Из истории «нехороших» пушкинских совпадений

 

Невыносимая легкость бытия мне не грозит. Последнее время жизнь так круто завернула свои гайки, что дышать почти нечем. Остается только смеяться и, рассекая плывущую навстречу толпу, фальшиво петь одной мелодию хора рабов из оперы Джузеппе Верди «Набукко». Слух у меня так называемый «внутренний»: когда слышишь все неверные чу­жие ноты, но сама в ноту попасть не можешь. Для искоренения этого дефекта надо заниматься ненавистным с детства сольфеджио.

Прихожу в конторку под названием «Оптика», заказывать оче­редные очки, рассказываю даме-приемщице пару нескучных корот­ких историй.

- Вы такая веселая. — с хорошо читаемой завистью в голосе про­износит рыжеволосая приемщица, выписывая мне квитанцию, — у вас в жизни, наверное, все так хорошо...

- Точно, — радостно отвечаю я, — лучше не бывает. Знаете, как моя фамилия?

- «Пушкина», — уверенно отвечает приемщица, читая написан­ное на бумажке.

- Нет, не Пушкина, — продолжаю я и с удовольствием отмечаю изменение формы лица моей несчастной собеседницы. Нормальное овальное лицо резко вытягивается по вертикали. - Не Пушкина, а КАТАСТРОФА.

Во вторник, 3 июля 2001 года, я написала для «Московского каннибальца» (т.е. «Московского комсомольца») статью, которую окре­стила весьма элегантно: «Шесть концертов и одни похороны» (по аналогии с названием фильма «Четыре свадьбы, одни похороны»). В число концертов входили: концерт группы SKATAUTES, фестиваль Зеппелиномании, фестиваль «Улица яблочных лет», концерт КРЕМАТОРИЯ в День защиты детей, концерт «THE DEFTONES». «Похороны» были описанием не настоящих похорон, а пересказан­ное в непринужденной манере сообщение о смерти 83-летнего блюз-мена Джона Ли Хукера... Последняя фраза статьи гласила: «Описа­ния шестого концерта не будет, его место сожрали похороны...». По­ставила я точку в компьютерном тексте, и тут же на землю рухнул авиалайнер, жертвами катастрофы стали 143 человека... Был объяв­лен национальный траур. Выпускающий редактор в «МК» схватился за голову: «Нельзя такой заголовок! Что за шуточки!». И статье дали какое-то нейтральное, позорное имя.

С тех пор я и стараюсь ставить многоточие где ни попадя, и избе­гаю использовать лексику погребальной конторы «Ритуал».

 

Окончательный вариант текста:

 

ГОРЯЩАЯ СТРЕЛА

(Дубинин/Пушкина)

 

Стрелой горящей поезд режет пустоту,

Послушный неизвестным силам,

И стук колес здесь заменяет сердца стук,

И кровь от скорости застыла.

 

Движенье стало смыслом жизни,

Что дальше будет — все равно.

Дрожит земля, дрожит горячий воздух,

Стрела летит туда, где рухнул мост,

Не жди других: пока еще не поздно,

Разбей окно, и прыгай под откос!

 

В руках билет, чтоб мог ты с поезда сойти

И не играть в игру чужую,

Но нет того, кому ты можешь предъявить

Свой тайный пропуск в жизнь другую.

 

Весь этот мир в тебя вонзился

Летящей огненной стрелой!

 

 

Что бы почитать:

У. Шекспир. «Гамлет»

В.Пелевин. «Желтая Стрела»

Джанни Родари «Голубая стрела»

В. Орлов. «Альтист Данилов»

М. Кундера. «Невыносимая легкость бы­тия» (к вопросу о невыносимой легкости бы­тия Пушкиной)

 

Что бы посмотреть:

«Человек со шрамом» (любимый фильм группы МЕТАЛЛИКА)

«Поезд-беглец» (реж. А. Михалков-Кончаловский )

 

 

МАШИНА СМЕРТИ

(музыка С.Терентьева)

 

Думаю, эту песню в том виде, как она была записана для альбома «Химера», не услышит никто. В крайнем случае она появится на ка­ком-нибудь сборнике. Скорее всего, Терентий творчески перерабо­тает ее, замедлит, пропустит через мясорубку своего внутреннего цензора, и - глянь-ка, дяденька! — на свет появится новый медлячок... Потом оказалось, что все случилось с точностью до наоборот: эта музыка «Машины...» уже была когда-то медляком, предназна­ченным чуть ли не для первого сольного терентьевского альбома. Автор-композитор ее убыстрил, и получил то, что мы теперь имеем в запасниках.

