверка? А послала меня чисто по-русски.

Картина ясна. Она — рано созревшая южная девушка с ок­руглившимися формами. Он — двенадцатилетний лопушок, в котором пробуждается половой инстинкт. Он ущипнул, она послала (похоже, уже успела укорениться в нашей культуре). Он обозвал. Национальный вопрос, к счастью, здесь совершен­но ни при чем. А вот автоматически вырвавшаяся форма ос­корбления и мгновенная обостренная реакция «жертвы» — это уже из атмосферы, разлитой в семьях и обществе. Лет двадцать назад вместо «чеченской террористки» она услышала бы ба­нальное: «Дура!» А ее ответ также не претендовал бы на ориги­нальность: «Сам дурак!» Но школа стоит не на Луне. В чем я еще раз убедился буквально на следующий день.

К началу нового полугодия изменилось расписание занятий. Дело обычное: передвижки уроков по дням, у кого-то из учите­лей возникают окна, которые они не очень любят. Возбужден­ная молодая учительница решительно входит в кабинет.

— Ваш завуч ущемляет меня по национальному признаку. Час от часу не легче. Господи, за пять лет совместной работы я и не догадывался, что она татарка. Фамилия русская, оказа­лось, по мужу.

— В чем же выражаются эти ущемления?

— Она составила расписание, по которому у меня пять окон. Оценив сложившиеся обстоятельства, начинаю неудержимо хохотать. Понимаю, что веду себя крайне неприлично, но ниче­го не могу с собой поделать. Успокоившись, делюсь своими впечатлениями с коллегой, и мы смеемся оба. Комизм ситуации заключается в том, что она, татарка, пришла жаловаться мне, еврею, на завуча, украинку, обвиняя ее в великорусском шови­низме. Оказывается, толчком к эмоциональному срыву послу­жило то обстоятельство, что сегодня утром по пути на работу, на выходе из метро учительницу остановил наряд милиции и тщательно проверил документы, приняв ее за лицо кавказской национальности. А тут еще неудобное расписание...

Нарастание напряженности на почве обострения межэтни­ческих отношений, к сожалению, реальность нашей жизни, ес­тественным образом накладывающая отпечаток на школу и ее обитателей. У меня дома в старом московском дворе, когда де­ти выходят играть в футбол, складывается такое впечатление, что на матч прибыли команды «Пахтакор» и «Нефчи». На углу дома, усиленно жестикулируя, что-то громко, экспрессивно об­суждают кавказцы. Проходящая мимо старушка, боязливо ози­раясь и ища во мне сочувствия, полушепотом бросает на ходу: «Ишь разорались. Они уже хозяева Москвы». Сталкиваясь с иной, незнакомой культурной моделью поведения инородцев, она испытывает перед ними безотчетный ужас и свой страх неиз­бежно передаст внукам. Да что там старушка. Мой приятель, маститый ученый, которого никак нельзя заподозрить в ксено­фобии, признался мне недавно в своем грехе. В соседний подъ­езд заселилась многодетная армянская семья. Дети немедлен­но вытоптали цветы, которые его супруга любовно высаживала и оберегала. На возмущение академика родители шаловливых детишек спокойно ответили: «А что особенного? Дети должны бегать по траве». «Поверите, — признался мне приятель, — увидев слезы пожилой жены, вложившей душу в этот цветник, я впервые в жизни ощутил в груди глухую ненависть».

Но и в более благополучных странах мы наблюдаем картину демографических сдвигов. Не так давно в норвежской прессе прошла серия публикаций на тему «Дети крадут счастье». Сов­ременная европейская женщина, будь то немка или россиянка, как правило, не стремится завести семью с несколькими деть­ми. Это кажется ей нарушением личного комфорта. Знакомая, проживающая в Карлсруэ, наблюдая свое женское окружение, сделала вывод: немки не хотят иметь больше одного ребенка. Этого вполне достаточно, чтобы почувствовать себя матерью. А коль скоро мужчины хотят иметь больше детей, они женятся на филиппинках. Стремясь сделать карьеру и добиться эконо­мической независимости, европейская женщина откладывает рождение ребенка вплоть до сорока лет, когда риск произвести на свет нездоровое потомство слишком велик. Демографиче­ская ситуация будет продолжать меняться по нарастающей. И никакие национальные проекты ее кардинально не изменят. Вывод один: необходимо, отбросив страхи и фобии, немедлен­но налаживать межкультурный диалог в школе и, что особенно важно, на уровне семьи. Убежден, в первую очередь в семьях, на микроуровне, закладываются основы взаимопонимания.