Когда все было записано, включая вокал, и сведено, музыканты прилепили на получившийся продукт ярлычок «Полька-дристушка», а Петрович заявил о своем бескомпромиссном пацифизме и о том, что тема войны в предложенном виде ему глубоко противна.

Если бы кого-нибудь интересовало мнение поэта (т.е. меня), бив­шегося (бившейся) за торжество ясной мысли в рамках предложен­ной мне рыбы, то поэт (т.е. я) сказал бы (сказала бы): «Подобная ди­намичная вещь необходима на этом альбоме!».

Но... Летел бы в этот момент по небу веселый молодой летчик в блестящем своем аэроплане, захотел бы прикурить, да и уронил бы случайно в окошко летающего домика зажигалку. Не одноразовую. Дорогую. Подарок любимой девушки-козочки.

Посмотрел бы красивый молодой летчик вниз, увидел бы пусты­ню и какую-то особу в клешеных джинсах, воздевающую к опупевшим от временного безделья небесам натруженные писанием руки, «А вот и глас вопиющей в пустыне», — равнодушно констатировал бы отличник, выпускник академии имени первого космонавта Зем­ли Юрия Гагарина, и чиркнул бы обычной спичкой о ребристую по­дошву обычного американского летного ботинка. И закурил бы... И взорвался бы дорогой блестящий аэроплан к чертовой бабушке. Мо­жет, от искры какой-нибудь, может, от моего гласа.

 

 

Сюжет №1

 

Терентьев пару раз менял предложенный им размер, но первона­чальный вариант текста был таким:

 

НЕНАВИСТЬ

 

За сорок дней до сотворения любви

Явилась ненависть сюда,

Она одета просто, просто говорит,

Читает мысли без труда.

 

И с нею вырос мир.

В котором мы живем,

То на щите, то со щитом.

Как надоело умирать

На землю падать вниз лицом,

Свинцом изранив облака...

Как надоело убивать!

Как надоело умирать,

И бессловесным быть скотом,

Но знать, что ненависть — легка,

Как надоело убивать!

 

Нас приучили к виду крови на руках,

К ночам, истерзанным стрельбой,

Берет пусть ненависть любви ненужный прах —

Развеять утром над рекой.

 

Жестоким вырос мир,

В котором мы живем,

То на щите, то со щитом!

 

Особенно я гордилась в этом варианте первыми двумя строками «За сорок дней до появления любви явилась ненависть сюда».

Песня удивительно напоминала «Стрелу», даже по структуре, и в этом скрывалась «погибель ея».

 

 

Сюжет №2

 

Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Неполно­ценен тот раб, который не мечтает превратить господина в своего раба, чтобы выдать ему по полной программе. Согласна, «раб» -словечко из старорежимного лексикона. Его можно убрать, но про­блема останется. Даже бунт детей против своих родителей — это то же восстание рабов. Но восставшие точно так же превращаются в очередных поработителей. И тогда восстают их дети... Бесконечная цепочка, которую прервет только смерть всех и вся.

... Перед последней битвой Спартак приказывает распять пленен­ного римлянина, чтобы устрашить своих солдат, показать, что их ждет, если они дрогнут. И победивший полководец Красе за одну единственную жизнь гражданина Вечного Города приказывает рас­пять 6 тысяч восставших рабов. Шесть тысяч крестов вдоль дороги, шесть тысяч мертвых тел, двенадцать тысяч мертвых глаз, пытав­шихся некогда увидеть свет... Самого Спартака в битве убивает не свободный человек, а такой же невольник...

 

ВПЕРЕД КОЛОННЫ!

(СПАРТАК)

 

Рабы громят за легионом легион,

Им точит меч сама Судьба,

И Вечный Город должен быть дотла сожжен

Рукою беглого раба —

И станут все равны,

Среди своих господ

Свободный раб раба найдет.

 

Вперед, колонны Спартака,

Свободой дышит неба свод,

Свобода ярости полна,

Вперед, колонны Спартака!

 

Вперед, колонны Спартака,

Свобода лучших отдает,

Их распинают на крестах,

Вперед, колонны Спартака,

Вперед, колонны!

 

Трибуны цирка чернью праздничной полны,

Всем слышен рев голодных львов,

Быть гладиаторами те обречены,

Кто обрекал на смерть рабов.

 

Опущен палеи, вниз -

Здесь милости не жди,

Ревет толпа, и сыты львы.

 

В том мире равных нет,

Где сила лишь права,

Спартак убит мечом раба...

 

Второй куплет основан на легенде, приведенной у столь любимо­го нами А.Камю.

Возьми «арийцы» этот текст, они вошли бы в историю футболь­ного клуба «Спартак» и его фэнов. В том случае, если красно-белые шли бы в бой с болельщиками других команд, вопя «Вперед, колонны Спартака, свободой дышит неба свод!», группе (помимо уже на­доевшего всем обвинения в сатанизме) пришили бы обвинение в ] разжигании вражды между объединениями футбольных фанатов.

 

 

Сюжет №3

 

Написан в результате наблюдения за пацанами, которые постоянно мутузят друг друга, в которых столько энергии, что хватило бы для функционирования нескольких атомных станций. Такие обычно не могут откупиться в военкоматах от призыва, мастерски симули­ровать маниакально-депрессивный психоз, и отправляются во вся­кие «горячие» точки с улыбками обреченных.

 

МЫ БУДЕМ ДРАТЬСЯ

 

Под черной майкой играет кровь,

И в сердце — жажда побеждать,

Так дай нам дело, приказ готовь,

Пошли подальше воевать.

Придумай войну,

Придумай врага

И смерть, что рыщет в трех шагах.

 

Мы будем драться на земле,

Под солнцем и в кромешной тьме,

Мы будем драться в небесах,

Сверкая сталью в вышине.

Мы будем драться, чтобы мстить

За тех, кто первым был убит,

Пусть враг наш — призрак без лица,

Мы будем драться до конца,

Мы будем драться!

 

Машина смерти сошла сума,

Она летит, сметая всех,

Мы увернулись на этот раз,

Ушли по белой полосе,

Но все равно — воина,

И все равно — враги,

И битва с тенью — впереди...

 

Много совпадений было между текстами к «Стреле» и «Мы бу­дем...». Оттуда — сюда и обратно кочевали, например, призраки и те­ни, но уж очень хотелось протащить эти образы. За кадром осталась давняя мысль, что у каждого поколения есть своя война, а у тех, кто не отправляется воевать, линия фронта проходит внутри.

Теря поменял запевы местами, изменил название на «Машину смерти», и... что было дальше, уже известно. «Кирдык», — как любит говорить демон КузЪмичЪ из радиопрограммы Маврика «Железный занавес».

 

 

Что бы почитать:

Рэй Брэдбери. «Детская комната» (дети против родителей)

А. Камю. «Бунтующий человек», III — Исто­рический бунт

Р. Джованьолли. «Спартак», роман

 

ВАМПИР

(музыка В. Холстинина)

 

Музыка понравилась сразу. Может быть, потому, что напоминала аранжировкой «Dreamstate», одну из моих любимых вещей Брюса Диккинсона с совершенно не коммерческого альбома «Skunkwork». Тоскливое, обволакивающее настроение, ощущение, что за твоей спиной стоит кто-то, сдерживая дыхание. Но песня, увы, находилась вне пределов моей досягаемости.

В результате оказалось, что она про вампира... Хотя (на мой взгляд: разумеется, хозяин — барин) больше подходила бы для пад­шего ангела по имени Люцифер. Но вокруг по земле ходит-бродит столько таких падших созданий, крылья которых компактно скла­дываются в рюкзачок за спиной, что тема теряет свою привлекатель­ность. Отложим трагедию Люцифера, некогда сиявшего рядом с Бо­гом, а потом разжалованного за гордыню и бунт, и посмотрим на ве­ликое царство вампиров. Но другими глазами, не столь прямолиней­но, как это случилось на «Химере».

На память постоянно приходят кадры из фильма «Интервью с вампиром», а не из «Дракулы». Последний хорош, красив, но, на мой взгляд, примитивен.

Дальше каждый может выбрать себе любой из двух вариантов раз­вития событий вокруг этой серебристо-чешуйчатой мелодии.

 

Вариант 1

 

Маргарита сама по себе, очарованная творением Холста, решает попробовать воплотить свое представление о вампирах в рамках сня­той на слух «рыбы». Изготовить муляж упыря, как говорится, для по­жизненного хранения в пушкинском шкафу.

Любой взрослый человек (а именно к этой категории людей с не­которых пор и относит себя М.П.) понимает, что некогда пугающий набор из опусов типа «Зомби» и «Вампир» в наше время, уже в XXI веке, слушается довольно смешно (об «Антихристе» - разговор осо­бый). Да и в сопровождении такой музыки вряд ли пройдет какое-либо стебалово, сопровождаемое криками придворного попугая: «Vampire! Vampire!».

 

Вариант 2

 

Как-то раз в ночи звонит Маргарите старик Кипелов и печально вопрошает: «Может, попробуешь написать свой текст на вампирскую музыку? Что-нибудь по-стинговски?».

«А что на это скажет Холст?» — осторожно спрашивает Пушкина, решив позаботиться о сохранении чистоты дипломатических отно­шений. «Сделай в порядке эксперимента...» — разрешил проблему этики Валерий Александрович, и затих.