 

Дети и политика

 

В какой мере мы имеем право вмешивать детей в политику? При тоталитарных режимах такой вопрос, казалось бы, даже не возникает. Там вся система воспитания предельно идеологизирована, подчинена исключительно политическим целям и чуть ли не с рождения ребенка штампует верных ленинцев, гитле­ровцев, маоистов. Мы еще не забыли то время, когда специаль­ные инструкции предписывали, на каком расстоянии от пола в детском саду должны висеть портреты маленького курчавого Ильича. Строго говоря, при жесткой регламентации обществен­ной жизни ни о какой реальной политике, предполагающей столкновение разных точек зрения, борьбу конкурирующих по­литических сил, речь не идет. Под политическим воспитанием понимается тотальная идеологическая обработка детей и под­ростков с целью превращения их в послушные орудия режима. Но как быть, если гражданская позиция учителя не совпада­ет с такими задачами воспитания? В какой мере он имеет право посвящать юношей в свои сомнения и раздумья, толкая тем са­мым на опасный для их будущей жизни путь сопротивления? Мучительный и до конца не изжитый вопрос отечественной педагогики, за которым шевелятся столетия нашей истории. Молодой Н.Г.Чернышевский, будучи учителем саратовской гимназии, писал своей невесте Ольге Сократовне: «...дорогая, я, скорее всего, не смогу на тебе жениться. Я здесь такие вещи говорю в гимназии, которые пахнут каторгой». Любопытная по­лучается картина. Подводить молодую женщину, предвидя свою будущую судьбу узника, нельзя, а говорить такое воспри­имчивым подросткам? Он хорошо осознавал, куда их зовет. У большинства его воспитанников по обыкновенным житей­ским меркам судьба сложилась неудачно: карьера не задалась, имели неприятности с полицией и т. п. Но, с другой стороны, подлинное воспитание не терпит фальши, оно немыслимо без взаимной искренности учителя и ученика.

Так в сознании учителя сталкиваются два чувства ответ­ственности: за будущее конкретного ребенка и за перспективы развития страны, которая никогда не изменится, коль скоро в ней не будут подрастать думающие граждане, остро пережи­вающие за судьбу отечества. В каждом конкретном случае дра­ма этого внутреннего конфликта разрешается по-разному.

Дима был ярким учеником с острым ироничным умом. Он мгновенно раскусил своего учителя истории, улавливая на уро­ках не только текст, но и подтекст, чутко реагируя на интонаци­онные паузы, с полуслова понимая тот эзопов язык, которым в те годы приходилось изъясняться с учениками, дабы не дать повода для идеологических доносов. Словом, мы быстро на­шли друг друга и подружились. Что немудрено при разнице в возрасте всего в шесть лет. Первоначально воздвигнутая мной стена, предполагавшая дозировку информации и осторожность высказываемых оценок, была проломлена им в одночасье. До позднего вечера в школе и по дороге домой, куда он неизменно провожал своего учителя, мы вели нескончаемые дискуссии на самые острые темы.

Его отец, технократ до мозга костей и большой начальник какого-то оборонного главка, быстро почувствовал неладное. К его чести, он не унизился до доноса, но от греха подальше пе­ревел сына в соседнюю школу, что лишь увеличило тягу юноши к общению со мной. Опасения отца нельзя было назвать бес­почвенными. После окончания университета парень эмигриро­вал в Америку, где быстро сделал карьеру программиста. После развала СССР и последующих катаклизмов его отец, некогда могущественный и уверенный в своих действиях руководитель, вынужден существовать на жалкую пенсию. Фактически его со­держит сын из-за океана, куда частенько летает дед, чтобы нян­чить внуков. На школу он сегодня не в обиде.

Другой ученик был абсолютной противоположностью Диме. Неторопливый, даже медлительный юноша, родом из деревни на Русском Севере. Его отца перевели с повышением в Москву. Когда парня привели устраивать в школу-новостройку, свободных мест уже практически не было. Проверяя его подготовку, я с нескрываемой иронией указал на то, что в его возрасте стыд­но не знать «Грозу» А. Н. Островского. Он клятвенно пообещал ознакомиться с этим шедевром драматургии и свое обещание сдержал. Забегая вперед, скажу, что сегодня этот солидный со­рокалетний человек, руководитель крупной строительной фир­мы, даст фору многим гуманитариям по части глубочайшего знания отечественной и зарубежной литературы. Мы до сих пор обмениваемся с ним книжными новинками. А тогда...