Эксперимент был осуществлен с опережением обычного графика - не за год, и даже не за полгода, а дня за два. Текст написан вчерне, и Кипелов, которого многое устраивало, даже собрался сделать пробную запись. Так, для внутреннего пользования. Холст, естест­венно, обо всем узнал, грозно нахмурил брови и спросил командным голосом: «Кто вообще Пушкину просил вмешиваться? Какое ей де­ло до моей песни?!». Гнусная интриганка Пушкина, как всегда, ока­залась в дерьме, ибо страшная тайна, по чьей же инициативе вампирские страдания были рассмотрены несколько под другим углом, без участия стражи в лице работников КГБ и ФСБ, выслеживающих инакомыслящих так и осталась страшной тайной. На все времена.

В сюжете, конечно, присутствовала Луна, Люди, сведущие в кол­довских делах и делах оборотней, должны понимать значение и вли­яние лунного света. Конечно, это был повтор, но повтор объяс­нимый...

 

Свет луны проник мне в кровь —

Я вижу лица, но сам невидим,

Тени нет, нет звука шагов,

Лишь лунный дождь.

 

Аромат твоих духов,

Как зверь, я чую уже за милю —

И лететь к тебе я готов...

Но ты не ждешь!

 

Должен любить я то, что сам разрушу,

Должен разрушить, что люблю так сильная...

 

Я, я забываю все,

Я, я слышу лунный зов...

Странный блеск в моих глазах,

В плену гипноза я был в том мире,

Где живым остаться нельзя, —

В царстве теней.

 

Видел то, что не дано

Увидеть всем: как

Смерть всесильна,

За что и был наказан Луной,

Кто я теперь?!

 

Руки святого... но в душе я грешник,

Сумрак не скроет мой горящий жадный взгляд...

 

Я всеми проклят, помолюсь,

Жизнь отнимаю, но люблю,

В кровь проникает

Ядом

Лунный зов,

Призрачный зов...

 

Бриджи могли бы быть и другими:

 

1-й Кончики пальцев прикоснутся к телу,

Через преграды, через лед и пламя

Я...

Я слышу лунный зов.

Я...

Я...

Я забываю все.

 

2-й Конники пальцев сохранят твой запах...

Через преграды, через лед и пламя

Я...

Я слышу лунный зов...

Я...

Я забываю нее.

Вырисовывается образ маньяка, жаждущего кропи. Это с одной стороны, С другой - влюбленного вампира, который не может не пить чужую кровь. Я даже знаю, что он сделал бы в конце, обезумев от безысходности, каждую ночь приходя под окна любимой, слыша ее смех, видя ее слезы, отгадывая и проникая в ее сны. Заячьей губы у него нет, на ладонях не растут волосы, но!., у него голубые глаза и рыжие кудри, верные признаки вампиризма (черт, если следовать книгам борцов с вампирами, надо ликвидировать при помощи оси­новых кольев и чесночных ванн добрую половину Ирландии!).

Так вот, однажды утром, которые обычные люди наполняют иди похмельем, или радостным ожиданием, или ненавистью к самим се­бе, он распахнет настежь дверь своей норы и стремительно выйдет на свет. Мой вампир - вампир решительного действия, самоубийца, он сам превращает себя в хрупкую пирамиду из пепла.

И он прав. Что за удовольствие вечно сосать чужие лейкоциты, не знать ужаса появления лысины и не верить в загробную жизнь. К то­му же редкая девушка захочет побывать в объятьях существа с длин­ными, злобно искривленными ногтями, со ртом, откуда стекает не просто кровавая слюна от случайно прокушенного языка, а настоя­щая кровь последней жертвы (не исключено, что последняя жертва страдала гемофилией - болезнью несвертываемости кровушки, как, например, убиенный царевич Алексей из династии Романовых). На­верняка претендент на яремную вену девушки при жизни был рас­путником, погряз во всех мирских грехах, все его прокляли и хоро­нили без причастия... Или через его бренное тело перепрыгнула кошка или перелетела какая-нибудь безумная птица. Ко всем отри­цательным качествам потенциального любовника можно отнести и его малопривлекательную склонность к поеданию мертвых тел, со­вокупление с трупами на могильных плитах, в моргах или на посте­ли умершей (фу, сейчас стошнит!..).

Но один из основных признаков вампиризма напрочь перечерки­вает нарисованную в песне романтическую картину. Вечным изгоем и персоной нон фата это существо стало совершенно не потому, что любило хлебнуть живительной теплой венозной жидкости, по ходу дела проповедуя крамольные, с точки зрения общества, идеи.