Его гуманитарная подготовка действительно оставляла же­лать лучшего, зато недостаток знаний и специальной эрудиции с лихвой компенсировался страстным желанием во всем дойти до самой сути. Переворачивая горы книг, он медленно, но вер­но шел к поставленной цели, впитывая, как губка, каждое слово учителя. Отсутствие у него столичного лоска и поверхностной игривости ума не позволяли при общении с ним пользоваться известными приемами полунамеков и недоговоренностей. Пе­редо мной был «архангельский мужик», требовавший прямого, взрослого разговора. И я решился. В тот день мы несколько ча­сов кряду бродили по Бульварному кольцу. К тому моменту у него в результате интенсивного чтения и пристального наблю­дения за окружающей жизнью накопилось огромное количество выстраданных вопросов, на которые надо было незамедлитель­но давать прямые недвусмысленные ответы. И он их получил.

— Вы страшный человек. Выходит, все, что я читаю в учебни­ках истории, не соответствует правде?

— Кроме учебников, существуют и другие книги.

— Я знаю.

— Думай, сопоставляй, делай самостоятельные выводы.

— Я скоро оканчиваю школу и хотел бы заниматься гумани­тарными науками.

— Не советую. Тебе одинаково даются и гуманитарные, и технические дисциплины. Для начала стоит приобрести какую-нибудь положительную специальность, напрямую не связанную с идеологией. А читать книги и углублять свои познания в гума­нитарной сфере можно всю жизнь, даже не будучи профессио­налом.

— Я подумаю.

Недавно он позвонил, чтобы посоветоваться, в какой мос­ковский театр и на какую постановку повести своих партнеров по бизнесу из другого города.

— Веди в ТЮЗ, там выдающийся режиссер Генриетта Янов­ская недавно поставила «Грозу» Островского.

— Издеваетесь, вспоминая мне грехи молодости?

— Ничуть. Сходите, не пожалеете. На следующий день он перезвонил.

— Вы во второй раз оказались правы.

— Ты имеешь в виду постановку?

— Не только.

Делиться учителю или нет своими взглядами с учащимися — проблема по сей день остается открытой. Весь вопрос в том, что это за взгляды. И сегодня, в условиях относительного плюра­лизма мнений, я не исключаю ситуации, когда педагог, к приме­ру, исповедующий злобные националистические взгляды, поль­зуясь служебным положением, будет навязывать ксенофобию своим доверчивым воспитанникам. Но вот в чем я убежден до­подлинно, так это в том, что никогда, ни при каких обстоятель­ствах мы не имеем права толкать их на прямые действия, чрева­тые пролитием крови.

4-го марта 1988 года они гурьбой ввалились в директорский кабинет. Пришли посоветоваться (и на том спасибо!).

— Мы приняли решение участвовать в демонстрации в день смерти Сталина.

— Каковы же лозунги?

— Главное требование — установить памятник жертвам культа личности в Москве. Демонстрацию организует «Общи­на» (одна из активных молодежных общественно-политических организаций). (Из даты разговора легко понять, что происходил он до XIX партийной конференции, давшей ответ на вопрос о памятнике жертвам репрессий, а также до принятия Указа о по­рядке проведения митингов и демонстраций.)

— По-моему, в вашем требовании нет ничего принципиаль­но нового: сейчас об этом много пишут и говорят. Я понимаю, если бы вы вышли с этими лозунгами в эпоху застоя...

По их сожалеющим взглядам я понял, что напрасно привел этот сомнительный аргумент. У них хватило ума понять, что еще несколько лет назад такой разговор был бы в принципе не­возможен.

— Так значит, вы против?

— Я против идеи демонстрации.

— Почему вы не хотите понять, что мы стремимся лично участвовать в перестройке? Что через двадцать лет мы расска­жем своим детям? Что ждали, когда другие решат за нас важ­нейшие проблемы времени?

Признаться, их аргументы показались мне достаточно силь­ными. В отведенные на размышление секунды я напряженно анализировал свое состояние: «Ты, столько лет профессиональ­но занимавшийся проблемой общественно-политической ак­тивности молодежи, пугаешься, когда эта активность, самая го­рячая и искренняя, принимает действенные формы? А вдруг — и даже наверняка — в тебе говорит боязнь административных последствий? Чем еще все кончится завтра — неизвестно, а от­вечать тебе? Так, может быть, безнравственно удерживать их в такой ситуации? Благословить на площадь — и дело с концом?

По крайней мере в их глазах не будешь выглядеть перестрахов­щиком... Думай, ты же историк!»

Сколько потом ни перепроверял себя, задавая людям раз­личных профессий и положений вопрос, как бы они поступили в подобной ситуации, внятного ответа ни от кого не получил. Только одна журналистка, известная своими острыми публи­цистическими статьями на педагогические темы, выпалила: «Надо было сказать: решайте сами!» Ей легче, на газетных по­лосах всегда есть возможность постфактум проанализировать неправильные действия школы, милиции, все расставить по своим местам. Я на такой ответ не имел права. Тем более что они пришли советоваться, т. е., по сути дела, переложить на меня часть ответственности. Стоп, значит, гложет червь сомне­ния?

— Давайте трезво, профессионально анализировать ситуа­цию. Мы все еще только учимся демократии. Серьезного накоп­ленного опыта, навыков демократического поведения ни у вас, ни у органов исполнительной власти нет. Большая толпа легко поддается известному эффекту заражения (могу привести ряд исторических примеров). Вполне вероятно, что к демонстрации примкнут хулиганствующие элементы, возможны провокации. Милиция — в основном те же молодые ребята, преимущест­венно с окраин или взятые на работу из провинции, натрениро­ванные на борьбу с преступниками. Четких инструкций, как действовать в таких случаях, у них нет. В ситуации неопреде­ленности любая выходка, выкрики из толпы чреваты эксцесса­ми. Вот почему, как историк и как директор школы, я не могу одобрить ваши намерения и считаю организацию демонстра­ций в таких условиях преждевременной. Убежден, кроме того, что подобные эксцессы в столице в данных обстоятельствах на руку именно консервативным силам, которые немедленно поставят знак равенства между демократией и распущенностью, анархией...

Озадаченные, они выходили из кабинета. На следующий день я узнал, что двое все-таки были, но лично в демонстрации не участвовали, наблюдали из толпы. В одном месте собрав­шихся пытались разогнать, в другом молодежь мирно стояла с лозунгами под охраной милиции.

Оказавшись по убеждению на баррикадах у Белого дома в августе 1991 года, я с нескрываемой тревогой наблюдал за мальчишками, ожидавшими вместе с нами начало штурма. Мо­лодости неведом страх смерти. И они, томясь ночью в бездейст­вии, до подхода танков гоняли консервную банку, заменявшую им футбольный мяч. «Как жаль, что сейчас каникулы. Я бы при­вел сюда всех старшеклассников. Молодые люди должны ви­деть, как делается история, — восторженно прокомментировал эту сцену мой коллега, директор одной из московских школ». «Дурак! — сорвался я. — Скажи спасибо, что в августе боль­шинство подростков находится вне Москвы».

 

Посеешь ветер, пожнешь… понимание

(история одной полемики)

 

«Святая наука — расслышать друг друга», постигать которую призывал поэт Б. Окуджава, не просто дается сегодня как взрослым, так и юношеству. Искусство спора по понятным при­чинам было утрачено в советскую эпоху, а когда в период глас­ности вспыхнули дискуссии, быстро выяснилось, что полемика у нас сводится, как правило, к взаимной перепалке на уровне коммунальной свары. Казалось бы, истекших двадцати лет свободы было вполне достаточно, чтобы в совершенстве овладеть навыками культурной полемики. Но, включив телевизор — телевизионные программы переполнены сегодня политически­ми и прочими ток-шоу, — мы по-прежнему наблюдаем публич­ные схватки злобных недобросовестных оппонентов, не имею­щих ни малейшего желания услышать друг друга.

В отечестве нашем так было не всегда. Согласитесь, в девят­надцатом веке трудно представить славянофила Аксакова, за­нятого поисками компромата на западника Грановского. При самой глубокой, искренней озабоченности поисками историче­ских путей развития отечества в спорах они добросовестно ис­кали истину, а не стремились любой ценой повергнуть в прах оппонента.