Настоящий вампир. Воняет. Смердит и перлит. Такой вонючке дей­ствительно не место среди приличных людей. Во всяком случае, так думают англичане. Добрые русские наверняка предложат смердящему и пердящему гостю не чесночную воду, которая, согласно поверь­ям, болезненно ранит вампира, а настоящую, настоенную на гвоз­дях, водку - чтоб обтерся и принял вовнутрь.

Вонища, исходящая от вампира, размазала по стенам и звуки флейты, — превратив их в мерзкое мяуканье котов, — и руки святого, и душу грешника.

Скорее прочь, на свежий воздух, для профилактики страшного недуга — ибо появление смердящего упыря свидетельствует о при­ближении чумы.

«Люди всегда разрушают то, что любят сильнее всего», — сказал когда-то великий человек Оскар Уайльд, не подозревая о мытарствах бродяги-вампира. И оказался прав.

 

 

Что бы почитать:

Говард Ф. Лавкрафт «Но ту сторону сна»

Что бы посмотреть:

«Носферату — симфония ужаса» (реж. Фридрих Мурнау, 1922)

«Дракула»

«Интервью с вампиром » (самый, пожалуй, философский фильм на тему)

«Заблудившиеся дети» (у вампиров в пещере висит портрет Моррисона)

«Тень вампира» (реж. Элиас Меридж, Весь­ма любопытный фильм, идея которого заклю­чается в том, что актер Макс Шрек, сыграв­ший в фильме «Носферату» в 1922 году и после этого снявшийся более чем в 20 лентах, был настоящим вампиром. Особенно здорово у не­го получалось подергивание носом и волчий оскал, а также треск-перебор длиннющими ногтями)

«Oт восхода до заката» (сценарий баловня судьбы Тарантино)

 

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. ПРИ ЧТЕНИИ ЭТИХ ЗАМЕТОК ПОМНИТЕ: ВСЕ ПРИВЕДЕННЫЕ ТЕКСТЫ НАПИСАНЫ НА «РЫБУ» - ЗАРАНЕЕ ЗАДАННЫЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ РАЗМЕР!

 

ВОРОН

(музыка В. Дубинина)

 

Все, как вчера... все, как всегда: сначала музыка. Потом слово. Слово происходит из чувства...

Берешь, зачерпываешь ладонями воду, смотришь в нее - и ви­дишь маленьких смешных рыб, красных с синими головами, с тор­чащими на них гребешками-колючками. Подбрасываешь воду вверх - она рассыпается на десятки капель, которые падают на землю. Капли - отдельно, рыбки - отдельно. Первые быстро умирают, вы­сыхая, вторые - дохнут чуть медленнее, превращаются в обыкновен­ные хрупкие палочки.

Берешь белый снег, только что выпавший, не успевший превра­титься в пористое, бородавчатое чудовище, тяжело дышащее весной тысячами серых ноздрей. Лепишь снежок и целишься в стену с над­писью «Скины – козлы». Снежок смачно шмякается о кирпичи. В стороны разлетаются белые комочки. Один ком, покрупнее, так и остается одиноким маленьким бугорком между «скинами» и «козла­ми». Вместо тире.

Мы всегда собирались под Рождество - в ночь с 24 на 25 декабря, еще до того как все россияне (и стар, и мал) бросились за порциями духовности и спасения к деловитым отцам церкви и принялись пра­здновать появление младенца Иисуса на свет в январе. «Два раза ни­кому не удавалось родиться, даже при помощи Святого Духа! А 24-ое число опять же ближе к язычеству, зимнее солнцестояние все-та­ки...» - отмахивалась я от любопытствующих, зорко следящих за ве­яниями общественной моды и в разрешенное для бегства в религию время дружно повесивших на шеи массивные кресты.

Стол накрывали белой накрахмаленной скатертью (для сохран­ности белизны сверху стелили тонкую прозрачную клеенку), стави­ли на него извлеченный из недр шкафов и буфетов родительский хрусталь и загружали совершенно неподходящей для хрусталя стряп­ней - сильно перченой вареной свеклой например, смешанной с мелко порезанным маринованным огурчиком. Кайф был не в меню, а в самом факте уютного сидения за буржуйским, сияющим искрами дорогой посуды, столом. Вот так, в тесной дружеской компании под пение подвыпившей канадской подруги с замечательным русским именем «Михалыч». Михалыч исполняла весь репертуар Элто­на Джона, под аккомпанемент нашего местного студента консерва­тории, который был чуть-чуть в канадку влюблен, но страшился на­казания за связь с иностранкой больше, чем матушкиного гнева за рождественский выпивон. Магнитофон выплевывал из своих надо­рванных внутренностей «Jesus Christ Superstar» — арию за арией, ры­жий кот получал положенную по штату рюмашку «Алиготэ» и шел нетвердой четырехлапой походкой на кухню - облизывать горлыш­ки стоявших на полу пустых бутылок. Человек по имени Боб, неког­да служивший на далеком острове Диксон заместителем начальника тамошнего аэропорта, под шумок порывайся подстелить под свою тарелку газету и ворчат, что так сподручнее, привычнее и милее, чем на «недешевых скатертях». Боб был славен тем, что на Диксоне у не­го жила ручная северная сова Федя, умевшая докуривать предложен­ные летчиками бычки и никогда не отказывавшаяся от портвейна. Еще Боб, очумев от долгой полярной ночи, над входом в свою ком­нату повесил лозунг: «Господу Бобу нашему помолимся!», писал мне письма' на бланках для радиограмм, слушал запоем группу THE GUESS WHO, а длиннющие волосы прятал от начальника за ворот­ник форменной авиационной шинели. По тем временам мы были очень продвинуты - читали Воннегута, рассуждали о психоделиках, перманентной революции, фарцовщиках джинсами и судьбах мира. И о том (причем в любом состоянии), как классно дергает за струну сумасшедший парень по имени Джими Хендрикс. «Foxy Lady»...

Тогда думалось, что сидеть нам и сидеть ВЕЧНО, вот так, в тепле, за длинным полированным другом-соучастником, попивать и попы­хивать.

Но люди - все та же пригоршня воды, все тот же снежок... Мно­гие из рождественской компании исчезли, не простившись, Боб, го­ворят, тихо сошел с ума - опустил все шторы на окнах, запретил включать в комнатах свет... Правда, от GUESS WHO не отрекся даже обезумев. Михалыч спешно уехала к родным корням в страну Канадию, в славный город Галифакс, прихватив с собой опупевшего от привалившего(ся к нему) счастья русского мужа. Рыжий кот-пьян­чужка жирует в своем, кошачьем, раю...

Потихоньку идет отсчет 100 лет одиночества.

 

Знаю, что жестоко

Так с тобою говорить,

Мы все одиноки

Даже в час своей любви.

 

В жизни или смерти

Человек всегда один,

Где-то больше света,

Где-то чуть плотнее дым.

 

Ангел там, на небе,

Ставит в окна по свече,

Чтоб забросить невод

И ловить сердца людей,

 

Чем улов богаче,

Тем больней смотреть в глаза,

Ничего не значит

Здесь даже детская слеза...

 

Образы накатывали волнами, слова сами выстраивались в нуж­ные цепочки, одобрительно позвякивали два амулета - серебряная черепашка и медальон с великими символами инь и ян. Казалось, что весь московский и подмосковный мир должен взорваться благо­дарными аплодисментами, а на месте взрыва должны расцвести ты­сячи алых и белых пионов.

 

Знать, что завтра будет,

Я сегодня не хочу,

Пусть зажечь забудут

Наверху мою свечу.

 

Да, мы одиноки!

Но обмани себя в мечтах —

Может быть, жестоко

Говорить с тобою так...

 

Стой, оглянись,

Даль так темна!

Стой, мы одни —

Лишь ты и я...

 

Кода так и не была написана.

Или дурость, или неистребимая наивность, через которую и при­му когда-нибудь погибель свою, затуманили мне тогда глаза. Дуб, ав­тор музыки, — которая по настроению так напоминала эпохальную по ощущению одиночества и отчаяния «November Rain» группы GUNS'N'ROSES эпохи своего расцвета, — молча выслушал мою вос­торженную декламацию. И это молчание сразу меня отрезвило.

- Э-э, неплохо, неплохо, но... — промямлил Дубинин.

- Но? - эхом повторила я, ставя на могилках китайских пионов, которые должны были расцвести, крестики из гнилых щепок. Так в детстве, на даче в подмосковном Алабино, мы с сестрой хоронили в зарослях бузины аквариумных рыб, дохнувших одна за одной от ка­кого-то страшного рыбьего недуга.

- Я, конечно, попробую попеть, — сдался Дуб, — хм, завтра по­звоню...

«Попробую» означало одно: «Ваш номер, сударыня, не пройдет. Ни-ког-да-с»,

— Я попробовал, — омерзительно бодро прозвучало в телефонной трубке на следующее утро, — и жена послушала. Знаешь, что она ска­зала? «Такие чудесные стихи, и такое говно твоя музыка».

(Необходимое примечание: В настоящее время Дуб может отка­заться от своих слов, ссылаясь на то, что ничего не помнит. Мол, ам­незия, как у каждого второго героя американского сериала «Санта Барбара»).

—... музыка. Может, напишешь что-нибудь поговнистее?

Хорошенькая просьба прозвучала из уст старого приятеля. Тако­го я еще не слышала. Бывали другие комбинации, вроде «Ну что за дерьмо Пушкина сочинила!», или «Бред какой-то!», или «Что, сов­сем сбрендила наша старушка?».