История, о которой пойдет речь, лишь по касательной затро­нула школьников, но неожиданно для меня самого наполнилась глубоким педагогическим смыслом.

Когда, во время очередного обострения российско-грузин­ских отношений, в школу пришла грозная телефонограмма, предписывавшая передать списки обучающихся грузинских де­тей в соответствующие органы, я не выдержал и разразился ост­рой полемической статьей в «Новой газете». Привожу полно­стью ее текст.

 

ВРИО интеллигенции

 

По школам Москвы пошли милицейские проверки: вы­являют грузинских детей, чтобы через них обнаружить не­легальных мигрантов. Омерзительность происходящего, что сродни введению печально знаменитого «арийского па­раграфа» от 7 апреля 1933 года, согласно которому евреи подлежали увольнению с государственной службы и устранению из культурной жизни Германии, не нуждается в ком­ментариях. Следующий логический шаг известен: введение «Закона о защите крови», запрещающего браки с «неарий­цами». К государственным мужам, исполняющим обязан­ности российской элиты, претензий НИ-КА-КИХ! Это их стиль мышления и уровень понимания проблем государст­венной безопасности. Но безопасность страны не обеспе­чивается исключительно быстрыми реакциями на внешние угрозы. Не менее важна безопасность внутренняя, предпо­лагающая профилактику духовных эпидемий и массовых психозов на почве ксенофобии. Тем более в отечестве на­шем, где, в силу печального исторического опыта постоян­ной интоксикации населения ненавистью, подобные реак­ции впечатаны в генетический код людей. Так что и обыч­ных граждан винить не приходится: они так воспитаны. Таким образом, «верхи» и «низы» у нас проявляют трога­тельное единство. Даже пройдя чудовищные испытания, большинство граждан по-прежнему не в состоянии изжить в себе представления об идеальном государстве, решающем за нас все проблемы. Потому-то демоны духовного бешен­ства находятся у нас в постоянной боевой готовности. Их лики известны:

• притязания на абсолютную полноту истины;

• опасное знание того, в чем состоит благо другого; •черно-белая картина мира, предполагающая деление на «своих» и «чужих»;

• идеализация «своих» и демонизация «чужих»;

• нетерпимость, фанатизм и агрессия как главное сред­ство внутреннего сплочения;

• вера в простые, быстрые, окончательные решения слож­ных проблем истории и культуры;

• возвышенная звонкая риторика, возбуждающая низ­менные инстинкты и страсти.

Таковы вкратце признаки духовного бешенства, извест­ные каждому интеллигентному человеку, впитавшему в се­бя опыт истории со всеми ее взлетами к вершинам Духа и срывами в бездну ксенофобии. Вот тут-то мы и подходим к одному из столь же вечных, сколь и болезненных россий­ских вопросов: кто виноват? Ответ, на мой взгляд, очеви­ден: образованная часть общества, исполняющая обязан­ности интеллигенции. С обывателя взятки гладки: человек, ведущий рутинную повседневную жизнь, в первую очередь озабоченный постоянным поиском источников существо­вания, не имеет ни сил, ни времени, а главное, должной исторической выучки, позволяющей вырабатывать имму­нитет против любых форм одержимости бесом ненави­сти. Власть не может избежать соблазна воспользоваться столь безотказным инструментом управления, что называет­ся, в силу устройства органа.

Кто же должен поставить заслон на этом гибельном пу­ти? Совесть нации, ее учителя, под коими подразумеваю не только скромных представителей педагогического сообще­ства, к которому сам принадлежу, но деятелей культуры, науки, искусства — всех тех, кто способен осознать всю глубину пропасти, в которую добровольно, построившись в колонну по четыре, готовы идти неискушенные люди вслед за державными олухами. Между тем никакого всплеска эмоций по поводу создавшейся ситуации со стороны интел­лигенции не наблюдается. Никаких консолидированных действий не предпринимается. Почему так?

Известный деятель Французской революции Шомет за месяц до начала великого террора писал жене: «...учителя, вместо того чтобы просвещать нас, сделали нас дикарями, потому что и сами они дикие люди. Они теперь пожинают и пожнут то, что посеяли. Потому что все это, поверь, моя бедная женушка, окончится ужасно, мы ведь только еще на­чинаем». По прошествии двух веков, а особенно двадцатого с его пролившимися потоками крови, дикость сегодняшних учителей наций никак не является следствием необразован­ности, неискушенности и не может быть объяснена отсут­ствием должного опыта.