Однако не долго пришлось мне заламывать руки, стоя на пике отча­яния: явился-таки скромный Спаситель в облике все того же Маврика... и забрал текст для своего альбома (напомню — «Химического сна»). Без припева. Песня теперь так и называется «Одиночество».

 

... Одним из той «рождественской» компании был толстый, похо­жий из-за усов на моржа, Сашка, который то и дело высказывал се­рьезное намерение написать потрясающий роман и с этой целью по­стоянно покупал пачку финской бумаги и хорошую ручку. Затраты получались приличными, которые компенсировались лишь эмоциональным размахиванием руками и воплями, как же это будет гени­ально. Роман так и не случился. Сашка умер 1 мая 2001 года, на ули­це, направляясь к кому-то в гости, 10 дней пролежал в судебном морге — документов при нем не было никаких... Незадолго до такого легкого для него ухода из суматошной реальности мы с Моржом в очередной раз помирились и собирались уехать в Амстердам, к тюль­панам, каналам и безбашенным коффи-шопам.

 

 

Сюжет №2

Fantasia

ЕРЕСЬ НЕБЕСНОГО ПЛЕВКА

 

Жрецы гладко брили свои черепа. Удлиняющиеся к макушкам го­ловы служителей культа смахивали на яйца, снесенные в понедель­ник удивленной курицей. В макушку жрецам в порядке строгой оче­редности вживляли бриллианты чистой воды. Считалось, что это четвертый глаз, стягивающий в клетки мистического центра беспо­рядочно разбросанные в Космосе нити знаний.

В памяти жителей Безоблачного Царства долго болтался и про­сился наружу случай, когда у одного из Верховных Жрецов на брил­лианте появилась крошечная желтая точка, которая медленно, но верно разрасталась, туманя чистый свет и завязывая на полезных ни­точках вредные узелки. «Бельмо на четвертом глазу, — шепотом передавали друг другу безоблачники, вышивая золотом крестики и ноли­ки на попонках для штатных собачек породы ши-цу, — у Верховного на четвертом глазу — бельмо...».

То, что появление желтого пятна могло сказаться на безоблачно­сти их существования, жителей Царства нисколько не волновало: для них не существовало таких понятий, как прошлое или будущее. Существовало лишь настоящее, очень удобное, бесконечно растяги­вающееся — словно резина — во всех направлениях.

Неожиданно у безбородого Верховного Жреца стала пробиваться щетина. Она неумолимо трансформировалась - от одиноких дикова­тых на вид волосков до состояния густейшей черной бороды, которую Жрец, вопреки всем безоблачным канонам, научился заплетать в десят­ки косичек. Он украшал косички невесть откуда взявшимися лентами, а на одну из лент даже привесил желто-розовый колокольчик.

Вместо ритуально-ночного приказа «Всем спать!», передаваемого по всем станциям, Верховный противным, почти женским голосом теперь выдавал: «Не буди нас, Будда, до побудки лучом будильника-рас­света...». Сначала все решили, что Верховный перегрелся в солярии, потом... усмотрели в желтом пятне признак тайной диверсии оппо­зиции (которой давным-давно не существовало из-за лени безоблачников)...

На самом деле все обстояло следующим образом: Господин Бог, зевая и подпихивая под уставшие от вечного лежания худые бока на­битые поролоном подушки, неожиданно плюнул вниз. Так, из стар­ческого озорства, наугад. Бриллиант, сиявший на макушке Верхов­ного, примагнитил божий плевок, а застарелая слюна принялась за свое нехитрое дело — разъедать захваченную площадь, которой на этот раз оказался четвертый глаз.

Примерно через месяц после появления первых признаков жел­тизны, устав взывать к будильнику и Будде, Верховный заперся в За­облачной Башне, достал из картонной коробки странного допотоп­ного фасона медиатор, натянул на электротрость несколько струн-проволочек и начал играть и наяривать ту самую Разрушающую По­кой Музыку, которую сам же запретил на Планете несколько поко­лений безоблачников назад, ради благополучия и здоровья новой нации... (Весьма вероятно, что Верховный, которого обуяла стран­ная одержимость, отыграл все известные ему песни и, преступно за­низив гитару в «до», лихорадочно воссоздал весь текст сожженных им самим гомеровской «Илиады», джойсовского «Улисса» и распи­сал акварельной «Гибелью Помпеи» все стены и потолки. О вероят­ности этого еще необходимо как следует подумать!)