Здесь другое. Драма истекшего десятилетия в том, что в стране не осталось безусловных моральных авторитетов, таких людей без страха и упрека, какими в недавнем про­шлом были, например, А. Сахаров и Б. Окуджава. При них многое было недопустимо и постыдно. Разумеется, это каса­лось не всех, но по крайней мере тех, кто относил себя или хотя бы стремился быть причисленным к образованному слою. С уходом из жизни этих знаковых фигур в культуре образовалась никем не восполненная пустота. Произошло это потому, что интеллигенция, которую до конца не сломи­ла даже Лубянка, не выдержала испытания рынком. Нет ни малейшего сомнения в том, что дикость развернутой сред­ствами массовой информации антигрузинской истерии, со всеми ее неизбежными последствиями, осознается боль­шинством интеллектуалов, не утерявших способность к сис­темному анализу. Их верноподданное молчание — свиде­тельство не изъянов мышления, с ним все в порядке, но по­казатель дефектов нравственности. Пока в открытый бой, как следовало ожидать, идут одни старики: Д. Гранин, Б. Стру­гацкий — люди культуры, в чьей исторической памяти со­хранилась не только гнетущая атмосфера массовых чисток, но и мужественный поступок Галактиона Табидзе, не побоявшегося в подобных обстоятельствах вступиться за честь Б. Л. Пастернака. И как вступиться: когда в 1959 году к гру­зинскому поэту пришли в больницу получить подпись под письмом, осуждающим русского собрата по цеху, он выбро­сился с балкона.

Здесь мы подходим ко второму и, на мой взгляд, главно­му вопросу: кого спасать в сложившейся ситуации? Как ни покажется странным, за грузинских детей я относительно спокоен. Из ежедневного общения со многими своими кол­легами, директорами московских школ, знаю, что на прось­бы милиции выявить детей грузинской национальности они отвечают деликатным, но твердым отказом. Справедливо ссылаясь на то, что в паспорте графы «Национальность» давно не существует, а определять происхождение ребенка по цвету глаз, форме носа и звучанию фамилии не входит в их должностные обязанности.

Пока ответных репрессий в адрес руководителей школ за отказ в сотрудничестве с органами не наблюдается. Ско­рее всего, развернутая кампания по отлову в школах гру­зинских детей обернется скверным анекдотом и, как это часто у нас бывало, выдохнется сама собой, но осадок оста­нется. Его химический состав не столь безобиден: отравлен­ная подозрительностью атмосфера, чувство допустимости и дозволенности подобных акций («а чего особенного?») и, наконец, гнетущее ощущение безысходности от отсутствия немедленной консолидированной реакции общества на по­добные «мероприятия».

Все это видят вступающие в жизнь поколения и делают свои выводы. Вспоминаю, как год назад в Германии пожи­лой немец, увидев российских туристов, смело переходивших на красный свет пустынную улицу, прошептал: «Как они могут? Ведь дети смотрят!» Вот и получается, что спа­сать в сложившейся ситуации необходимо прежде всего российских детей, вне зависимости от их национальности.

Статья многих затронула за живое. Общеизвестно: посеешь ветер — пожнешь бурю. На форуме «Новой газеты» разверну­лась ожесточенная дискуссия. Какие только обвинения не посы­пались в адрес автора статьи, каких только эпитетов он не удо­стоился, включая «почетное» звание «заслуженный пень всех наук». Бывает, чего только не прочитаешь о себе в Интернете! Понимая, что обижаться не следует, я решил продолжить разго­вор на страницах газеты. Но, пока я собирался с мыслями и от­тачивал формулировки ответов, на форум пришли мои учени­ки. Честно говоря, я их об этом не просил. Закаленный в боях полемист, я нисколько не нуждался в их помощи, полагая, что втягивать школьников во взрослые разборки — последнее де­ло. Но форум по щелчку мышки предоставляет слово всем же­лающим, не спрашивая о возрасте и занимаемом положении. Не буду приводить комплиментарные высказывания своих уче­ников, вступившихся за честь и достоинство своего директора. Все они выступили под псевдонимами, что исключает характер мелкого подхалимажа. Но, надо отдать им должное, не без их участия настроение на форуме стало меняться. Тем временем я подготовил в газете развернутый ответ своим оппонентам.