Верховного брали целым войском, под барабанную дробь. Верто­леты болтались над Башней перегоревшими лампочками. Запро­граммированная на безоговорочный штурм пехота разнесла неза­пертую дверь в щепки, снесла опоры лестницы, ведущей в альков Верховного, и, забрасывая в образовавшуюся вверху дыру крюки с канатами, добралась-таки до спятившего Жреца.

То, что увидел командир штурмового батальона, повергло его в такой ужас, что он так и остался стоять на веки вечные на пороге аль­кова, окаменев.

На полу лежал Верховный, вырвавший острыми ногтями с ко­жей и мозговым веществом свой четвертый глаз. Верховный был мертв. Командир первый раз видел в своей жизни мертвого челове­ка — всех умирающих, случайных больных и стариков в определен­ный час безоблачных суток куда-то увозил списанный в утиль звез­долет. Он никогда не возвращался на Безоблачную Планету, и никто не знал, где падала старая летающая машина со своим печаль­ным грузом на борту.

Выковыренный из макушки бриллиант отбрасывал на стены странные желтоватые блики, словно внутри него включался и вы­ключался крохотный осветительный прибор. На полу обкусанными березовыми палочками была выложена фраза: «Лучше не знать дру­гой жизни. Начинаешь ненавидеть эту!»,

 

Случай с Верховным Жрецом подвигнул ученые умы Планеты на проведение невиданного доселе по степени секретности экспери­мента. Подняты были все жизненные архивы планеты, ученым раз­решили пройтись по прошлому, ознакомиться с тем, другим, быти­ем, запредельным. И в результате раскопок и долгих бдений появил­ся универсальный гуманный способ ликвидации неугодных и под­мочивших свою репутацию законопослушных граждан. Придуман­ный учеными метод оставлял чистыми руки Жрецов и Офицеров корпуса Дематериализации...

К особо провинившимся перед Планетой в специальном зале под­ключали особые датчики, которые реконструировали в сознании при­говоренного самые страшные картины из мирового прошлого. Начи­нали с наиболее безобидных вещей: как Оззи Осборн откусывает голо­ву летучей мыши, как блэкари приносят в жертву помоечного черного котенка, как мечется по сиене худющий Мэрилин Мэнсон (не то баба, не то мужик) в черных перьях, с измазанным белилами лицом и обве­денными черной краской глазами. Транслировали и Burzum. После не­го — впавший в безумие Ван-Гог в замедленном темпе отпиливал себе ухо, а на стоявшем перед ним холсте вяли некогда яркие параноидаль­ные подсолнухи... Благодаря усовершенствованным до невозможности приемам мультипликации сотни человеческих черепов быстро склады­вались самим художником Верещагиным в высоченные горы, а смахи­вающий на среднестатистическую престарелую тетку Энди Уорхол за­ставлял живую Мэрилин Монро укладываться под здоровенный ас­фальтовый каток, который превращал американскую красотку в десят­ки тонко раскатанных слоев для торта «Наполеон», И только потом шли мировые войны, включая напалмовый дождь во Вьетнаме, Чеч­ню, бомбардировки Югославии, операцию «Буря в пустыне»... туда, назад, к Третьему Рейху, к газовой атаке на Ипре, к кайзеру Вильгель­му, к Крестовым Походам и т.д., и т.п. Мозг подсудимого не выдержи­вал, начинал сбоить, происходило замыкание, появлялся пахучий ды­мок, и обезумевшего заключенного выпускали на свободу.

Он шел по прямым красивым улицам, не видя перед собой доро­ги, натыкаясь на прохожих, сшибая мусорные баки, и страшная го­рячая боль сжирала его мозг.

- Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль! ~ стучал дрессированный молот в правый висок.

- Джи-хад! Джи-хад! Джи-хад! — стучал другой дрессированный молоточек в левый висок.

- Смерть-ок-ку-пан-там! Смерть-ок-ку-пан-там! - возникало ощущение просверленного неопытным учеником слесаря темени.

- Гроб-Гос-по-день! Гро6-Гос-по-день!

Стук справа сплетался со стуком слева, переходил в центр. Голо­ву сдавливал раскаленный шлем рыцаря Ордена Тамплиеров.

- Ах, Бога ради, сир, не уходите, ибо город скоро будет потерян!

А в тело магистра уже погрузилась стрела сарацина... Гийом умирал во дворце Марии Антиохииской, жестокая резня обагрила землю... Ко­ни сарацинов затаптывали малых детей, обезумевшая толпа сдавлива­ла женщин, бывших в тягости, и в чревах их погибали нерожденные ча­да... Сарацины всюду зажигали огни, и пламя это освещало всю Святую Землю.

...Осужденный все ускорял и ускорял шаг, и вот он уже бежал так быстро, словно за ним гналась свора голодных гончих. А в голове на­батом звучали непонятные слова... Декодер не работал. А если бы его вклю